Читать книгу Сущник - Михаил Сизов - Страница 3

Академия

Учебное заведение, как правило, выбиралось среди родноязычных. Знание интерлингвы считалось обязательным, но только для общения в сообществах, а обучаться должно на родном наречии. Психологи утверждали, что употребление чужого языка не полезно для существимости, поскольку речь напрямую воздействует на сознание человека. Переходя с одного языка на другой, личность мыслит то одним образом, то другим, и его цельное самосознание подвергается риску рассуществления. Впрочем, основатель академии креоники Орест Евгеньевич Пышных не был таким уж ортодоксом в этом вопросе, о чём свидетельствовали три огромных слова на входной арке, явно нерусских, хотя и написанных кириллицей: КРУО КРИО КРЕО.

Этот девиз был виден издалека, с середины площади, где находился гэсткреатор и из которого одновременно вылепились даблы Марика и Риты. Чтобы попасть в саму академию, требовалось пройти по площади, подняться по длинной каменной лестнице с высокими парапетами, на которых в бронзовых подставках средь бела дня горели факелы, затем меж высоких дорических колонн вступить в мраморный холл. Академик Пышных, видно, желал ещё «при дверех» внушить посетителям почтение к своему храму науки. Как понял Марик со слов отца, все академики чудаковатые, со своими какими-то идеями, которые требовалось непременно всем доказать, что извинительно – ведь иначе они бы не стали тратить своё время на безвозмездное преподавательство. В древние времена за работу платили деньги, а ныне единственное воздаяние – удовлетворение амбиций и обретение осмысленности собственного существования. «Так что слушай и не спорь, – назидал Марика отец, – своим вниманием ты оплачиваешь труд лектора. А если уж очень захочется возразить, то никогда не загоняй преподавателя в угол».

В холле Марик с Ритой увидели указатель: «Второй этаж, северная аудитория. 9.30 – вступительная лекция для 1-го курса, академик Пышных». Аудитория была стилизована под старинный лекторий в форме амфитеатра с деревянными лавками и спускающейся вниз, к кафедре, скрипучей лестницей. На лавках в молчании сидели юноши и девушки. Найдя свободное место, Марик усадил подругу, устроился сам и с любопытством огляделся – сверстников, кроме Риты, он видел редко, только на Пасху, а тут были ещё и чужаки, мумми.

Откуда-то из-под земли появился лектор и своим массивным, рыхлым телом едва втиснулся за кафедру. Марик шепнул Рите: «Интересно, он спецом такой дабл под фамилию свою скреатил?» Прочистив горло, академик Пышных заговорил:

– Приветствую вас, дети мои, в стенах этой почтенной аудитории. Я буду краток. После моего напутствия вы разойдётесь по разным факультетам, и пять лет каждый будет идти своей дорогой. Но двигаться вы будете в одну сторону, и ждать вас будет одна награда – высокое чистое творчество. Да, творчество! Это единственное, что вносит смысл в существование нашей молчащей бездушной вселенной. И к обретению этого смысла человечество восходило в течении всей своей истории, которая насчитывает тысячелетия.

Ведь что есть наша история? Её можно выразить всего тремя словами: круо, крио, крео. В них заключено и восхождение наше, и перерождение. Kruo – это на древнегреческом языке существительное «рогатый скот» и глагол «биться, бодаться». Таковыми были люди от первобытных времён вплоть до завершения войны глобов и стоперов. Человечество непрестанно убивало себя в войнах, оно было безумно, у психиатров имелся даже термин «круомания» – то есть маниакальное стремление вредить себе, биясь головой о стену. Затем с первыми криогенными камерами наступил период kryo – «холод, лёд», в котором мы с вами и пребываем. Человечество теперь пытается себя сохранить, избегая не только войн, но вообще каких-либо рисков для жизни. Человек быкоголовый ушёл в прошлое, но чего мы добились? Заморозки развития. И выход только один – в creo, что означает «творить». Человек креонический – вот венец, которому…

Краткого напутствие не получилось, академик, похоже, упивался ролью мудрого патриарха, пестующего неразумную молодь. Наконец всех развели по факультетским корпусам. До начала первого занятия ещё оставалось время, и в общем коридоре толпились студенты-историки, знакомились друг с другом. К Марку подошёл совершенно лысый парень с татуировкой на кончиках ушей, так что казалось, будто уши его венчаются кисточками.

– Меня Эдом зовут, – назвал он себя. – Как тебе речуга толстопузого дедули?

– Да… про быкоголовых он, конечно, знатно завернул, – Марик постарался подстроиться под иронический тон парня.

– А ты из этих, рогатых? – уважительно спросил Эд. – Мощный клан. А я из рысей. Мы новички в Магистрали, наш сектор недавно появился, поэтому детализации маловато, вот и пришёл изучать мифологию. Значит, будем вместе?

– Я вообще-то на отделении истории технологий, – уточнил Марк.

– Не понял… так ты не оборотень?

– Ты имеешь в виду, превращаюсь ли я в животных? Нам вера запрещает иноморфизм, ну, отходить от человеческого облика.

Эдик ошарашено смотрел на сокурсника:

– Ты это, живород что ли? Тьфу! Ну, попа-ал…

Лысый парень резко повернулся и пошёл прочь, как от прокажённого. Прозвенел колокол, и все заспешили в свои аудитории.

Первая лекция Марику понравилась. Читал её старичок, чем-то похожий на Григория Степановича. Такой же патриотический. Если дед, рассказывая о космонавтике, начинал всегда с русского Гагарина, то этот затеял рассказ с русского Маера, открывшего эос. Видимо, решил с ходу увлечь слушателей приключенческой историей.

– В конце двадцатого века в одном из русских секретных институтов работал молодой математик-программист Герман Маер. Для военных он придумывал абсолютный шифр, который бы ни один суперкомпьютер не смог взломать. Разное программист перепробовал, и всё упиралось в одну проблему. У каждого пакета передаваемой кодированной информации должен иметься свой ключ для зашифровки и расшифровки. Таких ключей, состоящих из случайных чисел, требуется очень много. А где их взять, абсолютно случайные-то?

Старичок-профессор весело оглядел аудиторию и заговорщиски приложил палец к губам:

– Тш-ш… только никому не говорите, это величайший секрет. Сообщаю вам: наш мир детерминирован, в нём случайностей нет вообще. Повторяю: нет во-о-обще! В замкнутой системе, каковой является наша вселенная, все события заранее прописаны в некоей вероятностной матрице. Это как в биллиарде: один шар ударяется о другой, он катится и задевает третий, тот касается других шаров – и все эти передвижения можно смоделировать от начала и до конца, в них нет и не может быть неопределённости. Как говорил великий астроном и математик Пьер Лаплас: «Дайте мне начальные условия, и я рассчитаю весь мир». Это осознал и наш Маер. Но не сразу. Бросив математический инструментарий, он попытался построить абсолютный генератор случайных чисел на изменчивости внешней среды. Использовал при этом «шум» полупроводников и случайные перепады напряжения в электрической сети. Такой генератор действовал и мог использоваться в криптографии. Но Маер видел, что внешняя среда всё же детерминирована, возмущения в ней происходят в результате причин, которые подчинённы закономерностям. На этот счёт Маер сильно переживал, о чём и писал своему другу, с которым прежде учился. Зачитаю вам любопытный отрывок:

«Гриха, это, наверное, болезнь. Как заведённый думаю о ГАСЧ. Близок локоток, да не укусишь… А нынче затестил я ту игрушку, с ползающими по полю танчиками, которую ребята написали на Паскале. Графика ни к чёрту, но изюминка в том, что танчики интеллектуально выбирают цель для стрельбы. Хотя, конечно, все ходы там просчитываются, как в домино. А что будет, если я подключу туда ГАСЧ? Танчики получат свободу воли. Это элементарно: воля + свобода. Воля – это программный код, в который заложена цель застрелить противника. Свобода – абсолютная непредсказуемость, то есть ГАСЧ. Подобно богу, я смогу в бездушную программу вложить дух, и она начнёт жить самостоятельной жизнью. Охренеть, да? Вот поэтому ничего и не получается у меня с генератором абсолютной случайности, тут конкуренция, понимаешь ли, спорт высоких достижений. И на кого ты поставишь – на меня или на боженьку?»

Как видите, программист был в таком отчаянии, что даже впал в религиозность. Дальнейшая история весьма мифологизирована. Будто бы Маер попытался построить генератор на основе квантовой неопределённости, мол, это единственное в нашей вселенной, что может генерировать ряд абсолютно случайных значений. Маер не был физиком-ядерщиком и соответствующего оборудования в его институте не имелось. Но из литературы он знал, что квантовые эффекты наблюдаются не только в микромире, у элементарных частиц, но и на макроуровне, в космосе. В ту пору как раз зарождалась гравитационно-волновая астрономия, изучавшая колебания пространства-времени, и учёные писали в научных журналах о том, что в их измерения вмешивается эффект неопределённости – тот самый, что проявлялся и на квантовом уровне.

Седенький профессор прижал ручки к груди и картинно понурил голову:

– А дальше, извините, я буду рассказывать вам сказки. Потому что никто точно не знает, откуда Маер получил квантовый шум. Итак, сказка первая. Наш программист собрал радиометр и повторил наблюдения российской Пулковской обсерватории, где в 1955 году обнаружили реликтовое излучение. Как считают физики, оно появилось в момент зарождения нашей вселенной, в результате большого взрыва, и всё время распространятся по космосу – как от первого удара биллиардным шаром. Излучение это было измерено тогда на длине волны в 32 сантиметра и записано как шумовое СВЧ излучение. И вот будто бы Маер из этого шума и выделил квантовый шум. Теперь сказка вторая. У Маера имелся радиоприёмник «Телефункен», и то ли из-за особенностей этого приёмника, то ли случайно программист услышал и записал на магнитную плёнку искомый «шум», уловленный в радиоэфире во время геомагнитной бури, вызванной вспышкой на Солнце. Как бы там ни было, запись у него появилась, и «шум» оказался необычным – при каждой попытке оцифровать аналоговое его содержание получались разные результаты. Также не поддавался он копированию и размножению, то есть не дублировался. Перезапись на другой носитель стирала шум напрочь, оставляя на магнитной ленте лишь «чистые» звуки шороха и треска радиоэфира.

Всё это произошло перед самым распадом Советского Союза, частью которого была Россия, и своим открытием Маер никак не воспользовался. По одним сведениям, он подвергся алкогольной зависимости и умер. По другим – эмигрировал в другую страну и там затерялся. Предполагают, что его убили сотрудники государственной безопасности. Есть даже слух, что его живым забрали на небо, – в это верят эосфориты, представители религиозного течения духозаветников. Между тем спустя много лет после исчезновения Маера кассета с записью квантового шума обнаружилась в Израиле, и вот при каких обстоятельствах.

В первой половине ХХI века остро встала проблема плотности упаковки информации в компьютерах. Уже были созданы транзисторы размером менее трёх нанометров. Для сравнения, размер атома колеблется от 0,1 до 0,4 нанометра, – и было понятно, что дальнейшая миниатюризация транзисторов заходит в тупик. Поэтому пошли по пути создания квантовых компьютеров с использованием феномена квантовой запутанности.

Профессор налил воды из гранёного графина в такой же ретро-стакан и выпил. Вытерев губы батистовым платочком, продолжил:

– А теперь внимание, подходим к тому, как мы смогли проникнуть в эос и какую роль при этом сыграл квантовый шум Маера. Итак, чтобы построить более совершенный компьютер, следовало овладеть квантовым миром, использовав его замечательную особенность – «запутанное» состояние. Суть её в том, что если часть системы имеет какую-то информацию, то эту информацию автоматически имеет и вся система целиком. Для компьютера это очень хорошо, поскольку в сцепленном состоянии одна ячейка может хранить уже не два значения 0 и 1, а сразу несколько. Но ничего хорошего не бывает без плохого. Если попробовать считать информацию из квантовых ячеек, находящихся в «запутанном» состоянии, то это будет вмешательством в квантовую систему, и информация там сразу поменяется. То есть копировать информацию оттуда затруднительно. Были и другие сложности, проистекающие из размытости самого кванта – он ведь как обмылок в руке, постоянно выскальзывает, поскольку его скорость и положение в пространстве одновременно не фиксируются, тут можно измерить только одну сторону, а не всё целиком.

И вот, чтобы обуздать эту квантовую расплывчатость, вспомнили о принципе гетеродина. Слово «гетеродин» с греческого переводится как «иная сила». Как были устроены древние радиоприёмники? Через антенну в него поступал принимаемый сигнал, обычно смешанный с посторонними шумами. Чтобы сигнал очистить и усилить, внутри приёмника включался маломощный генератор – гетеродин, и он генерировал схожий сигнал, с такой же частотой и длиной волны. Два колебания накладывались друг на друга, появлялась разностная частота, и вот с помощью её принимаемый сигнал выделялся и фиксировался.

Как говорится, «всё изобретено до нас». И что забавно – принцип гетеродина ведь уже использовался для обуздания квантовой неопределённости! Было это в ХХ веке. Тогда бурно развивались лазерные технологии, и возникла проблема: учёные не могли измерить две компоненты лазерного излучения – электрическую и магнитную. Квантовая неопределённость не допускала одновременного их считывания – в момент измерения одного менялись характеристики другого, и наоборот. И принцип гетеродина выручил: учёные взяли да сложили излучение лазера с опорным излучением из независимого источника, в итоге появилась возможность сделать приближённое совместное измерение сразу двух компонент, обойдя квантовый закон неопределённости.

Так что дело оставалось за малым – найти такую «иную силу», чтобы она, наложившись на неопределённость квантового компьютера, вывела его из квантового состояния в классическое. Но где найти такую «силу»? Ведь она должна быть двойником квантового состояния. Понимаете? В случае с гетеродином это была такая же частота и длина волны, как у принимаемого сигнала, а тут требовалось повторить неопределённость квантового состояния. И вдруг учёные получили нежданный подарок – запись креашума Маера.

Это почти детективная история. Из недр израильских спецслужб всплыла магнитофонная кассета, на которой карандашом по-русски было написано: «ЭОС». К кассете прилагались обрывочные записки программиста Германа Маера, из которых стало понятно, что означают эти три буквы – «экзогенная область случайностей». Так Маер назвал неведомый источник, откуда получил квантовый шум. Экзогенность – это «внешнее происхождение», если буквально переводить с греческого.

Кассету передали профессору Гринбергу, который руководил закрытой программой «Quantum thimble». С помощью нанороботов его команда давно уже построила компьютер на субатомном уровне, только запустить его не удавалось – изобретённый Гринбергом способ считывания квантовой информации на практике оказался негодными. Что было дальше, вы можете догадаться. Наложение квантового шума Маера произвело фурор – субатомный компьютер «Thimble-2» заработал.

Учёный на этом не остановился – стал усложнять свой квантовый «напёрсток», вводя в него всё новые программы. В итоге он получил на квантовом уровне саморазвивающуюся кибернетическую структуру. Робот-самосборщик строил сам себя подобно тому, как в живой клетке рибосомная РНК выстраивает белок, соединяя по определённой программе разные аминокислоты. Гринберг ещё больше усложнил задачу – для самостроительства компьютер-робот должен был сам искать материал, будь то частицы, состояния, электромагнитные поля или ещё что-то, способное принимать и переносить информацию. В один прекрасный день во время тестирования «Thimble-2» смог записать в свои ячейки информацию объёмом в несколько эксабайтов, что равняется 2⁶⁰ байтам. Это был успех! Затем компьютер стал заглатывать зеттабайты, что начало уже пугать, а потом в него, как в прорву, ухнули йоттабайты цифровой информации, накопленные человечеством за всё время своего существования. Приборы фиксировали, что физически размер компьютера не увеличился. Напротив, «напёрсток» начал саморасборку, приводя себя в логически рациональную, как и было предписано программой, конфигурацию. Прямо на глазах он уменьшился в простенький порт ввода-вывода информации – и при этом работал!

Гринберг долго не мог поверить в очевидное: экспериментальный робот-компьютер нашёл и задействовал некие носители информации, которые по размеру меньше, чем неделимые кванты. Эти носители невозможно было зафиксировать приборами, да и вообще их не было в нашей вселенной! Они пребывали где-то ниже уровня квантов, за пределами нашего мира.

Исследовательский проект «Quantum thimble» пришлось рассекретить, к нему подключились все светила науки. Субквантовому роботу была поставлена задача описать ту среду, в которой он находится, и некоторые её показатели оказались идентичны квантовому шуму Маера. Поэтому её назвали эосом.

Затем, как вы знаете, наноробота, точнее, ту его структуру, которую он прорастил в эосе, стали использовать в качестве сверхкомпьютера. Эос безграничен, и возможности эос-компьютера также оказались безграничны. С его помощью человечество решило многие технологические задачи, на которые прежде и не замахивалось. Появился термин «креатить». По заданной программе, которую эос-компьютер сам же и детализировал, в мгновении ока он мог запустить на субатомном уровне самосборку, создавая из квантов любые макрообъекты, от предметов быта до копии человеческого тела. Здесь, правда, столкнулись с ограничением размерности – объекты крупнее астероида креатить не удавалось. Вроде бы это объяснили неким энтропийным неравенством, которое всё ограничивает в нашем макрокосме, но вдаваться в подробности я не буду, мы всё же историки, а не физики. Нам важен факт, что человечество получило в своё распоряжение компьютер с неограниченными возможностями, который не только решает математические задачи, находясь в эосе, но может и в нашем мире собирать из квантовых частиц различные тела. Ведь изначально он и был строителем, в него была вложена программа самосборки.

В заключение вводной части что ещё хочу сказать. Каким образом кусочек эоса протёк в наш мир и как Маер смог его записать – этого мы не знаем. Также мы не знаем, что такое эос вообще. Между тем мы этим пользуемся.

Профессор снова воспользовался графином и, налив в стакан, картинно, со звоном закрыл его стеклянной затычкой. Затем проговорил, подражая кому-то из древних:

– Да-с, не знаем-с. Кульминация науки – непознаваемое. А с чего всё начиналось?

Наклонившись, старичок достал из-под кафедры деревянную дубину и гулко ударил по столешнице. Довольный оторопью слушателей, продолжил:

– Вот с этого и начиналось. С вещи брутально простой и понятной. И с этого мы примемся изучать историю технологий…

Кафедра исчезла, на её месте из пола вылезли густые кущи джунглей, пахнуло древесной прелью и ещё какой-то гнилью. Профессор в строгом костюмчике и с суковатой палкой в руке среди дикой буйной растительности напомнил Марику пассажира с потерпевшего катастрофу самолёта. В каком старом фильме он это видел? Не вспомнить названия. В голове всё перемешалось – столько информации поглощать зараз он не привык. Вот, значит, какая она, академия.

* * *

На перемене Марик бесцельно бродил по коридорам, затем вышел на улицу, вслед за толпой студентов. Мягко припекало искусственное солнышко. Насколько знал Марик, академия находилась внутри какого-то астероида, чьи координаты конечно же держались в секрете. Наверное, роботы выгрызли внутренность небесного тела, а входной тоннель завалили. В любом случае наружу отсюда не выйти, все входы-выходы охраняются местным кибером. Это замкнутое пространство не то чтобы давило на подростка, – полазивший по узким тоннелям своего ковчега, он легко подобное переносил, но всё равно было неуютно. На улице меж учебными корпусами группками и в одиночку бродили сверстники необычной наружности и в смешных нарядах. Издалека он увидал Риту. Она стояла с двумя девочками, о чём-то говорила и смеялась. Все они были даблами, но Марик вдруг почувствовал, что дабл Риты выделяется среди других. Плавные движения рук, жесты, свет её глаз, притягивающий даже на таком расстоянии, – всё было мило и дорого. На башенке административного здания гулко пробили куранты, студенты заспешили в аудитории, и Рита заметила друга. Взмахнув рукой, она звонко крикнула: «После занятий на лестнице!»

По расписанию следующим предметом следовала «Теория познания». Лектором оказался моложавый сухой мужчина с очками на носу – стиль «ретро» был в академии моден. Очкарик почему-то сразу не понравился Марику.

– Я буду читать вам гносеологию, – как-то небрежно, говоря в нос, представился профессор и начал с места в карьер. – О чём вам рассказывали передо мной? О компьютерах? Хорошо. Запоминайте цифры. В обозримой вселенной содержится не более 10⁹⁰ атомов. Вселенная в той форме, в которой мы её наблюдаем, существует 10¹⁸ секунд. Если все эти атомы превратить в ячейки памяти классического компьютера и запустить его от начала существования мироздания до нынешнего дня, то он успеет сделать не более 10¹²⁵ операций. Высчитывается это по времени одной операции, которая равна времени прохождения электрического сигнала по диаметру атома – 10^-17 секунд. Теперь прикинем, много это или мало – 10¹²⁵ вычислительных операций компьютера. Цифра непредставимо большая. Но этих операций не хватит, чтобы записать с достаточной точностью квантовомеханическую волновую функцию системы, состоящей всего из 1000 субатомных частиц. Я уж не говорю о сложных системах – в геологии, биологии, социальной жизни. То есть даже абсолютный компьютер, размером со всю вселенную, не в силах записать всё, что происходит в малой части вселенной. Он даже приступить к этому не успеет – ячейки памяти сразу забьются. Вопросы есть? Вопросов нет.

Лектор поправил очки на носу, сурово оглядел притихших студентов и продолжил:

– Значит ли это, что мы не можем постичь наш мир? Не являются ли наши знания иллюзией? В своих рассуждениях оттолкнёмся от следующей аксиомы: частное не может познать целое. Так ли это? Определённо так. Муха, ползающая по ноге слона, никогда не сможет увидеть слона целиком. Даже если она взлетит, слон не вместится в её обзор. Из этого делаем вывод: чтобы познать целое, познающий должен быть больше этого целого. Другими словами, чтобы познать универсум, мы, люди, должны быть больше универсума. Если пользоваться религиозными категориями, то мы должны быть богами. Являемся ли мы богами? Определённо да! И утверждение своё я докажу.

Профессор упёрся костлявыми кулаком в кафедру, наклонился вперёд, словно бодая невидимого врага, и выкинул вперёд другую руку:

– Вот вы, молодой человек в первом ряду. Какой у вас рост?

Полноватый коротышка с копной фиолетовых волос неуверенно встал и пролепетал: «Один метр и…»

– Один метр! Наверное, думаете: во мне всего один метр, а вселенная вон какая огромная. Но именно один метр и делает вас богом. Соотнесём ваш рост с расстоянием до квантового «дна» материи – это примерно 1 к 10^-35 метров. Аналогично и с «потолком» материи – до него более 10²⁷ метров, если принять, что диаметр вселенной равен 10 миллиардам световых лет. То есть 35 порядков вниз и 27 порядков вверх, а мы – в центре. Может ли тварное существо, ограниченное своей детерминированностью в материальном мире, хотя бы теоретически дотянуться до дна вселенной и до её потолка? Это не представимо, 10^-35 – такая цифра вообще не укладывается в сознании. Но мы это сделали. Достигнув эоса, выйдя за пределы материи, мы встали над всем универсумом. Такое по плечу только богу этой вселенной, из чего следует, что мы способны, как минимум, её познать. Это тот не шаткий камень, на который я буду опираться, читая вам курс гносеологии. Вопросы есть? Вопросов нет.

Марк поднял руку:

– Извините, профессор, вы сказали, что мы боги и чего-то достигли. То есть выросли от малого до большего. А Бог – Он же от себя отломил кусочек и так создал вселенную. Богу никуда расти не надо.

Лектор поджал губы:

– Глупый вопрос. Вектор движения роста, вверх или вниз, довольно условен. Материальный мир полон рекуррентных, возвратных процессов – это теплообмен, инверсия геомагнитного поля планеты, смена заряда электрона. Эффект маятника – это обыденное состояние материи. Тут зависит от точки зрения наблюдателя: ему кажется, что он движется вперёд, а на самом деле находится в одной из точек повторяющейся амплитуды. Инверсия есть в математике и в более тонкой области – в мысли человека. Ваши воспоминания – это тоже инверсия. Главное для нас – качественный уровень, явленный в процессе движения, бытия. Например, в истории человечества, которую вы будете изучать, были моменты, которые называют «застойным временем». В действительности же это не застой, а идеальная точка равновесия у качающегося маятника. Но об этом поговорим позже.

– Извините, но вы не ответили, – снова поднял руку Марк. – Если мы боги, то зачем нам расти? Или меняться, как вы сказали. Богу разве нужно меняться, двигаться куда-то?

– Юноша, движение – это бытие. А условно понимаемый Бог и есть бытие. Вы ведь о христианском Боге спрашивали? Насколько знаю, ваши богословы описывают взаимоотношение Его Ипостасей как предвечную любовь, то есть как бытие непрестанного движения одного к другому. Любовь есть движение, как и всё остальное в нашем космосе. Ещё вопросы?

О любви профессор говорил ледяным тоном. У Марика никогда не было врагов, да и откуда им взяться в родном ковчеге? Он даже не знал, что это такое. А тут ощутил в преподавателе острую неприязнь к себе.

Трибунал

После занятий Марк ждал Риту на ведущей к площади монументальной лестнице, в конце которой находились кабинки гэстутилизаторов. Покидать гэстинг абы где, распыляя свои даблы на публике, учащимся не рекомендовалось – таковы уж местные традиции. Прислонившись к высокому каменному парапету, нагретому солнцем, он скользил взглядом по мелькающим лицам студентов. Некоторые спускались по лестнице, прыгая на одной ножке – радовались как дети окончанию учебных мытарств.

– Давно ждёшь? – лицо Риты тоже светилось радостью, хотя, кажется, по другой причине. «Неужели соскучилась по мне?» – подумал Марчик и сразу отмёл эту мысль. Но сердце глупо забилось.

– Минут десять. Наблюдаю тут за чудиками.

– Знаешь, среди них есть интересные, я с двумя познакомилась, они настоящие уже художники, их картины взяли в Магистраль, в дворец какого-то дожа, – начала рассказывать скороговоркой Ритка и, заметив потемневший взгляд друга, уточнила. – Это девчонки. И они не мумми.

Марик не успел ответить – за спиной раздался знакомый голос:

– А, живород со своей живородкой! Вот так встреча!

На три ступеньки выше стоял Эдик и сверху бесцеремонно их разглядывал. Ситуация была унизительной, хотелось побыстрей это прекратить.

– Иди домой, – примирительно отозвался Марчик и, почувствовав жалкую нелепость сказанного, добавил: – И дома уши помой.

Глаза Эдика сузились, он осклабился:

– Мне-то зачем мыться? Это подружке твоей надо подмываться, а то забрюхатит, раздуется как пузырь, как же будешь суку свою пользовать?

Марик поднялся на две ступеньки вверх и неловко ударил мумми в живот – до лица дотянуться он не смог. Эдик отшатнулся и с разворота ударил его ногой. Удар был не точный, носок ботинка лишь скользнул по щеке, но лицо обожгла острая боль. То, что эта боль фантомная, поскольку у даблов отключаются болезненные ощущения, Марик не успел осознать. Он уже ни о чём не думал – прыгнул в ноги противника, как делал это однажды, лишившись шпаги в одном из детских ролевиков. Эдик потерял равновесие, перекувырнулся через спину Марка и полетел вниз по ступенькам. Теперь он был внизу, а Марк наверху. Мумми встал на ноги, поднял окровавленное лицо. И тут Марчик не поверил своим глазам: уши у Эдика вытянулись и заострились, на их кончиках зачернели кисточки. Лицо продолжало трансформироваться в кошачью морду, сквозь одежду проступила шерсть – и вот уж на ступеньках, поджав передние лапы, сидела огромная рысь, изготовившаяся к прыжку. Марчик инстинктивно отшатнулся в сторону и одним махом вскочил на парапет. Внизу был лютый зверь и… Рита. Она стояла, опустив руки, застыв на одном месте. Марк успел схватиться за бронзовую рукоятку факела, выхватить его из подставки и прыгнуть навстречу оборотню. Время замедлилось, Марк видел перед собой шерстистый череп зверя и успел в полёте поднять руку, чтобы со всей силы хрястнуть по нему увесистым канделябром.

От сшибки потемнело в глазах. Они катились вниз, вцепившись друг в друга. Оборотень был ещё живой, он в агонии рвал клыками голое, безрукое плечо Марика, во все стороны летели ошмётки мяса с осколками костей, а Марик единственной рукой пытался зажать ему пасть. Боли не было – с ума сводил муторный дух факельного масла, палёной шерсти и металлической ржавчины. Так пахла, наверное, липкая кровища, в которой елозили два сплетённых тела. Наконец зверь затих, и дабл Марика тоже перестал жить – подросток вдруг осознал себя в дабл-кресле, в своей комнате.

Спустя десять минут к нему ворвалась Рита:

– Живой?!

– Рита, Ритунь, ты плачешь что ли? Я же был в дабле.

– Ой, глупая я, там было так натурально… Слушай, я тоже оттуда уйду.

– Откуда?

– Из академии. Тебя же отчислят.

– Ну-у… я на оскорбление отвечал.

– Всё равно отчислят. А здорово ты кошку драную факелом поджёг! Как она верещала!

– Драная, конечно, да в ней килограммов сто было, чуть не задавила. А из академии не вздумай уходить, ты же картины рисовать хочешь и, вообще, тебе учиться надо. Да, может, и не отчислят.

Вечером киберу Старковых поступил гэстинг-запрос от проректора академии. Гость недолго говорил с родителями, затем попросил аудиенции с Марком.

– Кто из вас первым применил физическую силу? – поинтересовался он.

– Сначала ударил я.

Проректор удовлетворённо кивнул и сообщил:

– Дальнейшее ваше присутствие в академии не желательно.

– Но я же не просто так, он оскорбил меня и… мою подругу!

– Вы тоже нанесли оскорбление своему оппоненту, задев честь его клана рысей. Он участвует в одном из секторов Магистрали, где реконструируются мифы народов мира, а факультет наш напрямую сотрудничает с реконструкторами… Да вы не переживайте! – проректор смягчился, оставив официальный тон. – Его мы тоже отчислили.

Марик постарался скрыть свои чувства, с нарочитой деловитостью спросил:

– Решение окончательное?

– Да. Предварительное решение принималось двумя вашими преподавателями. Один воздержался, а другой, который читал вам лекцию по гносеологии, высказался категорически против вашей персоны в стенах академии. Он считает, что человек, опустившийся до уровня быкоголового, уже не поднимется до творца – круо не может стать крео, а посему обучать такого человека в академии креоники не имеет смысла. Это логично, и ректор наш, Орест Евгеньевич, подписал приказ.

* * *

Весть об отчислении, конечно, огорчила родителей. Отец, впрочем, понадеялся, что через знакомых филологов-креоников ему удастся попробовать поставить вопрос о пересмотре дела, но тон его был неуверенный.

– А пока что займись физикой, – предложил он сыну. – Преподавать буду я и, думаю, мои коллеги из «Макрокванта» тоже подключатся. Ещё, если хочешь, почитаю тебе что-нибудь из филологии. Начать можно с древнегреческой литературы.

Рита после уговоров Марика и родителей отчисляться из академии не стала. Встречались они теперь редко – учёба занимала всё время девушки, а Марчик целыми днями слонялся по базе «Макрокванта», устроенной внутри астероида. Пару раз он выходил на поверхность, но там было ещё скучней – совершенная тьма вокруг. Как объяснили друзья отца, место для базы выбрано на самом краю космоса, дальше только искривлённое пространство, за которым неведомо что. Людей на базе было мало, основная работа кипела в дата-центре в эосе, но туда Марчика не пускали – рано ему в эос, прежде надо экзамен на существимость сдать.

Занятия по физике проводились без всякого расписания и плана – кто освободится, тот и читает курс. Из-за этой путаницы дело двигалось туго, и Марчик вскоре потерял интерес к учёбе. Куда занятней было выполнять разные мелкие поручения физиков и слушать их научные диспуты. Как оказалось, не все в «Макрокванте» были уверены, что за стенкой искривлённого пространства находится эос. Возможно, полагали они, там тоже эос, но иной природы. Отец Марчика яростно с ними спорил, и результаты исследований, кажется, были на его стороне – зонды фиксировали на границе макромира те же эффекты, что проявляются на квантовом уровне, в микромире. В частности, физики столкнулись с «эффектом наблюдателя», который вносил ошибки в их расчёты и сбивал с толку.

Миновал месяц, когда отец пригласил Марчика для серьёзного разговора.

– Маркус, я мог бы тебе этого не говорить, но тогда я был бы не честен перед тобой. Помнишь моё обещание, что филологи похлопочут за тебя в академии? Мне не верилось, но они всё же достучались до Высокого Трибунала. Сразу говорю: ты можешь отказаться.

– От чего?

– От свидетельствования перед трибуналом академиков. Проблема в том, что если он тебя не оправдает, то прежние обвинения будут подтверждены самой высокой инстанцией, этим самым трибуналом, и тогда для тебя закроется дорога не только к креоникам, но и в другие академии. Трибунал ведь и состоит из глав академий. В итоге, не получив образования, ты не сможешь присоединиться к сообществам. Если кто тебя и примет, то лишь какие-нибудь маргинальные группки. Ты станешь изгоем.

Немного подумав, Марк ответил:

– Папа, я всё-таки попробую. Считаю себя правым и отступать не стану.

Отец тяжело вздохнул:

– Тебе решать. Да, лучше бы я тебе не говорил, но каждый имеет право на выбор. Даже родной сын.

Мама, в отличие от отца, высказалась категорически против «судилища». Но переубедить сына ей не удалось.

– Запретить тебе я не могу, – сдалась, наконец, она, – но исполни просьбу – посоветуйся сначала со своим законоучителем. Если он благословит…

– Хорошо, мам, я встречусь с владыкой.

Не откладывая, Марк отправил запрос на гэстинг в «Мегиддон». Епископ Игнатий был занят, и приём назначил на следующий день, на время после утренней молитвы.

Архиерейский ковчег внутри ничем не отличался от других, если не считать огромного монастырского комплекса, построенного под куполом дендрария. Рассказывали, что крепостные стены Свято-Троицкой лавры сложены из настоящего камня, вывезенного с Земли. Из того же камня была построена и надвратная церковь, напротив которой стоял гэсткреатор. Воплотившись в дабле, Марк, как водится, прочитал краткую молитву, перекрестился на надвратную икону и под высокой аркой прошёл на монастырскую территорию. Глазам предстало небо из куполов-крестов. Выше всех пузырилось навершие московского Храма Христа Спасителя, за которым торчали два острых зуба Кёльнского собора. Казалось, что сюда, за крепкие русские стены перенесены все церкви мира.

В будке при вратах сидел послушник (не кибер и не дабл, а живой человек!), он и подсказал, что Его Преосвященство по субботам, то есть сегодня, принимает посетителей в Троицком соборе. Ладанно-душистую внутренность этого храма освещали только свечи, в дымчатой глубине одесную от иконостаса трое монахов протяжно читали акафист перед ракой с мощами преподобного Сергия. Марк ещё раз перекрестился, но к мощам прикладываться передумал – всё-таки он в дабле.

Епископ был в обыденной рясе и какой-то весь необычно домашний. Пригласил в трапезную чаю попить.

– Ну, с чем пожаловал? – наконец спросил он. И, выслушав краткое повествование студиозуса о своих подвигах, осенил крестным знамением: – Божие благословение да будет с тобой. Если решил идти на трибунал, иди.

– Владыко, стыдно сказать… боюсь.

– А чего бояться? Там пытать не будут. Пришёл да ушёл.

– Боюсь, что суд проиграю.

– С давних времён известен такой олимпийский закон: главное не победа, а участие. Но бывает, что само участие уже является победой. Есть одна интересная история, которую сохранил для нас брат Иоанн Мосх. Это духовный писатель, который родился в шестом веке в Дамаске и монашествовал близ Иерусалима. В ту пору Израиль был православным, равно как и весь Ближний Восток, и Африка, и Европа. И вот Иоанн отправился путешествовать по святой православной земле, записывая всё, что видит и слышит. Прибыв на Синай, он остановился в Илиотской лавре и там услышал рассказ одного аввы… как же его… там ещё про чёрного арапа.

Архиерей пошевелил пальцами в воздухе, и на помощь пришёл кибер, мягким баритоном дал справку:

– Звали его авва Феодосий Молчальник. Однажды молчальник вдруг разговорился и поведал:

«Прежде чем удалиться в пустыню, в состоянии духовного восторга я видел юношу, лицо которого сияло светлее солнца. Взяв меня за руку, он сказал:

«Пойдём, тебе предстоит состязание».

И привёл меня в театр, обширности которого я не могу описать. Весь театр был заполнен зрителями. Одна часть их была в белых одеждах, другие были черны, как эфиопы. Юноша привёл меня на середину театра. Здесь я увидел эфиопа необыкновенного роста: голова касалась облаков. Он был безобразен и имел вызывающий вид.

«Вот с ним тебе предстоит борьба», – говорит мне юноша. При виде исполина я пришёл в ужас и задрожал… «Кто же из людей, имея одну человеческую силу, может бороться с ним?!» – воскликнул я.

«А ты всё-таки бодро выходи против него: Я буду при состязании… Сам буду судьёй и вручу тебе победный венец».

Мой противник также выступил на середину, и мы начали борьбу. Быстро явился дивный Судья и вручил мне венец. И вот – всё множество эфиопов с воплем вдруг исчезло. Другая часть людей, облечённых в белые одежды, воссылала хвалу Тому, Кто помог и доставил мне славную победу». Конец цитаты.

– Вот так и было, – кивнул епископ, – спасибо, Нестор.

«Ну и владыка! У него кибер как мой Кузя, с именем», – удивился Марчик.

– Ясно теперь? – благодушно вопросил архиерей.

– Кажется, я что-то прослушал. Этот авва только вышел на арену, и тут же его наградили. А за что?

– За то, что не испугался, вверив себя в руки Божии. Рассказ этот пророческий – о последних временах, в которые мы сейчас живём. Ведь просто вера в Бога – уже подвиг для нас. Такие времена… Тебя, кстати, и назвали в честь апостола последних времён, апостола слабых. Евангелие от Марка ведь самое короткое из всего Четвероевангелия, события в нём изложены конспективно, без подробностей – для чтения ленивцами.

Владыка встал из-за стола, перекрестил Марка:

– Бог тебе в помощь.

* * *

На коллегию прибыли не все академики, но кворум собрался – десять особ, облачённых в мантии. Пышных сидел с краю, главным он здесь не был. Председательствующий представил Марку адвоката, флегматичного вида академика средних лет, и открыл заседание Высокого Трибунала. Говорил только он и задал всего два вопроса.

– Насколько мы знаем с ваших же слов, – начал судья, – вы ударили сокурсника, потому что он нанёс оскорбление вам и вашей подруге. В чём заключалось оскорбление вам?

– Обозвал живородом.

– Расхожее ругательство. Этого явно недостаточно, чтобы оправдать ответ насилием. Какое оскорбление он нанёс не вам, а второму лицу? Повторите дословно.

– Я не буду это повторять.

– Тогда ваши слова в защиту будут бездоказательны.

Марчик молчал. Его адвокат точил алмазной пилочкой ногти, время от времени поднося кончики пальцев к глазам. Позёрство, ведь даблам маникюр не нужен. Председательствующий торжественно возгласил:

– Именем Высокого Трибунала объявляю, что с вас, Марк Сергеевич Старков, сняты все обвинения. Заседание Трибунала закрыто.

Никто не встал из-за стола, чего-то ожидая. Академик Пышных поднял голову и полюбопытствовал:

– Скажите, молодой человек, когда вы взяли факел в руку… У вас вообще факел-то с каким литературным героем ассоциируется?

– С Промете-ем, – недоумённо протянул Марк, всё ещё не веря, что его восстановили в академии.

– Очень хорошо! Очень. А историю Прометея знаете? Чем он закончил?

– Знаю. Его Зевс простил и от цепей освободил.

– Прекрасно! – Орест Евгеньевич не понятно чему радовался. – Это вы про греческого Прометея. А что было с его реальным прототипом, с Абрскилом?

– С кем?

– Абрскилом. Ага, не знаете. Для этого и нужно академическое образование, чтобы знать. Жду вас на занятиях.

За время их странного диалога некоторые академики вышли из-за стола и, отойдя к окну, стали что-то обсуждать своё. Видно, трибунал был не единственным пунктом их повестки. Марик тоже встал и зашагал к дверям – выходить из дабла, обнуляя тело прямо в зале совещаний Верховной учёной коллегии, было бы неприлично.

Дома ждали отец и мама. Сергей Николаевич подытожил:

– Молодец, что не стал повторять вслух гадости о девушке. Вот здесь тебя и проверили на «быкоголовость», как они её понимают. А с Прометеем ты прокололся. Нельзя говорить, что знаешь миф, не ведая при этом его происхождения. Миф о Прометее, как и многие древнегреческие сказания, вывезен аргонавтами из Абхазии, куда они заглядывали в поисках золотого руна. В первоначальном, абхазском варианте боги не простили бунт против себя, и Абрскила-Прометея заключили в гору, завалив камнем вход в пещеру. Считалось, что там он будет находиться до скончания времён.

– Жуть! – вздрогнул Марчик. – Уж лучше в кандалах на скале и чтобы орлы клевали.

– Греки тоже так подумали и облагородили абхазскую легенду. Не вынесла душа поэта дремучести седых времён. Да-а… Вот что, наши занятия по физике мы, конечно, закончим, раз уж тебя берут в академию. А древними греками я с тобой позанимаюсь, чтобы назубок знал.

Той же ночью Марику приснился сон. Будто тысячи лет бродит он во мраке по каменным лабиринтам пещеры, натыкается на стены, а выхода не находит. И вдруг он понимает, что спит и всё это происходит во сне. Понимание возникло одновременно с ощущением, что кто-то ещё, кроме него, находится в пещере. Его не видно в темноте, и он молчит. Но он есть. От этого существа исходит такая неизбывная тоска, что сердце остановилось… Марк проснулся, судорожно глотая воздух. Ужас потихоньку отпустил его, и накатила тёплая волна радости: он во сне отчётливо сознавал, что спит, вот она – существимость! Но тут же вспомнил, что стало причиной этой существимости, и под сердцем вновь засвербело холодком.

Точка на горизонте

Время утекало как песок сквозь пальцы на пляжном берегу их острова детства, острова Марго. Они иногда возвращались туда. Рита скреатила на берегу дом с открытой верандой, использовав в его оформлении свою курсовую работу по дизайну. На веранде им нравилось пить чай, бездумно любуясь океанским простором. Затем, словно очнувшись, бежали наперегонки к живому океану, бросались в высокий прибой, плавали до изнеможения и валялись на пляже, зарывшись в тёплый песок. Марик помнил, каким хрупким подростком она была – помнил её худенькую спину с пунктиром выпирающих позвонков, острые плечики. Теперь же в ней появились округлость и уверенная грация будущей женщины.

Они словно заново узнавали друг друга. Марк смаковал Риткино имя, пробуя его звучание на разные лады. Когда в академии ему на лекции читали про римскую осадную технику, то называл подругу по-латински – Гита. Когда же на занятиях дошли до изобретения немцами типографских станков, переиначил на Грету, Гритту и Гретхен. А когда докатились до развития технологий в Америке, перешёл на Мэгги и Марджи. Но больше всего милых звучаний было в родном языке: Ританя, Ритуля, Ритуня, Ритуся, Туся, Ритуша, Маргуша, Мара, Маруся…

Сколько оттенков одного лишь эпитета, которым древние греки наградили богиню Афродиту – «маргаритос», то есть жемчужная! Ещё с уроков отца по греческой мифологии Марик знал, что Афродита была покровительницей мореходов и на многих островах Средиземного моря имелись её святилища, куда моряки приносили жертвенные жемчуга и морские раковины. Однажды, ныряя близ их острова, он увидел на песчаном дне огромную перламутровую раковину, которая своей закрученной формой напомнила о виденных в космосе спиральных галактиках. Удивительно! Среди водорослей и мельтешащих ярких рыбок – космическая спираль! Воздуха уже не хватало, но Марик рванулся вниз, схватил находку и поднял на поверхность, где на волнах качалась доска его мотосёрфа. Вернувшись на берег, он опустился на одно колено и положил к ногам дремавшей Риты «морскую галактику».

– Слух преклони, о богиня! Хорошо приносить сообразные жертвы вечным богам, на Олимпе живущим! – произнёс торжественно юноша. – Вот что, однако: прими от меня этот кубок прекрасный и, охраняя меня, проводи под защитой бессмертных!

Девушка ответила сонно:

– Это ты из Гомера наизусть шпаришь?

Марк вскочил на ноги и начал грозно декламировать:

– Бились вокруг Калидона они, истребляя друг друга.

От златотронной на них Артемиды пришло это горе:

гневом горела она, что Иней от плодового сада

Жертвы ей не дал…

В общем с вами, олимпийскими девчонками, без жертвоприношений никак, со свету сживёте!

Рита взяла тяжеленую раковину, приложила к уху – шумит. Благосклонно кивнула:

– Рядом ты можешь присесть. А в благодарность я тоже твой слух услажу… или усладю, в общем, каким-нибудь гимном.

– Так говорила богиня. Он радостно ей покорился, – хмыкнул Марик и упал животом на песок. Рита возвела горе свои нежносерые, прохладноглубокие очи:

– Кузя, мой раб кибермудрый, Марсу божественному ну-ка подай славословье…

– Не-е, так не честно, – пробормотал Марик и прижался щекой к тёплому песку. А Рита стала читать загорающиеся в воздухе строчки:

– Ты вечного Олимпа

твердыня и оплот,

метатель копий смертных,

отец победы светлой,

защитник правоты.

Путь огненный свершая

в седмице звёзд горящих,

где бурные конИ

На третьем своде неба,

Нам в трепетную радость,

Твой шар кровавый мчат…¹

Марк лежал и слушал голос Риты, приятно накатывающий вместе с прохладным пенистым прибоем, что лизал его сухие пятки. Закрыл глаза: плывущий красный шар и рядом какие-то тени. Эти самые «конИ»?

Закончив декламацию, Рита сказала серьёзно:

– А ведь ты мне давно ничего не дарил. Первый и последний подарок был – универсальная отвёртка.

– Ключ. Тот инструмент назывался униключ, – поправил Марик. – И почему не дарил? А на дни рождения?

– Это не считается. Ты хоть и Марс, а знаешь, что твоё имя означает? Кувалда.

– Не кувалда, – снова поправил Марик, – по-латински «маркус» означает «молоток».

– Ты не молоток, а настоящая кувалда!

– Извини, не подумал.

– Сколько раз тебе говорить: никогда передо мной не извиняйся!

– Хорошо, – Марик перевернулся на спину и попробовал сменить тему. – Смотри, там что-то плывёт.

Рита села и всмотрелась в горизонт:

– Там просто чёрная неподвижная точка. Откуда ты знаешь, что плывёт?

– Сколько раз тебе говорить: я могу отличить живое от неживого, поэтому и зрение у меня особенное. Смотри: оно неподвижно, но всё равно движется… А сейчас остановилось. Интересно, почему?

– Так уж я и поверила, мухлёжник, – Рита бросила в друга горсть песка. Марк рассмеялся:

– Хочешь, проверим?

Стащив в воду мотосёрфы, они помчались к горизонту. Чёрная точка оказалась белоснежной шхуной. Она действительно стояла на месте, а вдоль фальшборта двигался бородач с пёстрой банданой на голове и что-то забрасывал на верёвке, покрикивая: «Марк… Марк…»

– Это не тебя куклы ищут? – подплыв к Марику, весело спросила Ритка. – Твои друзья?

Марк только махнул рукой: поворачивай обратно. Но Рита, заглушив двигатель сёрфборда, по инерции подплыла ближе и услышала отчётливей: «Mark eight-foot… mark seven-foot… Here all fucking shoal! Come back, captain».

Рита догнала Марка уже у берега, когда тот затаскивал доску на песок.

– Горе-мореходы на мель заехали, глубину меряют, – сообщила она. – Слушай, Марк, а глубину реальности ты мерить можешь?

Марчик удивился её серьёзному тону.

– Это как?

– Ну, чтобы измерять: это больше реальное, а это меньше реальное.

– А что измерять? В креазоне есть только предметное и нарисованное, без вариантов. Ну, можно различать ещё саму креазону и обычный реальный мир, но там тоже однозначно – или это первичный мир, или вторичный, созданный с помощью креатора. Здесь полутонов не бывает.

Рита о чём-то думала. Затем справилась:

– А ты картины писать или просто рисовать не пробовал?

– Не-а, куда мне до тебя.

– А вообще, чего ты хочешь?

– То есть?

– Ну, от жизни чего хочешь?

– Хочу в эос попасть.

– Понимаю. С существимостью проблемы продолжаются? – Рита сочувственно глянула на Марка.

– Ты не поняла. В эос я хочу пробраться прямо в теле, с обратной стороны. Я же тебе рассказывал про «Макроквант». Они там на месте топчутся, а я, может, что-нибудь придумаю. Пойду другим путём – не буду упираться в формулы, тасуя их так и сяк, а рассмотрю проблему в целом. Первым делом здесь надо понять, почему наука в тупик зашла. Думаю, история технологий мне что-то и подскажет.

Рита, глядя на оживившегося друга, вздохнула:

– Всё же ты мог бы попробовать. Я слышала, что занятия живописью помогают учёным делать открытия. Вместе могли бы работать, у реконсов.

– Ты после академии к ним пойдёшь?

– Наверное. А вчера они показывали свою библиотеку, и там есть потрясная картинная галерея. Представляешь, картины великих художников взяли и скреатили – портреты оживили, пейзажи сделали объёмными, можно даже внутрь войти и погулять! Повезло художникам, их творения теперь живут. Хочешь посмотреть? Тебе точно понравится!

– Ну давай, приобщай… А пока пойдём в фазенду, хотя бы соль смоем.

Приняв душ и запахнувшись в шёлковый халат, Марик вошёл в гостиную. Ритка собирала на стол, влажные волосы её были стянуты в смешной хвостик, по-домашнему. Вспомнилось, что она рассказывала про «свой домик», в который ещё малышкой играла в родном ковчеге до их встречи. А что сейчас? Продолжение игры или этот дом – их дом! – настоящий, не игрушечный?

Марик плюхнулся в кресло и спросил:

– Слушай, а что за боты были на шхуне? Издали я не разглядел. На пиратов, вроде, не похожи. И шхуна с трубой. На ней, кроме парусного вооружения, паровой двигатель установлен.

– Заметил, да? – Ритка рассмеялась. – Ну, сдаюсь! Уж не стала тебе сразу говорить… Это бунгало я из другого ролевика слямзила. Я же не архитектор, мой дизайн только внутри. И вместе с домом, получается, ещё что-то из того ролевика перетащилось. Я потом почищу, не переживай.

– А с чего мне переживать. Ошиблась, бывает. Потому что дом для семьи должен строить мужик, не женское это дело.

* * *

Марик сдержал обещание и позволил привести себя в библиотеку вневременников. Собственно, это и не библиотека была, а лишь каталог матриц-реконструкций истории Земли. База данных этих матриц, занимавшая геллабайты информации, находилась в эосе, а креатились они в огромных помещениях, физическое местоположение которых держалось в секрете.

– Отсюда можно напрямую попасть в любую матрицу – в Римскую империю времён Цезаря, в Китай Мао Цзэдуна и так далее. Если, конечно, имеешь специальный допуск. – Рита вела Марика по коридору и объясняла. – Допуск даётся тем, кто в теме и готов в матрице жить по правилам того времени, поддерживая историческую идентичность. Хулиганов же гонят прочь… А вот здесь комната отдыха для сотрудников и посетителей.

Они вступили на эскалатор и оказались в центре полутёмной залы с подсвеченными фонтанами. Зала была круглой, с аркадой по периметру, где и находилась виртуальная картинная галерея.

– Брейгель Старший, – скомандовала Рита киберу и, взяв Марика за руку, ввела его в галерею. – Это мой любимый художник из Северного Возрождения. Тебе должен понравиться!

Марик крутил головой: картины и вправду были необычные, живые.

– Смотри, смешная женщина, с кастрюлей на голове, – он остановился перед полотном, изображающим ад. – Кастрюля вместо шлема что ли? В руке меч, на поясе кухонный нож… Хочет ад завоевать?

– Это самая страшная картина Брейгеля, называется «Безумная Грета», – округлила глаза Рита. – Нам на лекции рассказывали, что она показывает пороки того времени, жадность и быкоголовую воинственность. А мне жалко Грету. На самом деле картина написана по притче, которую любили рассказывать во Фландрии. Эту женщину преследовали несчастья, умер муж-пьяница, и она влачила нищенское существование. Последней каплей стало то, что у неё украли сковородку. Обезумев, она подумала на чертей, вооружилась и пошла в ад, все сковороды, на которых жарились грешники, разбросала, нашла свою и вернулась домой.

– Точно сумасшедшая.

– И вовсе не сумасшедшая, – обиделась Рита. – Есть ещё вариант: в ад она пошла за своим непутёвым муженьком, чтобы обратно домой привести. Ей же тяжело было одной, даже сковородки последней лишилась.

Марик всмотрелся в лицо изображённой женщины – та беззвучно открывала рот, словно звала кого-то. Мужа что ли? Длинная юбка колыхалась, Грета шла быстро, минуя безголовых уродцев, а вслед на коротких ножках бежали странные рыбины.

– Здорово нарисовано, всё одновременно в движении и в статике.

– Это как с той нарисованной точкой, про которую ты говорил, что она не движется, но движется? – вспомнила Рита.

– Здесь просто трюк художника, оптический обман, – задумчиво ответил Марик. – А там всё по-настоящему. Потенциальность реального. Та шхуна находилась за стенкой, вне локации, но уже двигалась как предмет в нашей локации, потому что должна у нас двигаться… примерно так.

– Не понять тебя, – вздохнула подруга. – Какая разница? Здесь тоже нарисовано, а если мы войдём внутрь картины, это нарисованное станет предметным.

– Нет уж, в эту преисподнюю я не хочу! – рассмеялся Марик.

Пошли дальше и остановились перед «Вавилонской башней». Вершина циклопического сооружения утопала в облаках и уже начала осыпаться. Внизу был город с островерхими крышами и суетились какие-то люди. На переднем плане месопотамский царь Нимрод наказывал провинившегося строителя.

– Царь месопотамский, а город европейский, – проворчал Марик и решил блеснуть познаниями. – Между прочим, первые вавилонские башни-зиккураты упоминаются с четвёртого тысячелетия до нашей эры. Мы проходили технологию их строительства, но в общих чертах. Вот бы в реале это посмотреть!

– Посмотреть не получится, – отрезала Рита. – Может, кто-то и скреатил древний Вавилон, но в Библиотеке такой матрицы нет, потому что профессиональные реконсы занимаются только известной историей. А на легендах и на кусочках сведений креатят только фэнтэзийщики. Наши терпят этих накреаченных троллей, магов, оборотней, – пускай фэнты играются в своих копиях Магистрали, но к самому проекту их не подпускают.

– Ладно, экскурсоводша, уела. Показывай дальше, – сдался Марик. Галерея казалась бесконечной: пляшущие крестьяне, скорбные процессии, люди, ангелы, бесы… Рита взахлёб рассказывала, почему она без ума от Северного Возрождения:

– Оно очень реалистичное! Художники выписывали самые-самые подробности. Вот чулки полосатые, и видно, что они из шерсти. А вот у гуляки в руках кружка с пивом, и краешек у кружки отбит…

– Смотри, а эту репродукцию дед с собой в космос брал, – Марик остановился перед картиной «Охотники на снегу». – Я маленький был, и когда увидел её в каюте деда, то захотелось заглянуть вон за те снежные горы – есть там что живое или нет.

– Не получится, – снова отрезала Рита и, как бы извиняясь, добавила: – В живых картинах креазона ограничена видимым средним планом. Вон за тем домом с башней, скорей всего, задник сцены.

Марику уже надоела экскурсия, и он не захотел идти дальше. Стоял столбом перед «Охотниками на снегу», впитывая глазами средневековые игрушечные домики и замёрзшие зеленоватые пруды с танцующими на них фигурками людей.

– А на коньках там можно покататься? – спросил он.

Взявшись за руки, они вошли в картину. Сразу же обдало свежим и дымным воздухом – где-то неподалёку жгли костёр или это был дым из печей. Лаяли собаки, вверху пронзительно свиристела какая-то птица. На снегу у ног лежала пара меховых пальто и деревянные колодки с железными полозьями.

– Это наше, – пояснила Рита, – я у кибера заказала.

Натянув на себя накидки, они со смехом скатились вниз по ледяной дорожке. Затем Марик, сидя на снегу и держа Ритины ноженьки на своих коленях, не спеша затягивал ремешки на её коньках. Первые же шаги по льду едва не закончились для Марика плачевно – конёк задел камень, и он с трудом удержал равновесие. Неподалёку дети вместе со взрослыми играли в подобие кёрлинга, катая камни по льду, и пришлось перебраться через насыпь в соседний пруд. Народа там было больше, со всех сторон раздавались смех и оханья падающих на каток тел. Не стесняясь ботов, Марик обнял подругу за талию и повёл в танце, вспоминая детские навыки – как они катались на Великих Озёрах в ролевике про индейцев-ирокезов. Уже тогда он понял, что, обнявшись и танцуя, проще держаться на льду. Спустя полчаса Рита призналась, что страшно проголодалась. Марик хотел отшутиться: «Даблы тоже хотят кушать?» – но не стал напоминать о физиологии гэст-питания. В реальности все вкусняшки, поглощаемые даблом, сублимировались в нутриенты – аминокислоты, витамины, микроэлементы и жировые эмульсии, вводимые в организм гэстящего через браслеты внутривенного питания.

Они прошли улочку до конца, когда увидели что-то похожее не средневековый общепит. Рита остановилась поговорить с женщиной, волочившей вязанку хвороста. Объяснялись они жестами, диалог затягивался, и юноша двинулся дальше. Вдруг он увидел перед собой перегородку. Знакомое мерцание словно бы запотевшего воздуха. Бессознательно Марик протянул руку и ладонь стала невидимой – стенка её поглотила. «Что за чертовщина!» – ругнулся парень и шагнул вперёд.

Ослепило солнце. Жаркое, южное. Марк обернулся, чтобы увидеть Риту, но улочка была другая – пыльная от небольшого ветерка, песчаная. И дома другие – грубые стены из булыжника и почти плоские деревянные крыши, черневшие на фоне далёких голубых гор. Никого на улочке не было, только собака навстречу трусила… Он в самой матрице, в Магистрали! В панике Марчик бросился назад, откуда пришёл, но добежал до ближайшего дома и остановился. «Нет, так не пойдёт, – попытался себя успокоить. – Надо вернуться на то же место и поискать эту стену, перегородку, мембрану – или что там было на самом деле!» Место, к счастью, запомнилось – у коровьей лепёшки. Вот в пыли и мокрое пятно от растаявшего снега… Встал недвижимо, стараясь утихомирить бьющееся сердце. Лишь когда сознание отрешилось от этих домов, гор, собаки, которая глядела ему в спину, в воздухе проявилась лёгкая изморось, и Марик осторожно туда вступил.

Рита стояла рядом, глядя куда-то в сторону.

– Кого ищешь? – бодро окликнул Марик.

– Фу, напугал! Ты откуда взялся?

– Из матрицы.

– Шуточки твои… Разыгрываешь, – протянула с сомнением Рита, заметив странное на лице Марика, словно черты его окаменели. – Отсюда в матрицу нельзя попасть.

– А я ходил…

– Посмотреть, что там за горами? Не шути так больше, я чуть с ума не сошла!

– Безумная Грета из тебя не получится, у тебя все сковородки на месте, – Марик решил подыграть Ритке, чтобы её не пугать. – Уже и пошутить нельзя?

– Что-то расхотелось мне обедать, – вздохнула девушка. – Пойдём обратно.

В библиотеке они простились – после обнуления даблов каждый окажется у себя дома, а в ковчеге уже вечер, только утром в академии встретятся.

Вечером следующего дня он отправился в Библиотеку один. Всё повторилось – мерцающая стена, пыльная улица, каменные дома. Марик, отметив место перехода, прошёлся по городку. Дома стояли редко, меж ними зеленели сады, в которых деревья ломились от душистых, наливных яблок. Самым многолюдным местом оказалась гостиница со знакомой вывеской – на ней был нарисован коленопреклонённый монах с нимбом, а над ним возвышался олень с красивыми рогами. Точно такую же вывеску он видел в «Охотниках на снегу» – там гостиница стояла на вершине заснеженного холма, от неё и начиналось путешествие по картине. По всему выходило, что оттуда он попал в Альпы, причём итальянские – боты, к кому обращался Марик, отвечали на этом языке.

Вот так задачка! Какая связь между фламандским и итальянским городками? Марик повторил опыт с «Вавилонской башней» и, найдя мембрану перехода, попал на шумную, многоязыкую площадь в Антверпене, где выяснил, какой там год на дворе – 1563-й. А из картины «Битва Масленицы и Поста» переход вёл в 1559 год, в деревушку Вейлре близ нидерландского Маастрихта. Исследовать «Безумную Грету» Марик уже не стал – голова и так шла кругом.

И всё же логика в обнаруженном чувствовалась. Вернувшись домой, Марик первым делом справился у Кузи, в каком месте Брейгель написал «Охотники на снегу». Ответ был неутешителен: «Художник совместил несколько различных видов на одном полотне, и этого места не существует. Но накануне он совершил путешествие по Италии, видел Альпы, поэтому горы на его картине, возможно, оттуда». С «Вавилонской башней» оказалось всё проще. В Антверпене строилась городская ратуша, которая должна была стать самым помпезным административным зданием в Европе, и Брейгель делал зарисовки на стройплощадке. В 1563 году картина была готова. Она высмеивала гордыню городских властей и оказалась пророческой – в 1578-м после обстрела Антверпена испанцами ратуша рассыпалась, как Вавилонская башня. Вот тебе и связь с Антверпеном той поры! А вот с картиной «Битва Масленицы и Поста» остались непонятки – с какого перепугу проход из этой картины ведет в какую-то деревню Вейлре? Кузя отыскал единственный факт о ней – там находилась старейшая крупная пивоварня Нидерландов, построенная ещё в 1340 году, с неё и началась история голландского пива.

Постепенно отгадка стала вырисовываться. Посмеявшись над реконструкторами, – не плохо они устроились, гуляют через картины, пиво пьют, итальянские колбаски жрут! – Марк и думать забыл об этом. Ну, устроили себе реконсы тайные уголки для корпоративного отдыха, ему-то что за дело? Иная мысль захватила его: а ведь детская забава видеть стенки пригодилась ему! Значит, она не такая уж и детская?

Какой-либо угрозы, опасности для себя в этих чудноватых своих способностях Марик тогда не видел.

В эосе

– Ты начал готовиться к выпускным? – спросила Рита, встретив Марка после занятий. – Не знаю, как тебе сказать… один экзамен я уже сдала.

– Досрочно? Какой?

– На существимость, в эосе. Меня уже и в холодильник водили, показали мою личную стазис-камеру. Я попросила, чтобы соседнюю никто не занимал. Ты не против, если мы там рядом будем?

– Конечно, да и кто займёт… А почему сразу не рассказала?

– Ну, у тебя же эти… проблемы.

– Я существимость после сессии пересдам, думаю, смогу подготовиться, – отмахнулся Марик. – И как там в эосе, интересно?

– Словами не объяснить. Наверное, это похоже на сон среди бела дня. Я вот что думаю… В эос меня отправляли прямо из дабл-кресла, на недолго. Может, мне вместе с тобой повторить? Ты смог бы там потренироваться. Если включить таймер на несколько минут, то будет безопасно – рассущесть не успеет затянуть.

– Попробовать можно. Только как Кузю обдурить?

– Мы же вместе отправимся, с моим допуском.

– Может и выгорит. Я ведь и в дабл первый раз вошёл без родителей, и Кузя согласился пропустить. Договорились! – Марик взял Ритину ладошку, ласково пожал. – Ты моя… верная Грета!

Вылазку в эос назначили на понедельник, на четыре часа утра, когда даже в эосе жизнь замирает.

– Понимаешь, там если подумаешь о ком-нибудь, представишь его, то сразу его почувствуешь. И тебя сразу почувствуют, – объясняла Рита. – И даже мысли твои смогут прочитать, если не будешь себя контролировать. А ночью, по времени нашего ковчега, знакомых там мало – меньше риска обнаружить себя.

– Про то, что мысли читают, я слышал. Вроде как сознание в эосе отражается. Но пока сам не увижу…

– Лучше, Марик, не надо! У нас тайная операция. Ты уже придумал, как её назовём?

– Давай без названий. Не в игрушки играем.

– Как хочешь… Завтра будет выходной, в академию не надо, и ты хорошенько выспись, чтобы потом в сон не потянуло. Если получится, не вставай до полудня.

– До полудня не смогу.

– А ты, когда утром проснёшься, ногу из-под одеяла на холод выставь. Я так в детстве делала, чтобы интересный сон дальше досмотреть. Нога замёрзнет, ты её обратно под одеяло – и отогревай. Когда будешь отогреваться, то сон снова сморит.

Марик действительно проспал до полудня, потому что всю ночь ворочался, думал об их с Риткой авантюре. В четыре часа утра он устроился в дабл-кресле и стал дожидаться Кузиной реакции на Риткины манипуляции. Тот вскоре объявился:

– Маркус, на твоё имя поступила просьба о встрече в эосе. Время аудиенции рекомендую строго регламентировать.

– Кто конкретно запрашивает? – безразлично уточнил Марик.

– Маргарита Выгорецкая, ковчег «Назарет».

– Про ковчег мог бы и не говорить, – Марик подпустил в голос раздражения. – Таймер поставь на пять минут. И матры наших даблов запускай вместе, одним пакетом, чтобы там не искать друг друга.

Марик прикусил язык – ляпнул в конце что-то не то. И увидел пред собой Риту в белом тумане.

«Ни о чём не думай, – сказала она, – не думай!»

Он и не успел подумать. Вверху засинело небо, а в ноги ткнулся тёплый песок. Они оказались на острове Марго. На первозданном острове их детства, где нет ещё бунгало на берегу.

«Здорово да?! Это я заранее скреатила, – рассмеялась Рита. – У тебя такое лицо…»

«Ты уже читаешь?»

«Что?»

«Мои мысли».

«Если только ты захочешь… Ой!»

Рита замолчала, и голос её прозвучал уже в сознании Марка:

«Марчик… милый… Ты, наверное, не хотел, просто не умеешь пока… тогда я тоже должна раскрыться…»

Марк увидел себя глазами Риты. Жёсткие складки губ и твёрдый подбородок, морщинка над переносицей и доверчивые глаза. Такой сильный, беззащитный и… любимый.

Шумящий прибой мерно накатывался на песчаную сушь, пытаясь её обнять. Песчинок мириады, и океан безмерен, и вечно будут обниматься две души, проникаясь и вспениваясь радостью понимания и любви. И будет длиться эта вечность почти пять минут по человеческому времени, пока холодный электронный мозг не отключит таймер.

* * *

С утра в академии была череда предэкзаменационных консультаций, и Марик с Ритой виделись мельком. Встретились только вечером, в ковчеге, на берегу озера. О чём-то говорили, сидя у воды, а когда пересекались взглядами, то словно отражались друг в друге, понимая всё-всё… Сердце Марика радостно сжималось, и голова слегка кружилась. Он не заговаривал о той близости в эосе, и Рита тоже молчала – боясь расплескать то, что их наполняло.

Договорились продолжить «тренировку» в следующие выходные.

– Теперь будет проще, – уверяла Рита. – Мне так объясняли, что главное при первом входе в эос, – это скреатить воображением первую структуру, за которую можно будет зацепиться. И я сразу создала наш остров. Теперь при вхождении в эос тебе достаточно о нём подумать, и вот уже ты там, почти в безопасности. Предметный мир острова приковывает твоё внимание, ты сознаёшь себя в нём, – и воображение уже не скачет туда-сюда, порождая новые миры, в которые можно провалиться.

– И что, так и буду на острове…

– Да нет же! Остров – это опора. Оттуда можно двигаться дальше. Мысленно представишь знакомого человека, и он пустит тебя в свой мирок, если согласится. Или сам создашь миры. Но для этого придётся напрячь свою существимость, чтобы что-то другое скреатить. Ведь чтобы появилось новое, надо сначала отрешиться от того, что тебя окружает. Понимаешь? Одно дело ты в пустоте, и любая твоя мысль сразу овеществляется. И совсем другое, когда вокруг тебя уже есть предметы, и ты среди них живёшь. Ощущение уже существующего мира сильней воображаемых ощущений и случайных мыслей, и оно просто так не отпустит.

– Понятно. Я, вообще-то, примерно так это и представлял.

Проговорили они до самого вечера. Вернувшись домой, Марик лёг спать. Свежий воздух на озере прояснил голову, и в ней, словно рыбы в прозрачной воде, бок о бок недвижимо, слегка пошевеливая плавниками, стояли две мыслищи. Они были отчётливы, но молчали, не вступая в дискуссию друг с другом. Первая мысль: Рита переживает за него, эх, Ритуля, какая ты хорошая! Вторая: Рита ведёт его за руку, как беззащитного ребёнка, а должно быть наоборот.

Марик выскользнул из кровати и запрыгнул в дабл-кресло, скомандовал: «В эос». Даже не понадобилось думать об острове – кибер сразу поместил матру туда, в Ритины владения, согласно её допуску.

Оказавшись на пляже, Марк повернулся спиной к океану и представил на берегу их дом. Он напряжённо вспоминал мелкие детали деревянного сооружения, и «фазенда» выросла прямо на глазах, достраиваясь помимо его воли. «Всё оказалось слишком просто, – понял Марк с некоторым разочарованием, – ведь наш дом из ролевика, а матрица ролевика хранится в эосе». Взбежав на крыльцо, внутри он обнаружил пустые комнаты. Здесь пришлось поработать, вспоминая придуманное Ритой убранство. Реконструкцию закончил в гостиной. Последний штрих – цветы на сервированном обеденном столе. Сначала поместил в вазу развесистый букет роз. Затем, подумав, заменил их маргаритками Bellis annua. Этот сорт астровых, на взгляд Марчика, ничем не отличается от обыкновенных ромашек, но Рите нравится именно он. Вот она удивится, когда войдёт в эос!

Сделав дело, зачем-то вернулся на берег океана, хотя скомандовать «Домой!» можно было и в бунгало. «Ритка права. Вот я сейчас подумал: «Домой!», и ничего не произошло. Нужно волевое усилие. Здесь и вправду безопасно, – обрадовался Марик, – и всё кругом как в нашем ролевике, точь-в-точь. Только стенок нет между нарисованным и скреаченным. Потому что нарисованного нет. Или есть? Проверить что ли… Если отплыть от берега метра на три, то должна быть стенка…» Марик так живо это представил, что увидел её – слегка затуманенную, едва уловимую плоскость. Как в детстве, когда совал руку в ничто, он, не раздумывая, заглянул за плоскость и провалился.

Остров исчез, что-то белое его окружило. Снег? Да, это снег. Пронзило странное, незнакомое чувство: присутствие ощущалось как отсутствие – пребывая здесь, ты отсутствуешь где-то, и по этому чувству отлучения понимаешь, что вообще где-то находишься.

Посреди бесконечного снежного поля стоял сарай. Внутри было пусто. В углу желтел ворох сена, и Марик догадался, что это летний хлев на заброшенном пастбище. Сквозь щели в дощатых стенах задувала позёмка. Тоскливая реальность происходящего была вполне осознанной, и Марик расслабился: всё под контролем, он не рассуществлён и в любой момент может сказать «домой!». Но тут же возникло понимание, что никакого дома нет, как нет и выхода отсюда. И что происходящее вместо него осознаёт кто-то другой… Ворох сена зашевелился, и он увидел себя со стороны – высокий мужчина сидел на земле и выбирал соломинки из своей седой шевелюры. Потёр небритый подбородок и встал. Офицерская шинель со споротыми погонами и без хлястика висела на нём колоколом, как женская юбка. Он подошёл к воротам хлева, но не стал их открывать, а остановился напротив щели между дверными створками. Бессмысленное снежное поле предстало глазам узкой вертикальной полоской – снизу белая, а сверху серая, цвета неба. На что это похоже? На градусник? Нет… Он попытался вспомнить, как точно выглядит градусник, но образ предмета истёрся из памяти, как истёрлась и эта, уже не до конца понимаемая, игра «в щёлки», такая же бессмысленная, как снег. Притупившаяся тысячелетняя тоска вдруг прорвалась, скрутила душу, и та не брызнула воплями, а зашелестела тихим вздохом, как выжатая досуха тряпка.

Человек лежал на земле и скрёб обломанными ногтями мёрзлую землю, тихонько подвывая. Вдруг он повернул ладонь и поднёс запястье к глазам, словно что-то показывая… нет, не себе, ему, Марку! Пользуясь проблеском самосознания, Марик рванулся назад, в свой мир – представил пред глазами затуманенную, едва зримую стену и, проскочив сквозь неё, заорал: «Домой!»

Очутившись в дабл-кресле, он ещё некоторое время был безумен, пока не стал узнавать окружающие предметы и приходить в себя.

* * *

– Ты не Марк, а… дикий Мрак! Таймер забыл включить! – Ритка была напугана и сердита. – И зачем один пошёл?! Мы же договорились на следующие выходные!

Началось всё с того, что Марик стал расспрашивать Риту про её двоюродную прабабку, которая, по слухам, умерла от старости в стазис-камере в тот момент, когда сознанием своим пребывала в эосе. И вот якобы теперь её душа витает на задворках эоса, в мифической Небуле. Ритка стала доказывать, что всё это россказни – про то, будто покойницу видели в эосе, и вообще глупо верить в такие детские фантазии. Вот тогда и проговорился ей про незнакомца в шинели.

– Почему фантазии, почему детские? – не согласился тогда Марик. – Эосфориты, например, считают, что эос – это вроде чистилища, где души людей могут находиться вечно, и всем нам рано иди поздно придётся оставить тела и духом переселиться в эос. Поэтому у них и причастие от Духа Святого, а не от Тела и Крови Христовых. Еретики, конечно, но вовсе не дети.

– Какая разница? Выдумки это.

– Этого человека я не придумал. Он был такой настоящий… реальней меня.

– Мне жаль, Марик, но это и есть рассуществление.

– Нет! Это другое. Рассущник путается в своих собственных фантазиях, а это, если и фантазии, то не мои. Я придумать такого не мог, там всё чужое.

Рита прикусила завитой локон, выбившийся из причёски, и о чём-то думала. Затем сказала:

– Маркош, а помнишь, ты рассказывал про этого… Абср…

– Абрскила.

– Он же ещё раньше приснился тебе таким потерянным, в запечатанной пещере. И этот тоже привиделся одиноким, в сарае, откуда нет выхода. Может, это один и тот же сон?

– Сны состоят из того, что уже есть в голове. А скажи, пожалуйста, откуда я узнал такое слово – «хлястик»? Когда я увидел этого человека в военном пальто, то сразу понял, что пальто называется шинелью и что у шинели нет хлястика, который сзади пуговицами пристёгивается. Он проник в моё сознание и передал свои мысли, свои понятия. Под конец он хотел мне что-то сказать. Когда катался по земле и скрёб ногтями землю, я завопил, и он тогда оторвал руку от земли и потряс ею, словно предупреждая.

– Ну и что? Это ни о чём не говорит.

– Он показывал мне запястье с татуировкой. На ней два слова латинскими буквами, и одно я запомнил: «Fuge». Я никогда не знал этого слова и сейчас не знаю. Это совершенно новая для меня информация. А так во сне не бывает.

– Fuge? – Рита насторожилась. – Я сейчас как раз загружаюсь латинским языком. Так вот, с латинского это слово переводится как «беги».

– Беги? Куда бежать? – не понял Марк.

– Если это предупреждение, – девушка попыталась рассуждать спокойно, – то нам важнее знать, не куда, а от чего или кого бежать…

Рукопись для мага

С помощью нейростимулятора Рита «загружалась» латинским и фламандским языками для практикума – так обтекаемо на факультете креоники называли последний экзамен. Смысл его Марику был не совсем ясен. Изначально практикум задумывался как тест на зрелость: испытуемого на долгое время помещали в искусственно созданную реальность и оценивали его существимость. Но критерии оценки существимости оказались столь расплывчаты и спорны, что в итоге экзамен выродился в простенький зачёт – достаточно было отбыть срок в виртуале и не «потеряться». О потеряшках в академии специально распускали слухи, чтобы студенты не расслаблялись. Ходила, например, легенда о заблудившемся практиканте, который так сжился с Магистралью, – а именно её креоники выбрали в качестве испытательной виртуальной среды, – что не захотел с ней расставаться и, выдернутый в реальность, человеческих даблов принимал за ботов.

Так бы «экзамен на зрелость» и остался формальной процедурой перед получением статуса вечника и допуском в эос, если бы не реконструкторы. Те договорились с креониками, чтобы практикум подстроился под их нужды, причём самые утилитарные. Без зазрения совести реконсы стали использовать практикантов как чёрную рабсилу на прокачке ботов в Магистрали. Когда Марик высказал недоумение Джону Себастьяну Смиту, своему куратору-реконсу, тот рассмеялся:

– А ты бы хотел экзаменоваться в игровом ролевике? Там, конечно, малышне интересней, но детство закончилось, дружок.

– Да я не про то, – смутился Марик и стал оправдываться. – Просто подумал, что прокачкой ботов лучше заниматься вам, профессионалам. А мы новички, и в Магистрали такого наворотим…

Оправдание получилось каким-то угодливо-льстивым, и Марику стало противно от этого. Но реконс принял всё за чистую монету. Подняв палец, он стал объяснять:

– Во-первых, в саму Магистраль, в оригинал исторической матрицы, тебя никто не пустит. Тебе предоставят её копию, где и будешь создавать своего бота или прокачивать уже существующего. Если комиссия признает твои изменения матрицы удачными, то перенесёт их в оригинал, а если нет – практикум провален. Тут всё по-взрослому, парень. Во-вторых, нас, профессионалов, слишком мало…

Джон Смит начал повторять то, что им уже твердили в академии. Про то, что воспроизведение истории человечества в матрице есть грандиозная задача, и вклад Марка может укрепить Магистраль, глобальное значение которой для понимания смысла человеческой истории и в целом бытия человека столь масштабно, что не укладывается в головах некоторых легкомысленных молодых людей.

– Нас мало, парень. А ичей в матрице миллиарды.

– Ичей?

– Это наша корпоративная терминология, привыкай. ИЧ – это искусственный человек, мы предпочитаем не называть их ботами. Они вовсе не роботы. Так вот, представь, Магистраль охватывает более трёх тысяч лет, и в каждом веке уйма искусственных людишек. И всеми надо заниматься.

– Если не хватает сил, то можно же уменьшить матрицу, ну, её временной охват, – Марик выразил что-то вроде сочувствия.

– Нельзя, историю следует рассматривать целиком. Мы и так уже сильно подужались. Многие предлагали начать Матрицу с пятнадцатого века до нашей эры, опираясь на письменные источники Египта и Китая, но тогда бы выпала история Европы, о которой на ту пору мало что известно. И пришлось нам перенести точку отсчёта в восьмой век до нашей эры – это когда у греков после тёмных веков появилась новая письменность. Также имеется проблема с другой крайней точкой. До сих пор идут споры, кто начал войну глобов и стоперов, это очень болезненная тема, поэтому Магистраль мы решили ограничить началом так называемого предвоенного периода, когда был избран Конвент, а это всего лишь двадцать шестой век.

Куратор замолчал, ожидая правильного вопроса.

– И как же вы справляетесь?

– О, нас выручило то, что в восьмом веке до нашей эры людей на Земле было мало, примерно семьдесят миллионов. Мы хорошо поработали с тем периодом, прокачав много ичей, и они дали хорошие наследственные линии. Как ты знаешь, у них самих нет генетической памяти, но ничто не мешает хранить её в эос-компьютере и автоматически передавать последующим поколениям.

– Я слышал, что дети ботов не растут.

– Ичей, молодой человек, и-чей. Конечно не растут. Компьютер помогает им и рождаться, и менять форму тела по мере взросления, и стареть. Это всё-таки программы, хоть и материализованные. В подавляющем большинстве ичи – это массовка, простенькие программы, которые почти не влияют на ход реконструируемой истории. Ключевиков там маленький процент. Обычно это потомки тех, кого мы прокачали в самом начале, но всё равно их наследственности недостаточно, чтобы сама собой сформировалась продвинутая личность, которая могла бы принимать самостоятельные решения в ключевых точках развития истории и тем самым превращать Магистраль в реальную жизнь. Что из этого следует? Ключевиков надо прокачивать. И реконструктору желательно делать это в своём физическом теле, чтобы в программу ича записались естественные реакции на внешние факторы. И вот представь, чтобы прокачать одного единственного ключевика, нашему сотруднику надо выбраться из холодильника, поселиться в матрице и жить его жизнью минимум месяц, а то и полгода, тратя своё биологическое время. Кто на это согласится? Приходится практиковать прокачку дистанционную, через гэстинг, и результаты, вроде, имеются – ичам удаётся передать человеческие черты характера, индивидуальные алгоритмы принятия решений. Когда мы отпускаем их в самостоятельную жизнь, они сами развиваются, растут как личности. И делают это быстрее, чем непрокаченные ичи, которые тоже как-то самоусложняются в живом социуме матрицы. Но качество роста у таких гэст-прокаченных ключевиков оставляет желать лучшего. Они меньше похожи на реальных людей, чем реал-прокаченные.

– Поэтому вы нас, студентов, используете?

– Ты можешь отказаться от экзамена. Но сам подумай, кому, как не вам заниматься реал-прокачкой? Холодильник вас ждёт, но вы пока ещё в реале. Минимум знаний у вас имеется, и возраст подходящий – ведь в юности как раз и формируется личность. Главное, у вас есть та энергия роста, которая подстёгивает вызревание ичей. Биологического месяца, максимум четырёх, вам достаточно, чтобы начать и завершить дело. И, уверяю, скучным этот срок в матрице не будет.

«Всё-таки нас используют, реконс этого не отрицает», – мысленно отметил Марик и почувствовал, что не сможет удержаться от спора с куратором. Сколько раз он задирал своих преподов, рискуя вылететь из академии, и вот опять… так и экзамен завалить можно, не дождавшись его начала.

– Вот вы говорите, личность, – начал Марик. – Но какая же личность у куклы, даже прокаченной?

Куратор внимательно посмотрел на ершистого студента и неожиданно спросил:

– Ты любишь театр, креапостановки? Когда смотришь постановку или участвуешь в ней, ты же веришь в происходящее? Там особая реальность, которая делает героев постановки тоже реальными. Они там становятся личностями. Любой социум может превратить индивидуума в личность, вне социума личностей не бывает. Так и с ичами. Они ведь существуют не сами по себе, а в ткани единой живой матрицы.

– То, что вы говорите, – это против существимости. Реальность одна, её нельзя скопировать, даже театром, – ответил Марик ошалело. Не ожидал он такого от взрослого человека, да ещё учёного! – Владыка наш, епископ Игнатий, назвал бы ваш театр развратом.

Джон Смит тихо посмеивался, наблюдая, как горячится юноша, и подлил масла в огонь:

– Ты же из русской церкви, которая произошла от греческой? У вас там всегда театр запрещали. Даже из еврейской псалтири упоминание о театре убрали.

– Как это убрали? – не понял юноша.

– А так и убрали! – Джон совсем развеселился. – Псалтирь завершается псалмом с инструкцией: «Хвалите Бога во гласе трубнем, хвалите Его во псалтири и гуслех, хвалите Его в тимпане и хоре…» Но какой может быть хор с тимпаном, то есть с бубном? Что у нас бывает с бубном?

– Танцы с бубном, – брякнул Марик.

– Именно! Если глянем в текст, написанный на иврите, то увидим слово «махоль», что означает не хор, а хоровод, танец. Но именно с танцев – с танцевальной мистерии, посвящённой богу Дионису – и начался древнегреческий театр, который дал начало классическому европейскому, завоевавшему весь свет. Получается, театр угоден Богу?

– Языческому, да, – насельник «Назарета» не сдавался. – Но та реальность, о которой вы говорите, она в голове зрителя, а в самом театре реальности нет.

– Кто знает, кто знает… – флегматично проговорил куратор. И Марик подумал: «Все реконсы ушиблены матрицей, поэтому чуток чокнутые».

* * *

Вернувшись с консультации, Марик попытался разобраться в своих желаниях. Разговор с насмешливым реконсом как-то не вдохновлял на подвиги во славу «святой Магистрали». Но возникло желание утереть нос «им всем».

Прежде практикум представлялся обычным экзаменом, который хотелось пройти без лишних хлопот. И ключевика для прокачки Марик выбрал самого «проходного» – одного из конструкторов, который в ХХI веке занимался первыми гэстами. Его изобретение, направившее историю человечества в новое русло, было технологически предопределено, так что на Архимеда он не тянул. Обычный технарь с калькулятором в голове, непримечательная личность, требующая минимум времени на прокачку. Но разве этим удивишь самовлюблённых, надутых реконсов? Вот Ритка – умница, пошла по высшему уровню, нашла в матрице какую-то залепуху – кто кому из художников Северного Возрождения приходится учителем. Неделю с этим носилась: «Я нашла, нашла!» Сколько баллов начисляют за исправление ошибки в Магистрали? Вроде бы нисколько, а сразу дают звание магистра.

Ритина оживлённость перед началом практикума наводила тоску. «Ты чего такой смурной ходишь?» – спрашивала она. Юноша молчал. Неужели сама не понимает? Последние дни они вместе. После формального экзамена на зрелость их ждёт холодильник. И встречаться в реале будут по расписанию, раз в год на Пасху. Вечность в стазисе. А она бегает, смеётся, не замечая, как утекает время – их время!

Когда Марик назначил Рите свидание на острове, та ответила через кибера: «Извини, по колодцам долго прыгать. Давай встретимся у озера». Как ни старался юноша умерить свой шаг, к озеру он явился намного раньше. Скинул туфли, растянулся на берегу, закинув руки за голову. Прямо над ним рождались облака: только что синий купол был совершенно чистым, и вдруг чуть замутился – проявилось облачко, похожее на кусочек ваты. За ним появилось второе облачко, третье. Потом они свились в один белый барашек, который медленно побрёл по своду купола. Спустя время всё повторилось сначала. Барашки были одинаковые, точные копии друг друга. «Генератор неопределённости отключён, – безразлично отметил Марик, входя в транс. – Наверное, отец сейчас расчёты делает, и Кузя отдал ему подчистую все внутренние вычислительные ресурсы ковчега. Уже не первый раз. Почему отец задействовал нашего Кузю, а не работает с эос-компьютером? Что-то от своих коллег скрывает?»

– Загораешь?

Марик повернул голову. Рита стягивала с себя мокрую футболку. Под майкой в сине-белую полоску вздымались груди – упругие, с выпирающими твёрдыми сосками.

– Сейчас отдышусь… Решила пробежаться… А то сижу, сижу, экзамен этот…

– Красивая у тебя майка.

– Дурак.

– Почему дурак?

– Между прочим, её мне твой отец подарил, на день рождения, в десять лет.

– А ты из неё так и не выросла, – съязвил Марик, почувствовав странную ревность к отцу.

– Точно дурак! Она же неразмерная, из симбиотического волокна. Сергей Николаевич сказал, что моряки не снимают тельняшек до самой смерти.

– Ну, да. «В тельняшке и умирать не тяжко». Этой поговоркой он дразнит мумми. А тебя, помню, охламоном обзывал, поэтому тельняшку и подарил. Ты же хулиганкой была.

– А знаешь, где тельняшки изобрели? В Нидерландах!

– О-о! – привставший, было, Марк снова опрокинулся на траву, закатил глаза: – Ритуля, ты специально эту майку надела, чтобы снова меня агитировать?

– А чем тебе Нидерланды не подходят? Ты же всегда Брейгелем восхищался. У нас каждый год гениальные картины появляются, всякие там войны, бунты, инквизиция, ереси, святые и разбойники, полно приключений! Шестнадцатый век! А гэсты чем тебя приворожили? Скукотища одна.

– Это моя специализация.

– Понимаю, история технологий. Но смотри, что я там нашла. Кузя, справку…

Кибер откликнулся не сразу. Бесстрастным голосом он произнёс: «Начало машинной цивилизации, сменившей цивилизацию конной тяги, которая длилась более шести тысяч лет, хронологически можно отнести к первой половине шестнадцатого века. Именно тогда, с завершением периода Ренессанса, произошёл переход к капиталистическим отношениям, давшим толчок научно-технической революции. Центром этих событий были Нидерланды, где находилась экономическая столица Европы – Антверпен. В середине шестнадцатого века в его порту одновременно стояли на рейде до 2500 кораблей со всех концов света. Тогда же в Антверпене открылась первая международная торговая Биржа, заложившая основы…»

– Хватит, – прервала Рита. – Видишь? Сейчас семитысячный год, и получается, что Нидерланды того времени находятся посерёдке нашей истории. Шесть тысяч лет ездили на конях, затем там изобрели механику, и после этого прошло почти шесть тысяч лет до нашего времени.

– Да, пуп истории, – хмыкнул Марик.

– Я и говорю! Эпохальное время! А мы с тобой ещё приключений добавим – будем связь в матрице держать, оставлять друг другу разные знаки. Один я уже придумала. Кое-что нарисую и отправлю на выставку, которая будет в антверпенской бирже в день её открытия. Это 1531-й год. Ты туда придёшь, среди разных картин увидишь мой рисунок и сразу догадаешься, что это я. А дальше, по этой картине, найти меня будет просто.

– А ты что нарисуешь?

– Ну, Марчик, это же секрет! Тебе будет загадка, вот и отгадывай. И для меня придумай свой знак, чтобы я отгадывала.

– Уже придумал. На ярмарке повешу плакат: «Милая Рита, скучаю, жить без тебя не могу, приходи в полночь к фонтану у ратуши». Напечатаю крупными буквами на интерлингве, благо печатный станок к тому времени уже изобрели.

– Конечно! – Рита просияла. – Так ты технологию печати возьмёшь? Какого-нибудь типографа-изобретателя прокачаешь?

– Подожди, я же не сказал, что согласен.

Рита его не слушала, продолжая расписывать выбранную ей эпоху. Как понял Марк, она искала в матрице такое время и место, где женщины-художницы были бы в почёте. И наткнулась на описание Нидерландов рубежа XV–XVI веков итальянцем Лодовико Гвиччардини: «Здешние женщины отличаются хорошими манерами и учтивостью, ибо, согласно с обычаями, с самого детства начинают свободно разговаривать с любым встречным, они сообразительны и проворны… Здешние женщины отличаются большой смелостью, светлыми волосами и возвышенным духом. Иногда они становились художницами, как Анна Смейтерс из Гента – жена скульптора Яна де Гера. Она была превосходной миниатюристкой».

Рита вызвала объёмное изображение, и в воздухе повисла малюсенькая половинка пшеничного зерна. Когда Кузя увеличил зёрнышко, на нём стал виден рисунок – мельница с крыльями.

– Это нарисовала Анна Смейтерс. Зёрнышко с мельницей она послала другой художнице, Марии Бессемерс, – восторженно комментировала Ритка. – Та вызов приняла и к мельнице пририсовала мальчика, держащего в руке другую, игрушечную, мельницу. И всё поместилось на половинке зерна! А ещё там были художницы Лиевина Бенинг, Катерина ван Хемессен…

– И кого из них ты решила прокачать?

– А вот не скажу! И ты мне не говори про своего бота. Мы будем искать друг друга и найдём!

Голограмма зёрнышка продолжала висеть в воздухе. Марк смотрел на мальчика с мельницей на ладони и понял, что хочет в эту маленькую, аккуратную страну. Вместе с Ритой.

* * *

– Нидерланды? Почему бы и нет, – отец был рассеян в тот вечер и отвечал после долгих пауз, думая о чём-то своём. Явно на его работе случилось нечто экстраординарное, но что именно, отец держал в тайне даже от мамы. Марчик подступил к нему с расспросами, невзначай напомнив, что сам-то он не чужой для «Макрокванта», целый месяц провёл на базе, но в ответ получил задумчиво-отстранённый взгляд. Вот тогда Марчик и посвятил отца в свои проблемы, надеясь разговорить его.

– Какой, говоришь, век? Шестнадцатый? – физик оттопырил губу, глядя куда-то вдаль. – Хороший век. Костры, массовые казни, наёмники-авантюристы. Я тоже любил приключения. Для практикума выбрал бота-китобоя и гонялся по морю за белым левиафаном. Лишние баллы за коррекцию матрицы я не получил, зато себя испытал. Всяко лучше, чем сидеть за чертёжным столом.

– Тогда уже были компьютеры, пап. Я же говорил тебе, что выбрал конструкторское бюро в двадцать первом веке. А сейчас Ритка зовёт в шестнадцатый.

– Ну и зачем тебе гэсты?

– Ты не понимаешь. Гэстинг произвёл революцию, с него началась наша эпоха вечников. Если бы люди не научились подменять свои тела, то не было бы ни криокамер, ни ковчегов, да и войны между глобами и стоперами не случилось бы.

– Революция произошла раньше, как раз в шестнадцатом веке, – Сергей Николаевич поднял вверх палец. – «Где работает машина, там не болит спина» – это придумали уже тогда. А спустя четыреста лет сей афоризм логически завершил поэт Поль Валери: «Сними с человека кожу – и обнаружишь машину». Заметь, это сказал поэт, представлявший Францию в первом мировом правительстве, в Лиге Наций. А ещё Валери написал:

О гордый ростр златого корабля,

Несущийся среди валов солёных…

Змеёй скользят изящные борта

И нежатся среди объятий пенных.

И, влажная, прекрасна нагота

Сверкающих обводов драгоценных.

Восхитительно, да? О мёртвых вещах он писал, как о живых, а в живом видел механику. Всё спуталось в человеческих умах, и началось это как раз в шестнадцатом веке, в северной Европе, выбравшей машинный путь развития цивилизации.

– Пап, я давно хотел спросить. Ты много стихов знаешь наизусть. Ты их запоминал сам или с помощью нейростимулятора?

– Любимые стихи – сам. А в целом… Я же филологией профессионально занимался.

– И сменил на физику? Зачем тебе физика?

– Видишь ли, Маркус, я в детстве был слишком романтичен, бредил морскими путешествиями, первооткрывательством. Но ничего этого в нашей жизни нет, и что мне оставалось? Разложить романтику на составляющие, отделив бред от путешествий. Филология, словесность – это бред. А путешествия – это наши зонды на границе макромира, только там новое и можно открыть.

– И что зонд открыл?

Сергей Николаевич воззрился на сына: вот ведь, подловил!

– Вижу по тебе, что-то знаешь. Ну, откуда сведения?

– Да ничего я не знаю, – Марик чуток испугался жёсткого, настороженного взгляда отца. – Ты все ресурсы у Кузи забрал, это видно по управлению климатом. И понятно же! Раз ты делаешь расчёты на кибере ковчега, который автономен и недоступен для других ковчегов, значит, что-то ты нашёл и скрываешь…

– А что не так с климатической установкой? Учту, спасибо за подсказку, – Сергей Николаевич смягчился. – Я пока не уверен в верности расчётов, слишком уж они… Проверяю. А ты занимайся своим экзаменом, это для тебя сейчас важнее.

* * *

После разговора с Ритой и отцом Марк взялся штудировать шестнадцатый век, надеясь найти там начатки гэстинга. Кибер послушно демонстрировал ему изобретения той поры: испанский мушкет, немецкие карманные часы, ватерклозет, карандаш, вязальный станок, микроскоп. Из машинерии – ничего революционного, ведь трудно назвать машиной придуманный немцами в 1543 году колёсный аппарат с парусами, этакий сухопутный корабль.

– Так что, показывать следующий, семнадцатый век? – скучным голосом справился Кузя.

– Показывай, не развалишься, – упрямо скомандовал Марчик и тут же понял, что попался на удочку хитрого кибера. Того хлебом не корми, или чем там, электричеством, лишь бы втюхивать наивным пользователям свою базу данных. В воздухе появилась голограмма телескопа, затем жидкостного термометра, часов с кукушкой, логарифмической линейки, бутылки с шампанским, механической счётной машины, способной выполнять сложение-вычитание и умножение-деление… В воздухе запахло серой и озоном – это Кузя продемонстрировал «адскую машинку» Отто фон Герике – шар из серы, натираемый руками, который стал первым генератором электричества. Вскоре, в 1666 году, когда Европа ждала конца света, Роберт Гук сконструировал винтовое зубчатое колесо, а Исаак Ньютон с помощью призмы разложил белый Божий свет на семь цветов спектра. Под самый занавес века был изобретён паровой котёл и заработал водяной насос с паровым двигателем.

Как понял Марк, с Ньютона и началась собственно машинная эра. Просматривая стереофильм, он с удивлением узнал, что создатель классической механики параллельно занимался богословием, пытаясь через изучение пророчеств распознать приход Антихриста. Главным его учителем и другом был математик и доктор богословия Исаак Барроу – истый христианин, служивший капелланом королевского двора. Как одно сочеталось с другим, Марку сложно было представить. Наука и богословие. И плюс ещё… магия! О Ньютоне ходили слухи, что втайне он занимается алхимией. Открылось это, когда учёный заболел, отравленный ртутью, которую в опытах используют все маги. Знали также, что Ньютон штудирует труды придворного белого мага Джона Ди, который оставил после себя в Англии самую большую научную библиотеку. Влиянием Ди объясняли позже ересь арианства, в которую будто бы впал великий механик.

Взявшись за Джона Ди и прокручивая его жизнь, полную необычайных приключений, Марк забыл о времени. Этого весьма образованного англичанина не раз обвиняли в ереси, чародействе и некромантии, и небезосновательно – чего стоит одно только вызывание из тонкого мира ангелов и вступление с ними в контакт с помощью нумерологии. Маг считал, что будущее человечества – в свободном перемещении между тремя слоями бытия, и что это возможно благодаря каббалистической, алхимической и математической мудрости. Рано или поздно, утверждал он, «охема», то есть тело души человека, отделится от материальной субстанции, ибо «стрекоза не должна печалиться о судьбе хризалиды», о судьбе своей опустевшей куколки.

От церковного осуждения этого белого мага неизменно спасало покровительство английской королевы. И дело было не только в гороскопах Джона Ди, которые удивительно точно сбывались для неё, и прочих важных услугах, – например, магической защиты от подброшенной куклы королевы, проколотой булавками. А ещё в том, что Ди служил её личным шпионом. Много путешествуя по Европе, бывая при монарших дворах, маг посылал королеве агентурные донесения, подписывая их условленным шифром «ОО7». В каббале, которую практиковал придворный маг, цифра 7 выражала конец плодотворного процесса, победу. А победы Джон Ди, разумеется, желал своей родине – островной стране, которая, по его мысли, должна превратиться в мировую империю и сыграть особую роль в истории человечества. Когда разразилась война между протестантской Британией и католической Испанией, агент «007» был послан ко двору императора Священной Римской империи, чтобы склонить того к нейтралитету. Испанский флот, Grande Armada, был разбит, после чего песнь «Rule, Britannia!» – «Правь, Британия, морями!» разнеслась по всей планете, и Британская империя стала быть.

С придворной обстановкой Джон познакомился ещё в детстве – но со стороны кухни. Отец его, мелкий торговец, надзирал за поварами и нарезанием мяса за столом короля Генриха VIII. Возможно, подросток переживал на этот счёт, ведь сам же отец рассказывал, что в их роду были короли Уэльса, и вообще их кельтская фамилия «Du», которая с валлийского языка переводится как «чёрный», уходит в глубочайшую древность, к мудрецам друидам, чьё тайное знание было сильнее власти королей и императоров. В 1542 году этот высокий, худощавый юнец с ясным, румяным лицом поступил в кембриджский колледж, где особый упор сделал на изучении греческого – языка Евангелия и математики, языка всех наук. Там же неожиданно для себя увлёкся механикой. Дважды, ещё будучи студиозусом и сразу по окончании колледжа, он съездил на материк – в Антверпен, Брюссель и Париж. Эти поездки имели два важных последствия. В Нидерландах Джон подружился с великим картографом Герардом Меркатором, изобретателем глобуса, который впоследствии помог с составлением карт будущих британских завоеваний. И ещё активность юноши заметил лорд Берли, создатель британской шпионской сети.

– Кузя, глянь к реконсам, в библиотеку матриц. Этот персонаж хорошо там прокачен? – Марк оторвался от жизнеописания, наткнувшись на совпадение: Ди бывал в Нидерландах – и как раз в тот период, который выбрала себе Ритка.

– Да, с ним всё в порядке, – имитируя сожаление, ответствовал кибер. – Фигура известная, это один из титанов Ренессанса, поэтому его прокачивал даже не студент, а сотрудник академии.

– Ладно, показывай дальше, может академик чего-то упустил. Ведь они могут ошибаться? – у Марка появился азарт: славно бы утереть нос профессорам, которые чуть не выперли его из академии.

Окончив Кембридж, Джон Ди стал преподавать греческий язык в колледже Святой Троицы и вскоре получил там зловещее прозвище. Жизнеописатели связывали это с механическим летающим жуком, которого Джон сконструировал для студенческой постановки пьесы Аристофана «Мир». В древнегреческой комедии некий виноградарь взлетает на небо и, не застав там Зевса, борется с богом войны Полемосом и его прислужником Ужасом. Туда и обратно древний грек летал верхом на навозном жуке. И в студенческой постановке механический жук Джона Ди поднимал в воздух актёра. Якобы из-за этого Джону и приклеили прозвище «колдун». Но могла быть и другая причина: уже тогда тайные занятия каббалой и магией молодого преподавателя вышли наружу.

Джон верил, что число есть не только мера всех вещей в мироздании, но также их основа. И что сотворение мира Господом было «актом исчисления», а посему с помощью чисел и символов как таковых человек способен обрести божественную силу. В колледже Святой Троицы Джону Ди стало скучно, и на несколько лет он снова уезжает на материк. Там занимается астрологией, вместе с Меркатором конструирует новые модели Вселенной, пишет трактаты по астрономии, читает лекции по математике, которые пользуются огромной популярностью. Слава о разносторонних талантах учёного мага доходит даже до Руси, и царь Фёдор Иоаннович предлагает ему должность придворного медика. Но Ди возвращается в Англию, где совместно с Джероламо Кардано, изобретателем карданного подвеса, занимается проблемой вечного двигателя и одновременно изучает волшебные свойства попавшего ему в руки необычного камня.

Джон Ди вёл личный дневник, который обнаружился спустя полвека после его смерти в кедровом сундучке с потайным вторым дном. В нём он описывает свои попытки с помощью каббалы связаться с ангелами. Магическое зеркало у него имелось – из чёрного обсидиана, найденное в Мексике Кортесом в 1520 году. Но, как он ни старался, вызвать духов не получалось. Тогда Ди позвал на помощь медиума Эварда Келли. Свои опыты они назвали «енохианскими» – по имени Еноха, библейского пророка, взятого живым, в сущем теле на Небо. Сеансы начинались с пылкой молитвы Джона, которые длились иногда целый час:

«О, Великий Создатель Небес и Земли, Создатель всех вещей, видимых и невидимых. Я, Твой покорный слуга Джон Ди, смиренно молю Тебя сжалиться надо мной. Я тот, кто, с такой верой и искренностью с давних пор искал среди людей, на Земле и также в молитвах смиренно просил Твоё Божественное Величество о получении хотя бы малой толики Истинного Знания и понимания Твоих законов, Таинств Природы и свойств Твоих Созданий…» Далее в молитвах Джон просил «ниспослать воочию форму» и «способ проявления гептархии» для общения с ангелами Михаэлем, Габриэлем, Рафаэлем, Уриэлем и всеми теми, «кто относится к Таинству гептархии».

После молитвы на стол водружалось магическое зеркало, за которым наблюдал Келли и сообщал всё, что видел и слышал. Ди сидел поблизости и записывал. Поначалу полученные сведения не радовали, – казалось, что они не имеют иной цели, как завлекать магов для продолжения бессмысленных опытов. Существа, представлявшиеся ангелами, показывали красочные видения и сообщали некие пророчества:

Ad tempus, ad tempus… Уже близится.

Трон подготовлен.

Правосудие определено.

Судья всё ещё не изволит.

Милосердие пребывает у Бога. Но сказано,

Что Время укорочено будет.

Никакой информации из этого выудить не удавалось, пока в один из дней 1581 года, как сообщается в дневнике, им не явился Уриэль. Он объяснил магам, как создать восковой талисман – печать Эммета, с помощью которого легко вступать в контакт с насельниками иных сфер. В ходе последующих сеансов неведомые собеседники объяснили Ди и Келли способ коммуникации с ними и передали алфавит ангельского, «енохейского» языка.

– Кузя, это они всерьёз что ли? – не выдержал Марк. Уж слишком сказочной история получалась.

– С ангелами Ди и Келли общались три года – до собственного физического истощения, забывая пообедать, – рассудил кибер. – Значит, получали какую-то информацию, иначе бы прекратили опыты. Джон Ди был вполне серьёзен, а насчёт Келли есть сомнения. Он считался знающим алхимиком, но до знакомства с Ди был замечен в различного рода махинациях, в том числе в подделке документов. Сам Ди высоко ценил у своего напарника способности медиума, в личном дневнике он записал, что в начале каждого сеанса из зеркального камня вырывался свет и шёл в голову Келли, и этот свет видели оба. Но иногда он отзывался о нём иронично, называя «аптекарем». В 1584 году во время совместной поездки Ди записал:

«В общем, без пронырливого аптекаря, без его ярмарочных фокусов нам бы никогда не добраться до германских низменностей. Чудом не замёрзнув в лютые морозы, через Германию мы прибыли наконец в Польшу… Расточительное гостеприимство этих восточных варваров поистине не знает границ. Почти в течение года отъедался Келли на хозяйских хлебах, подделываясь под голоса духов и обещая тщеславному поляку все европейские короны. И он бы не угомонился, не положи я конец его шулерским проделкам, настояв на немедленном отъезде в Прагу. Только когда Келли спустил почти всё, что мы – вернее, он – нажульничали, мы покинули Краков и двинулись в Прагу, к Рудольфу Габсбургу, к которому у меня были рекомендательные письма от королевы Елизаветы».

Как видишь, Джон Ди чётко различал, где серьёзная магия, а где плутни ради пропитания.

– И что им дали те три года опытов?

– Известно, что собеседники надиктовали им девятнадцать текстов, так называемых «Енохейских ключей». Остальное неведомо. Главное же, маг подтвердил для себя то, что прежде изложил в «Иероглифической монаде», написанной за двадцать лет до контакта с «ангелами».

– А что за монада такая?

– «Иероглифическая монада» – самое загадочное сочинение Джона Ди. Опосредованно этот труд повлиял на развитие науки в механистическую эпоху. Он стал рубежом между алхимией и современным естествознанием, дав апологетам научного знания понимание своей высокой миссии. Поездки по Европе Джона Ди во многом были связаны с движением розенкрейцеров, чей «Орден розы и креста» провозгласил грядущую реформацию человечества на основах знания природы, физической вселенной и тайн духовного царства. Их манифест прямо пересказывал «Иероглифическую монаду», а изображение самой монады красовалось на титульном листе их главной книги «Химическая свадьба». Розенкрейцеры дали начало многим масонским ложам, которые содействовали наступлению эпохи Просвещения и дальнейшему так называемому прогрессу. Впоследствии, в девятнадцатом и двадцатом веках, идеи розенкрейцеров воплотили три Ордена течения Нью-Эйдж. Первый Орден был для малопосвящённых и назывался «Внешним», в нём адепты обучались каббале. Второй Орден…

– Довольно, – прервал заскучавший Марк, – покажи саму книгу, монаду эту.

В воздухе появился фолиант в кожаном переплёте, кибер стал читать:

«ТЕОРЕМА I

Прямая линия и круг проявляет вещи либо не существующие, либо просто скрытые под покровом Природы.

ТЕОРЕМА II

Никакой круг без линии, равно как и линия без точки, не могут быть искусственно продуцированы. Поэтому, добродетелью точки и Монады является понятие, что все вещи начинают проявляться в первопричине. Находящееся же под влиянием периферии или, возможно, чего-то большего, может в ряде случаев не нуждаться в поддержке центральной точки…»

– Ересь какая-то, – откомментировал Марчик, – без центральной точки – это без Бога что ли?

– Тут всё сложнее…

– Чепуха! Где сама монада-то?

– Вот пожалуйста, – Кузя открыл титульный лист с рисунком: на галочке, изображающей морскую волну, зиждился крест, вершину которого попирал круг с точкой в центре и полумесяцем наверху.

– Какой-то человечек, – удивился Марк, – смотри: волна – это ножки растопырки, крест – тело с руками, а круг с дугой – голова с рогами. Так дети чёртиков рисуют.

– Здесь нет ничего детского. Учёные мужи в геометрических фигурах видели метафизические сущности: круг – это Солнце, точка – Земля, а рога изобилия – это Луна, полумесяц.

– Слушай, Кузя, тебе что, всё это нравится? Астрология, метафизика, рога изобилия. Ты же компьютер, а не человек!

– Спасибо за напоминание, – кибер изобразил обиду. – Да, я логическая машина, поэтому всё парадоксальное меня интригует. Как сказал один великий логик: парадокс – это истина, ставшая на голову для привлечения внимания.

– Да иди ты к счёту! Интегральному. Лучше переведи вот это, – Марик указал на заголовок над рисунком:

MONAS HIEROGLYPHICA

Ioannis Dee, londinensis,

ad MAXIMILIANVM, DEI CRATIA,

Romanorvm, Bohemiae et Hvngariae regem sapientissimvm

– Разве ты ещё не загрузился латинским языком? – с осторожным осуждением вопросил Кузя и, не дожидаясь ответа, поспешно перевёл: «Иероглифическая монада. Джон Ди из Лондона посвящает Максимилиану, Божиею милостью императору римскому, Богемии и Венгрии королю мудрейшему». Книга была напечатана в типографии Виллема Сильвиуса в апреле 1564 года и приурочена к восшествию Максимилиана II Габсбурга на престол Священной Римской империи, которое произошло спустя три месяца.

– А написана когда была?

– В том же самом году. Посмотри, в конце книги есть авторская подпись: «Тот, кому Бог дал волю и способность познать таким путём Божественную тайну через вечные памятники литературы и закончить в великом покое этот труд 25 января, начав его 13 числа того же месяца. 1564 г., Антверпен». Ну и самой последней строкой предупреждение: «Здесь грубый глаз не различит ничего, кроме Тьмы, и придёт в великое отчаянье».

– Вот уж напугал… А ведь Антверпен – это Нидерланды. И середина шестнадцатого века, куда мне надо попасть! Слушай, а есть ли эта книга в матрице? – справился Марк наобум, неведомо на что надеясь.

– Разумеется, есть, – отрезвил его Кузя, за долю секунды просканировав магистральную матрицу, хранящуюся в Библиотеке. – Там её издали в обозначенном году… в Лондоне.

– В Лондоне? – переспросил Марк, всё ещё не веря в удачу.

– Да. Странно… Наверное, реконструктора, который прокачивал Джона Ди, сбил с толку заголовок фолианта, где автор себя и книгу представляет словом «londinensis», то есть «происшедший из Лондона». Но специалист не мог так ошибиться, он же знал, что Ди родился в Лондоне и здесь сообщает о себе, а не о книге.

– А почему ты думаешь, что книгу в матрицу ввёл тот, кто прокачивал Ди? – Марк воодушевился. – Представь себе такую ситуацию. Реконс, прокачивавший императора Максимилиана, составил список подарков к его коронации и скреатил их, в том числе и книгу Ди. Скорее всего, это был уважаемый вневременник, вроде нашего академика Пышных, другому и не доверили бы заниматься таким важным ключевиком как император. А мага впоследствии прокачивал какой-нибудь аспирант, и он не стал проверять работу мэтра в части вот этих самых подарков. Матрица вся соткана из пересечений судеб разных ботов, и такие нестыковки случаются – нам рассказывали об этом на консультации. Не удивлюсь, если Джона вообще не было в Антверпене в том году.

– Да, не было, – подтвердил Кузя, вновь просканировав Магистраль.

– А вообще, какая тут связь с Антверпеном? Там были самые лучшие типографии?

– Вроде того. Но в реальности в 1564 году он отправился туда по другой причине – надеялся найти рукопись «Стеганографии», написанную великим магом и церковным аббатом Иоганном Тритемием. К тому времени аббат уже полвека лежал в могиле, а рукопись его научно-эзотерической работы затерялась где-то в типографиях, поскольку напечатать её побоялись. И вот в Антверпене один из печатников нашёл рукопись в своей кладовке. Джон Ди был так потрясён прочтением «Стеганографии», что тут же, не покидая города, за двенадцать дней написал свою «Иероглифическую монаду» и сразу отдал в печать. В подписи, как ты, наверное, заметил, он оставил завуалированную ссылку на «Стеганографию»: «…познал Божественную тайну через вечные памятники литературы». А в Магистрали, получается, Джон Ди эту «Стеганографию» не читал, поскольку в Антверпен не ездил, но «Монада» несмотря ни на что появилась. Налицо причинно-следственная аберрация.

– Расскажи о Тритемии, – скомандовал Марчик, чувствуя, как затягивает его эта история. Внутри всё пело: да, он утрёт нос академикам! Ведь нарушена одна из магистральных исторических линий! Тритемий написал «Стеганографию», та вдохновила Ди написать «Иероглифическую монаду», которая стала программой действий для розенкрейцеров, от которых в свою очередь пошли масоны, последователи Нью-эйджа и других тайных обществ, в течение столетий продвигавших «реформацию человечества на основах знания природы и тайн духовного царства». И вот в начало этой длинной цепочки кто-то вложил фальшивое звено – а он, Марк Старков, всё исправит!

* * *

Рита встретила Марика по-домашнему, в свободной мальчиковской рубашке, расстёгнутой у ворота и с закатанными рукавами. В комнате её был сущий бедлам: бумажные книги и альбомы лежали на полу и висели в воздухе, раскрытые на нужных страницах и забытые. Всюду валялись разноцветные клубки ниток, скомканные клочки бумаги и куски картона с какими-то рисунками. В центре на горизонтальной подставке громоздилась огромная деревянная рама с натянутыми внутри нитями.

– Привет, мастерица. Чем это у тебя благоухает? – Марчик, поморщившись, принюхался.

– Не нравится? Это скипидар – чистый природный продукт, древесная смола. Лучше бы подошёл керосин, вот он как раз противно воняет, но керосина в шестнадцатом веке ещё не изобрели.

– А зачем тебе скипидар?

– Бумагу пропитывала, чтобы калька получилась. Это такая прозрачная бумага…

– Знаю, я ведь чертёжник. Картинки переводишь?

– Да, с картонов. Смотри…

Рита уселась на скамейку перед рамой и кивнула, чтобы он пристроился рядом. Марчик стал сбоку наблюдать, как девушка поправила натянутую под нитями бумажную ленту с нарисованным растительным орнаментом и взялась за деревянные шпульки. Они закружились над станком, как пчёлы над цветочной поляной, вплетая разноцветные шерстяные нити в шёлковые струны основы. Оголённые девичьи руки двигались плавно, завораживающе, и нарисованный образец начал обретать матерчатую плоть.

– В этом есть что-то магическое, – заметил Марчик.

– А ткачих всегда считали колдуньями, – кивнула Рита, – а кузнецов – колдунами. Ты как, определился с темой для практикума?

– Да, буду искать в матрице рукопись. Как раз для колдуна. Только он не кузнец, а настоящий маг и некромант. Представляешь, даже в семнадцатом веке маги были. Джон Ди его звали.

– Первый раз о таком слышу, – хмыкнула ткачиха. Марк почувствовал, как за её наигранной пренебрежительностью сжалось клубочком какое-то непонятное щемящее разочарование.

– И напрасно, – Марик не стал скрывать своей обиды, – Джон Ди сотни лет владел умами, писатели о нём романы сочиняли. Помнишь тот дурацкий литературный ролевик, который мы выбрали из-за названия?

– Почему дурацкий? – проронила Рита, не отрывая глаз от ткацкого полотна. – Там же про любовь. Маргарита душу заложила, чтобы спасти своего ненаглядного.

– Ну да, говоришь так, а сама не доиграла. Помнишь, ты целые куски пропускала?

– Вот уж, буду я голой на свинье кататься!

– Я и говорю, что дурацкий. Маргарита там сущая ведьма, а Мастер – кукла, безвольный дурачок. Так вот, Булгаков начал писать эту книгу сразу после того, как в Европе вышел роман «Ангел Западного окна», и считается, что он его прочитал. Роман целиком про Джона Ди. В нём тоже мистика, герои живут и в нашем мире, и в потустороннем, путаются с разными демонами. И Джон Ди там тоже был Мастером – в Кембриджском университете ему присвоили учёное звание Мастера Искусств. Представляешь, наука раньше называлась искусством.

– А я тебе всегда говорила, что искусство выше всех наук.

– Не выше, а равнозначно, – поднял палец Марчик. – Чем бы человек не занимался, это всегда будет искусство – то есть что-то искусственное, в отличие от природного естества, сотворённого Богом. Так думали и в античности, и в Средние века, вплоть до эпохи Просвещения.