Читать книгу Железный Хромец - Михаил Попов - Страница 11

Что может сниться человеку, лежащему на дне затхлой глиняной ямы, облепленному кровососущими паразитами и собственными испражнениями, потерявшему счет погибшим друзьям и счет дням, что может сниться такому человеку?

Тимуру снилась бабушка.

Они сидят рядом возле очага в полутемной юрте, больше никого нет. Ни рядом, ни, кажется, во всем белом свете. Бабушка медленно и тщательно сшивает кожаной ниткой два куска овчины и ведет рассказ. Голос у нее хрипловатый, мужской, но, несмотря на это, ласкающий детское сердце. Рассказ, это Тимур знает точно, касается его. Весь, от начала и до конца, посвящен ему. И это даже не рассказ, а длинное, подробное предсказание. По ходу этого рассказа о будущем Тимур то ужасается, то трепещет, то удивляется. Не может быть, чтобы именно ему досталась такая необычайная и возвышенная судьба. Да, именно она, бабушка, раньше всех, раньше шейха Шемс ад-Дин Кулара рассмотрела в своем внуке нечто необыкновенное. Раньше святого отшельника Амир Халала, раньше всех предсказателей и пророчиц.

Слушая ее, маленький Тимур дает себе слово запомнить все, что услышит, он понимает, как это важно. Он даже знает, что уже неоднократно видел этот сон, знает, что, когда просыпался, в памяти не оставалось и следа от бабушкиных предсказаний. Только хрипловатый голос и ощущение тепла и любви, исходившие от бабушки.

Получится ли в этот раз?

Мальчик Тимур закрывает глаза, чтобы сладко заснуть там, в темной юрте далекого детства. Эмир Тимур открыл их, чтобы, посмотрев вверх, увидеть над собой висящую в воздухе змею. Он среагировал мгновенно, вскочил на четвереньки и крикнул:

– Не спать!

Остальные приходили в себя медленно.

– Не спать, не спать! – кричал эмир, внимательно следя за тем, как истязатели, собравшиеся там, наверху, выдвигают шест с извивающейся на нем змеей. Гюрза? Эфа? Гадюка? Им мало тарантулов и каракуртов, теперь они решили перейти с яда насекомых на змеиный яд!

И что они там еще бормочут наверху?

Над краем ямы появилось несколько голов, и все вместе они истошно шептали:

– Тише, тише!

Шест со змеей на конце стал опускаться в глубь ямы. Проснувшиеся арестанты повскакивали со своих мест и встали, прижавшись спинами к глиняным стенам.

Тимур внимательно следил за шестом и первый отметил, что змея не шевелится. Они что, решили забрасывать яму дохлыми змеями? И сразу вслед за этой мыслью его кольнула догадка – это не змея.

А сверху продолжали ползти голоса:

– Тише, тише!

«Так это карачак», – удивленно и неуверенно подумал Тимур. Так называлось специальное тюремное устройство по добыванию из ямы заключенных, которые сами не в состоянии двигаться.

– Что вам надо? – негромко, но отчетливо спросил торчащие наверху головы Тимур.

– Опоясывайтесь, господин, опоясывайтесь! – последовал ответ.

Вскоре все семеро пленников, облаченные после купания в чистые халаты, ели чечевичную кашу с бараниной и запивали горячим чаем.

Хозяин юрты, небезызвестный Мубарек-бек, сидел во главе стола, но сам ничего не ел, а лишь посасывал мундштук кальяна. Ему было лет пятьдесят, у него был вид бывалого и даже свирепого человека. Красавцем его трудно было назвать – два рваных шрама, один на лбу, другой на щеке, обезобразили его лицо. Но не душу, о чем свидетельствовало то, что он был способен помнить сделанное ему добро.

Свойственно было ему и великодушие. Благодарность он испытывал только лишь по отношению к эмиру Хуссейну, а от ужасающего сидения в тюремной яме спас всех, кто там находился. Если освобождение Хуссейна Али-бек мог понять и отчасти простить, то вызволением из неволи Тимура Мубарек-бек навлекал на себя не только бешеный гнев хозяина селения Махан, но и, возможно, месть всесильного чагатайского царевича.

Когда первый голод был утолен и недавние пленники осоловело развалились на чистых кошмах, Тимур задал великодушному спасителю мучивший его вопрос.

– Спрашиваешь, зачем я это сделал? – спокойно переспросил Мубарек-бек.

Лежавший рядом эмир Хуссейн удовлетворенно похлопал себя по вздувшемуся животу и засмеялся:

– Добро, надо делать добро, брат мой названый! Добро сделанное всегда к человеку возвращается.

Хозяин юрты провел черным пальцем по шраму, рассекавшему щеку, а потом по второму, рассекавшему лоб.

– Не ищи объяснений глубоких и таинственных, такие поиски не рождают ничего, кроме недоверия.

Разумными показались Тимуру слова Мубарек-бека, и он в знак понимания и согласия склонил голову.

– Вы – враги Али-бека, Али-бек – мой враг, значит, вы – мои друзья. А иметь возможность выручить друзей из беды и не сделать этого… – Мубарек-бек сделал движение рукой, заканчивающее мысль. Потом он продолжил говорить. – Позволь мне дать тебе совет, – обратился он к Тимуру.

– Выслушаю со вниманием.

– Ты молод, но уже недоверчив. Прирастая годами, удержись от того, чтобы прирастать недоверием.

– Благодарю тебя, Мубарек-бек, и за спасение, и за совет. Скажу еще вот что: сегодня мой дом – седло моего коня, но настанет время – и мой дом станет велик, и ты должен знать, что в этом доме ты будешь первый гость.

Пожилой туркмен совершенно серьезно кивнул в знак согласия. Он и не подумал отнестись к самоуверенной речи молодого степняка как к пустой похвальбе.

Через два дня, когда пленники Али-бека несколько окрепли, Хуссейн и Тимур решили, что пора покинуть гостеприимный кров Мубарек-бека по крайней мере для того, чтобы не навлечь на него гнев Ильяс-Ходжи и самим не подвергаться лишней опасности быть захваченными людьми царевича. Спаситель честно им сказал, что, если перед его становищем появится чагатайская конница, он не сможет их защитить и вынужден будет выдать.

Эмиры получили в подарок от благородного владетеля лошадей, одежду, оружие и в придачу шестерых воинов из числа тех молодых людей, что решили попытать судьбу под началом известных степных героев, эмиров Хуссейна и Тимура.

Выехали еще до света. Направление решили взять на юго-восток, вдоль по течению Мургаба, в этих местах, по словам Мубарек-бека, было легче скрыться и от чагатайской погони, и от подлого внимания Али-бека.

– А мелкие шайки разбойников не посмеют на вас напасть. – Этими словами и завершено было прощание.

Двигались с максимальной осторожностью. Двое нукеров постоянно скакали впереди отряда, двое сзади, двое по правую руку, дабы предупредить о нападении со стороны песков.

План эмиров на ближайшее будущее был столь же прост, сколь и неопределен. Решено было навербовать как можно больше сторонников среди местных лихих людей. Все они, как правило, ненавидели чагатаев и их правление, потому что были вытеснены в здешние бесприютные полупустынные местности из благодатного Мавераннахра именно ими. И особенно ненавидим был сам Ильяс-Ходжа, употребивший много сил для того, чтобы навести в Междуречье порядок. А что может быть отвратительнее для прирожденного разбойника, чем твердый порядок?

Эмиры рассчитывали на то, что за последний год они стали довольно известными людьми по обе стороны Каракумов, и мелкие вожди предпочтут встать под их знамя, чтобы избавиться от риска мелкого разбойного промысла. Названые братья понимали, что затеваемое дело может занять времени много или даже очень много, и были готовы к этому. Собрать по человеку войско так же трудно, как по крупице составить казну.

Они ехали, беседуя о малозначительных мелочах и не подозревали, что всеведущая и неутомимая судьба уже приготовила им новое испытание. На старости лет Тимур скажет, что обременительно быть любимцем судьбы даже в том случае, если она споспешествует тебе, не говоря уж о том, если она тебя невзлюбила.

– Смотри, – сказал Хуссейн, указывая плеткой вперед и влево от маршрута их движения.

Вечерело, но одиноко стоящий на берегу реки дом был виден отчетливо. Довольно большой дом. Интересно, обитаемый ли? Тимур повернулся к Байсункару:

– Проверь.

Тот поскакал к безмолвному строению, поднимая копытами небольшие фонтанчики пыли.

– Неплохое место для ночлега, – заметил Хуссейн.

– Сейчас мы это выясним.

Через некоторое время Тимуров нукер подал сигнал, что все в порядке, никакой опасности не обнаружено.

Дом, как выяснилось, принадлежал рыбаку, очень старому, совершенно немощному таджику. Сети его давно пересохли и рассыпались, и кормился он теперь тем, что принимал путников на ночь, превратив свое жилище в некое подобие караван-сарая. Две его дочери, которые тоже уже дожили до седых волос, зажгли глиняные светильники и подали гостям вяленое мясо и сухие лепешки. Держались они очень приниженно и угодливо.

Тимур приказал двум молодым туркменам, присоединившимся к нему подвигов ради, идти охранять лошадей. Сменить их должны были Байсункар с товарищем, потому что вторая стража самая трудная и, чтобы бороться с предутренним сном, необходимы и опыт и закалка.

Поели почти в полном молчании, старик хозяин, как это было принято, сидел с гостями за столом. В отличие от других караван-сарайщиков он оказался совершенно нелюбопытен, тихо потягивал чай и время от времени вытирал слезящиеся глаза. Впрочем, молчаливость хозяина нисколько не расстроила путешественников, ибо ничто так не утомляет, как бесконечные расспросы празднолюбопытствующих.

В конце трапезы Хуссейн сам задал старику вопрос, спросив, нет ли в окрестностях каких-нибудь разбойников и если есть, то кто они такие и откуда явились.

Старик ответил не сразу, пошамкал губами, вытер нежданную слезу.

– Много разных людей. Не интересуюсь.

– Тебе что, все равно, кто ночует под твоим кровом?

– Аллах приводит, Аллах уводит.

Хуссейн махнул рукой – продолжать беседу не имело никакого смысла.

– Будем укладываться, – сказал Тимур.

Услышав эти слова, одна из престарелых дочек хозяина появилась из темноты с явным намерением погасить светильник.

Эмир остановил ее жестом:

– Погоди. Мы будем спать при свете.

Хозяева удивились такой прихоти, но безропотно подчинились.

Перед тем как лечь спать, Тимур решил обойти посты, Хуссейн вышел с ним вместе.

Было прохладно, в темном воздухе отчетливо рисовался выдыхаемый устами пар. Окружающий мир был отнюдь не бесшумен. Мелкая насекомо-песчаная жизнь вершилась вокруг одинокого караван-сарая. Где-то на пределе слуха стоял шум Мургаба, а может быть, Тимуру только казалось, что он его слышит. И, конечно, звездный шатер… Не будем здесь затевать его описание, чтобы в этом описании не сгинуть. Не то что страницы, не то что главы целой книги не хватит, чтобы выразить то впечатление, которое производит на человеческую душу величественный бесшумный свод. Чтобы не застыть навеки под воздействием этого завораживающего видения, Тимур обратился к мелким, но насущным вещам. Проверил, как несут службу молодые туркмены. Замечательно несли. Молодые глаза были вытаращены в непроницаемую для взгляда темноту, руки до боли в суставах сжимали древки копий.

Хуссейн спросил у них, помнят ли они, как следует кричать в случае опасности. Они продемонстрировали, что помнят. В четверть силы, но и этого было достаточно, чтобы из дома выскочили несколько человек с обнаженными саблями.

Можно было укладываться.

Тимур заснул сразу, и ему снова приснилась его бабушка. Причем в очень странном обличье: с острогой и сетью, переброшенной через плечо. Она идет быстрым шагом, маленький Тимур еле успевает за ней. Он знает, что бабушка ведет его к заводи, где будет учить тому, как следует при помощи остроги ловить рыбу. С одной стороны, он рад, что кто-то наконец взялся его обучить этому искусству. С другой стороны, он прекрасно понимает, что не бабушкино это дело – бегать с острогой по колено в воде. И вообще какой-то слишком уж крупной выглядит его бабушка и шагает так быстро, как никогда ходить не умела. Надо бы ее окликнуть, думает маленький Тимур и вдруг понимает, что он боится это сделать. Заводь уже близко. Сеть волочится по земле, острога покачивается в крепкой руке. Вот они уже стоят на берегу, бабушка медленно поворачивает к маленькому Тимуру краснобородое лицо и… кричит, как молодой убиваемый туркмен.

Тимур первым вскочил на ноги. Условный крик возле коновязи повторился. Вернее, начал повторяться и тут же захлебнулся в крови перерезанного горла.

Эмир хотел подать команду своим людям к подъему, но в этом не было надобности – все уже стояли на ногах и вытаскивали из ножен клинки.

По шуму, доносившемуся снаружи, можно было заключить, что таджикский караван-сарай окружен большим конным отрядом. Топот, крики.

– Туркмены, – сказал Хуссейн, вытирая потную ладонь о халат.

– Собака Али-бек нас отыскал, – прорычал Байсункар.

В этот момент ветхие двери, выводившие наружу, были разнесены в щепы, открылось впечатляющее зрелище: толпа людей с копьями, саблями и факелами в руках. Было светло, как в час ярко-кровавого заката.

– Эй, вы! – раздался мощный голос. – Я Курбан Дарваза, вы слышали обо мне. Я справедливый человек. Бросайте оружие, проявите благоразумие. Доверьтесь честному и справедливому суду Курбана Дарвазы.

– Мы не совершили никакого преступления, почему ты смеешь говорить о суде?! – крикнул Хуссейн.

– Вы пришли в мои земли, где я и эмир, и кади, и мулла. И только мне решать, по повелению Аллаха вы находитесь здесь или по наущению черного его врага.

– А если мы не бросим оружия?

В ответ раздался хохот.

– Что тогда спрашиваешь меня?

В следующее мгновение три или четыре стрелы просвистели над головами эмиров и их нукеров и с тугим звуком впились в стену у них за спиной.

– Они перестреляют нас, как уток, – сказал Байсункар.

Ощущение своего полного бессилия сковало всех. Было понятно, что сдаваться ни в коем случае нельзя, приговор у предлагаемого суда мог быть один – петля за ухо и на перекладину над воротами.

– Думайте быстрее, ибо Аллах создал меня не только справедливым, но и нетерпеливым.

В подтверждение намерений всесильного Курбана над головами недавних заключенных просвистела еще одна стрела.