Читать книгу Русские и государство. Национальная идея до и после «крымской весны» - Михаил Ремизов - Страница 4

Откуда этот парадокс? Я имею в виду очевидную для всех русскую этнокультурную доминанту страны при столь же очевидном дистанцировании от нее со стороны государства. Универсальный ответ на такие вопросы – история. На протяжении столетий русские строили государство, которое считали своим, но которое не являлось национальным по своей структуре.

«Своим» – поскольку объективно оно было формой существования нашего народа в истории и его уникальным адаптивным механизмом, позволившим племенному союзу, зародившемуся где-то на глубокой периферии ойкумены, на тяжелом фронтире с беспокойным кочевым Юго-Востоком, оказаться в первом ряду великих наций Нового времени сразу по целой совокупности показателей (культура, наука, демография, военное дело, даже экономика, не говоря уже о территории).

Не вполне национальным по структуре – тоже понятно почему. Государства европейского и неевропейского ареалов становились собственно национальными при переходе к современности, обществу модерна, когда, по выражению Бенедикта Андерсона, «наиболее универсальной легитимной ценностью в политической жизни» стало стремление «быть нацией»[2]. Но у нас именно этот переход был связан со своеобразной формой советской идеократии, в которой необходимость «быть нацией» тоже учитывалась, но строго на основе известного ленинского принципа: «большая нация обязана пожертвовать своими интересами ради малых».

Современная нация – об этом пойдет речь в одном из разделов книги – рождается из сочленения имеющей этнические корни культуры с достаточно типовыми институтами современного массового общества (школа, армия, государственная служба, СМИ и т. д.). Упрощенно, последние берут за основу соответствующую культуру и тиражируют ее, социализируя человека как носителя национальной идентичности и интегрируя общество. В нашем случае эти два элемента – «машины социализации», построенные в подчеркнуто интернациональный советский период, и «русскость» как этнокультурная модель – по отдельности вроде бы сложились, но не «совпали» в фазовом отношении. Отсюда – незавершенный нациегенез, блуждающая национальная идентичность общества и государства.

Одно из утопических решений этой проблемы – «национальная революция», меняющая сами основания государства и учреждающая новую легитимность. «Утопических» – не в смысле чего-то невозможного, а в смысле чего-то взрывающего существующий порядок вещей (как писал об утопии Карл Мангейм). Как раз возможность такого развития событий оказалась ближе, чем можно было предположить. По крайней мере географически ближе. Я имею в виду опыт второго Майдана. Но он же оградил нас от этой возможности исторически, представив русскому обывателю весьма отталкивающий и враждебный облик национал-революционного сценария.

Вероятно, это к лучшему: национальные революции у «запаздывающих наций» (вынужденных нагонять некие пропущенные фазы развития) чреваты срывом. Опыт Германии 30-х – из этой серии. Но еще важнее наш собственный революционный опыт. Он не прибавляет энтузиазма.

В обеих революциях ХХ века (советской и антисоветской) главным проигравшим оказалось национальное большинство. И что характерно, в обеих гражданских войнах – начала века и конца века (то, что происходило в 90-е, вполне можно считать «холодной гражданской») – вчистую побежденными оказались русские патриотические силы. Думаю, этот опыт достаточен, чтобы на этот раз попробовать сыграть вдолгую и предпочесть «барабанному бою» национальной революции (особенно если он звучит лишь в ушах революционеров) выполнение нашей недоделанной домашней работы – работы над национальной эволюцией государства и общества.