Читать книгу Ларочка - Михаил Попов - Страница 4

Так ничего в тот день и не выяснилось. Взрослые не подпустили Ларочку к логову своих разборок, и действовали они настолько консолидированно, что она даже зауважала их общую слезоточивую и невразумительную тайну. Было понятно, что они ни официально хором, ни сепаратно поодиночке не сообщат ей ничего. Ладно, решила она, не сегодня, так завтра кто-нибудь проколется, правда проклюнется, так уж бывало не раз. А пока она им сама и отомстит, то есть ничего не скажет о своем приключении в холодной кочегарке, тоже ведь было интересно, а они пусть не знают, дураки.

Свой секрет Ларочка решила опробовать на подружках, на таких же офицерских дочках, как и она сама. Она была главой выводка одногодок, и по ее сигналу все имевшиеся поблизости Наташи, Лены и Кристины собрались в «штабе», покосившемся, вросшем в землю жестяном вагончике, давным-давно забытом строителями.

Сошлись, готовые приобщиться. Затаив дыхание, выпучив глаза, кто простодушно, кто лукаво их прищурив.

– Так вот, – начала Ларочка. Описала улицу, по которой шла домой, описала мужчину, предложившего ей конфетку, и все офицерские дочки заявили, что узнают его даже из тысячи. Девичье дыхание сделалось чаще, когда пошла речь о закоулках, по которым мужчина с олимпийскими кольцами на кармане вел Ларочку в укромное место. И чем чаще Ларочка повторяла, что ей было совсем не страшно, тем затаеннее становилось дыхание слушательниц.

Растягивая удовольствие, она замолчала, победоносно оглядывая подружек, она очень остро переживала факт своего превосходства над этими десятилетними и даже постарше клушами.

– И тогда он расстегнул ремень…

– Ой-ей-ей, девочка, мне пора, мне надо идти, – вскинулась белобрысая Света Михальчик. Дернулась было к выходу, но цепкие пальцы более устойчивых в нервном смысле товарок пригвоздили ее к месту. Не сбивай рассказа!

Света захныкала, но это никого не тронуло.

– И тогда…

Пронизанный струями пыльного света из узких окошек вагончик замер, даже перестало пахнуть застарелым мазутом.

Ларочка еще раз набрала воздуха в грудь, которой предстояло очень и очень развиться в будущем.

– И…

Неплотно прикрытая дверь вагончика распахнулась, и в проеме показалась бесформенная и кажущаяся громадной и угрожающей мужская фигура. Разумеется, все офицерские девочки решили, что это явился он – олимпиец.

Взрывом общего визга рыбака, носившего по странному совпадению имя майор Рыбаков, просто выбило вон из проема, и он пропустил свору верещащих девчонок, как стайку рыб в разрыв невода.

Ничего не понял, всего лишь зашел за банкой накопанных червей, а тут шабаш юных вакханок (если он знал это слово).

Понятно, что волнующая повесть о Ларочкином приключении мгновенно распространилась сначала по военному городку, а потом и другим городским кругам. Самым клейким ее местом был не озвученный конец. Женскую половину слушателей больше всего заинтересовал сам факт – с чьей именно девочкой произошло такое щекотливое приключение? «Ах, Конева!» Мужскую интриговало, насколько далеко, после расстегивания ремня, зашло дело.

Но тут начиналась тишина. Трудно сказать, почему Ларочка пресекла попытки повторных пресс-конференций на эту тему. То ли поняла, то ли почувствовала, что если она расскажет все, то перестанет вызывать живой интерес, и останется ей лишь один только нездоровый. То ли руководствуясь еще каким-то диким девичьим капризом. Психология существ этого пола и возраста за гранью понимания какой бы то ни было психологической науки.

Вместе с тем она постоянно оставалась в центре внимания, и не только недокормленных запретным плодом одногодок из гарнизона. Они-то всеми силами отдались служению жутковатой тайне пола. То и дело какая-нибудь Наташа, или Света, подбегали к ней и страшным шепотом сообщали, что «видели его!». И тогда приходилось всей быстро разрастающейся толпой лететь или к керосиновой лавке, или к пункту заготовки вторсырья, или к книжному магазину возле автовокзала.

И каждый раз случалось одно и то же.

Мужики, отловленные бдительным вниманием подружек, ну ни в малейшей степени не подходили под описание, сделанное на первом выступлении Ларочки в вагончике на берегу. Это были лысые толстяки, носатые, с бородкой, а то и вообще одноногие дядьки на протезе.

Ларочка сначала волновалась, потом начала злиться, а уж когда со своей «информацией» к ней подкралась Катька Куркова, приехавшая в город через неделю после события в кочегарке, Ларочка надавала ей по физиономии. После этого решили, что она «истеричка».

Взрослые, до которых эта история тоже не могла не дойти, понимающе кивали головами: «А что вы хотите, девочка пережила такой кошмар». И пытались осторожно поговорить с родителями и бабушкой Ларочки.

Те искренне не понимали, о чем идет речь, даже шарахались от всяких попыток разговора по душам – у них были свои основания не впускать никого во внутреннюю жизнь своей семьи – и приходили в ужас от одной мысли, что посторонние начали догадываться об их тайне.

«Какие они странные, эти Коневы».

«Да, уж».

«Я всего лишь сказала Нине, покажите хотя бы ее врачу. А она вылупилась на меня и говорит – кого? Как кого, говорю, неужели непонятно!»

«Да что с ней может случиться?!»

«А если забеременеет, что будете делать?»

«Да кто в таком возрасте беременеет?!»

«А я только прочитала в „Науке и жизни“, что в Бразилии девочка, которая в восемь уже родила».

Нина Семеновна, подвергшаяся этой деликатной попытке поговорить, заорала страшным голосом и, отпихнув слишком добрососедски настроенную подполковницу, убежала из магазина, роняя из хозяйственных сумок батоны и яйца.

Конечно, по гарнизону и городу поползли все более чернеющие слухи.

Чем бы это кончилось – сказать трудно, но дело в том, что Коневы вдруг уехали из гарнизона.

Капитан, несмотря на всю свою мягкотелость и неспособность к отстаиванию своих интересов, добился перевода. Да еще и в область, да еще и на майорскую должность.

В гарнизоне к этому переводу отнеслись с пониманием, и даже поползли слухи, что таинственный владелец того самого ремня не простой человек.

Накануне отъезда был устроен по настоянию Виктории Владимировны (кстати, остававшейся для отдельного проживания в одной из комнат гарнизонного дома Коневых и при своей стильной работе в салоне красоты) некий вечер прощания. Помимо членов капитанского семейства, в числе приглашенных были еще и старший лейтенант Стебельков с супругой и трехлетним сыном – им доставалась большая часть жилплощади убывающих Коневых, – а также Лион Иванович, соученик Виктории Владимировны по Ленинградскому институту культуры. Автор скетчей и комических сюжетов в основном для коллективов художественной самодеятельности, но иногда прорывавшийся и на профессиональную эстраду, перебравшийся к тому моменту в Москву. В общем, человек из мира большого искусства. Маленький, ловкий как хорошо одетая обезьянка, в бежевой тройке с бабочкой, в очках без оправы и с часами на цепочке. Вся эта сложная экипировка производила должное впечатление, почти все приглашенные немножко робели, несмотря на всю доступность и деликатность и легкую смешливость гостя.

Виктория Владимировна подавала его как центральное блюдо своего пира, как какая-нибудь сиамская императрица потчует гостей редким жареным скорпионом.

Конечно, Лион Иванович прибыл к гарнизонному столу не специально, это было бы слишком. Просто в окрестностях городка, вмещающего танковый полк, находился старинный монастырь, где происходили съемки слезливо-исторического кинополотна под условным названием «Полонез Огинского», а однокорытник Виктории Владимировны состоял в сценарной группе и имел шанс даже оказаться в титрах по итогам работы.

Конечно, демонстрируя уровень своих творческих друзей, Виктория Владимировна очень поднимала свой статус. Она собиралась появиться с Лиошей и в своем салоне и организовала через майора Глуховца, начальника гарнизонного клуба, вечер-встречу с «известным деятелем кино», но для начала и с самой большой педалью подала скетчиста у себя за столом в домике над Чарой.

Стебельковы были в отпаде, кажется, так тогда говорили. Незаметно для них самих этим застольем устанавливался на годы вперед стиль их отношений с работницей салона красоты. Конечно, это будет что-то вроде добровольного радостного рабства: их мальчишка, когда подрастет, будет бегать в магазин, старший лейтенант – чинить бытовую технику, а мадам Стебелькова – гладить и, возможно, даже стирать для подруги Лиона Ивановича.

Коневы держались много суше. Скетчист это чувствовал, но это его не расстраивало. Он был дружелюбен, любезен и в силу этого выгодно смотрелся на фоне буки капитана.

Когда он шутил, Стебельков хохотал громче всех, показывая широту своей натуры. Ларочку посадили за стол как почти уже большую девочку, чем дали волю ее наблюдательности. Она презрительно косилась на веселого офицера, он ей казался предателем. Почему он не так же суров, как папа?

Она в течение этого вечера укрепилась в своем отношении к отцу и узнала одну поразительную для нее вещь. Сначала про отца. Его она жалела, и уже давно, о чем шла речь выше. Но не только лишь жалела. Вынося его образ из стен дома, где он играл роль предмета мебели, да еще и не главного, она считала своим долгом им гордиться и всегда до последнего отстаивала его точку зрения на явления окружающего мира.

Был такой случай в ее школьной жизни. Учительница как-то задала классу загадку: «Что это такое, что и в воде не тонет, и в огне не горит?» Ларочка сразу выбросила вверх свою решительную руку, ибо досконально знала ответ. Ведь папа ей сказал как-то, что это русский солдат, «он и в огне не горит, и в воде не тонет».

Зная избыточную активность ученицы Коневой, учительница не стала ее спрашивать, а спросила кого-то другого. И другая девочка сказала: «Лед!» Была похвалена за правильный ответ, что вызвало совершеннейшую ярость Ларочки, она продолжала тянуть руку, она требовала, чтобы выслушали и ее ответ. Ответ, который казался ей возвышенным и прекрасным, в отличие от банального ответа той другой девочки.

Наконец учительница, недовольно кривясь, дала ей слово.

– Русский солдат!

– Что русский солдат? – устало переспросила учительница.

– Русский солдат и в огне не горит, и в воде не тонет!

Учительница встретилась с Ларочкой взглядом и поняла, что спорить не надо:

– Да, можно сказать и так, что лед и русский солдат немного похожи.

Гордая своей победой, Ларочка в тот же вечер рассказала отцу об этом эпизоде.

– Я ведь правду сказала, папа?!

Капитан, в тот момент оторванный злой женской волей от любимого хоккея ради прополки картошки, обнял дочку и, шмыгнув носом, сказал:

– Солдат, да дочка, а вот офицер…

И ей стало его так жалко, и эта жалость таким удивительным образом перемешивалась с гордостью за него, за ту правду, что он позволял ей испытывать перед той тусклой учительницей там, среди тупо хохочущего или вяло зевающего класса.

– Папочка, а я ведь дочь офицера?

Капитан только сильнее ее обнял.

А в тот прощальный вечер произошло что-то скверное. Папа напился, хотя, в общем-то, не был гулякой и алкашом, как большинство подкаблучников.

Говорили о кино. Не вообще о кино, а о том фильме, при котором подвизался Лион Иванович. Бабушка и Стебельковы следили за тем, чтобы разговор никуда не сворачивал с этой «творческой» дорожки. Наконец капитану Коневу это надоело, и он заявил, что «такие фильмы» он терпеть не может.

– Какие? – вежливо и весело поинтересовался гость.

Капитан сказал, что любит фильмы настоящие. Гость попросил привести пример фильма, которые нравятся хозяину дома. Тот на секунду задумался.

– Вот «Героин». В «Заре» шел. – Капитан вспомнил, что замполит советовал сходить на эту картину, поскольку там отображены события на острове Даманский.

Лион Иванович радостно кивнул:

– Вы его уже видели?

– Я его еще не видел, но я люблю героические фильмы, а не ваши полонезы.

Гость притворно вздохнул:

– Мне кажется, что вам это кино не понравится. Это документальное кино.

– А это ты врешь! Героизм есть героизм, и без него армия никуда, с документами или без документов.

– Там, извините, о героине, а не о героизме.

– А это ты не болтай, героя как ни назови, он всегда герой.

Ну, и так далее. Молодые Стебельковы сбегали в свое время в кино и знали, о чем идет речь. Районные прокатчики, получив коробки с лентой, не разобрались, что там два фильма: один действительно о событиях на уссурийской границе, а второй – о страшном вреде, приносимом наркотиком героином. И на афишу вынесли самое звучное слово из написанных на коробках.

Стебельковы хихикали в кулак. Нина Семеновна была слишком занятая своей, не очень понятной тоской, тупо смотрела по сторонам, у нее не было сил что-либо понимать. Виктория Владимировна вертела за талию свою рюмку, подняв правую бровь. Лион Иванович сохранял на лице полную серьезность, но Ларочке было понятно, что он издевается над ее отцом-офицером. Это нужно было срочно прекратить, и Ларочка опрокинула бокал с вином «Лидия» на бежевые штанишки говорливого «денди», но промазала, попала на подол бабушки. На нее она тоже была в данный момент сердита, хотя и в рамках общего почтения к ее грандиозности и величию.

Ларочка выбежала из-за стола, оставляя за собой неразбериху и причитания. Лучше скандал, чем зрелище агонизирующего отца. И унеслась злая в темноту на берег Чары. На мост, к которому ей запрещали приближаться.

Река была пятнистая и сияла как начищенная там, где ее не закрывали ивовые обвалы. Луна пересекалась двумя узкими облаками, разноцветными и двигавшимися с разной скоростью. На глинистом пятачке в камышах дергалось пламя костерка, там тоже было застолье.

Стоявшую на мосту девочку сразу заметили, что сказалось на работе голосов, они сразу все чуть охрипли, и вокруг них возникла заговорщицкая аура.

– Эй, Лариска, иди сюда, хочешь вина?

Ларочка не сочла нужным отвечать, ей еще хотелось получить какие-то витамины от этой поразительной ночной картины, почти не испорченной пьяноватым костерком.

– Эй! – крикнули опять.

И из камышей вышел парень. Незнакомый, как сразу поняла Ларочка. Она не испугалась, хотя поняла, что в парне этом есть угроза. Непонятная, но точно есть. Он забрался на мост и двинулся к ней такой походкой, что даже в темноте можно было понять, что гнусно улыбается.

– Тебя ведь Лариса зовут?

– Да.

– Ну, это даже теплее. Пойдем. Там вино есть, поговорим. Луна. – Приблизившийся парень, видимо возбужденный рассказами о таинственном прошлом девы Ларочки, сделал почти мгновенное двойное движение, убил пару комаров на щеке и схватил третьеклассницу за руку: – Пошли!

– Не хочу. – просто и серьезно сказала Ларочка.

– Пошли, чего кобенишься. – И он сильно, грубо потянул.

Непонятно, что показалось Ларочке более отвратительным физическое хамство или это, в общем-то, общеупотребительное в здешних окрестностях слово. Она вдруг толкнула его с совсем не детской силой. И он от неожиданности перевалился спиной через перила и молча шлепнулся в реку.