Читать книгу Записки на кардиограммах (сборник) - Михаил Сидоров - Страница 3

В кафе – только ночью. Днем куражатся: жрете, мол, а там люди мрут! Или наоборот, уважухой задостают. Один вот недавно от полноты чувств предложил шаверму за ним доесть…

* * *

Исцелили, раскланялись, жена пошла провожать, а он вдруг из комнаты:

– НЕ ДАВАЙ ИМ НИЧЕГО!!!

Фельдшер – девочка из училища аж расплакалась с непривычки.

* * *

Храм. Пасха. Эпилептик. Судороги нон-стоп – глубокий статус. Кончилась служба, пошел народ. По нам, по больному, по батюшке… а тот, наивный, все подождать их просил да помолиться во здравие.

* * *

Первая минута на скорой: ржут над коллегой – капали ночью, приступ был. Тычут пальцами в ЭКГ, рыдая от хохота, мне же, обескураженному, говорят:

– И у тебя так будет. Лет через десять.

Хмыкнул гордо, а зря.

Как в воду глядели.

* * *

Градоначальник узнала об очередях в поликлиниках.

Грозила публичными казнями.

– Ух ты! – сказали все. – Круто! Ну-ну.

Очереди исчезли.

Дня на два.

* * *

… и бесконечные тридцатилетние сучки с головными болями.

* * *

Допуск к наркотическим препаратам оформляют два месяца.

Как минимум.

Через полюса на собаках запрос везут.

* * *

А больницы теперь в честь христианских святых.

Хотя некоторым имена нацистских преступников подойдут.

Имени Кальтенбруннера, например. И скажем, Адольфа Эйхмана…

Варум нихт?

* * *

Впихнули в нагрудный карман полтинник. Как швейцару. С такой, знаете, превосходцей: на тебе, братец, на сигареты!

А был с получки – достал тысячу, сунул меж пузом и трениками: а это вам, милейший, на погребение!

Пришла жалоба: такой-разэтакий, и даже говном бросался…

Лишили премии на год.

* * *

Диспетчер говорит – донимал минут двадцать. Давление ему, суке полупьяной, измерить. Пузырь шмурдяка в лапе – хлебнет, затянется и снова в дверь: дз-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-зз-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-зынннь…

И ни души на станции, как на грех.

А ночью, падла, телефон обрывал: три литра на харю, ум болит, язык ребром – инс-с-су-сульт у него. Г-гермо… гермор-р-рагический.

* * *

Госнаркоконтроль бдит.

Онкобольных обязали глотать сильнодействующие в присутствии скорой.

Приезжаем, смотрим, расписываемся: дескать, были, видели, правда…

Так и катаемся.

* * *

А обращаются к нам: ребята.

– Любезный!

МЫ.

НЕ.

РЕБЯТА.

Давно уже!

– Ой!

Да!

Конечно!

Извините, РЕБЯТА!!!

Все время.

* * *

Выцелив самого трезвого, надо сказать: вы мне кажетесь наиболее здравомыслящим из присутствующих…

Строить собутыльников будет исключительно он.

* * *

Было дело, даже участок впаривали.

На носилках лежа, под капельницей.

– И соседи хорошие: зампред избиркома и полковник из ФСБ – соглашайтесь…

* * *

От порога с ехидцей:

– Что-то вы сегодня быстро приехали!

Вот же ж… лядь, а?

– Эва как… Ну, тогда мы внизу подождем, в машине – позовете, когда пора будет…

Готово дело – оскорблены донельзя.

* * *

О журналах.

Их восемнадцать.

За сутки – подписей восемьдесят.

На днях ввели девятнадцатый.

Учета журналов.

* * *

Коллега.

Изящен.

Подтянут.

Эрудит. Интеллектуал. Знаток поэзии и шахматных комбинаций. Цитирует наизусть и искрометен до зависти.

Убежден, что все нам должны. Но милосерден – войдя в положение, соглашается взять вещами.

DVD-плеером, например.

Или узелком столового серебра.

С полной сумкой порой со смены идет.

* * *

На станцию пожаловал Госнаркоконтроль.

Помимо комиссии еще и автоматчик в бронежилете.

Они что, думали – мы отстреливаться будем?

* * *

Обожают пересчитывать пачку денег под самым носом. Тут главное – не ляпнуть что-нибудь вроде «смотри не ошибись!», иначе непременно кляузу настрочат…

* * *

Главврач скорой заканчивает интервью так: звоните и обращайтесь!

И теплый взгляд в объектив.

Не на камеру поучает: врача надо бить, но не добивать.

А когда докладывают, мол, государь, медик-то разбегается, отвечает: плевать – хоть полтора человека, но останется!

По всему видать, крепко сидит.

* * *

А однажды у нас свечу вывинтили – кому-то среди ночи понадобилась.

Остального, правда, не тронули, взяв то, что крайне необходимо.

Как папуасы.

* * *

– Могу я вас попросить воздержаться от фамильярности в адрес человека, в услугах которого вы в данный момент крайне нуждаетесь?

И – удивление:

– Но ведь я ж старше!

Тоже не редкость.

* * *

У пациента, как правило, родственники. Наихудшая разновидность – бодренький балабол.

* * *

С онкологическими как с детьми – предельная искренность!

Никаких недомолвок и без утайки.

Они ж чувствуют.

* * *

Элитный дом. Повсюду иконки и выдержки из Завета. Тридцать семь штук насчитал – только от прихожей до спальни. А перед дверью, на ход ноги, молитва висит, от руки аршинными буквами.

Видать, сильно с совестью не в ладах.

* * *

По ночам приводят семнадцатилетних с амфетаминовой абстенухой. И лепят горбатого, втирая про дистонию.

Вы не первые, кто приходит с такими симптомами. Давайте честно – что принимали?

Возмущаются исключительно натурально, особенно девочки.

Ну что ж, дистония так дистония – пожалуйте яго дицу…

Через час возвращаются.

Не помогает.

Что вы говорите?

Кто б мог подумать!

Еще раз: что принимали и сколько?

С неохотой раскалываются.

Почему шифруются? Бестактно, оказывается, о таком спрашивать.

* * *

Старики гниют в одиночестве, гордясь успехами детей…

* * *

Мальчишкой отсидел в немецком концлагере.

После войны шел за третий сорт – был на оккупированной территории.

Никаких справок. Паспорт выдали лишь в шестьдесят первом.

В девяностых немцы, раскаявшись, прислали извещение на пособие.

А в департаменте его не нашли в списках.

И попросили подтвердить документами.

Он закатал рукав, показал номер.

Предъявил письмо из Германии.

Сказали, что недостаточно.

Ну, плюнул.

Через пятнадцать лет проблема – недоуплачен налог с пособия.

То есть кто-то за него получал.

Изловчился.

И нынче, поди, ленточки георгиевские повязывает.

… лядина.

* * *

Доктора, одержимого православием, фельдшера избегают – неловко, говорят, за него как-то перед больными…

* * *

Концерт Шнура в Ленсовете.

Пьяные, потные, полуголые, неуправляемые имбецилы.

Летающие бутылки, битые черепа, облака табачья.

Кровь, моча, разлитое пиво.

Хрип и корчи со сцены.

И мат.

Отовсюду.

Со всех сторон.

Вакханалия матерщины.

Увозили сразу троих и чуть не подрались с ними в салоне.

Сдали, отзвонились – опять туда же!

Ну уж хрен!

Взяли остановку в пути, – видим, мол, тело на тротуаре, проехать мимо клятва Гиппократа не позволяет, – а сами зашхерились у Ботанического и минут сорок только в себя приходили.

Болтают, Шнур нынче в оперу подался и там, по слухам, всю труппу очаровал.

А меня вот, как вспомню, до сих пор передергивает.

* * *

Молодые мамы, заспавшие новорожденных.

Обнимут его во сне, а он под тяжестью руки задохнется.

Маленький же еще.

Раза три попадал – полпачки потом выкуривал, в один присест.

* * *

Перевернулись на скорой.

Легли на бок и, вращаясь, еще метров тридцать проскрежетали.

Остановились, выбили люк в крыше, вылезли.

Первое, что увидели, – руки с мобильниками.

Фотографируют!

Человек десять, не меньше.

Корячились, извлекали больного – никто не помог.

Ходили кругами, ракурсы выбирали.

* * *

Муть стекол.

Скелеты перил.

Бред поколений маркером по стене.

Аварийное освещение, мочало проводки, лишаи извести.

Аммиак и кошатина.

«Оно никогда не настанет!» – закричал вдруг Пилат…

* * *

Псих в равной степени и всемогущ, и беспомощен…

* * *

Коллеги. Везли бомжару в больницу и метелили его всю дорогу. Крики писали на диктофон. Вечером пили чай, слушали и смеялись под тортик…

* * *

Одной фразой?

Пожалуйста.

– Не, не поедем. Мы вас лучше еще раз вызовем.

Люди безумны…