Читать книгу Морок - Михаил Щукин - Страница 14

Во сне Соломея выплыла из подвальной комнаты, с городской окраины, из времени, в котором находилась, и оказалась там, где ей больше всего хотелось оказаться. Босые ноги ступали по траве, дорога плавно выгибалась между берез, в иных местах подкатывалась вплотную к белым стволам, и тогда скользили по лицу прохладные сережки и зазубренные листья, спокойно свисающие в безветрии с нижних веток. Солнечные полосы пересекали дорогу, зажигали на траве росу. Соломея ступала неторопко, сдерживая шаги, и опасалась, когда видела впереди новый изгиб дороги, что там, за изгибом, дорога оборвется. Но дорога не обрывалась, стремилась вперед и манила следом за собой в новую, недоступную раньше даль, осиянную солнцем.

Соломея могла идти без устали, но что-то ее все сильней сдерживало и не давало полного хода. Долго не могла понять – что? Остановилась и огляделась. Впереди, сзади, по бокам – пусто. Значит, то, что мешало, связано с ней самой? Она опустила глаза и увидела свое тело, залапанное глазами, руками и губами клиентов. Поняла, что идти дальше – вот такой, с прошлыми следами, – ей нельзя, хотела вернуться к началу дороги, но возврата быть не могло, и она проснулась.

Павел сидел на полу, калачиком свернув ноги, и дремал. Скуластое лицо его было напряженным, злым даже в дреме. Он сразу вскинулся, едва Соломея на него глянула. Глубокая морщина, залегшая меж бровей, чуть разгладилась.

Соломея уперлась локтем в изголовье раскладушки и подняла голову. Прижалась щекой, теплой после сна, к раскрытой ладони.

Долго, пристально смотрели Павел и Соломея друг на друга, заново узнавая и сознавая самих себя на пороге глухой неизвестности. Тишина в комнате нарушалась одним-единственным звуком – прерывистым стуком ручных часов Павла. Скорые секунды, не знающие задержки, соскальзывали в тишину и бессильно таяли. А наверху, в полуторамиллионном городе, искали, сбиваясь с ног, двух человек, и им обоим, если найдут, грозило полное исчезновение. Ни могил, ни памяти среди других людей, ничего не останется тогда от жизней охранника и проститутки. И они это оба знали. Но угроза не пугала, о ней даже мало думалось, потому что главное сейчас заключалось в другом – смотреть и видеть перед собой родное лицо. Единственное, среди миллиона с половиной чужих лиц.

– Павел, – позвала Соломея, – ты знаешь, я сон видела и саму себя. У меня тело грязное. Мне вымыться надо. Помой меня.

Павел не удивился, согласно кивнул, словно сам видел сон Соломеи, и знал, что ее тревожит. Вытащил из деревянного шкафчика мыло, исшорканную вехотку, спустил ржавую воду, дождался, когда струя станет светлой, и наполнил ведро. Зажег на газовой плите огонь. Двигался по-хозяйски несуетно, и Соломея, наблюдая за ним, испытывала чувство облегчающей защищенности. Он здесь, рядом, а она – за его спиной. Чувство это так будоражило, что хотелось удержать его навсегда.

Вода в ведре нагревалась. Соломея сняла одежду и прошла, зябко ступая по полу босыми ногами, к крану. Наготы своей не стыдилась, а тело, ждущее чистоты, она без опаски доверяла Павлу, уверенная, что он все сделает так, как нужно, как должно быть. Мыл ее Павел, как маленького ребенка. Соломея, чувствуя на себе его руки и теплую воду, уловила: тяжесть, бывшая в ней, давившая душу, уходила. Скатывалась вместе с водой и пеной на пол. На смену же приходило иное, совсем, казалось, забытое и невозвратное – душевная легкость и чистота самой себя.

Павел вытер ее, обрядил в мужскую рубаху, уложил на раскладушку и укрыл одеялом, плотно подоткнув его со всех сторон. Сам сел на пол, и глаза, его и Соломеи, снова оказались на одном уровне. Чистая, легкая, Соломея показалась самой себе маленькой девочкой и, благодарная за это, улыбнулась Павлу. Попросила:

– Ты расскажи мне – где мы? И про этих, которые пели. Вообще, говори что-нибудь, а я буду слушать.

– Я до охранника твердозаданцем был, на шарикоподшипниковом, а они там работали. Петро и Фрося их зовут. В одном цехе вкалывали, а я мальчишка, глупый, вот они и держали меня за сына. Петро и Фрося… – Павел хотел что-то добавить, но сам же и оборвал себя резким взмахом руки. – А комната… ее мой знакомый тут соорудил. Он знает и я, больше никто. Ты лучше спи, а говорить после будем, времени хватит.

Соломея поняла, что Павел от нее что-то скрывает, не договаривает до конца, но расспрашивать не стала. А он, без голоса, одними губами:

– Спи, спи…

Соломея закрыла глаза и уснула.

И снова оказалась на лесной дороге, на том месте, откуда она хотела вернуться, когда пробудилась. Теперь она уже не шла, а бежала, по-ребячьи подпрыгивая от избытка сил. Спешила, с любопытством заглядывая за каждый новый поворот, – а там что? а там? А там лежали солнечные полосы, и горела на траве роса. «Но где-то ведь дорога кончается, – думала Соломея, – куда-то она должна меня вывести!»

Соломея умерила бег, пошла шагом и больше не заглядывала за повороты, а смотрела себе под ноги и не сразу заметила, что дорога кончилась. Уперлась в густой березняк и кончилась. Соломея постояла, раздумывая, и двинулась прямиком. Скоро и березняк кончился. Перед глазами открылось поле, и посредине его высилась крутая гора с едва заметной тропинкой между низких кустов. Заглядевшись на гору, Соломея запнулась. Под ногами серел большой деревянный крест. Дерево старое, обмытое дождями и обдутое ветром, основание – в трещинах. Крест, видно, лежал на этом месте давно, и в основании проросли из широких трещин тонкие былинки. Соломея нагнулась, дотронулась рукой до былинок и до самого креста. Дерево оказалось теплым, а былинки – мягкими.

– Зачем он здесь?

И во второй раз проснулась.

Открыла глаза и вскинулась на раскладушке – Павла в комнате не было.