Читать книгу Москаль - Михаил Попов - Страница 13

Вечер Дир Сергеевич провел в тревожном одиночестве. Супруга прислала эсемеску – «я у Алевтины». Несчастная, одинокая, не слишком здоровая подруга, идеальный объект для жалоб замужней, успешной, практически счастливой женщины. Он тоже настукал ей сообщение, что все прошло хорошо.

Как всегда в первый, после окончания короткого запоя вечер все чувства спутаны, а все нервы – навыпуск. Он раз за разом воспроизводил в памяти сцену «коронации», и чем дальше, тем больше она его злила. Нет конечно же эти вежливые денежные зубры его и в грош не ставят. И даже не очень вежливые. Ну, руку-то можно было пожать. Впрочем, тогда бы все узнали, что у него очень потные ладони. Это пройдет через пару дней.

Что делать с Елагиным? Зачем было ввязываться с ним в этот двусмысленный разговор. Поставил себя в срамное положение. Дал слишком ответственное психологическое обещание. Теперь голым чаепитием не отделаешься. Вообще сочтет кретином. Послезапойная психика особенно мнительна и склонна изобретать неприятности и неприятелей. В другое время, в развесисто пьяном или надежно трезвом виде Дир Сергеевич плюнул бы на все эти невнятные страхи и обиды и растер. Но не сейчас. Он тупо, неталантливо напрягся и начал сочинять какую-нибудь весомую причину для завтрашнего рандеву с майором. Чтобы Елагин, услышав его речь, ахнул и отвесил нижнюю челюсть. Потом можно будет не продолжать, замотать, но утвердить себя как человека значительного необходимо. Хотя бы в самом начале.

Всю ночь ворочался в постели. Пару раз забредало в голову подлое и непонятно чье предложение – да тресни ты сто пятьдесят – и все, а завтра разберемся.

Просыпался в поту от страха, что сорвался.

Второй раз проснулся от телефонного звонка. И звонок этот был ужасен.

Родственники из провинции!

Только, только он начал успокаиваться и обретать реальный взгляд на свои отношения с майором Елагиным, как его снова полоснули по нервам. И из них закапал чистейший столичный яд.

Тетя Луша с Приколотного с сестрой соседки тетей Таней привезли лука на продажу три мешка. Стоят на перроне Киевского вокзала. Звонили Коле, звонили Клаве (мать братьев), его нет, а она хворает. Вывод: приезжай, Митя, помоги.

Ярость, охватившая Дира Сергеевича, была страшной, но абсолютно бессильной. Сколько раз он давал понять, что он очень плохой родственник. Выразительно комкал любой телефонный разговор с Приколотным, не откликнулся ни на одно предложение «погостить у наших», всегда выразительно воротил морду, когда от встречи «с нашими» было не уйти (похороны и т. п). И, оказывается, всего этого недостаточно. Стоило Аскольду залететь в украинский застенок, как на голову Дира обрушивается весь брянский лук.

Хорошо хоть машина под ногой.

Кипя и дергаясь на заднем сиденье, прикатил на Киевский. Действительно – стоят, вернее, сидят на туго набитых луком пластиковых колбасах. В каждой килограммов по семьдесят. Как только выволокли из вагона?

Тетя Луша лезет с поцелуями, радостно сообщает, какой у них с тетей Таней план. Сейчас двоюродный племянничек отвезет их на рынок, на Дорогомиловский, «тут же рядом», они поторгуют, а вечером он заберет их домой, помыться, переночевать.

Боясь рухнуть тут же прямо на заплеванный перрон от нервного взрыва, Дир Сергеевич, зажмурившись, выдает самую страшную фразу: у него нельзя остановиться! Пусть проклинают, пусть ославят на все Приколотное, пусть, пусть, пусть – он не будет ворочать их мешки.

– А куды ж мы с ним? – Тетя Луша не столько обиделась, сколько удивилась. Реакция племянника была слишком ненормальной.

– Сколько стоит ваш лук?

– Откуда ж мы знаем. Еще не торговали.

Дир Сергеевич вытащил из бумажника две пятитысячные купюры и бросил на ближайший мешок. Потом добавил третью.

– Уезжайте. Это вам за лук и на билеты. А я спешу.

– Митя?!

– У меня дела! – взвизгнул Дир Сергеевич и убежал. Ни разу не обернулся. Был уверен – если встретится сейчас со взглядом родственицы, быть ему соляным столбом на этом перроне в назидание всем бессердечным племянникам.

Всю дорогу до «Харбина» уравновешивал свое нервное состояние. Луковые тетки его возненавидели? Пусть. Лучше так, чем притворяться, что он пай-Митя. Да, мы столичные невротики ужасны с точки зрения психически здорового провинциала. Бессердечны, хладнокровны как тритоны, но вместе с тем нельзя же вот так, с утра, без предупреждения сваливаться, как лук на голову, с тремя страшными тралами.

Пришел к выводу: лучше самый жгучий стыд, чем исполнение родственных обязанностей в только что предложенной форме.

Войдя в заведение, дал себе приказ переключиться. Занял столик и занялся изучением меню, где были не только названия блюд, цены, но и руководство к поведению. Едва он вошел в курс дела, появился майор. Широкоплечий, плоский как доска, с длинным лицом, которое еще удлиняли вертикальные морщины на щеках. Ей-богу, похож на Кальтенбруннера или на статую с острова Пасхи. Наверняка руки слегка в крови, остается надеяться, что не по локоть. Ходят слухи, что есть у него даже какое-то политическое прошлое. Кого-то он там, в верхних эшелонах, замочил. Остается надеяться, что в переносном смысле. С чего бы это Аскольду так уж ему доверять? Мрачноватый субъект.

С этими мыслями «наследник» привстал и приветливо позвал.

– Александр Иванович, сюда!

Сделав витиеватый, как сама китайская чайная церемония заказ, Дир Сергеевич навалился грудью на стол, чтобы сократить дистанцию до собеседника, и сказал.

– Хотите знать, о чем я буду с вами разговаривать?

Елагин подвигал нижней, джеймсбондовской челюстью.

– По-моему, я догадываюсь.

– Ну.

– Об Украине.

Дир Сергеевич восторженно откинулся на спинку неудобного, но очень стильного стула.

– Отлично! Значит, вы поняли, что вся моя болтовня в гостинице, в машине и на хуторе, это была не совсем только одна пьяная и очень пьяная болтовня.

Майор едва заметно вздохнул и снова подвигал челюстью. И подумал, что у него появляется какая-то новая мимическая привычка: раньше на неприятные сообщения он реагировал по-другому. Под «Украиной» он в данном случае понимал конкретно историю с исчезновением старшего Мозгалева. Младший Мозгалев, судя по первым его словам, имел в виду явно что-то другое.

Официант принес заказ. Церемонно, при помощи каких-то лунатических движений переместил его с подноса на стол. Дир Сергеевич вопросительно посмотрел на него, что-то было не так. Официант пожелал «приятной жажды» и удалился. Дир Сергеевич бросил ему в спину пронизывающий взгляд, но уже начатая им тема занимала его больше, чем отношения с местной обслугой.

– Знаете, Александр Иванович, сразу вам скажу, что мне очень понравился ваш план освобождения Аскольда. Делово, изобретательно, думаю, обязательно сработает. Финансирование, как вы сами понимаете, любое. Как я понимаю, кое-какие деньги у нас есть прямо сейчас в сейфе, и ожидаются поступления, кое-кто нам должен. Тому, кто рассчитывал нас одной этой торпедой пустить ко дну, придется еще подождать.

Майор кивнул, оторвав губы от приподнятой чашки.

– Но это одна часть проблемы, Александр Иванович. Практическая ее часть. Повторяю, отрабатывать мы ее будем мощно и скрупулезно. Но есть второй фронт. Вернее, я собираюсь его открыть. Да, да, не удивляйтесь, фронт. Мы начинаем войну с Украиной, с ней как с государством, и я придумал, как нанести удар.

Опустив голову, чтобы не выдать себя поведением глаз, майор тяжело и медленно выдохнул воздух.

– Поверьте, это не бред, это просто непривычно. На их ноу-хау – с государственным рэкетом, мы отвечаем своим ноу-хау, ассиметрично, но очень выразительно.

Дир Сергеевич сделал несколько глотков, подвигал бровями, пощупал бородку, как бы настраивая голову надлежащим образом.

– Это ведь не вчера началось. Помните, я вам рассказывал свой сон. Это был знак. Ну, сон, где я с отцом захожу в хохляцкий кабак, его там оскорбляют, и отец там всех по-офицерски метелит. Перед вашим появлением в номере мне это и приснилось. Самое интересное, что отца я никогда живьем не видел, я родился через восемь месяцев после его смерти. Я вам, кажется, говорил уже. А убила его одна бандеровская сволочь. Убила именно как советского, русского офицера. Это Аскольда отец таскал с собой по местным кафешкам в Дубне, то есть в Дубно. Улавливаете символический смысл?

– Вы про название города?

– Нет, Александр Иванович, я про сон.

– Аскольда сажают, а вы занимаете его…

– Метафизическое место! – радостно закончил Дир Сергеевич. – Теперь я глава рода. Для чего-то это случилось, правда?! Украина не просто предатель общеславянской идеи, она еще и мой личный враг. Чем больше я всматриваюсь в события своей жизни, тем отчетливее вижу, что главное зло в отношении и моей страны России, и моей семьи – Мозгалевых, является в отвратительном хохляцком обличье. Только не надо, прошу вас, этих политкорректных вздохов. Прекрасно понимаете, что я веду речь о вещах не фантастических и нереальных, а о самых что ни на есть натуральных, физических, несомненных. Что может быть очевиднее того факта, что именно Украина, не какой-то отдельный негодяй-хохол хочет разорить, а то и убить моего брата!

Майор предпочитал молчать, ему было даже интересно, куда заведет нового шефа его мятежная, слишком живая мысль.

– Это только кажется, что мы с ними почти слились, да, где-нибудь на просторах Саматлора, или на Курильских берегах Петров и Петренко – это почти одно и то же. Мы абсорбировали, впитали в себя значительную часть украинской самости, щедро отдавая приезжим хохлам важные должности и лучшие заработки, относясь к ним как к своим. Мы приняли их борщ и вареники, взяли их красавиц в жены, а песни – в репертуар своей души. Мы открыли для них Россию полностью, вплоть до кремлевских кабинетов. Черненко, Кириленко и т. п. Мы отчасти впитались в украинскую землю. Но, заметьте – лишь отчасти. Левобережье, Киев, а дальше – стена. Уклончивая, лукавая жизнь лесных братьев. Украина, даже по видимости сливаясь с нами, мечтала о бегстве на запад. Собственно, почему я так истериковал там, на диканьковском хуторе? От ужаса смысловых рифм, что обрушились на мое сознание. Вы читали их писателей, всех этих Стельмахов, Рыбаков, Панчей? Как тонкий яд по дну даже патриотических повествований о геройских казаках, разлито тайное желание быть побежденными католической Польшей, то есть Западом. Да что там, сам Гоголь, умирая по усугубленному православному рецепту, в «Тарасе Бульбе» не может скрыть невольного почтения перед грандиозностью и блеском костела. Защитники православной веры-козаки, у него звери, младенцев на пики поднимают, монашек насилуют, а поляки ведут себя почти как рыцари. Успокойтесь.

– Я спокоен, Дир Сергеевич.

– Успокойтесь, больше литературы не будет. Одно еще только наблюдение.

Главный редактор сделал несколько глотков. Кажется, ему было слегка неловко за свою недавнюю полемическую горячность. Тем более что никто ему и не думал возражать.

– Пока мы с ними жили в одном государстве, скрытое их предательство можно было переносить. Теперь оно из скрытой формы переходит в явную, бьющую в нос и в глаз, форму. Они добились разрыва единого сверхфического этнического тела. Того тела, что мы только начали взращивать, называя по глупости «советский народ», но это так. Так вот они разорвали, и теперь не сошьешь вместе. Знаете, когда я это понял? Однажды утром. Чистил зубы, а по телевизору на кухне говорят, что произошел взрыв газа на шахте, погибло столько-то горняков. Я даже сплюнул, опять думаю, ну, сколько можно, госпожа Россия, и даже по-черному скаламбурил: люди гибнут за метан! И тут выясняется, что взрыв произошел на Украине, не на российской шахте. И, понимаете ли, мне стало чуть легче. Нет, погибших мужиков все равно жалко, но так, примерно, как аргентинских, или китайских. Не как своих. Вот в этот просвет между первой реакцией и вторичной и улетела вся наша родственность с хохлами. Они чужие. Они нас предали, и мы это признаем. Но дело в том, что за предательство надо наказывать. И в деле моего брата сошлись в одной точке рассуждения общего, историософского порядка и обиды моей конкретной семьи. Вы меня поняли?

– Да, – сказал спокойно майор, – все понял кроме одного.

– Чего?

– Какие конкретные действия последуют за этими обобщениями?

Дир Сергеевич расплылся в улыбке.

– Все-таки приятно, когда тебя выслушивают и не спешат объявить сумасшедшим. А действия будут простые. Вы организуете мне встречу с кем-нибудь их тех людей, кто может связаться с вооруженными исламскими группами в Ираке. В общем, там, где есть украинские формирования в составе натовских сил.

– Вы хотите…

– Да, я хочу заплатить денег, за точечное нападение именно на украинское подразделение, с тем, чтобы на родину с горячего юга отправилось два, три десятка цинковых ящиков. Эти люди, как я знаю, всегда добровольцы, они сами выбрали этот путь. Они являются острием украинского предательства, и мы его немножко затупим. Посмотрим, как запоют хохляцкие мамки и жинки, когда вместо гордости, что их сынки помогают крупнейшей демократии мира за хорошие баксы, они получат обратно их с дырками в правом боку.

Молчание продолжалось довольно долго. Успел подойти меланхолический официант. И Дир Сергеевич переключился на него. Придраться, как в любом московском пафосном заведении, было к чему. Парень как-то не по всей форме подал чайник, не зажег ароматическую свечку, что-то напутал с салфетками для умывания рук. Дир Сергеевич язвил его безжалостно, с явным удовольствием, по всем пунктам.

– Теперь, принесите мне счет.

– Пожалуйста.

– По счету я заплачу. А вот это, – Дир Сергеевич достал тысячную банкноту и медленно, демонстрационно разорвал ее на глазах у покрасневшего юноши на многочисленные кусочки, – это был ваш «чай»!

Когда экзекуция закончилась, пояснил смысл своей выходки, мстительно глядя в удаляющуюся спину униженного подавальщика.

– Юные халдеи реагируют только на такую науку. Куда-то пропадает весь их пофигизм. – Все же ему было слегка неуютно под внимательным, спокойным взглядом начальника службы безопасности. Он счел нужным добавить еще несколько слов.

– Вы думаете, что я не понимаю, что это было поведение нувориша. Просто я еще не освоился со своей новой ролью главы большой фирмы. Старые привычки. Отвыкнем.

Майор стал смотреть себе в чашку, показывая, что он не считает нужным поддерживать разговор на халдейскую тему. Дир Сергеевич снова подергал бородку.

– Ну что. Вы уже что-то придумали, Александр Иванович, есть у вас знакомые моджахеды? Или вы думаете отказаться из соображений ложной человечности.

– Я думаю.