Читать книгу Крест против Коловрата – тысячелетняя война - Михаил Сарбучев - Страница 4

Эрнст Теодор Амадей Гофман в 1819 году выпустил сатирический роман «Житейские воззрения кота Мурра» (нем. Lebensansichten des Katers Murr). Как предупреждает с первых строк вымышленный «издатель», при подготовке книги к печати произошел конфуз: когда к издателю стали поступать корректурные листы, то обнаружилось, что записки кота Мурра постоянно перебиваются обрывками совершенно постороннего текста. Оказалось, что кот, излагая свои житейские воззрения, рвал на части первую попавшуюся ему в лапы книгу из библиотеки хозяина, чтобы использовать выдранные страницы «частью для прокладки, частью для просушки». Под кошачьи лапы попало жизнеописание Иоганнеса Крейслера, и по небрежности наборщиков эти страницы тоже были напечатаны. Прием, использованный Гофманом как сатирический, оказывается, за несколько столетий до него использовали авторы «Повести Временных лет…» только в буквальном, а не в «сатирическом» смысле. Этот литературный памятник тоже побывал в лапах, и явно не кошачьих. Главным текстовым источником, по которому мы можем составить представление о «Крещении Руси», «назначена» именно она. И в ней весьма странным представляется подозрительно подробное описание выбора Владимира, явно тенденциозное и позднее. Вполне вероятно, что изначально это все-таки была хроника (летопись), но по мере борьбы за умы сограждан в нее «для прокладки» попадали просто-таки выдающиеся куски. Наряду с собственно хроникой в ней содержится: 1– краткое изложение части Библии. (Зачем? Похоже, это уникальный для своего времени документ, где священный текст изложен в пересказе хроникера. Образованный человек в те годы просто-таки не мог не знать первоисточник, и «изложение» случайного монаха ему было совершенно ни к чему.) 2 – критика, в частности, ислама и иудаизма (явное смешение жанров). В принципе, различные «критики» были обычным делом для того времени и не нуждались ни в какой дополнительной оболочке – нам известны всевозможные «поучения» – образцы своего рода богословской публицистики, где подобная критика была бы уместна, философские трактаты и пр. ЗАЧЕМ эта критика включена в хронику? Мне возразят, что включать в летопись различные самостоятельные тексты для Древней Руси – норма. «Поучение Владимира Мономаха» и его письмо к Олегу включены в Лаврентьевскую летопись, «Сказание о Борисе и Глебе» – в Успенский сборник. Большинство известных нам произведений древности куда-то «вписано». Но! Это все самостоятельные законченные тексты. Они не рассыпаются на компоненты, шитые белыми нитками. Позднейшая редактура достаточно хорошо видна. Нет особой проблемы отличить текст X века от текста XVI. В X веке не было нужды расправляться с «идеологическими противниками». Места хватало для всех. Так, например, тема «человеческих жертвоприношений» язычников считается общим местом в традиционных учебниках, но и здесь довольно хорошо заметен шов белыми нитками. Вот что пишет об этом современный исследователь: «Описание идольских жертв в летописи – распространенная цитата из Псалтыря, которую приводит и Иоанн Златоуст, которого, в свою очередь, цитирует в своей Хронике Георгий Амартол, неоднократно приводя и цитату о приносимых в жертву сыновьях и дочерях (Истрин, 1920, с. 274): в Псалме 105 (35–38) избранный народ обличается в том, что смешался с язычниками в Ханаане и служил «истуканам их»; «и приносили сыновей своих и дочерей в жертву бесам» (ср. о почитании идолов на высотах – «холмах» – Пс. 77, 58). Уже это «общее место» существенно для изучения древнерусского язычества, ибо оно повторяется и в современных исследованиях, в том числе при интерпретации археологических находок как человеческих жертвоприношений, якобы практиковавшихся на Руси чуть ли не до середины XIII века (Русанова, Тимощук, 1993). Человеческие жертвоприношения на Руси известны и по письменным, и по археологическим свидетельствам, но лишь в контексте погребального культа – идолам, согласно знаменитой записке Ибн Фадлана, человеческих жертв не приносили (не приносили их громовержцу и древние славяне, судя по известию Прокопия Кесарийского). Столь же «расхожей» оказывается и цитата об идолах, сделанных из серебра и золота (Пс. 113, 12; Откр. 9, 10); это напоминает летописное описание идола Перуна. Впрочем, серебряной голове Перуна находится фольклорная параллель, правда, не в русском, а в болгарском фольклоре: культовый герой болгарских песен царь Костадин «златоуст, среброглав» (Чекова, 1994, с. 70). Но и здесь, скорее, обнаруживается общее наследие библейско-византийского литературного «этикета», чем связь с реалиями или пережитками языческого «быта»⁸. Что же это получается – в ПВЛ сделана поздняя вставка с явными следами христианской редактуры, смыслом которой стало создание «образа врага» – изобразить дохристианских славян как каннибалов и варваров? Получается, что так. На это есть причины. И причины достаточно серьезные. Мы скажем о них, когда повествование дойдет до второй половины XVI века, а пока отметим, что вычленение Владимира из ряда киевских правителей случайно и малообоснованно. Владимир не был первым христианским князем на Руси, более того, не был первым христианским правителем даже в Киеве. Не был он и первым «пропагандистом» христианства, ими были ученики Кирилла и Мефодия, с которыми он, вероятно, даже не был знаком. В чем он был первым? Разве что в том, что тесно увязал религию и политику? Первый, кто под благие намерения пролил кровь? А скорее, увидел «большой потенциал» новой идеологии для укрепления личной власти. Тогда, несомненно, историю следует отсчитывать именно с него.

Впервые 988 год как год «Крещения Руси» назвал Татищев. Но основные коннотации дате как точке отсчета «новой эры» дал Карамзин («История государства Российского», т. 1, гл. IX). «Сей Князь, названный церковию Равноапостольным, заслужил и в истории имя Великого. Истинное ли уверение в святыне Христианства или, как повествует знаменитый арабский историк XIII века, одно честолюбие и желание быть в родственном союзе с Государями Византийскими решило его креститься? Известно Богу, а не людям. Довольно, что Владимир, приняв Веру Спасителя, освятился Ею в сердце своем и стал иным человеком. Быв в язычестве мстителем свирепым, гнусным сластолюбцем, воином кровожадным и – что всего ужаснее – братоубийцею, Владимир, наставленный в человеколюбивых правилах Христианства, боялся уже проливать кровь самых злодеев и врагов отечества. Главное право его на вечную славу и благодарность потомства состоит, конечно, в том, что он поставил россиян на путь истинной Веры; но имя Великого принадлежит ему и за дела государственные. Сей Князь, похитив Единовластие (выделение мое. – М. С.), благоразумным и счастливым для народа правлением загладил вину свою; выслав мятежных варягов из России, употребил лучших из них в ее пользу; смирил бунты своих данников, отражал набеги хищных соседей, победил сильного Мечислава и славный храбростию народ Ятвяжский; расширил пределы Государства на Западе; мужеством дружины своей утвердил венец на слабой главе Восточных Императоров; старался просветить Россию: населил пустыни, основал новые города (??? – М. С.); любил советоваться с мудрыми боярами о полезных уставах земских; завел училища и призывал из Греции не только иереев, но и художников; наконец, был нежным отцом народа бедного». Владимир Ильич Ленин практически! Весь вопрос в том – что есть «хорошо»? Для придворного «соловья», всю свою жизнь и за совесть и за страх доказывавшего, что юношеское «вольнодумство» было случайностью («бес попутал»), единовластие и единомыслие, ставшие основой для имперской «вертикали власти», были, естественно, единственным источником ЩАСТЬЯ народного. В XX веке Альбер Камю заметил: «Там, где религия пересекается с политикой, начинается инквизиция». На Руси она переплетена с политикой теснее некуда. Насколько тугие узлы этого сплетения, мы можем видеть и сегодня.