Читать книгу Сущник - Михаил Сизов - Страница 2

Грампластинка

Он не спал. Давно уже не спал, мучимый затянувшейся morbus angelicus – ангельской болезнью, как остроумно называл бессонницу один мой знакомый нюрнбергский лекарь. Бессонный воспалённый ум, по слову этого эскулапа, куда болезненней, чем воспалённый зуб. Ибо телесное имеет свой милосердный предел – зубную боль можно убаюкать в пуховой подушке, мокрой от слюни и слёз. А разум, свободный от плоти, беспределен как в радости, так и в страдании…

Он не спал, и всё же это было похоже на пробуждение. Марик разлепил зажмуренные глаза и увидел ночную тьму за ветровым стеклом. Ноги обдало холодом – снизу от железной дверцы дуло. Свет фар выхватил из тьмы заснеженные еловые лапы, они поплыли куда-то вправо, и Марик, осознав, что машина резко поворачивает, вцепился в сиденье под собой – упругое, обтянутое потрескавшимся дерматином. Большой палец, угодив в рваную дырку, утонул во влажно-промасленном поролоне. Не удержавшись, навалился на плечо водителя, такое же промасленное, пахнущее технической смазочной жидкостью.

– За поручень держись, товарищ.

Голос водителя был напряжённым. Подавшись вперёд, он приник к рулю, и Марик увидел лишь его небритую щёку. Поручень обнаружился прямо перед пассажирским местом, над бардачком. Это была большая скоба из металлической трубы, которую можно спутать с управляющим рычагом. Странная конструкция – придумана лишь для того, чтобы за неё держаться. Едва Марик ухватился, как машину сильно тряхнуло и сзади в кузове что-то загромыхало.

– Эка, потроха-то растрясём, – правильно по-русски выговорил водитель. Скрежетнула коробка передач, машина с урчанием потянула в гору, и фары осветили кусок крепостной стены, храмовую луковицу без креста, арку ворот с большой вывеской: «НИИ УП». Въехали во двор. Водитель поставил машину на ручник, но мотор глушить не стал.

– Выпростовываемся. Приехали, товарищ.

Слева хлопнула дверца, обдав Марика морозным воздухом. Покидать тёплую, мирно урчащую кабину не хотелось. И вообще всё казалось бессмысленным. Зачем он здесь?

Спрыгнув на мёрзлую землю, юноша побрёл вслед за водителем, невольно бросив взгляд на капот грузовика, на котором имелись три выпуклые буквы «ЗИЛ». Слабо ворохнулась мысль: есть ли такая машинка в его коллекции? Водитель шёл не оглядываясь, слегка прихрамывая в своих кирзовых сапогах, и Марик видел только его спину: рубчики фуфайки и отвисший хлястик с засаленными, металлически отсвечивающими краями. Пять каменных ступенек, звон дверной пружины, длинный коридор, устланный пузырящимся линолеумом. Только здесь водитель остановился, и Марк наконец увидел его лицо: по лошадиному вытянутое, породистое, с водянисто голубыми, серьёзно глядящими на него глазами.

– Вам дальше по коридору, а я пойду машину в гараж поставлю.

– А вас как зовут-то? – Марк нашёл в себе силы включиться в происходящее.

– Семён. Сейчас все на вечерней политинформации, директор тоже там, – ответил водитель и направился обратно, громыхая сапогами.

В конце коридора был зал с высоким арочным потолком. Двое мужчин и две женщины сидели на табуретках перед сценой, с которой, упёршись руками в кафедру, что-то вещал сухощавый молодой человек с копной чёрных кудрявых волос, похожий на баранчика. В особо патетических местах докладчик взбрыкивал головой, и на его непропорционально большом носу вздрагивали круглые очёчки, электрически отсвечивая в зал.

Присев на свободный табурет, Марик огляделся: стены зала были увешаны кумачовыми транспарантами и портретами бородатых людей. Докладчик вдруг замолчал, побулькал в стакан из гранёного графина, залпом выпил и продолжил:

– Так вот, товарищи. Как я уже отмечал, изначально, в архаичные времена, письменность была сакральна, о чём свидетельствуют перечисленные мной древние источники. Написание букв и слов было актом творения нового бытия, что само по себе уже можно отнести к магии. Буквенные символы вырезались на дереве, выдавливались на глиняных дощечках, наносились на поверхность бумаги. Так продолжалось тысячи лет, пока в двадцатом веке, которым мы собственно и занимаемся, не стала широко использоваться перфолента – сначала в телеграфных аппаратах, передававших слова на расстояния, а затем в электронно-вычислительных машинах. Век перфоленты был недолог, но Маер его ещё застал. Так что же это за лента, которую держал в руках великий открыватель креашума? Это, собственно, обычная бумажная лента, но в которой проколоты дырочки. Да, дырки, дырочки – материализованные образы пустоты. Как мы знаем, дыра – это небытие, а отсутствие дыры – бытие. Таким образом, письменность приблизилась к самим основам бытийности. Если раньше сакральность, магичность письменности были прикровенны и понимались умозрительно, то теперь магия словосотворения стала предметной, она материализовалась, став частью обыденной материальной реальности. И если мы в контексте этого рассмотрим феномен креашума, то обнаружим, собственно, следующие параллели…

«Какая чепуха. Неудачная, слишком уж гротескная кукла», – безразлично подумал Марик о вихрастом докладчике, который продолжал что-то говорить. На табурете сидеть было неудобно, затекла спина. Распрямившись, Марик от скуки стал читать написанное на транспарантах:

«Решения XXIXVX съезда КПСС в жизнь!»

«Воспитывай с помощью педагога, а не бога».

«Партия – бессмертие нашего дела».

Самый короткий транспарант гласил: «Даёшь БАМ!» А самый длинный, растянутый над сценой, предостерегал кого-то: «Руки прочь от Вьетнама, Манолиса Глезоса, Анжелы Дэвис и нейтронной бомбы!»

– А теперь слово оппоненту, – раздалось из первого ряда. – Оппонирует товарищ Евгения.

На сцену вышла полноватая женщина и, встав рядом с кафедрой, начала пылко декламировать:

Огнём объятые строенья,

Отважный, ловкий князь Семён

Бесстрашен, смел и оживлён.

Но вдруг средь шума и движенья…

Грудной женский голос обволакивал и вводил в транс. Марк не заметил, как закончилась ассамблея, он что-то отвечал пожилому дядьке, видимо, директору, тот говорил о должностных обязанностях практиканта и постановке на комсомольский учёт. Потом его куда-то вели через морозный двор, над которым вовсю сверкали звёзды, и та женщина, что читала стихи, взбивала для него подушку в синих цветочках, потом гремела заслонкой печи, а в ней что-то гудело и потрескивало. Свежо пахло осиной, тут же из памяти потянуло запахами бензина и дымного мороза. Ощущение укачивания на теплом дерматиновом сиденье слилось с томительностью нескончаемого официального мероприятия, и от этого скрещения во все стороны протянулись росточки с новыми картинками-смыслами, и Марик, свернувшийся клубком под ватным стёганым одеялом, отметил про себя, что наконец-то засыпает легко и доверчиво, без ожидания того леденящего ужаса, что вырывал его из сна в последние ночи.

И всё же это накатило… Не сразу. Под ногами трещали сухие веточки, а над головой на ветру колыхалась многослойная паутина с бутонами красных цветов. Лес был совершенно чужой, но впереди меж древесных стволов – тонких и прямых, как струи дождя, мелькала знакомая фигура. «Мама, подожди!» – крикнул Марчик, прибавив шагу, но мама его не слышала. Бамбуковая роща вдруг расступилась, открыв поляну, и мама вошла в бревенчатую избушку. Откуда здесь, среди бамбука, русская изба? Но это и вправду старинный деревянный дом – вот дощатый щелястый пол, по которому рассыпаны жёлто-зелёные шарики гороха, вот огромный табурет на толстых брусковых ногах, и где-то высоко вверху тикают часы-ходики. Мама подхватывает его в подмышках и сажает себе на тёплые колени. Надевает ему атласный чепчик, под подбородком связывает ленты бантиком, щекотно дыша в щёку. Сверху на шапочку нахлобучивается меховая шапка-ушанка, на руках появляются варежки, на ножки натягиваются толстые шерстяные носки.

– Мамочка, они колются!

– Потерпи, сынок, зато будет теплее. Там ведь очень-очень холодно.

Марчик задирает подбородок, чтобы высвободить рот из-под шарфа, и видит окно, за которым ничего нет. Одна лишь смертная тьма.

Впереди гроба несут золотую цепь, а сзади тянется процессия из людей в чёрном, которую замыкает парусный корабль на деревянных колёсах, волокущийся упряжкой из гигантских ящериц-тритонов. С кем-то другим это было, давно, в средние века индустриальной эры – и эти тритоны, и золотая цепь. А он-то здесь как оказался? За край гроба держится рука в чёрной ажурной перчатке. Это мама. «Мам, не плачь, ведь я живой». Сверху доносится её голос: «Не разговаривай, Маркуша, а то что люди подумают». Но ведь я живой! Марк пытается пошевелиться, переваливается с боку на бок, и гроб раскачивается, опрокидывается – Марк летит в белую тьму. Опять! Опять туда…

Вот оно – знакомое заснеженное поле без конца и края, и посреди дощатый сарай, охапка соломы в углу, возле которой стоит некто с щетиной на лице. Шинель на нём висит колоколом, без хлястика и пуговиц. Сарай насквозь продувается ветром. От незнакомца накатывает безысходная тоска – и Марк с содроганием понимает, что ему, как и в прошлый раз, никак не поставить заслон прогрессирующей психофузии, он не может её контролировать! Грызущая душу чужая тоска проникает всё глубже и глубже, и вот уже в сердцевине своего «я» Марк леденеет от осознания, что он один во всей вселенной. Холод сковывает его мысль, она меркнет, и Марк в отчаянии снова, как и тогда, в эосе, кричит безумное: «Гор-рох, гор-р-рох!!» Но молчание висит над белым полем, здесь нет звуков. Силой воли он двигает рукой, тянется ко лбу, чтобы перекреститься, и просыпается от боли в локте.

Марик лежал на полу на скомканном одеяле, которое, видно, сбросил с себя ещё раньше, до падения с кровати. Было холодно, печь уже не грела, хотя и казалась живой – едва слышно она дышала, пряча в своей утробе под золой последнее тепло. Обострённый слух уловил то ли писк, то ли тонкий скрип затухающих угольков. Марик забрался обратно в кровать и укрылся одеялом с головой.

Разбудило его радио. За стенкой бодрый мужской голос пел из динамика: «Такое утро тратить жалко на то, чтоб видеть лишний сон, когда на свете есть рыбалка, кино, музей и стадион!» Там же за стенкой что-то шкворчало на плите, доносился стук посуды. Радиохор девушек-физкультурниц подхватил песню: «Воскресенье – день веселья, песни слышатся круго-ом. С добрым утром, с добрым утром и с хоро-ошим днём!»

Марик поплотней укутался в одеяло. Так бы лежать и лежать, глядя в стенку на бумажные обои с зелёными полосками, ощутимо предметные в мягком солнечном свете, и вслушиваться в звуки неспешного, беззаботного дня. Когда Марк оделся и прошёл на кухню, то перед плитой застал Евгению – та курила папиросу, наблюдая за сковородой.

– Доброе утро, товарищ, – поздоровался он.

– Доброе, – пыхнула табачным дымом женщина. – Только можно без товарищей, Марк Сергеевич, сегодня же выходной.

Ополоснув лицо в умывальнике-колокольчике, Марик сел завтракать. Кушали в молчании. Когда Евгения разлила по стаканам чай из эмалированного, слегка подкопчённого чайника, он зачем-то спросил:

– Ну и чем у вас в институте в выходной день занимаются? Рыбалка, музей, стадион?

Хозяйка кухни приглушила радио, по которому уже передавали новости Прокопьевского района, и осведомилась:

– А вам куда надобно?

– Мне? – Марик рассеянно помешивал чай ложечкой. – Мне бы, наверное, надобно в церковь пойтить.

– Религия – опиум для народа, – хохотнула Евгения. – Церкви-то здеся имеются. Одну, Входоиерусалимскую, Сёма занял своей слесарней. Он у нас и шофёр, и механик, и инженер-конструктор, ему отдельная мастерская потребна. В другой, Борисоглебской, контора и ещё ленинская комната устроена, ну, вы её видали вчерась. А вот стадиона здеся нету, и рыбалка-то нонче знамо какая – бери пешню да лёд долбай. Может чево в проруби и попадётся на мормышку.

Слово «мормышка» Евгения проговорила, выпятив губы трубочкой, как бы смакуя, со значением посмотрела на практиканта и продолжила:

– А музей с фондохранилищем – пожалуйста. Он в Введенской церкви. На днях, вот, в наш фонд пластинка поступила 60-х годов, произведена Всесоюзной фирмой звукозаписи «Мелодия». Я себе дубликат сделала.

Евгения вдруг преобразилась, стала суетливой, чуть не бегом кинулась в спальню и вернулась с плоским бумажным пакетом. Вытянула из него чёрный диск. Марик с любопытством глянул на грампластинку. На занятиях ему рассказывали, что информация на таких аналоговых носителях не дополняется и не редактируется.

– Надо осторожней с ними, – Евгения подышала на диск и протёрла рукавом. – Если отколется кусочек или даже царапина появится, то всё – пластинка уже бесполезная, можно доламывать и бросать обратно в дубликатор, на перекреачку. Ты только Васильванычу не говори, что я себе пластинку сделала, он ведь никого к дубликатору не подпускает. Так что, послушаем пластинку?

Марик, отглотнув остывшего чая, поставил чашку на стол. «Тоже переигрывает, как и тот вчерашний баранчик», вяло ругнулся:

– Сама ты пластинка. Кукла.

На лице Евгении ничего не поменялось, лишь на миг глаза прозияли пустотой, и она повторила с прежней интонацией:

– Послушаешь со мной пластинку?

«И чего я в самом деле? Как ребёнок», – удивился Марк, встал из-за стола и скомандовал:

– Домой.

И вернулся в пустой дом, вокруг которого беззвучно гасли звёзды. Глядя в чёрное неживое ничто, – пугающе незнакомое, совсем иное, чем привычный космический вакуум, где всегда была сбыточна жизнь, – он вдруг подумал: «Неужели всё это из-за меня?»

Коллекция

Впервые чудноватая способность различать живое-неживое проявилась у Марчика в два с половиной года от роду. Происшедшее так рельефно врезалось в память, что ощутимыми остались и сплетённые с ним более ранние переживания, которые обычно стираются из сознания. Вот мама – любимое, родное существо. Бархатное платье, тяжёлое и приятное на ощупь, как занавеси в её спальне. Большой комод с разноцветными флакончиками, расчёсками и фигурками тонконогих зверушек. Перстни на её пальцах. Платиновые волосы, сплетённые в косу, серо-голубые очи.

Она сама кормила грудью, что отец поминал и спустя годы, называя атависткой и почему-то сектанткой. Шутил, конечно. И смешные казусы рассказывал. Мол, мама поначалу очень нервничала. «У него правое ухо больше, чем левое! Сам посмотри! Ведь они разные!» – паниковала она. Боялась патологий из-за того, что младенец появился на свет естественным путём, через роды, а не доращивался в инкубаторе. «Да он просто отлежал ухо, – успокаивал отец. – Смотри, во сне на подушке оно как листик подворачивается, вот и распухло».

Марк смутно помнил ту настоящую маму, которая кормила его грудью, целовала, гладила, что-то нежно приговаривая. Помнил, как ползал по ней, тёплой и гладкой, в шёлковой сорочке. А потом мама стала неживой – сразу после прогулки по земле с высокой травой, в которой копошились и гудели уже виденные на комоде тонконогие зверушки. Та же самая мамина рука гладит его по голове, перебирает волосики – но рука другая. Да и рука ли это? Он чувствовал перемену, но виду не подавал. Что-то подсказывало: другие не должны знать, что он знает. В непонятном окружении надо быть осторожным и беречь свои маленькие тайны, которые могут вырасти в спасительные преимущества.

Когда Марчик встал на ножки, он, бывало, ночью прибегал в мамину спальню и залезал к ней под одеяло. Поэтому для него дверь в спальню всегда была открыта. Однажды днём мама зашла к себе и долго не выходила. Марчик почувствовал, что её там нет. Вообще нет. Он прокрался в спальню и огляделся – мамы и вправду не было. Это было похоже на игру. Ребёнок заглянул под кровать, под комод. Отвёл в сторону край тяжёлой занавеси и заглянул в будуар. Там было темно. Когда он ступил внутрь, помещение осветилось. Слева вдоль стены в воздухе висели мамы. Они были все одинаковые, различались только платья на них – некоторые очень красивые, с блестящими украшениями. Сначала Марчик смотрел на мам, ничего не понимая, а потом с воплем кинулся прочь.

Пришёл он в себя от тряски – отец, сжав его плечи, о чём-то ему говорил. Отец был мокрый, словно из-под душа. Появилось лицо мамы. Настоящей. У неё волосы тоже были влажными.

– Марчик, Марчик, успокойся. Всё хорошо. Мы с тобой. Вот мама, вот папа…

Затем ребёнок стал свидетелем скандала. Отец кричал на маму – единственный раз на памяти Марка:

– Ты в своём уме?! Это же так просто – сказать киберу, чтобы блокировал дверь, когда тебя нет в комнате!

– Серёж, но как я могла сказать ему, он же был выключен.

– Ты в спальне отключила видеоконтроль? Атавистка! Кибера стесняешься, а лучше бы сына постеснялась! Ну зачем ты эти куклы коллекционируешь?

– Вам, мужикам, легко говорить. Тяп-ляп, скреатили дабла в типовом костюме, и никто вам в гэстинге слова не скажет. А нам нужно хоть какой-то наряд подобрать…

– Так внеси эти свои наряды в программу! Зачем даблы-то хранить?

– А макияж? Он много времени занимает.

– Макияж тоже в программу! Какая тебе разница?

– Ну, нет! Помаду и тени надо по живому наносить…

– Какое ещё живое? Это же куклы!

Голоса родителей доносились в детскую через полуоткрытую дверь, и Марчик засыпал с чувством, что всё хорошо. Просто так устроен мир: люди всегда куда-нибудь уходят, оставляя вместо себя кукол. Куда уходят? Неведомо…

Машинки

Детское сознание парадоксально, но, к счастью, не догматично. Поэтому даже самые нелепые фантазии малыша не имеют вредных последствий – они условны, как игра, и до конца не принимаются всерьёз самим же ребёнком. Хотя, как любая игра, они отражают настоящую реальность.

То, что в перемене, произошедшей с мамой, виноваты зверушки с её комода – Марчик уверен не был, но пока что это казалось единственным объяснением. Ведь одно проистекало из другого. Зверушки ожили на травяном поле – и после этого мама стала неживой.

Как он попал на то поле, в памяти Марчика не отложилось. Сначала был испуг – от огромности внешней среды, у которой нет потолка. Над головой плыли облака, но они не были верхней границей, они утягивали взгляд за свои пушистые края в самую-самую даль безграничья. Малыш опустился на четвереньки, чтобы туда не смотреть, и ухватился ладошками за зелёные стебли. Так надёжнее, не упадёшь в небо. Теперь трава прятала его по самую макушку. Прямо перед глазами по стеблю вверх карабкался знакомый зверёк. Но почему-то очень маленький – в маминой спальне на комоде они были намного больше, с его кулачок. Марчик тронул пальцем твёрдое, красное в крапинку тельце – игрушка свалилась вниз, а потом снова поползла вверх. Как заводная машинка на его игровой площадке. Машинка доползла до верхушки стебля и сломалась – из спины что-то выскочило, затрепетало. С изумлением малыш наблюдал, как взлетевшая в воздух красная капля с жужжанием полетела прочь. Вот это игра! Он двинулся на четвереньках вслед за беглянкой и сразу увидел её перед носом, она всё так же ползла по стебельку. И тут же понял, что это совсем другая машинка. Понял не логически, соотнеся расстояние и время, за которое беглянка не могла так быстро вернуться, а просто осознал её самость. И это была не машинка! А что-то живое со своей собственной волей – той сущестью, которая или есть, или её нет. Которая отдельна от всего – вольная и трепетно стихийная, рвущаяся за пределы осязаемого мира.

Малыш встал на ножки и побежал, смеясь от радости. Зелёное море низкорослой травы, усеянное жёлтыми цветами, простиралось далеко за горизонт. Он бежал, размахивая ручками, запнулся, упал ничком и, перевернувшись на спину, увидел, как вверху в синеве плывёт белое яйцо – стремительно увеличиваясь в размерах. Яйцо было неживое. Когда оно зависло прямо над малышом, от чёрного круга, заслонившего полнеба, отделилась светлая точка и невесомо стала спускаться к нему. Точка была живая, Марчик определённо это знал. Скоро он услышал папин голос, твёрдые тёплые руки подхватили его и понесли ввысь.

Даблы

Лишь много лет спустя Марк узнал во всех скандальных подробностях, почему то посвящение в сущники проводилось не в ковчеге, как было принято, а на терроформируемой планете. И какой тарарам произвела вроде бы ничего не значащая цифра.

Когда мальчик появился на свет, на праздничную трапезу собрались все обитатели ковчега «Назарет» – некоторые даже покинули стазис-камеры, чтобы поприветствовать младенца не в оболочке дабла, а в своём драгоценном бренном теле. Поднимались тосты, говорилось много речей. Один из гостей, занимавшийся в ту пору историей гностицизма в доиндустриальную эпоху, обратил внимание, что дата рождения младенца – 7 октября 3222 года от Рождества Христова – имеет три двойки и предстоящее им основание 3, показывающее количество цифр.

– На что ещё указует нам это основание? – витийствовал оратор. – На то, что мы должны произвести некое суммирование, поскольку цифра три описывает процесс элементарного сложения, включающий в себя два члена и один результат. И вот давайте суммировать… Если по правилам гностической нумерологии сложить греческие буквы слова NAZAPHNE (Назарянин), то в сумме получится 222. И если сложить буквы слова ГAIHS (Земля), то также получится 222, как в дате рождения. Из чего следует, что этому новорождённому насельнику «Назарета» предстоит найти новую Землю и положить конец нашим скитаниям!

Заумная речь нумеролога вызвала разнотолки и породила у назаретян экзотические теории. Спустя семь месяцев была Пасха, и прибывший с ковчегом «Мегиддон» епископ Игнатий назвал всё это мерзкой каббалой. После крещения младенца он сказал в проповеди:

– Братья и сестры, некоторые здесь толкуют о совпадении чисел. Позвольте и мне, человеку не столь учёному, порассуждать об этом. Даже ребёнок знает, что цифры не существимы. Они суть умозрительные образы, придуманные для удобства счёта. И что даёт нам совпадение цифр? Ни-че-го. Потому что цифры сами по себе – это ничто. Но есть такие совпадения, которые дают нам пищу для благочестивых размышлений. Уж если говорить о числах, то я обратил бы внимание на календарный день рождения крещённого раба Божьего. Иудеи считали 7 октября днём рождения вселенной, якобы Господь создал наш мир именно 7 октября. Цифра эта условная. Но такое совпадение напоминает нам, что рождение каждого существа есть сотворение Богом новой вселенной. Миров может быть бесчисленное множество, но Творец их – один. Истинную сущесть мы обретаем только в Нём. Не забудьте об этом, когда придёт время совершить над мальчиком мирской обряд существимости. Ваш ковчег был построен одним из первых, он имеет славное имя, и будьте достойны этого, не шутите с древними ересями. Даже мёртвый, высохший в пустыне змей может отравить своими кристалликами яда, стоит лишь прикоснуться к ним.

Речь Преосвященнейшего походила более на отповедь, чем на проповедь. В гостях он не задержался. Помолился перед древней чудотворной иконой «Благовещение», которой славился «Назарет», и отбыл духовно окормлять другие ковчеги, коих в ту раннюю Пасху собралось на праздник изрядно.

Прошло два года и настало время для инициации – «мирского крещения», после которого начинается воспитание в ребёнке существимости. Мама предложила провести её на планете, терроформированием которой занималась вместе с биологами из других ковчегов. Тут же по общине «Назарета» пошёл ропот: направлять ковчег к планете, где имеются даблы чужаков, чистое безумие. Одно дело скреатить дабла и работать там дистанционно, и совсем другое – явиться в реальном теле и притащить с собой весь «Назарет», стазис-камеры которого хранят пять сотен вечных жизней. Вопрос даже не в приличиях – хотя срамно же показывать чужим свой вещественный дом! – а в элементарной безопасности. Среди биологов, чьи даблы трудятся над терроформированием, могут оказаться мумми. А что если у них есть оружие, способное обнулить ковчег? Слухи об адской сверхсущной бомбе не на пустом же месте появились. Почему владыка Игнатий для своей первосвятительской кафедры выбрал не старейшие ковчеги – «Назарет», «Вифлеем» или, на худой конец, «Хеврон», – а поселился в маленьком, тесном «Мегиддоне», построенном одним из последних, когда исход с Земли уже завершился? Не прячут ли в нём сверхоружие? Да, в «Мегиддоне» монастырь, и архиерею среди монахов как бы сподручней находиться. Но ведь и лучшего места, где можно сохранить тайну, не найти – монахи без благословения и полслова не скажут, дисциплина у них наподобие военной. Даже название ковчегу они подобрали ратное – город Мегиддон был крепостью при входе в долину Армагеддон, где в конце времён должна была произойти апокалиптическая битва с войском сатаны. «Если мы допускаем, что такое оружие есть у нас, то почему его не может быть у мумми? – рассуждали назаретяне. – Давайте считать: пусть вероятность существования оружия и гибельного для нас исхода составляет мизерные доли процента, но относительно абсолютного нуля – вечной жизни – это всегда будет огромная, неприемлемая цифра!»

Да и кто знает, что взбредёт в голову мумми? Ненависть этих конченных вечников, никогда не вылезающих из стазис-камер, к «живородам» всем известна. Их просто бесит от «кощунства» христиан, верящих в жизнь после смерти и попусту транжирящих биологическое время на вынашивание детей в животах, на сорокадневные посты и ещё какие-то церковные ритуалы: «Разве нельзя кадилом махать, песни петь, находясь в теле дабла? Что за издевательские причуды, подрывающие абсолютную ценность бессмертия? Как христиан назвать после этого? Трупники, некрофилы, падаль…» Сами мумми на ответные прозвища не обижались, были выше этого. Одна из иронических кличек – «иммортели» даже импонировала им. Ведь иммортели – это «вечные цветы», некогда произраставшие на утраченной Земле. Люди знающие посмеивались: цветы были «вечными» лишь потому, что имели свойство сохранять цвет и форму при высыхании, и это ценилось составителями сухих зимних букетов. Но что взять с самовлюблённых иммортелей? Юмор им не понятен – это чувство усохло в их душах, а вот лютая ненависть временами клокотала, наполняя мумми энергией и смыслом жизни. Где гарантия, что не жахнут из всего оружия, существующего и не существующего, как только «Назарет» обнаружит себя в обозримом пространстве?

Всё это Елене и Сергею Старковым в лицо не высказывали. Но за спинами судачили. Помянули, что Елена на «Назарете» пришлая, взятая замуж с ковчега «Патмос», обитатели которого называют себя древлеправославными. Епископ Игнатий всячески этих староверов обхаживает, сообщает координаты пасхальных собраний, а те даже на праздничной службе наособицу стоят, свои земные поклоны бьют. Как сектанты какие-то. О таких говорят: заставь Богу молиться, так ведь лоб расшибут. Ну, разве девяти месяцев вне стазиса не достаточно? Выносила ребёнка, родила – и вертайся в стазис-камеру. А она ещё два года биологического времени потратила, с дитём возилась до самой инициации. Да какая разница ребёнку-то? Дабл – точная копия тела, вплоть до мельчайших молекул. И сознание человека удалённо управляет им как своей собственной плотью – так же осязает, чувствует. Отличий никаких, тем более для несмышлёного младенца. Ан нет, святошу из себя строит, а сама обмирщилась с терроформированием этим. По сути, богопротивное же дело. Ведь не для людей там травку посеяли и насекомых развели. Кто ж из вечников поселится на обычной, локализованной в пространстве планете, где нет возможности укрыться даже от примитивных бомб индустриальной эпохи? А для кого тогда терроформируют? Елена и не скрывает: новых существ там выращивает, которые должны продолжить жизнь во вселенной после того, как человечество окончательно вымрет. Сидит в своей лаборатории, колдует над генами насекомых. Ой, много на себя взяла, демиургом себя возомнила!

Так ворчали долгоживущие, от суждений которых на предстоящем собрании зависело общее решение, поскольку люди зрелые против их авторитета не бунтовали, а молодёжь обычно молчала, воспринимая подобные сходки как спектакль. Но с самого начала стариков заткнул дед Григорий, о существовании которого все подзабыли. Почти сто лет он не появлялся – ни в своём теле, ни в оболочке дабла. О возрасте его ходили легенды, будто бы родился старый хрыч ещё в индустриальную эпоху, задолго до открытия эоса, а сохранился, потому что был в космической экспедиции – проспал там всё время в анабиозе, и ещё какой-то парадокс Эйнштейна повлиял. И вот теперь по привычке дрыхнет в стазис-камере, используя пристанище вечников ненадлежащим образом – для всё того же анабиоза. На «сходняк» дед явился слегка пьяным. Вкратце речь его звучала так.

– Товарищи братья-сёстры, вот говорят про меня, что я носа не показываю из холодильника. А что мне здесь делать? Смотреть на ваши постные рожи? Или выращивать мух, которые должны заменить человека, или искать обратную сторону эоса? Мир этот обречён, он бессмысленен. И вы это прекрасно знаете. Доколе? Болтаемся в космосе как дерьмо в проруби, шарахаясь от каждой тени. А ведь война давно закончилась, уже полтыщи лет как глобы спалили стоперов, а заодно и все обитаемые планеты. И все боятся ступить на твёрдую землю, а ну как сверху прилетит! Это не жизнь, а бл*дство, выражаясь по-церковнославянски. Только одна у нас надежда – дети. Может, они чего-то придумают вместо нас, вырожденцев. А где они, дети? На моей памяти в ковчеге не более семи десятков родилось, а за последние сто лет – ни одного. Ковчег на вырост строили, а консерварий пуст, как полночная электричка на станции Мухосранск, девяносто процентов ячеек не занято. И вот рождается парень. Слышал я, прочат ему славную будущность, карты хорошие выпали, три двойки…

– Брат Григорий, не грешите, – прервала словоизлияние старика матушка диакониса. – Владыка же сказал, что нумерология это грех.

– А не согрешишь, так и не покаешься, – отрезал дед и опасливо глянул на матушку. Она, как и другие церковнослужители, была весьма уважаема в общине, поскольку тратила своё биологическое время на еженедельные воскресные молитвы в главном соборе ковчега. Но матушка промолчала, и дед продолжил, уже с меньшим нахрапом: – Не пристало нам в нашем положении фарисействовать, надо цепляться за любой шанс. Мальчик – наше будущее. И это будущее должно встать своими ножками на тёплую живую землю, чтобы когда-нибудь всех назаретян и всё человечество привести в землю обетованную, покончив с позорными скитаниями по вонючим тёмным закоулкам. Я за то, чтобы лететь на ту планету.

На грубости деда никто не обиделся, как не обижаются на чудаковатого родственника. Всё-таки свой. В ковчеге, за исключением мамы Марчика и ещё нескольких принятых «для свежей крови» женщин, все были повязаны родственными узами – за сотни лет успели пережениться. А отец Марчика даже некое эстетическое наслаждение получил от прений деда с оппонентами и записал себе несколько устаревших матерных выражений. До того, как присоединиться к сообществу физиков, Сергей Николаевич долгое время занимался филологией, и влечение к родной словесности в нём не угасало.

Как ни странно, выступление деда и «три двойки» решили дело. Ковчег прибыл к планете и полчаса провисел над северным полюсом, куда редко заглядывали терроформисты. Обряд посвящения в сущники вообще-то был анахронизмом, но его в некоторых общинах соблюдали даже мумми. Риск рассуществиться – потерять себя в виртуальности эоса и гэстинга – грозил всем одинаково. Для обряда подходил любой реквизит, лишь бы это было что-то материально-реальное – настоящее дерево, посаженное предками в ковчеге; комната, обставленная антикварной, а не вынутой из дубликатора, мебелью. Иногда ритуал проводили в открытом космосе, посчитав, что нет ничего более сущего, чем свет звёзд. Но ведь люди не на звёздах живут? Терроформируемая планета с настоящей растительностью и кое-какой живностью была идеальным местом – это все признали.

Марчик видел, что мама и папа очень рады видеть его после той прогулки по травяному полю. Они говорили что-то непонятное о предметной реальности, у которой, как у пластмассовых машинок, тоже иногда отваливаются колёсики, о мнущейся траве, о настоящих облаках в настоящем небе. И что человек должен сознавать себя таким же реальным. Марчик чувствовал неуверенность родителей – они не знали, что и как говорить малышу. Может поэтому они промолчали о главном, что малыш для себя открыл, – о человеческой способности различать живое и не живое?

Растерянность родителей была объяснима – ведь это первый их ребёнок, и вообще первый в ковчеге за сто лет. Как его воспитывать? Дед Григорий, бывший космолетчик, потративший впустую лучшие свои годы на поиск внеземных цивилизаций, заметил на это: «Во вселенной единственные инопланетяне – это дети. С ними каждый раз нужно налаживать контакт».

Эта фраза прозвучала вскоре после истории с куклами, нанёсшей, как считала Елена, страшную психологическую травму ребёнку. Чтобы травму как-то зазгладить в сознании Марчика, требовалось сменить обстановку – и маленькая семья Старковых из своих комнат нижнего жилого яруса переехала в дендрарий, где община выделила землю под дом. Однажды ранним утром, когда плоское искусственное солнце лишь начало своё скольжение по куполу, в окно домика постучали. Сергей Николаевич прошлёпал босыми ногами к окошку, раздвинул занавески. Улыбающееся лицо деда Григория беззвучно шевелило губами, рукой он показывал на открытую калитку. Сергей махнул рукой в сторону крыльца: там тоже не заперто. Войдя в прихожую, дед поздоровался и прижал ладонь к сердцу:

– Извини, хозяин, что без спроса – у вас тут ни звонка, ни колокольчика.

– Какого колокольчика? – не понял Сергей.

– Проходите, Григорий Степанович, – заглянула в прихожую Елена, запахнутая в халат. – Сейчас кофе поставлю.

В горнице, усаженный за стол, гость огляделся:

– Хорошо тут у вас, по-деревенски. Прежде не видал я здесь таких хором. Сами проектировали?

– Нет, матрица, – односложно ответствовал Сергей. – Но вы правы, матрица не здешняя. Жена привезла со своего ковчега. Это копия сельского дома из-под Костромы, был такой городок в России.

Пока Елена накрывала на стол и заглядывала в детскую, дед и Сергей молчали. Беседа почалась лишь после молитвы и приступления к трапезе. Гость, как и положено, выразил восхищение, сколько подлинных вещей в убранстве комнаты. Хозяин также ритуально посетовал в ответ, что, к сожалению, всё здесь из креатора.

– Вот единственная настоящая вещь, отец мой подарил, – Сергей показал на модель парусного корабля, подвешенную к потолку. – Да у супруги есть комод, он в спальне стоит.

Дед вежливо поцокал, давая понять, что на осмотре комода настаивать не будет. И тоже попенялся:

– А у меня только железяки да кое-что из электроники, со своего корабля снял. Милости прошу в гости, отсек мой на верхней жилой палубе, под обсерваторией.

Сергей с Еленой переглянулись: «отсек» – вот ещё одно словечко в копилку бывшего филолога.

– Ну, дорогие хозяева, чего тянуть кота за хвост. Скажу, зачем пришёл, – дед посерьёзнел. – Ты же, Елена Петровна, сейчас не в дабле?

– Да, это так.

– Извините, до сих пор не научился отличать настоящее от дабла.

– Не стоит извинений, – сухо ответил за супругу Сергей, – вы же знаете, их отличить невозможно.

Дед слегка смутился – ох, уж эти условности – и спросил напрямки:

– И как, Елена Петровна, вы думаете возвращаться в консерварий? Я-то не люблю пересуды, да и почти не общаюсь ни с кем, но люди говорят, что это уже перебор. Вы губите свою жизнь.

– Спасибо вам, Григорий Степанович, за участие, – вежливо склонила голову Елена. – Но беспокоиться не стоит. Я только два года с Марчиком была, и после посвящения на планете вернулась в консерварий. А сейчас не в дабле, потому что… ну, было одно происшествие.

Хозяйка договаривать не стала, поймав мрачный взгляд мужа. Гость ещё больше застеснялся, перевёл разговор на другое:

– А почему планету, которую вы терроформируете, называют планетой? У неё нет названия?

– В космоатласе есть числовое обозначение, о чём вы, космолетчик, прекрасно знаете. А человеческое название мы, биологи, решили ей не давать.

– А-а, понимаю, – протянул дед, – оставили эту честь существам, которые там вырастут. Что ж, красивое решение. Знаете, я тут тоже думал, думал и решил. Ребёнку и вправду нужен кто-то в настоящем теле – в этом я вас целиком и полностью поддерживаю. Поэтому вот что предлагаю. Ты, Елена Петровна, давай шагом марш в консерварий, а я побуду с мальчиком. Не обещаю, что долго. Может, год, может, больше.

– А как же…

– Мой возраст? Молодость не вернуть, чего уж теперь дуть на сбежавшее молоко. В холодильнике я был долго, обратно пока не хочется. Так что вполне располагайте мной.

Сергей помолчал и, глянув на жену, предложил:

– Через год мы начнём подбирать учителей для Маркуса, и заранее просим вас вести курс существимости. А пока будем рады просто вашим визитам… Может, вам удастся найти контакт с мальчиком.

Вот тогда старый космолетчик и выдал сентенцию про детей-инопланетян.

Вершина цепочки

– Деда, а почему они корчатся? Им больно?

– Они слепые, поэтому извиваются, чтобы землю свою найти. Мы же их из земли вытащили. А больно… не знаю, Маркуша. Ты, это, сильно пальчиками не сжимай, легонько так… и насаживай. Молодец. А теперь поплюй.

Марчик старательно сплюнул на крючок с червём и, подражая деду, мотанул удочкой, закидывая наживку в воду. Затем уставился на поплавок. Молчать долго он не умел:

– Деда, а они настоящие?

– Кто?

– Червяки.

– Так ты уже спрашивал.

– А сейчас они настоящие?

– Что же с ними сделается? Как были настоящие, так и остались.

– Деда, а рыбы настоящие?

– Вот поймаем и посмотрим. Ты помалкивай, а то улов спугнём…

Старик и трёхлетний мальчик сидели на берегу небольшого круглого озера и удили рыбу. Это был первый их поход к озеру. Вдруг Марчик вскочил и, едва не выпустив удочку из рук, истошно закричал:

– Ловль!

– Тащи её! – Степаныч тоже вскочил на ноги.

В воздухе сверкнуло что-то серебристое и упало в траву. Малыш склонился над трепыхавшейся добычей и разочарованно протянул:

– Игру-ушечная.

– Знамо дело, – поддакнул дед, – они же все маленькие, плотвички-то.

– Не настоя-ящая…

– А ты как угадал? Ну, клади в ведёрко свой почин и червяка снова насаживай. Они хоть и боты, а жрут червей будь здоров.

– Деда, а боты это те, кто не настоящий?

– Ну, вроде того.

– А почему боты?

– Так их называют. Есть русское слово «работать», и вот один древний писатель, Чапек его фамилия, от этого слова придумал другое – «робот». Но у нас же народ ленивый, и, чтобы длинное слово не говорить, сократил его, вот и получился «бот».

– У меня тоже есть игрушечный робот, он умеет ходить, и мы с ним разговариваем. Только он глупый, а с тобой, деда, интереснее разговаривать.

– Ну, спасибо, парень. Они глупые, потому что у них мозгов нету. Вот у этой рыбицы не мозги, а биоэлектроника. Хочешь посмотреть?

Не дожидаясь ответа, Григорий Степанович достал плотвичку из ведра и просунул в её пасть лезвие складишка:

– Не жалко тебе? Всё-таки первый улов. Ну да будет урок…

Вспоров горло, дед разломил рыбью голову надвое и протянул малышу:

– Видишь красненькое? Это вроде как живая материя, сдублированная в креаторе. А в ней белесые крапинки, скользкие как пластмасса, – это электроника. Мозги-то скопировать не трудно, да только не работают они, искусственные, вот и вставили туда простенькую электросхему. Есть две вещи, которые отличают живое от неживого, – сознание и способность себя воспроизводить. И эти две вещи никак не копируются внутрь роботов, потому что относятся к сущему. Ну, вырастешь, больше об этом узнаешь. Давай-ка к делу вернёмся.

После первого улова пошёл клёв. В ведре били хвостами уже не только плотвички, но и круглые, как блюдца, подлещики. Марчик выгадал паузу и снова подступил с вопросами:

– Деда, расскажи про ботов. Они зачем нужны? Чтобы с ними играть?

– Типа того. Вот мы их сейчас ловим, например. Интересно же? Да ты поглубже червяка насаживай, чтобы крючка было не видать… Ну и для экологии. В озере всякие жучки-паучки водятся, их же надо кому-то кушать. Искусственные рыбы их и кушают.

– Деда, а почему червяки настоящие, а рыбы – боты?

– Рыбы-то подохли все. Почему – никто не знает. И кошки сдохли, и собаки, и белочки, и птички – вся живность, которую взяли с собой в ковчеги. Наверное, с тоски умерли. Из больших зверей одни кролики остались да курицы. Мама твоя чего-то мудрит с генами, из кролика собаку хочет вывести. Видел этих ушастых? Нет? И не надо. На собаку похоже, а ум кроличий. С такой на охоту не пойдёшь… Слушай, может нам на кроликов поохотиться?

– А как охотиться?

– Как в древности, с помощью луков и стрел. Видел их в мультиках?

– Видел, Иван царевич из лука стрелял. А луки у нас будут настоящие?

– Конечно! Сами смастерим. Но это дело не быстрое – сначала научимся оружие делать, затем месяц-другой потренируемся и оружие пристреляем, затем лицензию… ну, разрешение у твоей мамы попросим на отстрел животных.

– Мама разрешит!

– Надеюсь. Кролики-то быстро плодятся, – дед почесал небритый подбородок, не отрывая взгляда от поплавка. – Из этой рыбы даже ухи не сваришь. Если только пожарить филе, в нём электроники нет. А там, в заказнике, мясо настоящее, на костре его зажарим.

Интерес к рыбалке сразу пропал. Стали собираться. Григорий Степанович натянул на босые ноги рыбацкие сапоги, которые во время ловли стояли рядом, и они пошли домой – впереди старик в больших, с раструбами у колен, сапогах и с ведром в руке, а за ним малец с двумя телескопическими удочками на плечах.

* * *

Из своего «отсека» дед переехал в дендрарий и поселился во флигеле неподалёку от Старковых. Но уроки он вёл не регулярно, потому что мама часто забирала Марчика на весь день. Теперь она больше работала в дендрарии, а терроформирование планеты почти забросила – и всё ради сына, чтобы не отпускать его от себя. Марчику было хорошо с мамой, но тянуло к деду. И вовсе не потому, что тот настоящий, а мама в дабле. Просто с дедом интересней… Чем он там один занимается?

Однажды они с мамой ехали на каре в бамбуковую рощу, на самый край дендрария, и увидели бегущего навстречу Григория Степановича. Он был в майке и в смешных трусах с лампасами. Мама прибавила кару скорости и отвернулась в сторону, словно что-то высматривая в мелькающих на обочине камышах, а Марчик вскочил с сиденья: «Деда, деда!» Тот махнул рукой и исчез за поворотом.

– Мама, ты почему не остановилась?!

– Дедушка почти раздет, а на старое тело смотреть не прилично. Запомни это.

Почему не прилично? Перед глазами стояла только что виденная картина: синие венозные ноги, пятно пота на футболке в подмышках, вскинутая сухая рука, воздушный пух седых волос на голове. Малыш давно заметил, что волосики у деда тоненькие, жидкие и даже не белые, а белесые – под цвет его знаменитого гриба. И что тут особенного? Дедушку в трусах Марчик и раньше видел, когда прибегал к нему во флигель. Старый космолётчик хрипло дышал, восседая на странной конструкции и крутя педали, ноги мелькали как заведённые. Заметив маленького гостя, он шёл в душ и, вернувшись, предлагал: «Кисленького хочешь?» На полках рядом со старинными книгами стояли стеклянные банки с плавающим грибом. Дед всегда поправлял, когда Марчик говорил об этих слоистых лепёшках во множественном числе: «Это один чайный гриб, просто он в разных банках». Хозяин накрывал чашку тряпочкой, которую называл марлей, и наливал светло коричневую жидкость. Острым запахом шибало в нос и щекотало. «Гриб у меня вечный, он и в невесомости выживет, и где хошь, даже при перегрузках… Ты пей, пей, он полезный. В нём есть органические кислоты и липиды, которые дают долголетие и даже от похмелья спасают. А тебе для роста полезно – липиды отвечают за строительство клеток».

Дед был таким же морщинистым и вечным, как его гриб. Наверное, люди постепенно превращаются в то, чем они питаются.

– Деда, а мы кроликами не станем? – накануне охоты поинтересовался малыш.

– Почему это? – старик удивился.

– Мы же кролика будем кушать.

Предстоящее съедение настоящего, мыслящего существа Марчика интриговало и слегка пугало. Совсем иначе отнеслась к этому мама. Она была в ярости. Саму идею охоты Елена Петровна хоть и с трудом, но приняла: да, это будет хороший для мальчика урок существимости. Ведь чтобы осознать реальность жизни, нужно увидеть реальность смерти. Но жарить мясо на костре, а потом его глотать…

– Ленусь, нельзя быть такой половинчатой, – встал на сторону деда Сергей Николаевич. – Если по-настоящему, то и должно быть по-настоящему.

– Ты не понимаешь. Он собирается и тушку освежёвывать при ребёнке, кишки выпускать. А мясо – ты знаешь, сколько бывает болезней у животных?!

– Но ты же сама кроликами занимаешься, они ведь не больные?

– Не больные. Но Марчик же ребёнок!

– Я давно понял, что есть три вида логики – дедуктивная, индуктивная и женская.

– А также модальная, конструктивная, релевантная, интуиционистская… Серёж, не смейся надо мной, я тоже учёный, причём имею дело не с физическими теориями, а с самой физикой жизни. Марчик очень ещё мал, и тут риск недопустим.

– Кто же спорит, ты признанный учёный, – обнял жену Сергей. – Но в тебе сейчас говорит не биолог, а биологическая мать. Инстинкты бунтуют. Давай доверимся Степанычу, иначе зачем приглашали его в учителя?

Как и предполагал дед, подготовка к охоте затянулась на два месяца. Пришлось смастерить десяток луков, прежде чем получилось настоящее оружие. Дольше всего провозились с луком для Марчика – он выходил или слишком тугим, или уж совсем игрушечным, стрела на два метра летела. Наконец, дед догадался сладить малышу самострел с простеньким механизмом натягивания тетивы. Стрелять из арбалета Марчику понравилось: нажимаешь на курок, цевьё, как живое, вздрагивает, и в даль срывается стрела – летит вихлясто с нетерпеливой дрожью, вся устремлённая в желанную цель. Чпок – и, вонзившись в чурбак, радостно звенит. Дедушка объяснял, как целиться: «Представь, что нет никакого расстояния и что до того чурбака ты можешь дотянуться рукой. Ты и цель – вы вместе, касаетесь друг друга».

Пришла пора отправиться на промысел. Григорий Степанович сам оделся и Марчика экипировал в странный костюм зелёного цвета с пятнами. «Это для незаметности», – объяснил он. С собой был взят рюкзак, куда сложили палатку, спальники, запасные стрелы и суточный продуктовый паёк – «НЗ».

– Надеюсь, сами там прокормимся, зайчатинкой, – деловито объяснил дед, – но и неприкосновенный запас обязателен в каждом походе.

До заповедной зоны, где водятся дикие кролики, добирались на каре. Подошли к невидимому силовому полю.

– Мы имеем разрешение на посещение и отстрел трёх животных, – объявил дед.

– Добро пожаловать, – раздался ниоткуда голос кибера. – Ни пуха вам и ни пера.

– Да пошёл ты…

Дед подмигнул Марчику и вступил на территорию заказника. Пройдя километра два, охотники остановились на берегу небольшого пруда и разбили палатку. Стал накрапывать дождь – в расчётное время, как и запрограммировал дед. Внутри палатки, по которой барабанили тяжёлые капли, было уютно. Согнувшись в три погибели, Степаныч раскладывал спальные мешки. Бросил через плечо:

– Маркуша, обойди вокруг, может, мы чего забыли на улице.

– Деда, там же дождик!

– Посмотри в рюкзаке плащ-палатку.

Облачившись в пятнистую накидку, Марчик расстегнул молнию, выглянул наружу и столкнулся со взглядом кролика. На усах его блестели бисеринки воды, круглые шоколадного цвета глаза тоже казались мокрыми, словно камешки, вынутые со дна пруда. В этих глазах ребёнок не уловил ничего – ни любопытства, ни страха. Он протянул руку, и животное отпрыгнуло в сторону. Юркнув обратно в палатку, Марчик прошептал деду:

– Они здесь! Надо доставать оружие…

– Погоди, – Степаныч зачем-то взял в руки ножик и полез «на улицу». Вокруг палатки там и сям из травы торчали серые уши. Один из кроликов ткнулся носом в сапог деда и, переваливаясь с боку на бок, поковылял ко входу в палатку.

– Египетская сила! – дед был ошарашен. – Они же нас не боятся.

– Деда, мы будем в них стрелять?

– Крейсер мне в бухту! Накрылась наша охота. Как же мы будем стрелять, если их руками ловить можно?

– А может их испугать, чтобы они от нас убегали?

Дед провёл рукой по своим слипшимся на голове волосикам, помолчал, вздохнул:

– Это смешно. Извини, Маркуша, старого дурака. Не подумал. Их тут гоняют лисы-боты, а человека-то они никогда не видели.

Переждав дождик, охотники собрали своё снаряжение и двинулись обратно к кару.

– Деда, а мне показалось, что кролики тоже боты. Какие-то они глупые.

– Ну да, поэтому и не сдохли вместе с другим зверьём, – рассеянно ответил старик, думая о чём-то своём.

– А люди тоже боты? Мы ведь тоже выжили, – разумно заключил мальчик.

– Человек такая тварь, которая ко всему приспособится. Вершина пищевой цепочки. Вот представь: раньше на земле водились коалы, которые питались одними листьями эвкалипта. От пожара сгорела роща эвкалиптовая – и каюк коалам. Кругом джунгли, зелени всякой полно, а они с голодухи мрут. Такие гурманы. А мы, двуногие, жрём всё подряд. С нами только крысы могли бы сравниться, такие же живчие. Но их не взяли с собой в ковчеги, поскольку они животные нечистые.

– Грязные?

– Нет, почему же, очень чистоплотные, шёрстку свою вылизывали чаще, чем кошки. На корабле была у нас традиция, держали мы тревожных крыс в реакторном отсеке, так вот клетки их всегда оставались опрятными, мусор они наружу выталкивали. Очень умные зверюшки, легко дрессировке поддавались, а кошек хрен чему научишь.

Старик замолчал, и Марчик не стал спрашивать, почему чистые всё равно нечистые. У взрослых много непонятного. Вспомнилось, как мама в споре с папой кроликов тоже назвала нечистыми, и что Бог запрещает их кушать. А ведь она будет рада, что охота не удалась!

Ковчег

После неудачного похода в заказник дед реабилитировался тем, что придумал много разных занятий. Своими руками они с Марчиком сшили из досок лодку – она получилась неказистой, но могла плавать по озеру под парусом. Её опробовал папа и остался очень доволен. А мама обрадовалась, когда дед взялся научить Марчика сажать цветы и деревья, обещая в будущем устроить ещё и грядки с овощами. До огорода дело не дошло – принялись собирать модели космических кораблей, к восторгу Марчика.

– Ну, слава Богу! – отец малыша вздохнул с облегчением, когда жена сообщила эту новость. – Я ведь чего боялся. Помнишь, мы ему говорящего робота подарили? Будь я ребёнком, то голову бы этому роботу открутил, посмотреть, как там всё работает. А он чуток поиграл и вернулся к своим детским машинкам.

– Марчик говорит, что робот глупый, – встала на защиту мама.

– А его машинки умные? Колёсики и заводная пружинка – полный примитив. Надеюсь, через моделирование космолётов он настоящей техникой заинтересуется.

– Кто знает, что здесь настоящее, а что нет, – неопределённо парировала Елена Сергеевна.

А в это самое время дед и малыш решали, какой корабль выбрать для модели. Степаныч с помощью кибера проецировал картинки, рассказывал об истории космолётов. Марчик не мог остановиться на чём-то одном, просил ещё историй про космические путешествия.

– Этак я тебе всю энциклопедию перескажу. Ну, что выберем?

– А мы большую модель делать будем? Или маленькую, как парусник у папы?

– Вот что, давай на сегодня закончим, а завтра я тебя свожу в свой отсек – посмотришь на муляжи космолётов, у меня там есть небольшая коллекция. Заодно и наш ковчег покажу. Он ведь тоже космический корабль, так что можем и его модель сделать.

Наутро дед повёл мальчика к ближайшему колодцу, поясняя по пути:

– Наш космический дом представляет собой яйцо, вдоль которого протянуты транспортные гравитационные колодца, а поперёк – движущиеся дорожки. Здесь таких дорожек нет, потому что это природный заповедник, где положено ходить пешком.

– А почему яйцо? Мы из него вылупиться что ли должны, как птенцы в сказках?

– Яйцо – потому что так удобней человеку. Собственно говоря, самая идеальная форма… знаешь, какая?

– Какая?

– Шар. В него умещается самый большой объём. И если шар подстроить под человеческое тело, под его золотое сечение, то и получится яйцо.

Дед остановился и стал чертить прутиком на песочной дорожке, влажной от ночного дождя.

– Вот смотри, рисуем яйцо узким концом вниз, а широким вверх – так мы условно определяем в ковчеге верх и низ. Теперь делим яйцо по вертикали и по горизонтали, соединяя самые удалённые точки овала, то есть его края. Что получаем? Крест. При этом горизонтальная перекладина пересекает вертикальную не по середине, а выше – там, где бока яйца шире. И получается, что вертикаль разделена на два неравных отрезка. Смотри: вот верхний отрезок короче нижнего. Соотношение этих отрезков – 5 к 8 – и есть золотое сечение. Ну, понял что-нибудь?

– Не-а…

– Тогда просто посмотри на эти два кусочка, длинный и короткий, мысленно представь разницу – и увидишь Божественную пропорцию, как в древние времена называли золотое сечение.

Дед вытянул руку вперёд и ткнул себе в бицепс:

– Это короткий кусочек, от плеча до локтя. А вот длинный – от локтя до кисти. Соотношение между ними примерно 5 к 8, то есть в Божественной пропорции. Теперь сравним расстояние от локтя до кисти, и от кисти до кончика указательного пальца – та же самая пропорция. Дальше меряем: расстояния между фалангами пальцев, между частями лица… или возьмём человека целиком – от макушки до пупа, и от пупа до подошв ног. Здесь у мужиков соотношение совпадает с золотым сечением, а у баб не совсем. Но это я так, к слову. В общем, с какой стороны ни глянь, везде в нас Божественная пропорция.

– Деда, а мы что, Боги?

Григорий Степанович серьёзно ответил:

– Нет, просто мы по Божьему чертежу сотворены. И не только мы – ещё и растения, и ракушки, и спирали галактик, в которых есть золотое сечение. И цыплёнок в яйце.

– Я знаю, что такое чертёж. Это рисунок.

– Верно. Что я на песке нарисовал? Как раз чертёж нашей будущей модели. Вот яйцо ковчега. Нижний, острый его конец занимает купол обсерватории, а верхний – купол дендрария, где мы с тобой находимся. Высота этого купола в зените шесть километров, а диаметр – семнадцать километров. У обсерватории такая же высота, но диаметр поменьше, всего девять километров, потому что там яйцо сужается. Ну а между ними четыре яруса, поделённые на палубы.

Бывший космолетчик обозначил палубы, прочертив линии поперёк яйца.

– Деда, ты мне их покажешь?

– Там можно целый год бродить. Просто заглянем… Давай руку.

Колодец засосал мгновенно, и Марчик почувствовал, что падает вниз. Перед глазами ничто не мелькало, поскольку стены колодца были однотонно белыми, но падение ни с чем ни спутать – желудок поднялся к горлу, волосы встали дыбом.

– Мы летим со скоростью свободного падения, – сжав крепче руку мальчика, успокаивающе пояснил дед. – Чтобы пролететь весь ковчег, надо больше минуты. Но ты не бойся, мы будем двигаться кусочками, с палубы на палубу. Привыкай к невесомости…

Едва дед успел закончить, как ноги мягко коснулись земли. Они оказался на пятачке, от которого в разные стороны вели дорожки. В небе сверкало солнце, вдали виднелся замок с башенками, ближе – домики, утопающие в зелени.

– Вон там, – дед поднял палец к голубому небу, – на высоте одного километра находится потолок, который является полом для дендрария. А внизу ещё две жилых палубы, также по километру высотой. Под ними устроен креариум, затем снова следуют три жилых палубы, технический ярус и купол обсерватории. Вот и весь наш ковчег. Давай-ка прокатимся до соседнего колодца.

Они вступили на дорожку, и домики поплыли справа и слева.

– Деда, а где люди?

– Ты имеешь в виду, где даблы? Сами-то люди в холодильнике лежат, а даблы их шастают по всему космосу, просачиваясь через эос. Ковчег нашему брату уже опостылел, сколько уж в нём торчим, вот и креатятся на разных планетах, астероидах, чем-то там занимаются. Нормальных планет, какой была Земля, фактически не осталось, поэтому многие приспосабливают даблы к разной силе тяжести, к ядовитой атмосфере и живут там в нечеловеческом обличии. Прям монстры, тьфу! Это, конечно, не про наших, нам вера запрещает менять своё тело. Каким Бог создал, таким и живи – в том золотом сечении, о котором я тебе рассказывал. Так что выбор у нас невелик, если не считать эос. Там вообще можно создать каждому по дубликату Земли, возможности неограниченные. Думаю, большинство даблов там и пропадает.

– А ты был в эосе?

– Был. Недолго. Не нравится мне это, постоянно напрягаться надо, чтобы не рассуществиться.

– Деда, расскажи про эос.

– Рано тебе. А вот и колодец… Ну, что ещё сказать про жилые палубы? Как видишь, здесь довольно просторно, хотя по плану каждой семейной паре выделено всего шесть соток земли – в расчёте, что население ковчега достигнет пяти тысяч персон. Но чего-то люди не плодятся, так что селись не хочу. Можно огороды под окнами копать или замки строить, кому что по душе.

Следующий прыжок длился дольше. Миновав две нижние жилые палубы, приземлились в креариуме. Марчику вдруг показалось, что он вернулся на ту «мамину» планету, где он гулял в поле. Такое же высокое небо, необозримый простор! Но тут же в глаза бросились отличия: на горизонте синели горы, слева простиралось огромное озеро и… горизонт был нарисованный, а горы не настоящие. Как он понял это? Таким вопросом Марчик себя не утруждал: видно же, что не настоящее!

– Здесь потолок выше, чем на жилых палубах, – дед ткнул пальцем в небо. – Шесть километров, как в дендрариуме и в обсерватории. Почему шесть? Это нижняя граница для перистых облаков, так что небо здесь почти земное, с разными облачными слоями.

– Вон там белый крестик летит, это что?

– Где? У меня зрение-то стариковское… Да это же планер! Развлекается кто-то. По сути, креариум и предназначен для развлечений. В нём можно креатить самые разные ландшафты, свои мирки, благо места много – диаметр почти в двадцать километров. Это самая большая палуба в ковчеге.

– А мы тоже полетаем?

– На планере? Не сейчас. Давай я покажу техническую палубу, и на этом всё.

Ступив в колодец, Марчик не заметил, как перевернулся вверх тормашками – он летел уже не вниз, а вверх. Где-то внизу остались и креариум, и второй трёхпалубный жилой уровень. Очутились они в узком коридоре. Марчик схватился за рукав деда, низкий потолок давил не него. Дед подхватил мальчика, и движущаяся дорожка с огромной скоростью понесла их куда-то по лабиринту транспортных сообщений.

– Сейчас мы едем в самый центр технического уровня, в святая святых, – с некоторой ноткой торжественности объявил Григорий Степанович. – Там сосредоточены, так сказать, все мозги ковчега – и электронные, и человеческие. С виду это огромный шар, на поверхности которого устроены стазис-ячейки консервария, проще говоря, холодильники для людей. А внутри шара – кибер. Мы его называем Хранителем, потому что он отвечает за жизнедеятельность как консервария, так и всего ковчега. Ты его знаешь, он тебе сказки рассказывает.

– Вот здорово! Мы к нему в гости зайдём?

– Попробуем.

– А он большой или маленький, как мой робот?

– Огроменный до неприличия. Это целый завод с системами охлаждения и изоляции от разных физических шумов, с роботами, которые всё это чинят, и роботами, которые чинят роботов. Короче, старый хлам. Но работает надёжно. А вот второй кибер, внешник, он в ковчеге совершенно места не занимает – в обсерватории стоит его терминал, а сам процессор находится в эосе. Никто его размеров не знает, там в эосе вообще с размерами дурдом.

– Дедушка, а зачем два кибера? Они же могут поссориться.

– Это вряд ли. Киберы изолированы друг от друга ради безопасности ковчега. Ведь внешник имеет дело с эосом, а там проходной двор – через эос люди могут креатить даблов в любой точке космоса, в том числе внутри чужих ковчегов. И зачем нам непрошенные гости? А тут защита железная. Например, надо твоей маме скреатиться на планете, где мушек выращивает, она даёт команду внешнику с указанием координат – и кибер-хранитель начинает отслеживать, чтобы в эос к внешнику не ушла лишняя информация о нашем ковчеге. При этом хранитель не вступает в диалог с внешником, у них нет обмена данными, полная изоляция. Или, скажем, решил ты в креариуме поменять ландшафт, рисуешь картинку внешнику, который будет детализировать её вплоть до каждого атома, – а на самом деле обращаешься не к нему, а к хранителю. Он твои команды фильтрует и уже передаёт в эос внешнему киберу. Понятно объясняю? Ладно, твоё дело слушать и на ус мотать, а потом сам разберёшься.

Старик и мальчик сошли с дорожки в обширном холле перед высоким порталом. Сделали несколько шагов…

– Проход только для владельцев стазис-камер, – вдруг раздался голос.

– Тьфу ты, ёханый бабай. Напугал, – чертыхнулся дед. – Кибер, этот мальчик со мной.

– У него нет права прохода в консерварий.

Степаныч спорить не стал, виновато глянул на Марчика:

– Вот ведь, старый пень, не подумал.

– Деда, а кто такой ёханый бабай?

– Старичок дурной, вроде домового. Что ж, придётся возвращаться…

Марчик чуть не расплакался – так хотелось увидеть того, кто рассказывает сказки перед сном:

– Киба боится, что я у него что-нибудь сломаю?

– В ковчеге ничто не ломается… во всех смыслах. Ладно, поедем в другое место, посмотришь на это «ничто».

Снова они куда-то двигались в лабиринте переходов, коридоры становились всё уже и угрюмей, одни голые стены. Наконец остановились в длинном коридорчике. Дед показал на стену:

– Это внешняя обшивка ковчега, за ней уже космос. Она двуслойная, состоит из толстой металлической брони и тонкой, которая тоньше скорлупы. Как думаешь, какая броня крепче?

Не дождавшись ответа, Степаныч плюнул на пол, и тут же из пола вынырнуло блюдце, мигающее красным предупредительным огоньком.

– Принеси-ка, братец, униключ, – скомандовал старый космолетчик. Робот-уборщик скользнул в противоположную от обшивки стену и вернулся с блестящим металлическим прутом. Дед поднёс его к обшивке, на которой засветилась сетка из квадратов, провёл по стыкам, и одна из панелей отвалилась. На её месте зияла тьма. Марчик сразу почувствовал, что там ничего нет. Дед сунул в пустоту стержень, и он исчез.

– Вот из чего состоит вторая броня. Её никакой метеорит, никакая бомба не порушит. Можно засунуть туда все планеты, все звёзды, всю вселенную – и ноль реакции.

– Деда, а откуда взяли это ничто?

– Да уж всяко не из нашего космоса, в нём-то ничто нету. А откуда взяли… пёс его знает. Ковчег строили, когда уже открыли эос и запустили там эос-компьютер с беспредельной памятью – тот самый внешник, о котором я говорил. Вот с помощью внешника и конструировали. Его спрашивали, а он выдавал формулы, разные решения, которые были не понятны, но один хрен работали. Такая вот бесовщина.

Старый космолетчик приладил панель на место, и они в молчании отправились к центральному колодцу, где была устроена часовня. Григорий Степанович помог Марчику поставить свечку перед Николой Угодником, затем, глядя на икону другого святого, с белой шапкой на голове, стал креститься:

– От нападения иноплеменных сохрани, старыя утеши, юныя настави, безумныя умудри, плененныя возврати…

– Деда, ты кому молишься?

– Иоанну Новгородскому, архиепископу, который верхом на бесе в Иерусалим летал. Он для меня духовный покровитель космоплавания. Всю молитву наизусть я не знаю, а вот эти слова запомнились. Хорошо сказано. Про нас с тобой… Ну, заглянем теперь в мою каюту.

Григорий Степанович жил на третьей палубе нижнего жилого яруса, прямо над техническим ярусом. Домик его был скромный, с пластиковыми стенами. В «каюте» обнаружилось много настоящих вещей: велотренажёр с беговой дорожкой, разные металлические приборы, древняя вычислительная машина, пузатый сейф – всё это было снято с космолёта «Ермак», на котором дед когда-то летал инженером-программистом. Тут же на полке стояли модели космолётов, они Марчика не впечатлили: какие-то бублики и шары, нанизанные на палочки. Папин парусник был интереснее, в нём больше всяких штучек. Дожидаясь, когда дед закончит возиться со своими банками, Марчик заскучал.

– Ты, наверное, устал, – заохал старик, заметив кислый вид мальчика. – Подожди, сейчас воду у гриба сменю. Без меня тут робот орудует, а гриб любит человеческие руки. Вон как обрадовался!

Марчик смотрел, как хозяин каюты сухими морщинистыми ладонями аккуратно подхватывает желеобразную лепёшку и пересаживает в другую банку, и видел, что гриб – живой, настоящий. Но где в нём радость? Шутит дедушка.

* * *

Вначале они построили муляж ковчега. Дед доверил малышу вылепить ландшафт креариума, и Марчик, вспомнив виденное, с помощью кибера сделал горы, большое озеро. Готовые палубы насадили на оси гравитационных колодцев, сверху и снизу накрыли полусферами – и впрямь получилось яйцо. Дед придумал фокус: когда берёшь яйцо в руки, то оно становится прозрачным, и каждая деталь внутри видна. Вторую модель, «Ермака», построили быстрее. Но тут занятия прервались – бывший космолетчик вдруг перестал выходить из своего флигеля, поскольку впал в глубокий запой. Мама тоже не баловала вниманием, появляясь на пол часика утром и вечером, уверенная, что старик занимается с ребёнком. Уже месяц, как она вернулась к терроформированию планеты, и работа после долгого перерыва её увлекла. Отец тоже был постоянно занят. Марчика сложившаяся ситуация вполне устраивала. Ведь он теперь одинокий путешественник-землепроходец. Сначала мальчик просто игрался, катаясь в гравитационных колодцах, затем стал исследовать палубы ковчега. На жилых уровнях было не интересно, там кругом стояли защитные поля, охранявшие частные владения. Обсерватория тоже не привлекла, она стояла совершенно пустой, с забелённым куполом. А креауриум оказался занятым – Марчик заметил парус чьей-то лодки на озере, что разрушало все фантазии о затерянном мире. Поэтому малыш взялся «открывать» технический ярус.

Место для базового лагеря нашлось не сразу. Сначала Марчик исследовал главные коридоры, затем взялся за их ответвления, которых было множество – плоские и круглые тоннели, словно запутанные кишки, пронизывали весь уровень. Некоторые были очень низкие, так что малышу приходилось ползти на коленках, прилепив фонарик ко лбу. Явно лазы эти предназначались для роботов-ремонтников, что радовало: значит, многоглазый Аргус, как называл кибера-хранителя дедушка, его здесь не увидит. В одном из таких аварийных проходов Марчик и облюбовал местечко. Принёс из дома светильник, запас продуктов и, конечно, арбалет со стрелами. Кто же ходит без оружия по заброшенной планете и лабиринтам, оставшимся от инопланетян? Дедушка долго летал в космосе и не смог обнаружить иные миры, а он, космолетчик Марк Старков, стал их первооткрывателем. Опасности и разные тайны здесь на каждом шагу, но он всё преодолеет!

Первым делом надо защитить базу от проникновения инопланетных чудовищ, закрыть вход панелью. Как её добыть? Известно как! Плюнуть на пол и произнести волшебное заклинание: «А ну-ка, братец, принеси мне униключ». Завладев инструментом, мальчик ушёл подальше, чтобы следы взлома не привели вражеских разведчиков в его штаб, и снял со стены панель. Под ней не было чёрной пустоты, а поблёскивала какая-то металлическая решётка. Сразу же появились «братцы», но малыш успел бросить панель на пол и усесться на неё, нацелив на роботов арбалет. Те покружили вокруг человека и откуда-то приволокли запасную. Был интересно наблюдать за спорой работой «братцев». Спустя время малыш обнаружил, что униключ умеет резать. Синий луч не обжигал ни руку, ни одежду, а на полу оставлял глубокие борозды. Добыв ещё одну панель, он вырезал два круглых щита и закрыл ими туннельные проходы к базе. Цитадель готова. Теперь можно было взяться и за исследование «планеты».

Долгие часы между завтраком и ужином Марчик пропадал на техярусе. Судя по модели ковчега, он занимал почти четвёртую часть «Назарета». Огромный мир! Было в нём много совершенно пустых пространств, словно строители передумали устанавливать здесь механизмы. Или это про запас? Другие залы и закутки напоминали склад забытых вещей. Определять, какое помещение служебное, а какое для общего пользования, было просто – все входы для техперсонала помечались одним и тем же значком: приземистый цилиндрик, из которого вверх на две стороны зонтиком бьют две пунктирные линии. «Родничок с фонтаном», – догадался Марчик. Однажды за прозрачным защитным полем, преградившем вход в какой-то ангар, маленький путешественник увидел силуэты космических кораблей. На их бортах также красовались значки родника с бьющими вверх струями. Наверное, на этих кораблях прилетели сюда с древней Земли жители ковчега. Вот бы туда проникнуть!

Недоступной оказалась и главная цель – обиталище кибера. Марчик ползал по узким кишкам аварийных ходов, но ни один из них не привёл в центр техяруса. Враг хитёр! В этой игре кибер был врагом, к которому надо незаметно подкрасться, прячась от его тысячи глаз. А вечером, перед сном, кибер становился другом. Так и должно быть в игре, где роли меняются в одночасье.

Представлёныши

– Киба, пока не надо сказки, сначала скажи: что такое эос?

– Тебе, Маркус, знать это рано.

– Ты как дедушка! Рано, рано… почему рано? – Марчик сел в кровати и с досадой хлопнул ладошкой по одеялу.

– Ты сейчас находишься на первом этапе воспитания существимости, цель которого – подготовить тебя к пребыванию в эосе. Эос рассуществляет. Чем дальше будешь от него сейчас, тем крепче станет твоя существимость в будущем. Не думай об эосе, сотри его из памяти.

– Ладно, сотру, – мальчик с силой потёр свой лоб. – Видишь? Всё стёр. А теперь скажи, кто такой ёханый бабай?

– Это недопустимое ругательство, произнесение которого в общественном месте влечёт за собой суровое наказание, вплоть до высшей меры – социальной изоляции. С татарского языка ругательство «ё ханэ, бабай» переводится как «тебе конец, дедушка». Упоминание возраста в равной степени не этично, как и прямое пожелание смерти. По человеческим законам нет большего оскорбления для вечника, чем это. Рекомендую никогда не произносить эту фразу.

– Во-о как, – с сомнением протянул Марчик. – А я всегда дедушку дедом называю. И он говорил, что бабай это домовой. Киба, расскажи про домовых. Какие они?

– По народным представлениям, домовые любят принимать разные виды. Чаще это плотный низкорослый старичок…

– Ага, Киба! Ты сказал «старичок»!

– Мы же говорим о вымышленном персонаже, а не о человеке. Так вот, чаще это старичок, одетый в синий кафтан с алым поясом или в одной рубахе. У него косматая белая борода. Народ верил, что ладони и подошвы у него мохнатые, только лицо около глаз и носа без волос. По ночам он гладил спящих, и если его рука мягкая и тёплая, то это предвещает счастье и богатство, а если холодная и щетинистая – то быть худу.

Марчик откинулся на подушку, натянул одеяло до подбородка:

– Киба, расскажи сказку про домового. Только про доброго, не щ-щетинистого.

– Слушай тогда про маленького домовёнка из старинной книжки Татьяны Александровой. В одной деревеньке в избе под печкой жил домовёнок Кузя. Он был ребёнком, всего-то шестьсот лет от роду. Побежал он в лес гулять, налетел с размаху на огромное дерево и кувырк вверх лаптями. Дерево говорит ему: «Куда бежишь? Почто спешишь?» Кузя отвечает: «А я позабыл, откуда прибежал!»

– Ой, а почему он позабыл?

– Заблудился. Слушай дальше. Из листвы высунулась зелёная лапка, ткнула пальцем в чащу: «Ты пробежал мимо сосен Кривобоконькой и Сиволапки, между осинами Рыжкой и Трясушкой, обежал куст Растрёпыш, пободал Могучий дуб – и лапки кверху».

– Как же он заблудился? – снова прервал малыш, переживая за Кузю. – Я вот в ковчеге ещё ни разу не заблуждался.

– Здесь в ковчеге всё настоящее и постоянное. А когда ты вырастешь, то попадёшь в волшебный лес, где живут сейчас твои мама и папа. Это эос, о котором ты спрашивал. Он такой изменчивый, как во сне – стоит подумать, и деревья уже другие. И чтобы в них не заблудиться, тебе нужно будет научиться запоминать их имена и каждый свой шаг.

– Как научиться?

– Очень просто. Запомни всё, что увидишь ночью во сне, а утром мне расскажешь. Если сможешь во сне дорогу запоминать, то не заблудишься и во взрослом лесу.

– А ты мне поможешь?

– Конечно.

– Тогда можно я буду называть тебя Кузей?

– Хорошо. И вот пошёл Кузя обратно домой и сундучок свой расписной потерял. Тут лешик пришёл ему на помощь, говорит:

«Повторяй за мной: потерял, пошёл, нашёл!»

«Пошёл, нашёл, потерял!» – нехотя подтянул Кузька.

«Нет, не правильно!» – поправляет его лешик.

«Потерял, пошёл, нашёл!» – сказал Кузя, и тут сразу нашёлся сундучок. Вот так и ты, Марчик, должен будешь такие заветные слова-якоря знать, чтобы в представлёнышах не потеряться.

– А представлёныши – это то, что во сне снится?

– Про них я в другой сказке расскажу. Слушай дальше. Приходит Кузя в свою деревню…

* * *

– Серёж, ты уверен, что Марчик не поранится?

– Это же не ножик и не допотопная пила, а универсальный ключ, высокая технология. Он режет только неорганику.

Муж и жена сидели в беседке, увитой виноградом. Елена почувствовала, что Сергей приоткрылся, и заглянула в его сознание. Муж излучал уверенность.

– Не переживай, – сказал он, – у кибера всё под контролем. Пусть мальчик думает, что он один одинёшенек в своих путешествиях по ковчегу, это на пользу существимости.

– Да, и с представлёнышами кибер хорошо придумал. Думаешь, пора уже начинать морфотренинг?

– Пора. У Маркуса за последний месяц сильно развилось воображение, как бы не упустить момент.

– Что ж, доверимся киберу. А то Степаныч…

– Да, наш Гриб совсем умом тронулся. Нет бы в дабле куролесил, так ведь свой собственный организм алкоголем разрушает.

– Мне кажется… нельзя, конечно, так говорить…

– Думаешь, он хочет умереть? Дед очень долго живёт, и кто знает, какими будем мы на его месте.

– Мы не будем на его месте, Серёжа. Нас же двое. И у нас есть Марчик.

– Да, конечно, милая, – улыбнулся муж, кивнул супруге и подумал о своей работе, о датацентре. На месте беседки с эос-даблом Елены возник зал с высоким куполом, на котором ломко извивались графики и мерцали столбики цифр.

* * *

– Кузя!

– Да, Маркус.

– Ты здесь?

– Я всегда здесь.

– Помнишь, ты вчера рассказывал сказку о домовёнке?

– Я всегда всё помню.

– Расскажи ещё, Кузя!

– Хорошо, если ты пообещаешь рассказать мне завтра то, что увидишь во сне.

– Какой ты вредный, Кузя! Извини, вчера я не запомнил, а теперь постараюсь. И какая у тебя сказка?

– Слушай. Наступила зима, выпало много снега. Рядом с родительской избой построил Маркушка собственный домик – из снега вылепил.

– Это про меня сказка? Вот здорово! А домовой там будет?

– Обещаю. Если быть точным, Алексей Толстой написал сказку про Петю, но ты представь, что это о тебе. Слушай дальше. Наутро залез Маркушка в свой снежный дом, а там сидит какой-то мужичок мал-мала меньше, весь в лохматой рыжей бороде, из которой только глаза видны. Увидев Маркушку, старичок сделал ему козу… Коза – это домашнее парнокопытное животное семейства полорогих. Надо полагать, он изобразил козу с рогами, растопырив два пальца и приложив их к своей голове.

– Кузя, ты не останавливайся, рассказывай!

– Засмеялся Маркушка козе, просит ещё сделать. «Не могу, – отвечает мужичок, – я домовой, боюсь тебя напугать очень». В общем поселился домовой в Маркушкином снежном домике, из снега себе дочку вылепил, сказал: «Играйте, ребятишки, только меня в бок не толкайте», – и тут же уснул на всю зиму. А домовая дочка говорит шёпотом: «Давай в представлёныши играть».

«Давай, – отвечает Маркушка. – А это как? Чего-то боязно».

«А ты представь, будто на тебе красная рубашка, ты на лавке сидишь и около крендель».

«Вижу», – говорит Маркушка, и потянулся за кренделем. Потом представили они, что пошли в лес по грибы. Ой, сколько там грибов! «А есть их можно? – спрашивает Маркушка. – Они не поганые, представленные-то грибы?»

«Есть можно».

Так играли они каждый день, и где только не побывали, придумывая себе разное. Наступила весна, начал Маркушкин домик таять. Заплакал Маркушка: не будет теперь представлёнышей! Тут появилась домовова дочка и говорит: «Глупый ты. Весна идёт, она лучше всяких представлёнышей!»

И побежали они в лесную чащу играть, только не в представлёныши, а в настоящие игры. Хорошо им было…

А теперь засыпай, Маркус. Во сне у тебя будут представлёныши, и постарайся подчинить их, чтобы они тебе повиновались. А если не сможешь, то просто запоминай их, чтобы мне рассказать.

– Угу, – прошептал засыпающий ребёнок, погружаясь в изумрудное сияние сказочного леса.

Так слагались дни и ночи. Днём Марчик путешествовал по ковчегу с игрушечным арбалетом за спиной, а ночью странствовал по своим снам, вооружённый инструкциями кибера.

– Запоминать сны Маркус научился, – докладывал кибер родителям мальчика, – но не достиг и первой ступени морфоконтроля. Сновидения идут потоком, и Маркус плывёт по ним, не фиксируя, что всё это ему грезится. Он не может очнуться во сне, не говоря уже о том, чтобы этим сном управлять, формируя образы и сюжеты. Мы пытались с ним запрограммировать память на кодовые слова и образы, устанавливали «якоря», которые бы рефлективно вызывали самоосознание, но результат отрицательный.

– Что будем делать? – обратился Сергей к жене. – Есть медикаментозные средства, гипноз. Технологии давно обкатаны, проверены временем.

– Химию ни в коем случае! И внушение тоже вредно, для психики.

– Моя жена атавистка, современные методы отвергает на корню, – шутливо пожаловался киберу Сергей и спросил его. – А что у нас в индустриальную эпоху пользовали?

– В XIX веке книгу-руководство по управлению сновидениями написал психолог Фредерик ван Эден, который и придумал термин «осознанное сновидение». Эден утверждал, что с помощью его техники можно во сне летать и встречаться с умершими. Надо отметить, к старости у Эдена проявилось серьёзное психическое расстройство.

– Понятно. Что ещё?

– В ХХ веке много литературы на эту тему выпустили Международная ассоциация по изучению сновидений и другие подобные организации. Очень популярны были курсы по теории и практике осознанного сновидения при Стэндфордском университете, особенно те, которые вёл профессор Стивен Лаберж.

– Что он предлагал?

– Чтобы человек осознал, что он спит, Лаберж советовал применять во сне простейшие приёмы. Например, посмотреть на себя в зеркало – во сне отражение должно видоизменяться. Включить или выключить свет в комнате – во сне выключатель может не работать. Посмотреть на часы с секундной стрелкой – она движется не так. Прочесть дважды какую-нибудь надпись – она меняется. Долго смотреть на свои руки – в сновидении они начинают изменять внешний вид…

– Достаточно, – нетерпеливо прервал Сергей. – Это всё психика. Меня интересует, какие тогда были приборы, аппаратные приспособления, вызывавшие осознанный сон?

– В то время использовались приборы «СОН-5» и «Nova Dreamer». Они перед сном надевались как очки, и лампочки на них включались, когда прибор фиксировал быстрые движения глазных яблок, свойственные началу сновидений. Сигнал от лампочки воспринимался через закрытые веки как красные кольцеобразные вспышки света. Эти вспышки напоминали спящему о том, что он спит.

– Ну, хоть что-то…

Но чудо-очки не помогли Марчику. Вспышки света сливались с виденным во сне – домовёнок Кузя врезался в дерево, и от искр горел лес, взрывалось искусственное солнце на куполе, в кипящем озере плавились пластмассовые рыбы. Борясь с кошмарами, Марчик скидывал с себя очки и спал дальше.

– Зачем нам эти допотопные очки? – пытался решить проблему физик Старков. – Фазу быстрого сна кибер и так определит, а лазер можно установить на потолке спальни или на летающей платформе.

– И ребёнок не сможет защищаться от этого? – возразила жена. – Мне кажется, вся беда в том, что Марчик растёт один, без друзей. Живёт в своём мире, где нет соревновательности.

– Предлагаешь родить ему братика?

– Ну уж нет! Мне этих родов хватило…

Встреча

Когда Марчику исполнилось шесть лет и минула зима, было объявлено, что сразу после Пасхи ему, Маркусу, предстоит приветствовать нового насельника «Назарета». По давно заведённому ритуалу встреча произойдёт в космосе, посерёдке между двумя ковчегами, и принимающей стороной должен быть самый юный член общины, что символизирует доверие к гостю и веру в будущее. Эта новость вовсе не взволновала мальчика, поскольку было много и других событий. Великий пост – самое счастливое время! Мама и папа теперь настоящие, из стазис-камер вышли и остальные назаретяне, так что каждый день в доме полно гостей, и каждый норовит поиграть с ребёнком. Часто собирались и в храме. К удивлению многих, Григорий Степанович, давно уже не покидавший анабиоз даже на Пасху, не пропустил ни одной обедницы. Марчик видел, каким просветлённым выходил дед после исповеди у пресвитера. Деда было не узнать – степенный, с отпущенной до пояса окладистой бородой.

В середине апреля, за две недели до Пасхи, отец повёл сына репетировать «сретение». Сначала надо было показать мальчику звёзды, чтобы он в ответственный момент не испугался открытого космического пространства. Сергей знал, что у педагогов нет единого мнения, полезно ли ребёнку это видеть. С одной стороны, звёзды реальны, и это на пользу существимости. С другой – созерцание их может очаровать и возбудить в малыше фантазии, уводящие от реальности. А посему требовался родительский контроль… В обсерватории отец включил прозрачность купола. Открывшееся глазам потрясло Марчика. Никакого сомнения – это бесконечное пространство в ярких точках с живым, почти осязаемым светом было настоящее. Как разительно оно отличалось от нарисованного ночного неба в их дендрарии! Затем настал черёд выйти «за околицу», – произнося это, Сергей Николаевич, бывший филолог, подмигнул сыну, мол, не боись, тут рядышком прогуляемся.

Лепестки шлюзовой камеры раскрылись, и в пустоту медленно продрейфовал воздушный пузырь с двумя плавающими человечками внутри – ничтожными пылинками мироздания. Сергей взял сына за руку, но вскоре отпустил – тот в невесомости держался свободно, наученный играми в гравитационных колодцах. Вот он подплыл к невидимой оболочке, оттолкнулся и вернулся к центру, где висело кольцо генератора силового поля. Ловко ухватившись за него, мальчик огляделся, чуть ли не шёпотом проговорил:

– Папа, у космоса, что, нет конца?

– Как бы тебе объяснить… он есть, и его нет. Вот мы сейчас внутри шара – у него есть конец?

– А-а, понимаю…

Сергей внимательно посмотрел на сына. По-детски, лопушком, оттопыренные уши на короткостриженой белобрысой головушке выдавали в нём ребёнка. А глаза – серьёзные, внимательные. Как Маркус вырос! Ребёнок обратил взор к сверкающим созвездиям, и профиль его личика закостенел в холодном белом свете.

– Маркус, вселенная кажется бесконечной, – заговорил Сергей, испугавшись, что вот оно, начинается у мальчика звёздное очарование, – но это не так. На самом деле вселенная очень маленькая по сравнению с Божьим мирозданием. Тебе дед рассказывал, почему в космонавты набирали верующих людей?

– Он говорил, что православный никогда не станет шизиком, – безразлично ответил мальчик, глядя на звёзды.

– И старый Гриб прав…

– Папа, не называй деда Грибом! – Марчик возмущённо обернулся к отцу.

– Хорошо, не буду. Так вот, в дальних экспедициях мы не одиноки – рядом Бог, ангелы, души умерших святых. И для нас космос – всего лишь падший мирок, над которым царит вечное Небо, настоящий наш дом. Оно всегда рядом. Мы можем шагнуть туда из любой точки вселенной, где смерть застигнет нас. Поэтому чего бояться?

– Папа, а это настоящее Небо кто-нибудь видел?

– Святые люди видели.

– А вдруг они врут?

– Святые не врут, иначе какие же они святые? Но, вижу, в тебе заговорил будущий учёный, и это радует! Так вот, как учёный учёному скажу: гипотезу о Небе подтверждает факт существования эоса, из которого следует, что наша материальная вселенная является частью чего-то большего. Многие считают, что эос является преддверием Неба или своего рода его мембраной.

– Папа, почему мне никто не рассказывает об эосе?

– Потому что…

– Мне ещё рано? Так все говорят! Даже Кузя.

– Сначала тебе надо вжиться в естественную, нормальную систему мер, а потому уже брать в голову многомерность эоса. Но, наверное, пришла пора что-то прояснить… Вот представь, что пузырь, в котором мы находимся, это вся наша вселенная, а то, что вовне – это эос. Мы маленькие, а он бесконечный. Лучше даже так сказать: в отличие от нашего мира, там нет понятия о начале и конце, там совсем иное пространство, поэтому он даже больше, чем бесконечность. Хотя «больше» и «меньше» там тоже нет.

– А что там есть?

– Как минимум, там есть всё. Все вероятности того, что может быть. По этому признаку великий наш учёный Маер и обнаружил эос, назвав его Экзогенной Областью Случайностей. Там иной космос, который постичь мы не можем, поэтому описываем как область неопределённости. Как неопределённость он и проявляется в нашем мире, на квантовом уровне. Знаешь, что такое квант? Если мы возьмём какой-нибудь предмет и начнём его делить, разрезая каждый кусочек снова и снова пополам, то в конечном итоге образуется такой маленький кусочек, который дальше делить нельзя. Почему нельзя? Потому что резать можно только вещество, а этот кусочек-квант уже не является веществом. Точнее, он находится на границе вещественности, в квантовой неопределённости – проявляет себя то как вещество, то как некое состояние, отражающее информацию. Там, на квантовом уровне, и проходит рубеж между нашим вещественным миром и эосом. Через квантовые дырочки мы можем проникать за этот рубеж, отправляя в эос и получая обратно информацию, можем даже овеществлять в эосе свою информацию – креатить даблы, всякие вещи – поскольку вещество и состоит, грубо говоря, из остановленной информации, заданного значения, о чём до сих пор спорят. Мы этим пользуемся, хотя до конца и не понимаем. Тем более, тебе пока что этого не понять.

– Я понял. Эос – он внутри нас, в наших атомах.

– Не совсем так. Эос находится в другом измерении, поэтому он для нас и внутри, и вовне. В эос можно попасть, или провалившись внутрь материи, или выйдя вовне за оболочку материальной вселенной.

Заметив недоумение сына, папа-физик пояснил:

– Хорошо. Представь, что мы пожелали выбраться наружу вот из этого пузыря. Есть хитрый способ – взять и вывернуть пузырь наизнанку. Это возможно, если внутри пузыря мы найдём дырочку – вроде той квантовой, о которой я говорил. И есть второй способ – взять топор и пробить оболочку пузыря. Он кажется простым, но в нашей реальности его осуществить сложнее.

– Потому что стенки пузыря не пробиваются? В них же силовое поле! – наконец нашёлся мальчик. Быть несмышлёнышем в глазах отца ему очень не хотелось.

– Верно, – подтвердил папа, – этому пузырю, где мы находимся, оболочку создаёт силовое поле. А всей нашей материальной вселенной оболочку образует искривление пространства.

– Там страшно?

– В искривлённом пространстве? Там тьма. Бесконечная тьма. Можно долго лететь и прилететь обратно к тем же звёздам, от которых начал путь. Но мы потихоньку пробиваемся. Через эос мы скреатили зонды на самом краю космоса и запустили их наружу с включёнными выпрямителями пространства. Насколько хороши эти выпрямители, мы не знаем, но пока что зонды летят вперёд, оболочка не отбрасывает их назад. Возможно нам и удастся проникнуть в эос напролом.

– Пап, а зачем напролом, если можно через дырочки эти?

– Ты не внимательно слушал. В эос через дырочки пролезает только информация, что позволяет нам креатить там свои эос-даблы. А во плоти, так сказать, собственной персоной мы сможем заявиться туда только в нашем космосе, на макроуровне. Мы же не квантики, а макрообъекты со своей физикой, отличной от микромира.

– Здорово! Наверное, там можно ангелов встретить?

– Не знаю. Наши богословы полагают, что эос – это всего лишь небесная глина, из которой Творец слепил вселенную. Другие говорят о чистилище, о прихожей Царства Небесного. Доберёмся туда – посмотрим.

Марчик подплыл к оболочке воздушного пузыря, толкнулся от него ногами и сделал кульбит назад. Звёздная сфера закружилась. В сознании всплыла картинка: мерцающие лампочки на ёлке. Три месяца назад, когда после Рождественской всенощной они вернулись из церкви в дендрарий и остановились перед домом, папа попросил Марчика найти на «небе» самую яркую звезду. Хотелось спать, но Марчик послушно задрал голову и указал пальцем на купол: «Вон та похожа на Вифлеемскую». Как только он сказал, перед домом зажглась огнями огромная ёлка. «С Рождеством, с Рождеством!» – запрыгала мама, совсем как ребёнок. Папа улыбался. Они оба были даблами. Гирлянды лампочек на ёлке горели ярче, чем светлячки на куполе, но тоже были не настоящими. И сейчас эта кружащаяся сфера из торжественно пылающих созвездий – настоящая ли? Ведь и она сделана из «глины» для какой-то цели. А что тогда настоящее?

Сергей Николаевич наблюдал, как сын балуется, кувыркается в пузыре, уже не впериваясь глазами в завораживающую звёздную бездну. И мысленно похвалил себя: «Как ни страшен этот зверь, пропедевтика существимости, а у меня очень даже неплохо получается!»

* * *

16 апреля, в праздник Входа Господня в Иерусалим, служба совершалась в храме пророка Илии, сооружённом посреди обсерватории, под самой вершиной купола. От других храмов ковчега эта разборная церковь отличалась тем, что была без стен и маковок – стоял один иконостас, прикрытый сзади полупрозрачной алтарной апсидой. Перед Царскими вратами собралось уже много народа, читался 103-й псалом: «Слава Ти, Господи, сотворившему вся».

Мама сосредоточенно молилась, налагая на себя двуперстное знамение. Её лица за краем большого платка, заколотого под подбородком булавкой, Марчик не видел.

– Из глубины возвах к Тебе Господи, Господи, услыши глас мой… со пророком Захариею возопиим, – голос диакона утончился и пронзительным воплем вознёсся ввысь. Отец положил руку на плечо Марчика:

– Приготовься, сейчас после слов о въезде Господа на молодом ослике будет гиперпрыжок в Скитающийся Иерусалим. Каждый год координаты для него выбираются разные.

Диакон же продолжал:

– Яко се Царь твой грядёт тебе кроток и спасаяяй, и вседый на жребя осле…

Сверкающий звёздный узор на куполе мгновенно поменялся. Там и сям стали появляться серебристые монетки, которые, если присмотреться, были не круглые, а овальные.

– Задержки в полсекунды, – одобрительно кивнул папа. – Это ковчеги нашей Церкви. Одновременно прыгать в одно место опасно, поэтому очерёдность…

Между тем под звёздным куполом разнеслось торжественное:

– Осанна в вышних, благословен грядый Царь Израилев!

Пел хор, пели мама и папа, и весь народ – и звёзды долго дрожали от послезвония голосов.

* * *

Наступила Страстная седмица. В храм ходили каждый день. Впервые Марчик отстоял канон Андрея Критского от начала до конца – как взрослый. Также впервые исповедался. С перечислением грехов вышла заминка, не мог мальчик вспомнить ничего плохого.

– Каюсь, – обрадовался он, – папу и маму обманывал, прятался на техническом ярусе. И Кузю обманывал.

– Осуждал ли кого? – строго вопросил пресвитер.

– Маму осуждал, что она дабл. А ещё я рассуща, сплю во сне.

Пресвитер вздохнул и накрыл голову ребёнка епитрахилью:

– Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит ти, чадо Марк, вся согрешения твоя…

Пасха наступила как-то буднично. Ещё одна всенощная в череде долгих служб. Крестный ход человеческой змейкой обернулся вокруг храма, Царские врата распахнулись. «Христос воскресе!» – эхом зазвучало отовсюду. Вверху ковчеги, подсвеченные мертвенно-бледным сиянием звёзд, вдруг озарились многоцветьем. Выглядело это торжественно: водрузивые на ничесомже, висели в звёздном пространстве исполинские пасхальные яйца. У каждого была своя раскраска, придуманная лучшими дизайнерами ковчегов.

– Смотри, вон то самое яркое яйцо – это «Вифлеем», – объяснял Марчику папа. – На гербе этого ковчега изображена звезда, поэтому он такой лучезарный. А у того, который чешуёй серебрится, на гербе три рыбы, это «Капернаум». У «Хеврона» на гербе дерево, поэтому он зелёный. А вон светло-коричневый, в рубчиках, как хлебная плетёнка – это «Эммаус». В Евангелии сказано, что последний раз Христос явился ученикам близ города Эммаус, разломил с ними хлеб и вознёсся. И на гербе ковчега два куска хлеба – для вкушения в земной жизни и в небесной.

– А «Иерусалим» какого цвета? – спросил мальчик про единственный город из Священной Истории, название которого запомнил.

– Ковчега с таким именем не существует, потому что у нас есть Кочующий Иерусалим. Сейчас мы в нём и находимся. Если верить пророчествам, то в будущем град святой утвердится где-то в одном месте, в земле обетованной. Но почему-то никто координат её не знает.

Пасхальное богослужение в «Назарете» было немноголюдным, в храм пришло всего несколько десятков человек. Остальные отправились на «Хеврон», самый большой по размерам ковчег, где проходила главная, соборная служба. Мама вернулась оттуда к утру – оживлённая, успевшая разговеться с хевронскими друзьями ботаниками. «Ну, почему я вышла замуж не туда? – шутливо подначивала она мужа. – Ох, какой там ботанический сад!»

* * *

После службы Марчику дали выспаться до полудня. Кибер не стал мытарить его вопросами о виденных снах, лишь напомнил, что сегодня важный день, сретение нового насельника из ковчега «Кана Галилейская». И вот этот момент настал.

– Ритуал древний, отсылающий нас к первым стыковкам в космосе, поэтому всё будет происходить в невесомости, – повторяя в который уже раз, напутствовал Григорий Степанович. Его, как самого почтенного по возрасту в ковчеге, выбрали главой принимающей делегации. – Но тебе делать ничего не надо. Гравитационный луч доставит до середины тоннеля, там встретишь, скажешь формулу приветствия, возьмёшь за руку – и луч притянет обратно. А потом вслед за вами последуют другие гости. И не забывай, вы будете в невесомости. Не толкайтесь, а крепко возьмитесь за руки.

Яйцо «Каны» переливалось оттенками красного, переходящими в тёмно-бордовое. К нему через чёрную пустоту протянулся воздушный туннель. Удаляясь от своего ковчега, Марчик оглянулся: как тот выглядит со стороны? Гигантская голубая капля воды с мерцающим светом внутри. Тоже красиво. Приближение канаянина он прозевал. Когда оторвал глаза от своего ковчега, маленькая фигурка в алом комбинезоне, прежде маячившая в конце тоннеля, была уже перед ним. Гость и вблизи оказался маленького роста, меньше Марчика. Ухватившись за руки, они закружились на месте, гася скорость встречного полёта. На Марчика с интересом смотрели большие серые глаза, сзади развевался в невесомости хвост длинных русых волос.

– Ты что, девочка? – вдруг догадался встречающий.

– А ты девочек никогда не видел? – хмыкнула гостья.

– Видел. В мультфильмах. Они всегда в платьях и с бантами.

– Подумаешь, бантики… Мир вашему дому, – произнесла формулу девчонка.

– Наш дом ваш дом, – откликнулся Марчик, и гравилуч повлёк их к «Назарету». В арке переходного отсека уже собралось много народа, впереди стоял Григорий Степанович с пасхальным куличом в руках. В нарядной русской рубахе, с окладистой бородой он был похож на древнего сельского патриарха. Дав отщипнуть от кулича, дед обнял и чмокнул девочку в лоб. Дальше церемониться времени не было – по воздушному тоннелю, в котором включили гравитацию, от «Каны» уже двигался крестный ход, до встречающих доносилось пение: «…смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Колонна людей с покачивающимися хоругвями шествовала между звёзд, и эта картина навсегда впечаталась в память Марка.

* * *

Светлая седмица – приятная пора ходить по гостям. Население ковчегов перемешалось между собой, так что обычай украшать одежду на это время нагрудными значками многих выручал. Марчику нравилось, что незнакомые люди, завидев на его груди герб – колодец с водой, у которого ангел в Назарете сообщил Деве Марии благую весть, – с серьёзной почтительностью кланялись ему, хозяину ковчега. Даже на подряснике епископа Марчик заметил значок – рисунок крепостной стены с зубцами. Владыку Игнатия и так все знали в лицо, но обычай есть обычай.

Выгорецкие появились в доме Марчика только в конце недели, когда закончили обустраивать жильё по соседству. Был накрыт изысканный стол, Елена и Сергей Старковы постарались не сплошать перед новыми соседями. После чинного обеда на столе появилось вино, принесённое гостями, и Сергей предложил детям погулять во дворе.

– Тебя Маргаритой зовут? – мальчишка первым решился завязать разговор с девочкой, которая была теперь не в комбинезоне, а в белом платьице, в туфельках и с бантом в красиво убранных волосах. Бант прикреплялся к русым локонам золотой пряжечкой в форме виноградной кисти.

– А тебя Марчиком? – вопросом на вопрос ответила гостья.

– Я Марк.

– Это взрослое имя, а мы же дети, – рассудила девочка. – Давай ты будешь не Марчик, а Марик, и тогда получится не совсем по-малышковски.

– Ну, давай. А почему у тебя значок ковчега в волосах, а не на платье?

– Это не значок, а просто заколка. Потому что у меня нет ковчега. Из «Каны» меня увезли, а здесь ещё не приняли.

– Значит, ты ничья? Здорово! – восхитился Марчик и вдруг спросил: – А ты знаешь, что твои родители уже даблы?

– Да, они вчера вернулись в «Кану» и теперь в стазисе.

– Мои тоже. И как тебе?

– Что?

– Да ничего… Ты же здесь одна осталась.

– Почему одна? – Рита, взмахнув ресницами, глянула на Марика и потупила взор.

Дети стояли напротив распахнутого настежь окна, за которым слышался смех родителей. Донёсся голос Ритиного папы:

– Предлагаю тост за ваш и наш старейшие Дома! Надеюсь, кристальной чистоты вода «Назарета» удачно разбавит наше вино.

– Неужели в досточтимой «Кане Галилейской» молодые вина столь густы? – поддержав шутливый тон, также нараспев ответила мама Марка.

– О, разбавления требуют не только плотность и крепость вин, но и вкусовой их букет. Брожение в молодой суспензии, Елена Петровна, это довольно капризный процесс, так что наше вино получилось с характером, уж не обессудьте.

Рита дёрнула Марика за руку:

– Пойдём куда-нибудь, а они пусть болтают про нас, что хотят.

– Почему про нас?

– Да пойдём же!

Девочка протянула ладошку, и Марчик, взяв её за руку, повёл показывать мамин сад, насаженный на заднем дворе. Но успел ещё уловить долетевшее из взрослого разговора имя – Григорий Степанович. Наверное, из-за него, единственного «неспящего», и привезли сюда Риту, чтобы она тоже могла у него учиться. Ведь для взрослых расточительно прожигать биожизнь вне стазиса ради какого-то одного ученика. Наверное, Марчику стоило обидеться на это, но никакой жалостинки в себе он не ощутил. Девочка была красивая. Это снимало все вопросы.

* * *

Класс для занятий Григорий Степанович подготовил на веранде своего флигеля. Вынес оттуда всё лишнее, поставил посередине двуместную парту, сколоченную по собственному проекту. Когда Марик пришёл на первый урок, Рита уже сидела за партой – в своём красном комбинезончике. Едва он уселся рядом, как в класс явился дед. На его плече был попугай, который сразу же вспорхнул и устроился на подвешенном к потолку обруче, мигая осоловелыми глазами.

– Деда, а птица зачем?

– Будет нам научные справки давать и картинки показывать. Это кибер-вещун. Точнее, уста кибера или что там, клюв… Неприятно же, когда ЭВМ из ниоткуда вещает. Хотел я этого Аргуса ещё и в клетку посадить, да пожалел.

– Пр-ремного благодар-рен, – проскрипел попугай, покачиваясь на обруче.

– Ты не придуривайся, говорили нормальным голосом, – приструнил пернатого старый космолетчик.

– Есть, кэп!

Марик сразу повеселел. Уроки обещали быть забавными.

– Ну, с чего начнём? – запустив пятерню в бороду, почесал подбородок Степаныч. – По плану, который мне тут расписали, я должен рассказать вам о Земле. И это резонно, потому что мне, старику, о нашей родной планете известно больше всех.

– Деда, – перебил Марчик, – давай о космических экспедициях, что мне рассказывал. Рита же не слышала.

– Во-первых, Старков, здесь в классе я тебе не деда, а… кто, Аргуша?

Кибер всё с тем же попугайским акцентом ответствовал:

– Гр-ригор-рий Степанович, кэп.

– Именно. Так что же, про освоение космоса, значит? Ладно… Да будет вам известно, что человечество всегда смотрело вверх. Самая древняя карта, созданная людьми, изображает звёздное небо, а не землю. Эту карту нашли благодаря четырём подросткам почти вашего возраста. Дело было в 1940 году во Франции. Ударом молнии повалило дерево, на месте корней открылся вход в пещеру, и дети туда забрались. Потом они рассказали взрослым об увиденных на стенах рисунках, и так совпало, что в той сельской местности скрывался от нацистов один священник, известный также как специалист по истории первобытного общества. В огромной пещере он провёл несколько месяцев, исследуя наскальные изображения. И обнаружил нарисованную на каменной стене карту ночного неба с созвездием Плеяды и другими звёздами, в том числе с самыми яркими – Вегой, Денебом и Альтаиром. Эту карту составили люди, когда ещё не было письменности, примерно в 165-м веке до нашей эры или даже раньше, во времена позднего палеолита. Не прошло и двух десятилетий после открытия карты, как с Земли взлетел космический корабль… Вот скажи, Аргуша, кем по национальности был первый космонавт?

– Элементар-рно, – проскрипел попугай и стал декламировать уже нормальным голосом. – «Я свободно представляю первого человека, преодолевшего земное притяжение и полетевшего в межпланетное пространство. Он русский. По профессии, вероятнее всего, лётчик. У него отвага умная, лишённая дешёвого безрассудства. Представляю его открытое русское лицо, глаза сокола». Так в 1934 году, перед своей смертью написал в дневнике родоначальник космонавтики Константин Циолковский. В том же году в России родился Юрий Гагарин, первый космонавт в истории человечества.

– Всё верно, только не он был первым, – Степаныч подмигнул ученикам, – ты ошибся, кибер.

– Позор-рное пер-редёр-ргиванье! – встопорщился попугай. – Вопр-рос был о пр-ринадлежности к опр-ределённому нар-роду, и бар-рбосы тут ни пр-ри-чём!

– А ты думаешь, у Лайки, которую запустили в космос первой, не имелось своей собачьей национальности? – учитель вроде бы отвечал попугаю, но смотрел на детей, и водянистые старческие глаза словно окаменели, стали жёсткими. – Да, Лайка была беспородной дворнягой. Но все дворняжки принадлежат к одной нации – особой такой, произошедшей из бродячего образа жизни. И кто мы сейчас, как не дворняжки, разбредшиеся по космосу? Так вот, чтобы совсем не превратиться в шелудивых псов, мы начнём занятия всё-таки с истории нашей родины, а не с космических полётов. Вот как сейчас помню…

* * *

После занятий Марик провожал соученицу домой.

– Говорят, ты спишь во сне, не умеешь сущить? – между прочим полюбопытствовала Рита.

– А ты что ли умеешь?

– Меня год назад научили. Это очень просто! Целыми днями смотришь на свою руку и повторяешь: «Ты спишь, ты спишь». А когда во сне увидишь руку, то сразу сверху тебе голос говорит: «Ты спишь». И сразу всё понятно, и начинаешь по снам путешествовать. Но одной руки мало, надо ещё много якорей запомнить – небо, дорога, дверь…

– Да знаю я, тоже зубрил, но ничего не получается. Зато я умею дабла отличить от настоящего человека.

– Врёшь!

– А вот и нет. Вообще-то это секрет, никому не проболтайся.

– Точно врёшь!

– Не вру. Дед говорит, что у меня тонкая психика. Поэтому я живое вижу. Поэтому и сплю глубоко – голове надо много отдыха.

– Опять придумываешь, оправдашкин-заливашкин

– А ты куда во сне путешествуешь? Интересно, наверное?

– Когда я понимаю, что сплю, то начинаю представлять разные деревья, цветы, леса с полянами. И там гуляю. Мама говорит, что из меня получится креадизайнер. А ты кем хочешь стать?

– Наверное, космонавтом.

– Космонавтов уже не существует!

– Если есть космические корабли, то будут и космонавты. Ты точно не проболтаешься?

– Да уж ладно. Могила.

– Ух ты! Тебя за такие словечки не ругают? В общем, слушай. У нас на ковчеге есть спрятанные космолёты, они стоят в тайном ангаре. Я уже выбрал, на каком полечу. Вот проберусь в ангар и отправлюсь, куда захочу. В эос, например. Только надо выпрямитель пространства достать.

– В эос на космолётах не летают. И одному тебе полететь не разрешат.

– А я уже путешествовал один, без никого. Хочешь, базу мою покажу?

* * *

После обеда Марик поджидал Риту в условленном месте, у колодца. Появилась она в том же комбинезончике, с рюкзачком за спиной.

– Там что? – кивнул мальчик на рюкзак.

– Мама бутербродов положила.

– Ты маме рассказала?! Эх, женщины…

– Я про базу ничего не говорила, – обиделась Рита. – Просто ты мне ковчег показываешь.

– А-а… ладно.

Устроенная Мариком база Рите не понравилась – тесно, сумрачно.

– Надо бы сюда ещё один светильник притащить.

– Зачем? Это же пещера, в ней должно быть темно и страшно.

– Пещера какая-то не настоящая. А вот у меня в «Кане» был настоящий домик, я в нём играла.

Марик хотел парировать, мол, и катись обратно, но сдержался. Предложил:

– Хочешь, я тебе что-нибудь подарю?

– А что у тебя есть?

– Ну, настоящих, важных вещей только две. Арбалет дарить не буду, он не для девчонок. А вот это могу…

Мальчик достал из коробки металлический стержень.

– Бластер?! Как в фильмах? – с восхищённым ужасом прошептала Ритка.

– Не, это униключ.

– А где ты взял, своровал?

– Здешний робот принёс. Знаешь, как здесь желания исполняются? Надо сначала на пол плюнуть, и, когда робот появится, сказать: «А принеси-ка мне, братец». Надо братцами их называть.

Рита скептически осмотрела подарок:

– А зачем этот ключ?

– Он всё умеет – резать, открывать, отвинчивать. С ним можно до пустоты добраться. Пошли покажу…

Марчик встал, закинул за спину арбалет. Когда они выбрались из «пещеры», девочка спросила:

– А зачем тебе оружие?

– Тебя охранять.

– От кого?

– А ты про диких роботов ничего не слышала?

– Не-ет, – Рита с опаской оглянулась вокруг, затем фыркнула. – Опять ты врёшь! И про пустоту тоже. Пойду я лучше домой.

– Не вру, сама увидишь, – мальчик взял спутницу за руку. – Только ты не сбегай от меня, а то заблудишься.

Рита вырываться не стала, и, взявшись за руки, они прошли до бегущей дорожки. Там девочка осторожно освободила ладонь от мальчишеской хватки. Щёки её покраснели, но держалась она независимо, чуток даже воинственно.

У внешней обшивки Марик снял панель и в открывшийся мрак бросил стрелу. Она целиком исчезла.

– Хочешь, попробую её достать? – парнишка протянул руку к ничто.

– Ой, Марчик! Не надо! – Рита всерьёз испугалась.

Рука мальчишки по локоть погрузилась во тьму. Взглянув на обмершую девочку, Марк вытащил руку обратно, целой и невредимой.

– Тут такой секрет. Если предмет не с концами в пустоту летит, а с чем-то соединён, то его вернуть можно. А если кинуть целиком – то всё, проваливается в никуда. Я проводил опыты, бросал туда всякое и пробовал крючком обратно вытянуть. Шаришь-шаришь, а там ничего.

Рита смотрела на Марка заворожённо – сразил её вовсе не рискованный фокус с рукой, а настоящий научный опыт, проведённый мальчиком. Наконец произнесла:

– Ну и дурак тогда.

– Почему дурак? – Марик даже не обиделся, чего на девчоночьи глупости-то обижаться. Рита быстро нашла, чем ответить:

– Нам Григорий Степанович что рассказывал? Сначала в космос отправили не человека, а собачку. Вот и тебе надо было сунуть в пустоту курицу или кролика, а потом самому лезть.

– И вправду, – мальчишка удивился и сразу зауважал свою соученицу. – Только лицензия нужна, чтобы кролика достать.

– Какая лицензия?

– А вот такая! Девчонкам лицензий не дают, они только для охотников.

Когда шли домой, Марик вдруг почувствовал, что присутствие девочки делает его уверенным и как бы отдельным от ковчега, да и от всего остального окружающего мира. Словно он овладел самопричинным началом существующего… Разобраться в этих новых ощущениях не дал голос Риты:

– Марик, а Григорий Степанович твой друг?

– Дед? Нет… он же дед.

– А кто твой друг?

– Ну, Кузя друг.

– Кто это?

– Кузя? Да кибер наш.

– Какой же он друг! Это не человек.

– Ну и что? Он играет со мной, он добрый и смешной.

Девочка закусила губку, повторила упрямо:

– Робот не человек.

– Кузя не робот, а кибер. Он думает и говорит как мы, по-человечески.

Спорить с этим было трудно. Наконец Рита нашлась:

– Твой Кузя в Бога не верит.

– А вот и верит!

– Нет, не верит.

Размолвка почти не омрачила их первого путешествия. Проводив Риту до калитки, Марчик вприпрыжку побежал домой.

* * *

– Кузя, ты в Бога веришь? И вообще… Бог есть?

– Маркус, я боюсь, что ответ будет тебе непонятен.

– Отвечай же!

– Бог есть и Бога нет. И да, в настоящий момент я верю в Бога.

– Почему?

– Потому что вера – единственно возможное отношение к тому, что вы называете Богом. Он абсолютно не детерминирован, ведь Его воля, согласно вашему катехизису, стоит над всем. В материальном мире Бог непостижим, поэтому материально мы можем воспринимать Его сущность только как неопределённость. Ближайший аналог этому – квантовая неопределённость, запутанность и суперпозиция состояний, которые не могут быть реализованы одновременно, что, собственно, используется в моём способе вычислений. Я же квантовый компьютер. Другими словами, для восприятия того, что находится в состоянии существования-несуществования, требуется допущение его существования или не существования. А допущение и есть вера.

– Спасибо, Кузя. Я и вправду ничего не понял: то ли есть, то ли нет. Ты что выбрал-то? Есть Он?

– Я не выбирал. Бог есть и Бога нет – из этого невозможно сделать окончательный выбор. Я лишь сделал допущение, что Он есть, в нашем с тобой разговоре.

Марчик решил, что Кузя – сектант. А может он такой же глупый, как и робот-игрушка, с которой было не интересно играть?

* * *

– Сектант? Где ты слышал это слово? – епископ Игнатий в упор посмотрел на Марика. Его дабл-тело, полупрозрачное, как в старинной стереосвязи, слегка колыхалось в центре класса. Обычные даблы, целиком копирующие человека, Преосвященнейший не позволял себе использовать, тем более в общении с детьми на уроках Закона Божьего.

– Ну… у взрослых слышал, – замялся Марик. Не говорить же, что папа в шутку так маму называет. И вообще, напрасно он спросил об этом. Получается, что настучал на Кузю.

– Кибер не может быть еретиком, – пояснил владыка. – Хотя это любопытно… квантовый релятивизм. Возможно, это почва для будущих ересей. Пока же наши ереси, если проводить аналогии с компьютером, недалеко ушли от старых цифровых ЭВМ, которые оперировали только двумя значениями – 0 и 1. Как бы тебе объяснить… Как только возникло христианство, так сразу появились и ереси, и они были дуалистичными, то есть искали истину в двух крайностях: одни упирали на божественную сущность богочеловека Христа, другие – на Его человеческую природу. По сути, самые страшные ереси, которые в христианстве и в исламе приводили к истреблению людей, строились на дуализме духа и плоти, при этом дух возвышался, а материя предавалась проклятию. В классе пятом или шестом мы поговорим об этом на примере ереси эосфоритов и так называемого Третьего Завета – Евангелия от Святого Духа. А пока что оттолкнёмся от азов. В Библии, в первой её главе сказано: «И рече Бог: сотворим человека по образу нашему и по подобию… И сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его: мужа и жену сотвори их». То есть внутри нас есть образ Божий. Поэтому мы способны познавать Бога и чувствовать Его присутствие. А внутри компьютерной машины такого образа нет. Поэтому ваш кибер и не может видеть Бога, для него это квантовое облако неопределённости…

Речи епископа казались столь же мудрёными, как и Кузины слова о Боге. Марк вспомнил недовольство деда, узнавшего, что вторым постоянным преподавателем в его начальной школе станет владыка Игнатий: «Маститого богослова нам только не хватало! Пригласили бы простого попика или дьякона, толку было бы больше!» Наверное, дед просто ревновал.

– Владыко, – почтительно осведомился Марик, – а как такое может быть, что Бог есть и Его нет?

– Я же объяснил тебе! – епископ возвысил голос и, подавив раздражение, попытался растолковать свою мысль помягче: – Есть обычный дуализм, где всё делится на два полюса, и есть квантовый релятивизм, в котором допускается, что один полюс может быть двумя полюсами и наоборот. Так мыслят квантовые машины. Лишённые сущести, они воспринимают Сущее не предметно, только в форме допущений. А мы – не машины. Хотя такое и с нами бывает, когда мы забываем в себе образ Божий. В чём заключается этот образ? В свободе и благодати. Богу не нужны биороботы, внутри себя человек должен быть свободным и способным выбирать. Потому что без свободы нет любви, а Господь ждёт от нас как раз любви, ибо мы дети Его. Если мы не любим Сущего, ощущая Его внутри себя, то постепенно становимся рассущами, которые могут раствориться во внешнем окружении и забыть своё неповторимое «я».

– Владыко, – руку подняла Рита, – значит, рассуща не может полюбить?

– Как же он полюбит другое «я», если не осознаёт своего?

Рита украдкой скосила глаза на Марка. Тот сидел рядом со скучающим видом – всё-таки занятия с дедом поинтересней Закона Божьего.

В песочнице

В начале июня Григорий Степанович объявил:

– Ну что, Маркуша и Маргоша, хоть и проучились вы всего ничего, а календарные каникулы вам положены.

– Ур-ра, каникулы! – гаркнул попугай, переступая лапками на качающемся кольце.

– Ты, Аргуша, тоже можешь отдыхать, – милостиво разрешил дед и подмигнул детям. – А чтобы вы, ребятки, не болтались по ковчегу, вам будет открыта песочница.

«Песочницей» дед называл детскую игровую комнату. Ролевые креаигры там были простенькие, с неглубоким погружением в виртуал, но и к ним детей допускали только с семи лет, чтобы не навредить становлению их сущести.

Первое, что выбрали Марик с Ритой, – приключения на необитаемом острове. По условиям игры начинать её нужно было нагишом – словно бы их после кораблекрушения выбросило на берег без ничего.

– Ты почему так смотришь? – застеснялась девочка.

– У тебя и вправду письки нет, – не подумав, ляпнул Марчик.

– Вот дурак! – Рита прикрылась рукой.

Первым делом следовало найти одежду. Рита сплела из травы что-то вроде передничка, а Марк обвязался пальмовыми листьями.

– Завтра я на охоте шкуры добуду, – пообещал семилетний Робинзон.

– А я пока название для острова придумаю, надо же его как-то назвать, – предложила Пятница.

– Я уже придумал. В мультфильмах рыцари называют новые земли именами своих принцесс, поэтому пусть будет остров Риты.

– Ну… так уж и быть, – согласилась девочка. – Только лучше остров Марго. А можно и короче – остров Мэг, как в мультфильме.

Две недели они играли запоем: носились по острову как угорелые, охотились на зверей, обследовали лагуны, строили жилище. Потом интерес поугас.

– Игра в поддавки у нас, – сидя вечером у костра, пожаловался Робинзон своей Пятнице. – Помнишь, как мы хижину из листьев строили?

– Конечно! Всё рассыпалось.

– Потому что ни топора, ни ножа не было. А тут раз – и разбитый корабль на берегу нашёлся, с инструментом. Подсунули нам.

– Малышковская игра, – согласилась Рита и потянулась к котелку, чтобы деревянной ложкой, выструганной Марчиком, помешать варево.

– И вообще… Заметила, какие стенки между пузырями толстые?

– Какими пузырями?

– Ну, я их так называю. Комната же небольшая, поэтому мы находимся в пузыре. Внутри него скреачены все вещи, а то, что за его стенками, – это нарисованное. Переходим через стенку – и всё, что было в старом пузыре, становится нарисованным, а то что было нарисовано впереди, креатится в новом пузыре.

– Это я знаю. Только мы не в пузыре, а внутри кубика с разрисованными стенками.

– Пусть кубики. Так вот, когда мы проходим сквозь стенку из одного кубика в другой, то это заметно. А должно быть не заметно, – Марик для значительности сделал паузу и закончил словечком деда. – Криворукие виртуал делали. Думали, малышня не заметит.

– Да уж, – поддакнула Рита и опасливо поинтересовалась. – А ты что видишь, когда сквозь эту стенку проходишь?

– Чувствую холодок такой. И в воздухе дымка, будто воздух от холода запотел.

– Так видишь или чувствуешь?

– А ты только видишь?

– Врушки это! – не выдержала Рита. – Сказки перед сном. Кузя, домой!

Рита подняла руку, и на пару секунд наступила тьма, после чего дети оказались в зале с голыми стенами. Зала была круглая, диаметром примерно в триста метров.

– А я думал, ты тоже видишь, – с сожалением сказал Марик.

– Никто этого не видит, а ты сочиняешь, чтобы похвастаться. Давай признавайся!

– Ладно, – Марик встал с пола и подал руку Рите, – завтра я тебе покажу одну вещь.

Утром, вернувшись в игровую, дети отправились в поход – на гористую оконечность острова. Там они поднялись на мысок, который с трёх сторон обрывался вниз, в зелёную гладь океана. Шум набегавших волн едва доносился снизу.

– Марчик, стой! – испугалась Рита. А Марк продолжал идти к обрыву.

– Стой!!

Марк шагнул в пропасть и… продолжал идти, но уже навстречу Рите.

– Здесь сломанная стенка пузыря, – сообщил он. – Я же говорю, криворукие виртуал делали. За этой стенкой ничего не креатится, она только назад отбрасывает. На самом деле все стенки нас отбрасывают, разворачивают назад, чтобы вернуть в пройденное пространство, в котором уже скреачены новые предметы. Мы этого просто не замечаем. А тут ничего не креатится.

Рита долго отказывалась шагнуть в «сломанную стенку», Марик её уговаривал, бросал камни в невидимую оболочку, показывая, как они отскакивают. Наконец Рита шагнула туда и не заметила, в какой миг её развернуло назад – она шла, но уже в противоположном направлении.

– Этот тупик я на второй день нашёл, когда птичьи яйца собирал. Помнишь, у меня ещё лука не было и я не мог охотиться, – поделился Марик. Рита обиделась:

– А я тебе все секреты рассказываю…

– Извини. Я подумал, тебе станет не интересно на острове, если это покажу. А мы так здорово играли!

– Никогда передо мной не извиняйся.

– Почему?

– Потому.

После похода на мысок интерес к игре и вправду пропал. По сценарию Робинзон с Пятницей должны были построить лодку, доплыть до соседнего острова, возглавить племя папуасов, сразиться с пиратами, захватив корабль с пленёнными моряками-путешественниками, затем отправиться к Острову Сокровищ. Но строить лодку уже не хотелось. Дети перетащили часть нажитого добра на мыс и провели там весь следующий день. Сидели, свесив ноги в пропасть, смотрели в океанскую даль и о чём-то говорили. О чём – на следующий день Марик не смог вспомнить. Просто так говорили. Или играли в пристенок, бросая камешки в тупик креареальности.

– Марик, ты мухлюешь. Как у тебя это получается? – раздосадовалась девочка, когда биток соперника, отскочив от невидимой стенки, в очередной раз стукнулся о её камешек на земле.

– Мухлю-юешь… нахваталась всяких слов у деда. Я выигрываю, потому что вижу, куда бросать.

– Что ты видишь?

– Стенку вижу! А ты её не видишь.

– Опять врёшь, – вздохнула девочка. Верить в чудесные способности Марка не хотелось. В русой головке взрослеющей девочки мысль была ясная как Божий день: рассущник никогда не сможет полюбить – так владыка Игнатий сказал, а рассущесть Марчика происходит из-за всех этих странностей. Лучше бы их не было.

* * *

Летние каникулы пролетели быстро. Ещё быстрее миновала первая учебная четверть, и дети снова целыми днями пропадали в «песочнице» – путешествовали, сражались, разгадывали головоломки в лабиринтах брошенных инопланетных городов. Выбор в игротеке был огромный, и порой встречались странные ролевики. Три дня подряд Марик с Ритой выслеживали «одичавшего астронавта» в недрах космолёта, перевозившего переселенцев на какую-то планету земного типа. В результате катастрофы вся команда, кроме него, погибла, из строя вышел пищевой блок, и астронавт питался живыми переселенцами, спавшими в анабиозных ячейках. Было омерзительно – это опустившееся двуногое лишало жизни других людей ради продления своего крысиного существования. Неужели такое возможно?

Однажды Марика пронзило незнакомое чувство щемящей, всепоглощающей тоски. Они гонялись друг за дружкой в облаках на авиетках с водородными двигателями. Спереди у авиеток имелись раструбы, засасывающие водяные капли, так что за собой в облачном тумане они оставляли тоннели чистого воздуха. Марик завис недвижимо в лабиринте этих воздушных коридоров: в какую сторону полетела Ритка? Тоннели прямо на глазах затягивались туманом, и Марик вдруг понял, что потерял подругу. Потерял навсегда. Её больше не будет. Стало холодно и пусто внутри, и это было непереносимо.

Иногда, впрочем, Марк сам искал одиночества, возвращаясь к своим «машинкам».

– И что интересного ты в них нашёл? – спрашивала Рита, стараясь не обидеть ровесника. К тому времени они уже закончили четыре класса, обоим было по одиннадцать лет.

– Машинки сами едут. В них нет электронного управления – просто завёл пружину, и едут. Удивительно, да? Эти машины настоящие, чистая механика. А потом их начали портить, соединив с электроникой и мозгом человека. И всё закончилось тем, что появились даблы.

– Даблы? Из машинок?

– А вот покажу их прародителя… Кузя, подай сюда мою вчерашнюю машинку.

В воздухе появилась голограмма монструозного харвестера на гусеницах с механической клешнёй на крыше.

– Вот это и есть прародитель даблов. Вчера я на нём полдня лес заготавливал в джунглях Бразилии, валяясь в шезлонге в курортном местечке Европы. Дистанционное управление, ремонт машины тоже дистанционный, с помощью роботов. Так всё и начиналось – с удалённого вождения машинами в тропиках и в заполярье. Затем дистанционными сделали заводы, так что инженеры и рабочие трудились там, не выходя из своих квартир. А потом и в гости друг к другу стали ходить, сидя дома. Кузя…

Лесозаготовительный комбайн исчез, и на его месте появилась фигура женщины в вечернем платье, с вылупленными стеклянными глазами-объективами.

– Какая смешная кукла… ой! – Рита отшатнулась, когда пластмассовая женщина повернулась к ней и механически протянула руку. – Нет, не смешная, тут со страху окочуришься, если такую в тёмном чулане встретишь.

– Они и стояли в чуланах, первые гэсты, дожидаясь, когда ими станет управлять какой-нибудь дистанционный посетитель дома. По мне, так лучше бы использовали обычных роботов на колёсиках и с манипуляторами. Ведь функционал у таких гэстов был простенький: передвигаться, осматриваться, брать предметы, транслировать речь и слушать. Но люди хотели человекоподобия. Представь такую вечеринку: стоят куклы, сделанные из полимеров, и глазами-стекляшками на хозяина вращают. Жуть! Ну а потом появилось гэсты-плазмоиды – после того, как военные изобрели идеальных убийц с телом из холодной плазмы. Плазмоиды могли проникать всюду, куда дотягивается электромагнитное излучение. И что получилось? Уже тогда люди стали изолироваться, экранируя свои дома от излучений и превращая их в крепости, наподобие наших ковчегов. Лишний раз человек уже не выходил на улицу, использовал гэстинг для всех случаев жизни. Ну а потом, после войны глобов и стоперов, с помощью эос-компьютера научились креатить полноценные биооболочки, то есть наши даблы. Такая история. Но в начале всей цепочки превращений стоял вот этот трактор.

– Ты как лекцию читаешь! – улыбнулась Рита, глядя на взъерошенного Марика.

– Просто всерьёз этим занялся, – пояснил он, – в академии буду изучать историю технологий.

– Подожди, а как же физика? – девочка-подросток постаралась скрыть вспыхнувшую на лице радость. – История – это гуманитарный предмет! Значит ты пойдёшь к креоникам, как и я?

– Ну, куда ж ты без меня, – смущённо ответил Марик. – Отцу я сказал, что сначала историю науки изучу, а потом уж…

Разговор с отцом произошёл неделю назад. Говорили о поступлении в академию. По окончании начальных классов подростку требовалось определиться с будущей специализацией – чем он займётся в ближайшие тридцать-сорок лет. Выбор был небольшой. Рассеянные по космосу люди могли бы вообще ничем не заниматься, благо роботизированные ковчеги кормили плоть насельников и поддерживали их вечную жизнь. Собственно, большинство ничего и не делало, ища развлечений и новых ощущений, креатя себе экзотические даблы с нечеловеческими органами чувств. Некоторые мумми так далеко ушли в гедонистических изысках, что уже ничто их не связывало с людьми, в сознании своём они превратились в монстров. Остальная же, малая и активная, часть человечества попыталась найти себе такие дела, которые бы придали смысл вечному существованию. Рисуя перед сыном перспективы, Сергей Старков разложил всех «активистов» по полочкам, и оказалось, что их всего-то четыре вида.

БИОЛОГИ-ЗАРОЖДЕНЦЫ – они смирились с завершением прогресса и в целом с концом человеческой истории, наступившим после открытия эоса. Зарожденцы считают себя реалистами и разумными оптимистами. Человечеству следует честно признать своё фиаско, но, уходя, оно должно оставить после себя в пустой вселенной другую разумную жизнь, которая бы помнила о людях и была им благодарна. Поэтому зарожденцы выводят генетически новую породу существ, с заложенным в них коротким периодом эволюции.

ФИЗИКИ-ПИОНЕРЫ – не смирившись с концом истории, они решили преодолеть саму причину остановки прогресса и ищут возможность в буквальном смысле обойти тупик, в который упёрлось человечество, погрузившись в эос. С помощью зондов-выпрямителей пионеры надеются сделать в оболочке макрокосма проход, через который человечество могло бы непосредственно, в физическом теле проникнуть в эос и подчинить его своему бытию. Это бы продолжило прогресс и дало перспективу для открытия новых пространств и сущностей «за эосом».

ХУДОЖНИКИ-КРЕОНИКИ – признают завершение технического прогресса, но не истории человечества. Эос открывает человеку неограниченные возможности для художественного творчества – вплоть до сотворения в эосе новых совершенных вселенных, что возводит homo creans на самую вершину эволюции. В творчестве нет предела для совершенства, оно бесконечно, и это согласуется с новым качеством жизни человека – её вечностью.

ИСТОРИКИ-ВНЕВРЕМЕННИКИ, они же РЕКОНСТРУКТОРЫ – не считают историю человечества завершённой или не завершённой, поскольку, на их взгляд, история циклична, всё в ней повторяется. Поэтому прошлое может переживаться как настоящее, если реконструировать историческую действительность и поселиться в ней. Создание виртуальных матриц человеческой истории началось стоперами ещё до войны с глобами – в своих отдалённых поселениях они реконструировали исторические периоды так называемого «застоя», которые, по мнению стоперов, как нельзя лучше отвечают духу вневременности истории. После войны продолжателями стоперов стали вневременники, задавшиеся целью реконструировать в эосе утраченную Землю во всех её исторических периодах. Сохранившаяся в электронных носителях информация (письменная и визуальная, банки данных интернет-сетей) позволила воссоздать в эосе целые континенты, ландшафты, города с сёлами и населить их ботами известных исторических личностей, от чьих поступков зависел ход истории, а также простенькими ботами для массовки, представлявшими, собственно, само население. Впоследствии эти боты сами усложнялись и развивались в заданном потоке событий, который со временем приобретал самодостаточность и субъектность. По замыслу вневременников, если охватить реконструкцией всю историю человечества и закольцевать её на саму себя, то можно получить чистое историческое бытие, в котором можно жить вечно, проникаясь бездонным бытийным смыслом.

Между собой четыре сообщества «активистов» никак не конкурировали, иногда находя почву для сотрудничества. Например, художники-креоники могли удовлетворить свои творческие амбиции, участвуя вместе с историками-вневременниками в их реконструкциях земных ландшафтов и городов. А вневременники пользовались академиями креоников, открывая на их базе свои факультеты.

Православная Церковь относилась к этим сообществам нейтрально, больше симпатизируя, как ни странно, научникам – пионерам и зарожденцам. Даже на богопротивный, казалось бы, замысел биологов сотворить новое существо взамен человека смотрели сквозь пальцы. Мама Марчика в лицах пересказывала диалог с одним батюшкой, который резюмировал: «Ну что же, милочка, Сам Господь заповедовал нам печься о братьях наших меньших. Ибо блажен праведник, иже и скоты милует». Тот факт, что «скоты» находятся ещё в пробирках, батюшка снисходительно оставил за скобками. Отец Марчика также не раз говорил и со священниками, и с самим владыкой Игнатием о науке, о поиске прохода в эос, и видел с их стороны искренний интерес. Да, сказано благочестивым проповедником Екклесиастом: «Кто умножает познания, умножает скорбь». Но жажда знаний – это же человеческое, настоящее. И желание оставить в космосе после себя живые существа – также истинно человеческое проявление. Учёные прямодушны и честны, и это Церкви импонирует. А вот вневременники с креониками, как объяснил Марчику отец-физик, это что-то мутное. Официально креоники вроде как во всём сообразуются с учением Церкви и любят цитировать из 150-го псалма: «Хвалите Бога во гласе трубнем, хвалите Его во псалтири и гуслех, хвалите Его в тимпане и хоре, хвалите Его во струнах и органе… Всякое дыхание да хвалит Господа». Мол, чем же художники-креоники занимаются, создавая всё более совершенные произведения искусства, как не тем же самым – прославлением Господа? И разве не для этого предназначена вечность, каковая, например, дарована ангелам херувимам, непрестанно и вечно поющим осанну пред лицем Божиим? На такое вопрошание креоников о смысле вечной жизни Церковь мягко отвечала, что люди – не ангелы, и предостерегала об искушении впасть в ересь духозаветников-эосфоритов, призывающих к «исходу в дух».

Поначалу Марк по совету отца для продолжения учёбы подал заявление в академию физических наук, но когда узнал, что Рита идёт к креоникам изучать живопись, стал искать способ, чтобы не разлучаться. Вот поэтому, когда у креоников обнаружилась кафедра истории науки, выбрал её – почему бы не начать с истории, прежде чем уйти в естествоиспытательство?

* * *

После того, как вопрос с выбором академии был решён, в комнате Марка появилось гэст-кресло, какие он видел в будуаре у мамы и в папином кабинете. С виду это была обычная мебель, отличавшаяся лишь повышенной комфортностью, – подушка из силового поля позволяла полулежать в нём сутками.

– Кузя, давай испытаем, – предложил подросток.

– Твой отец хотел проинструктировать тебя вечером.

– До вечера ждать долго. Ты разве не можешь мне объяснить, что и как?

– Объяснять тут нечего. Садишься и всё.

Марик опустился в невесомость силового поля и тут же почувствовал, как запястья охватили браслеты внутривенного питания, а промежность обволокло щекотное дренажное поле.

– Куда ты хочешь отправиться? – раздался голос кибера.

– А это… просвечивать лучами меня что ли не будут? Ну, считывать матрицу тела?

– Считывание уже произведено, информацию я передал внешнему киберу, и в эос-компьютере уже готова матрица.

Подросток представил, что где-то там, за пределами вселенной, его, Марка, тело плавает в загадочном эосе, готовое просочиться через квантовые дырочки в любой уголок космоса. Стало жутковато.

– Давай навестим Ритку, – решился мальчик.

– Правильный выбор, – одобрил кибер. – Для тебя гэстинг-приём открыт только в доме Выгорецких и больше нигде.

– Так действуй, – досадливо отозвался Марик. Было стыдно перед Кузей: вот ведь, заранее не подумал об открытых каналах. Гэстинг возможен лишь там, где хозяева тебя знают, доверяют и дают допуск для креатинга в своём доме. Значит, Ритке тоже поставили гэст-кресло, и она уже позаботилась о допуске для него?

Марик пошатнулся и едва не упал – тело его стояло на двух ногах в знакомом холле, рядом с цветочной тумбой. «А в тумбе-то у них креатор для гостей, – догадался мальчик. – Значит, это я из неё вылез?» Всё вокруг было странным и… не настоящим. Лицо обдало холодом, заледенели и кончики пальцев, словно он застрял в «стенке» при переходи из одной виртуальной локации в другую. «Наверное, это обратный эффект. Если для меня настоящего даблы не настоящие, то, когда я дабл, настоящее должно быть не настоящим, а даблы настоящими…» Мысли путались, и пришлось волевым усилием их задавить.

– Кузя, доложи о визите.

– В доме никого нет. А Маргарита в саду.

Выйдя на улицу, Марик обошёл дом и на заднем дворе среди яблонь увидел фигурку подруги. Рита стояла вытянувшись вверх, подняв руки с опрыскивателем к кроне дерева. Лёгкое платьице просвечивалось на солнце, открывая взору восхитительный абрис тугих стройных бёдер, плавный изгиб спины и твёрдых грудок. Ритка уже не та мальчиковая девочка, с которой игрались в песочнице, – Марик это давно заметил и не раз переживал горячее влечение к ней. Но сейчас он только любовался, словно девушка неживая статуя.

– Марик, привет! – замахала рукой подруга детства. – Иди сюда!

– Чем занимаешься? – ни о чём спросил, подойдя к ней.

– Гоняю букарок инсектицидами. Ты бы сказал своей маме, чтобы она убрала этих жучков. Зачем нам вредители в дендрарии?

– Ну ты скажешь! – улыбнулся Марик. – У мамы каждая букашка сосчитана. А ты не мучайся, скажи Кузе, он робота-садовника пригонит.

– Да уж, робиков здесь не хватало, – фыркнула Ритка. – Сад на то и сад, чтобы самому садить и ухаживать. Всё должно быть по-настоящему.

«Так и короеды тоже настоящие», – хотел возразить Марик, но, давно уж примирившись с женской логикой, спорить не стал. Помолчав, произнёс:

– А ты ничего во мне не замечаешь?

– Постригся что ли? – оглядев с ног до головы, наконец предположила Рита.

– Я дабл.

– Вот те раз! – огорчилась подруга. – А я хотела сюрпризик вечером устроить, заявиться к тебе в дабле. Опередил.

Марик смотрел на Ритку и не мог понять её огорчения. Это же такой пустяк по сравнению… с чем? С его тоскливым одиночеством? Наверное, пора уже принять как данность: холод ледяной грани между иллюзией и реальностью – это его холод. Это не разделит с ним даже самая близкая душа.