Читать книгу Темные воды Тибра - Михаил Попов - Страница 8

107 г. до Р. X.,

647 г. от основания Рима

Закутавшись в толстый шерстяной плащ, крепко держась обеими руками за протянутый вдоль всего борта канат, Сулла всматривался в очертания скалистых берегов слева по ходу триера.

– Это сицилийский берег? – спросил он у Плутарха, коренастого грека с курчавой окладистой бородой, слывшего одним из лучших лоцманов Западного Средиземноморья. Тирренское море он знал как свои пять пальцев.

– Нет, это Эгатские острова. Волнение спадает, можно налечь на весла, чтобы взять немного западнее.

– Зачем?

– Чтобы сберечь то, что пощадил вчерашний шторм.

В эту пору Тирренское море обычно бывало спокойно, поэтому налетевшая вчера буря была воспринята суеверными квиритами как отвратительное предзнаменование. Какая-то сила, превосходящая человеческое воображение, не хотела, чтобы собранная квестором конница вовремя достигла африканского побережья. И хотя волнами побило всего две галеры, что можно считать потерями минимальными в подобной ситуации, легионеры стали роптать: мол, надо возвращаться, поскольку поход закончится не чем иным, как полной погибелью войска.

Нет, открытого неповиновения никто не выказывал, но Сулла, прекрасно зная характер своих соотечественников, понимал, что пропитанная подобным духом армия и в самом деле будет разгромлена в первой же стычке. Римлянин не боится никого в человеческом обличье, но никогда не выступит против божественной воли, как бы странно она ни выглядела.

Из этой ситуации было два выхода – либо повернуть, обогнув Эгатские острова, в гавань Лилибея, либо…

– Да, волнение действительно падает, – задумчиво сказал Сулла, – надо вывесить на мачтах знак, что я жду у себя на борту всех старших офицеров.

Плутарх кивнул.

– Прямо сейчас это сделать трудно, но как только такая возможность появится, я все выполню.

Сулла поморщился, но ничего не сказал, он давно уже положил себе за правило никогда не навязывать свое мнение в тех областях, где не может считать себя первейшим знатоком.

Сулла повернулся к стоявшему за его спиной Марку Карме:

– Приведи сюда Вариния.

Это оказалось не таким простым делом. После потрясений, свалившихся на голову простоватого пропретора во дворце квестора, после бешеной скачки в Остию, осмотра судов (выяснилось, что они оснащены и укомплектованы образцово и даже сверх того) закоренелый пехотинец попал в морской шторм и был окончательно умучен качкой. Когда Вариния вывели под руки на воздух, он был бледнее перьев на своем парадном шлеме.

Сулла быстро изложил ему суть сложившейся ситуации и спросил совета, что делать дальше: заворачивать в Лилибею или идти в Цирту?

Публий Вариний, собрав в кулак оставшиеся силы, выразил мнение, что лучше не противоречить воле высших сил и поскорее пристать к тому месту, где можно будет обрести твердую почву под ногами.

– Но ведь ты так торопил меня, вспомни! – слегка раздраженно и чуть-чуть презрительно заметил Сулла. – Ты не дал мне даже толком помыться перед длительным походом.

Вариний покачал головой.

– Воля богов…

Сулла прошелся вдоль борта, бормоча:

– Воля богов, воля богов…

Плутарх скомандовал по-своему палубным матросам, и один из них стал быстренько взбираться по веревочной лестнице, которая свисала с центральной мачты.

– Сейчас мы узнаем волю богов! – громко объявил Сулла.

В этот момент под дно судна подсела неожиданно крупная волна, оно неловко качнулось, матрос, успевший взобраться достаточно высоко, был отброшен в сторону и с размаху ударился головой о мачту. Он резко вскрикнул и тут же безжизненно повис.

Все находившиеся на палубе замерли. По римским представлениям того времени, это было знамением свыше.

Боги были против продолжения похода.

– Сейчас мы узнаем волю богов по всем правилам! – снова громко сказал Сулла.

Что-то мокрое полилось на левое плечо квестора. Кровь, смешанная с мозгом матроса.

Публия Вариния мучительно вырвало. Марк Карма отвернулся, но сдержался. Плутарх же, спокойно подойдя к Сулле, смахнул с его плеча кровавую грязь.

– Надо снять его с мачты, а то на кораблях невесть что могут подумать, – сказал Сулла.

Грек расхохотался, замечание римлянина показалось ему очень остроумным.

– Волнение почти совсем спало, сейчас мы его снимем и вывесим нужные флаги.

– Марк, повернись ко мне, Марк. Что с тобой?

– Я задумался, – сказал бледный как смерть Карма.

– Приведи сюда жрецов. Всех – и авгуров, и гаруспиков. Всех до единого. Если кто-то не сможет идти, притащить!

Плутарх несколько раз качнул веревочную лестницу. Тело «безмозглого» матроса сорвалось и полетело вниз. Два специально выставленных человека с шестами не дали ему упасть на палубу, столкнули с вертикального пути и отправили в зеленоватую воду Тирренского моря.

Вскоре на мачте в условном месте болталось несколько тряпок, свидетельствовавших о том, что командующий флотом желает немедленно пообщаться со своими офицерами.

На ближайших судах продублировали сигнал и стали спускать на воду шлюпки.

В это время на верхнюю палубу, подгоняемые Марком Кармой и Метробием, начали выползать, кряхтя и обливаясь потом, жрецы Кибелы и Минервы. Дюжина-другая этих проницательных, корыстолюбивых, а иногда и богобоязненных существ была непременной принадлежностью любого армейского обоза. В ситуациях сомнительных и запутанных полководцы, даже самые решительные и просвещенные, не стеснялись прибегать к их помощи. Когда благодаря их совету удавалось одержать победу, жрецов превозносили и задаривали, когда же их советы приносили явный вред, их не принято было трогать; их, несмотря ни на что, старались вырвать из лап врага, если они в таковые попадали, защищали, не щадя своей жизни, и кормили, даже если самим было нечего есть.

Они явились не сами по себе: захватили с собой особые, священные приспособления. Гаруспики несли большую бронзовую модель печени, разделенной на сорок разъемных частей. Печень считалась гадателями основным и самым «говорящим» органом в организме жертвенного животного. Авгуры выволокли на свет божий ивовые клетки со специальными, освященными в тибурском храме Минервы воронами. Полет этих птиц был исполнен особого смысла. Кроме того, принесли и четырех кур: одну черную и трех белых. В завершение всего появились маленькие клетки с голубями.

– Не корабль, а птичник, – пробормотал Сулла под нос, за что удостоился испуганного взгляда бывалого грека. Плутарх не боялся ничего, ни своей, ни чужой смерти, но его поражали и ужасали люди, ничуть не трепетавшие перед гневом богов.

Еще до того, как Сулла объяснил предмет предстоящего гадания, два лысых мальчика в коротких мятых туниках, с прилипшими к спине соломинками, поставили у мачты две голубиные клетки, а между ними – деревянную плошку, в которой были насыпаны зерна чечевицы и мелкой ярко-белой сабинской фасоли.

Голуби тут же просунули головы сквозь дырки в клетках и стали проворно клевать зерна. Причем один клевал только фасоль, другой – только чечевицу. Это было похоже на хорошо отрепетированный фокус, даже Сулла на мгновение потерял дар речи.

Все жрецы упали на колени и хором стали возносить хвалы Кибеле, которая великодушно разрешила начать гадание.

– Хвала Кибеле, хвала Минерве, а теперь послушайте меня. Сейчас сюда прибудут капитаны всех моих судов, они должны убедиться, что боги не против того, чтобы мы продолжали плавание в Африку. Вчерашний шторм был случайностью, тем более что он не принес большого вреда.

Первая шлюпка ударилась о корпус триера.

– Вы меня поняли?! Ваши вороны полетят правильно, ваши куры будут клевать так, чтобы ни у кого не было сомнений в желании богов видеть наш флот в Цирте. А жертвенный баран… – словно услышав, что речь идет о нем, выволакиваемый на палубу барашек заблеял –…принесет в своей печени явные свидетельства и доказательства нашего предстоящего успеха.

На палубу поднялся Луций Меммий, самый лучший и самый суеверный офицер в войске Суллы. Он увидел толпу оторопевших жрецов, залитого кровью Суллу и безнадежно блеющего барана.

– Что случилось? – спросил он.

Через два дня корабли Суллы входили в обширную, но слишком мелководную гавань Цирты, главного пункта базирования консульской армии в Африке. Город напоминал собой кучу белых камней на красном песчаном откосе. У пристани стояло всего несколько галер явно торгового вида, – Югуртинская война почти прекратила торговлю на нумидийском побережье. Вместе с незаконнорожденным сыном Массиниссы против римского порядка выступил и незаконнорожденный сын Посейдона – мавританский пират Аюба.

На борту флагманского триера собрались все старшие офицеры квесторской армии, они стояли молча у борта и внимательно всматривались в очертания береговых построек и городских стен.

– Ну же! – нетерпеливо обратился Сулла к Публию Варинию. – Что там?

Пропретор переводил взгляд справа налево, прищуривался, морщился, потом наконец обернулся к остальным и уверенно заявил:

– Мария в городе нет. Отсутствуют значки всех легионов.

Сулла характерньм движением прикусил сначала верхнюю, потом нижнюю губу. Теперь все взгляды были обращены к нему, в отсутствие консула он становился главным человеком, значит, от него будут исходить приказы, определяющие их будущую жизнь, а может быть, и смерть.

Но квестор начал с не вполне вразумительных слов:

– Я так и знал.

Что именно? Никто не посмел переспросить.

– Кассий!

– Слушаю тебя, – откликнулся длинный альбинос с выпирающей вперед челюстью и вечно слезящимися глазами, лучший знаток лошадей и всяческих кавалерийских правил.

– Что у нас там с нашими апулийцами?

– Во время качки много лошадей переломали себе ноги.

– Что значит «много»?

– Каждая третья.

– Понятно.

– Кроме того, – продолжал бесстрастным тоном лекаря Кассий, – штук полтораста сбесились, пришлось прирезать.

– Превратим их в солонину, – буркнул Меммий.

Сулла рассеянно посмотрел на него и продолжал:

– Стало быть, у нас не более двадцати турм?

– Не более, – вздохнул Кассий.

Квестор постучал ладонями по натянутому вдоль борта канату, таким образом его раздражение передалось всем, кто в этот момент держался за канат.

– Не думал я, что Марий отправится в поход без конницы. Таким дикарям нельзя доверять. Я был с посольством у этого степного бедуина Бокха, он человек неумный, но неумные люди иногда бывают хитры. Хотя бы раз в жизни. Хитрость мавританца заключается в том, чтобы нанести удар в спину. Весь вопрос в том, кому и когда.

Спутники Суллы в большинстве своем плохо представляли, о ком и о чем идет речь, а потому предпочитали помалкивать. Командующий собирается принять какое-то решение, и он не спрашивает совета. Это его право.

– Мы не можем с двадцатью турмами отправляться в эту треклятую пустыню! – вдруг резко выкрикнул Сулла.

– Значит, и не надо этого делать, – сказал Гней Ланувий, человек, славившийся своим благоразумием и добродушием. В данный момент его разумное заявление разъярило Суллу.

– Кассий!

– Я слушаю тебя.

– Сейчас же после высадки ты возьмешь четыре манипулы и конфискуешь всех лошадей в городе. Пусть тебе повезет и ты найдешь еще три сотни пригодных для битвы коней.

– А если кто-нибудь воспротивится, в городе две тысячи римских граждан, – опять выступил с благоразумной речью Ланувий.

Сулла только посмотрел в его сторону, и этого было достаточно, чтобы тот замолчал.

– Меммий! Ты немедленно возьмешь под охрану ворота; как только пройдет слух о конфискациях, кто-то захочет сбежать из города и укрыть свое имущество в пригородных виллах. Запереть ворота.

Меммий кивнул, эта мера и ему, и всем прочим представлялась вполне разумной.

– А ты, Ланувий, отправишься в магистрат и объявишь отцам города, какие их ждут сегодня переживания, ты употребишь все свое умение убеждать. Скажешь им, что благоразумнее со всеми нашими требованиями смириться.

– Я постараюсь.

Внутри триера послышался стук по дереву. Это гребцы торопливо втягивали весла, еще мгновение – и судно было пришвартовано. По палубам, оглушительно свистя, бегали деканы палубных команд.

Сулла отдал последнее приказание:

– Сегодня, как только спадет жара, мы должны выступить. Публий Вариний найдет к этому времени надежных проводников, желательно из нумидийских перебежчиков.

Пропретор вздохнул и кивнул в знак согласия.

Человек, которому удается кого-либо удачно заманить в ловушку, становится на удивление самоуверенным, до крайней беззаботности.

Измотанная в неожиданном бою, истратившая остатки сил в медленном, тяжелом отступлении под вихрем непрерывных кавалерийских атак римская армия с трудом закрепилась на двугорбой вершине невысокого каменистого холма.

Никаких признаков воды. Никаких видов на спасение – это понимал каждый, кто бросал взгляд на неоглядное море полосатых нумидийских и серых мавританских шатров, окружавших двойной римский лагерь.

Речь могла идти только о смерти в открытом бою с нанесением максимального ущерба варварским ратям во имя облегчения будущих побед римского оружия или плене.

Ничего более позорного римский ум вообразить не мог.

Ведь перед ними был не Ганнибал, не царь Персей, не, наконец, Антиох. Просто огромная банда дикарей, предводительствуемая хитрой, бесчестной лисицей по имени Югурта.

Причем выбор между тем или иным выходом – между смертью и бесчестьем – делать нужно было быстро, воды оставалось не более чем на сутки.

Африканцы торжествовали. По-разному.

Бокх находился в состоянии полного и необыкновенного упоения от мыслей о предстоящей расправе с горделивым народом, о триумфе над ним. Долгие годы они отказывались замечать царя Бокха и его народ, теперь вынуждены будут заметить и оценить.

Величие и блеск предстоящей победы мавританский царь приписывал исключительно своей решительности и прозорливости. Его всегда раздражала воинская слава Югурты, то восхищение, с каким относились к этому незаконнорожденному, этому выскочке даже его собственные сыновья. Оказывается, ничего особенного и не требовалось для победы над этими якобы непобедимыми северянами. Нужно только призвать на поле боя настоящего воина. Такого, как он, царь Бокх.

Югурта радовался тихо, осторожно, не до конца все-таки веря в возможность столь полной победы над своим великим противником. Он прекрасно понимал, что Марий не мальчик и только невероятное, божественное стечение обстоятельств могло дать в руки противников римлян ключи к столь ослепительной победе. Югурта не ложился спать, непрерывно проверяя посты, все время придумывал за римского консула способы, при помощи которых можно спастись из двойной ловушки. Каждый раз он облегченно вздыхал, когда удавалось найти ответный ход на, может, и не существующий замысел квиритского полководца. Смакование деталей подобных вымышленных партий и составляло основную часть внутренней жизни нумидийца.

Лучше чем кто-либо другой, он понимал, что второго такого случая – пленения консула вместе с армией – судьба не предоставит.

Такая победа могла бы дать передышку в войне минимум на год. Раньше римлянам не собрать новую сильную армию. За это время от них отпадут все африканские города, за это время можно будет снестись с вечно недовольными своим положением понтийцами и даже с северными варварами и поднять их на совместную войну с гигантским средиземноморским пауком. Само собой разумеется, все силы Нумидии теперь беспрекословно встанут под его руку, с помощью нескольких несложных ходов можно будет сделать так, что и Мавританское царство захочет в качестве своего водителя видеть его, прославленного Югурту, а не кого-то из ничтожных отпрысков самодовольного Бокха.

О том, что его тесть не доживет до окончания победоносной кампании, Югурта даже и не размышлял. Это разумелось само собой, это вытекало из природы вещей.

Итак, сколь бы различно ни переживали свой общий успех два степных властителя, оба они впали в опасное состояние самоуверенности. Бокх – полностью, Югурта – в значительной степени.

Марий собрал своих офицеров, разговор их состоялся на фоне непрерывного бухания барабанов в лагере африканских варваров и протяжных, неприятных для слуха европейца песен.

– Может быть, нам ударить ночью, сомкнутым строем; пока они проснутся, пока продерут пьяные глаза…

Марий отрицательно покачал головой.

– Я весь день сегодня наблюдал за ними. Мы можем ударить только в северном и северо-восточном направлениях, а там они, уверен, по приказанию Югурты, рыли какие-то рвы. Пусть они и не так глубоки, но ночью станут непроходимыми.

– Да они и рыли их только затем, чтобы спокойно спать ночью. Они уже перепились, что будет к четвертой страже? – настаивал Скавр.

Марий снова не согласился:

– Думаю, Югурта и это предусмотрел. Да, те, что сейчас пьянствуют, скоро заснут мертвецким сном, зато те, кому предстоит стоять в карауле ночью, сейчас спят. А людей у них очень много.

Руф мрачно усмехнулся.

– Так что выхода у нас нет никакого, раз этот поразительный Югурта все предусмотрел?

– Пока я достойного выхода не вижу, кроме того, что позволит нам, умирая, нанести противнику максимальный урон.

– Сколько бы мы ни истребили этих животных, бездонная Африка восполнит эти потери.

– Ты прав, Скавр, в случае победы они не обратят внимания на свои потери, любые раны покажутся им нестрашными. Их надобно убедить, пусть даже не уничтожив большого количества этих дикарей.

И Руф, и Скавр опустили головы, чтобы консул не прочитал на их лицах нелестные мысли в свой адрес.

– Надо поссорить Югурту с Бокхом, – сказал центурион Секст Вариций.

– Иди, ссорь, – язвительно сказал Скавр и приподнял полог палатки.

Приведенные Суллой турмы начали перестраиваться в атакующий порядок, не снижая походной скорости. Операция была произведена с той ласкающей взор точностью, с которой работает хорошо отлаженная машина. Удар римской кавалерии был похож на мощный выброс катапульты.

Марий, сам об этом не догадываясь, подыграл своему спасителю, поэтому результат внезапного удара был удвоен. На рассвете, когда стали иссякать силы внимания даже у выспавшихся накануне дозорных, римляне ударили по мавританскому стану. Под покровом ночи они перевели всех своих воинов в один лагерь, северный, оставив на южной вершине для маскировки только лагерный частокол да несколько насаженных на колья пехотных шлемов.

Мавританцы были захвачены врасплох, несмотря на то, что, казалось бы, в любую минуту были готовы к бою. Вырытый ими ров был мгновенно форсирован и завален трупами сонных и полупьяных вояк. Но это отнюдь не вселило страх или панику в сердца остальных. Мавританцы до такой степени сжились с мыслью о своей победе, что их не надо было гнать навстречу опасности, они сами рвались сразиться с впавшим в безумие врагом.

Великолепно выстроенные колонны атакующих римских манипулов растворились в кишащей массе варварской пехоты, мечи и копья вязли в поражаемых телах, натиск ослабевал, и это служило защищавшимся подтверждением их непобедимости.

Югурта, услышав шум начавшегося боя, повел своих людей на штурм южного лагеря, и в этом была его ошибка – слишком много времени, по меркам скоротечного утреннего боя, он потратил на то, чтобы понять, что Марию удалось его одурачить. Разъяренный Югурта велел коннице и пехоте разделиться. Первая должна была по более длинному пути обогнуть раздвоенный холм слева, вторая – справа, с тем, чтобы, соединившись, взять римлян в двойное кольцо и наверняка задушить в нем.

Бокх, спокойно восседавший в седле во главе своего конного войска, ждал того момента, когда истекающие кровью римские когорты прорвутся сквозь толщу его пехоты, чтобы ударить по ним и растоптать, превратив в прах.

Он был отчасти даже благодарен Марию, что тот начал бой на его направлении. В сражении никогда не бывает двух победителей, народной молве все равно пришлось бы выбирать, кто – мавританец или нумидиец – сделал больше для сокрушения врага. Теперь выбор облегчен до предела. Сейчас он поднимет меч и пошлет в бой свою бешеную конницу.

Бокх положил руку на эфес своего клинка, и тут до его уха донесся звук, который он не мог бы перепутать ни с каким другим. Гул копыт приближающегося табуна.

Откуда здесь табун?

Чей табун?!

Бокх не успел спросить, как множество голосов завопило:

– Римляне!

Какие здесь могут быть римляне? Это более странно, чем табун.

Так или иначе, Бокх дал команду разворачиваться.

Его тяжеловесные цветастые всадники начали кое-как перестраиваться. Они вытаскивали мечи и натягивали тетивы луков, но в сердцах их появилась и начала разрастаться тоска.

Они уже чувствовали себя проигравшими.

Марий, стоявший на возвышении в тылу своих когорт, первым понял в чем дело и тут же закричал настолько громко, насколько позволяла сила легких, что подходит кавалерия Суллы. Он был уверен, что это его квестор. Впрочем, сейчас было все равно, кто именно командует этой спасительной конницей.

Известие, что их положение совсем не безнадежно, придало столько новой силы легионерам, что они прорвали пешую толпу варваров и ударили в тыл перестроившейся коннице Бокха.

Таким образом, она попала под двойной удар, этого было достаточно, чтобы сокрушить ее полностью и почти мгновенно.

Мавританцы бросились врассыпную. Падение с вершины близкой победы на самое дно поразило воинов Бокха, как божественный гнев, им больше и в голову не могло прийти, что можно взять в руки оружие и сопротивляться.

В результате явившиеся на поле битвы нумидийцы Югурты застали победоносную, готовую сражаться с кем угодно кавалерию Суллы и немного уставшую, пьяную от пролитой крови, но уверенную в своих силах пехоту.

Будь воля Югурты, он бы избежал столкновения, дабы сохранить в целости силы своей армии, но инерция движения воинских масс была слишком велика. Соприкосновение произошло. Почувствовав исходившую от римлян энергию и ярость, варвары тут же начали отступать.

Увидев, что происходит, Югурта отдал приказ начать отступление.

Преследовать противника римляне оказались не в силах. Сказались усталость и напряжение последних дней. Самое сильное действие на боевой строй оказали запахи, исходившие от костров, дотлевавших в мавританском лагере. Над кострами стояли котлы с чечевичной кашей, заправленной обычным бараньим жиром. Бараний жир, как известно, очень пахуч. Для изможденных, изголодавшихся людей самая грубая дикарская каша была милее нектара и амброзии. Да и то сказать – что такое нектар и амброзия, если разобраться? Пиво с медом да каша с сухофруктами.

Не слушая робкие окрики центурионов, воины ринулись к котлам и там нашли свое первое вознаграждение за удивительную победу.

Командиры проявили немного больше стойкости. Сулла спрыгнул с коня возле шатра какого-то из мавританских князьков, сбросил шлем и сел к костру, на котором дожаривалась птичья тушка. Что за птица, ему было не важно в этот момент, пусть бы даже портовая чайка, эта летающая крыса.

Марк Карма проверил шатер, не скрывается ли там кто-нибудь. Нет, дикари не оставили убийцу-самоубийцу. На полу валялись перевернутые чашки, почему-то вспоротые подушки, человеческие черепа и целая гора разнообразных костей. Скорее всего, это был шатер жреца-гадателя.

Вернувшись к своему господину, Карма застал забавную картину. Сулла ел, как хищник, обжигаясь и шипя от злости, по черному от пыли лицу ползли капли пота и смешивались с каплями быстро застывающего на щеках жира.

Победитель был явно доволен собой.

– Ну что, Марк, – крикнул он, – не нашел ли ты там вина, а?

Сглатывая слюну, Карма положил под ноги хозяину большой вытертый бурдюк, который нашел в шатре.

Сулла умелым движением развязал его и стал лить темно-красную жидкость себе в рот. Половина вина, конечно, оказалась на шее и за вырезом панциря. Протянув изрядно опорожненную емкость своему секретарю, Сулла вытер губы тыльной стороной ладони:

– Пей, победитель!

Карма поднял бурдюк.

– Послушай, а где же этот твой таинственный друг, который все добивается встречи со мной, где он?

Сделав несколько больших глотков и зажмурившись от удовольствия, секретарь сказал:

– Я хотел привести его к тебе на корабле, но он, как и все, болел. Когда мы высадились, было не до разговоров.

– Правильно, было не до разговоров, клянусь всеми монологами Плавта.

– Я предложил ему присоединиться к походу, даже дал ему коня. Я сказал ему, если он хочет говорить с тобой, пусть сопутствует тебе.

– Ты, как всегда, все сделал правильно, Марк. И что же он?

– Ни в походе, ни в бою мне было не до него. Скорее всего, он погиб.

– А что он все-таки за человек? По-твоему, мне…

Сулле не удалось закончить фразу. Раздался немного нестройный гром букцинов, что было извинительно, учитывая обстоятельства дня. Нестройный, но, безусловно, праздничный.

– Марий, – прошептал Марк.

Сулла не торопясь встал и обернулся.

По образовавшемуся живому коридору к нему приближался, слегка увязая в красноватом песке, коренастый человек, сопровождаемый пышной, хотя и весьма потрепанной свитой.

Консул 647 года Гай Марий.

Он тоже не вполне успел привести себя в порядок, поэтому, когда подошел к своему квестору и обнял его, человеку, склонному иронически смотреть на вещи, могло показаться, что обнимаются два негра, переодетых для смеха римскими легионерами.

– Спасибо тебе, Сулла, – сказал Марий.

– Я сделал только то, что было положено сделать римлянину.

– Это твоя победа.

Луций Корнелий провел рукой по лицу, обтирая птичий жир.

– Извини, следы обеда.

Марий усмехнулся.

– Да, мы заслужили право перекусить.

Изящным, каким-то даже артистическим жестом Сулла пригласил консула к своему костру.

Марий, крякнув, сел на сложенную вчетверо львиную шкуру, получилось так, что львиная пасть оказалась у него под задом.

Стоявшие вокруг легионеры приветственно закричали и стали колотить мечами по щитам.

Сулла, прежде чем сесть, провел взглядом поверх голов торжествующего войска.

– Что ты там высматриваешь? – спросил консул.

– Будь я на месте Югурты, я бы именно сейчас нанес удар. По пирующим победителям. Ничто так не кружит голову, как ощущение победы.

– Хвала Юпитеру, что ты – это ты, а Югурта – всего лишь Югурга, – сказал Марий, и собравшиеся вокруг костра засмеялись.