Читать книгу Идиотка - Михаил Соболев - Страница 3

Зима 1999 – 2000 гг, Санкт-Петербург.

… А потом она привыкла. Удалось перевестись на место отправленной в декретный отпуск процедурной сестры и сменить суточный график дежурств на дневной. Иногда Таня исхитрялась уйти с работы пораньше.

Специально для себя она не готовила. Старалась хотя бы раз в день поесть горячего в больничной столовой, а в остальное время питалась на ходу, как придется. А его кормила как маленького, по часам и с ложечки.

Уколы делала сама. Первое время к больному приходила массажистка из поликлиники, потом пришлось нанимать. А там, и сама научилась. Чего зря деньги тратить…

Он много спал. Во сне мог обмочиться, или и того хуже… как ребенок. В таких случаях Таня заставляла себя вспомнить тот невыносимый стыд, когда она сама в раннем детстве просыпалась мокрая. И сразу брезгливость отступала, ее место заменяла щемящая жалость к больному.

К середине зимы он стал «говорить»…

* * *

Ретроспектива. 1975 – 1982 гг, Ленинград – Псковщина.

Танька росла девочкой домашней. Белобрысая, сероглазая, волосики тонкие, прямые заплетены в две жидкие косички. Мама любила причесать потуже, и тогда Танька бежала к отцу. Вставала к нему спиной и встряхивала головкой. Он понимал, расчесывал волосенки, тонкими чуткими пальцами переплетал как надо. Не туго и не слабо, а – в самый раз.

Маленькая Танька была, как колобок – щеки «сзади видны», везде складочки, ямочки, ножки-ручки пухлые, короткие, круглый животик – вперед…

Она могла часами сидеть одна и перебирать разноцветные тряпочки, ленточки, клубочки ниток, конфетные фантики. Раскладывала «добро» на кучки, глазенки блестели, что-то лопотала на забавном детском языке. Когда маме Вале надо было постирать, в квартире убрать или обед приготовить, сажала Таньку в огороженную перилами кроватку, вываливала перед ней ворох ситцевых обрезков и спокойно занималась делом.

Едва Танька подросла, и ей купили первого «пупса», погрузилась в кукольный мир. Она возилась с целлулоидными «младенцами» целыми днями. Кормила, переодевала, укладывала спать, заставляла учить уроки, лечила…

В деревне у бабушки играла в палисаднике. Делала прически травяным кочкам: заплетала им косы, завязывала вместо бантов разноцветные тряпочки, подстригала челочки. Устраивала «секреты»: в ямку прятала яркую пуговку из бабушкиной круглой жестяной коробки, от которой до сих пор вкусно пахло леденцами, накрывала осколком стекла и присыпала сверху песочком. Ни за что не разглядишь, если не знаешь где.

Подзывала бабулю, та притворно ахала:

– Це шош за текэ? – Бабушка Магда, порой, чтобы угодить внучке, специально вставляла в разговор украинские словечки.

Танька заливалась смехом. Она была уверена, что бабушка сама придумала сказочный, певучий язык. Чтоб было интереснее. И отвечала она на бабулину «ридну мову» так же загадочно, по волшебному:

– Кала-мала-буль.

Шумные игры Танька не любила. Сторонилась девчоночьего соперничества, выяснения, у кого самое красивое платьице, привлечения внимания мальчишек. Всё – одна.

Жуков и бабочек, которых ей ловили деревенские ребята, жалела и сразу же отпускала.

Однажды мальчишки принесли тритона – пятнистого, с желтым брюхом, похожего на маленького крокодильчика, которого показывали по телевизору. Танька вырыла совочком посреди палисадника ямку и зарыла наполовину высоты лопнувшую, без донышка, трехлитровую стеклянную банку, найденную в лопухах у забора. Бабушка повесила намытую банку на плетень сушиться, а мальчишки расстреляли блестевшую на солнце мишень из рогаток. Танька натаскала из придорожной канавы детским ведерочком воды. Пучок зеленой осоки в банку поставила. Красиво! И пустила туда тритона, пусть живет…

Пока ходила в поле, на дневную дойку за парным молоком, вся вода ушла в землю. Тритон на солнце в стеклянной банке перегрелся и сдох. Танька горько плакала. У девочки к ночи поднялась температура, во сне она кричала.

Бабушка сочинила историю, мол, рано утром, по росе, задохнувшиеся без воды тритоны – если, конечно, у них головка, хвостик и все лапки целы, – у нашего же все цело?! – оживают и уползают в воду.

– А куда, бабуля? – Танька престала всхлипывать.

– Вон канава у дороги после дождей полна-полнехонька. Ему там, на воле, гарно…

Танька поверила, перестала плакать и даже выпила большую кружку молока. Бабушка Магда ежедневно покупала литр молока для городской внучки, но Танька пила только вчерашнее, холодное из погреба или кипяченое, с пенкой. Парное молоко пахло коровой, и Таньке было противно.

Танька была фантазеркой. Однажды представила, что бабушкин дом загорелся, а она, Танька, не знала, кого спасать первым, бабушку Магду или Мурку с котятами. И так было Таньке страшно, что она проплакала всю ночь напролет, а потом у нее долго болела голова…

Больших коров, лошадей, коз и гусей она побаивалась. Когда вечером пастух гнал сквозь деревню колхозное стадо, закрывала калитку, приседала в зарослях пыльной лебеды и сквозь плетень со сладким ужасом смотрела, как во главе стада вышагивал могучий баран-вожак, покачивая страшными рифлеными, завитыми в бублики рогами. Как он гордо и угрожающе глядел по сторонам своими выпуклыми бараньими глазками.

– Баба… он смотрит!..

– Як баран!.. – смеясь, махала рукой бабушка Магда. И вместе с ней хохотала Танька – чумазая от придорожной пыли, пухленькая, щекастая, с облезлой от загара спиной и цыпками на босых ножках.

Котята и цыплята – это совсем другое дело. Чего их бояться? Мягкие, хорошенькие. Правда, цыплячья мама, клуша, если зазеваешься, может подкрасться сзади и больно клюнуть. Зато Мурка разрешала играть с котятами сколько хочешь. Только они больше спали. Насосутся материнского молока, станут кругленькими, как полосатые арбузики, немного побегают за веревочкой и начинают зевать.

Танька не могла спокойно пройти мимо животных. Стоило бабушке отвернуться, не доглядеть, Танька уже тащила на руках какого-нибудь тощего котенка. Свежие царапины не сходили с ее рук.

Деревенские собаки ходили за Танькой следом. Даже самые свирепые, и те ее признавали. Толкали носом, подставляли лохматую башку для почесывания, внимательно, будто понимали что, слушали ее нашептывания, мели хвостами, облизывали лицо. Танька жмурилась и смеялась. Было щекотно. Говорила, что когда вырастет, станет собачьим доктором.

С бабушкой болтала без умолку, а на улице с чужими – стеснялась. Если взрослые заговаривали с ней сами, пряталась за бабушку и краснела шеей. Бабушка Магда ласково называла ее красношейкой.

Говорила Танька плохо, как маленькая. Потому и молчала. За год до школы Таньку стали водить к логопеду…

Чего пустое в ступе толочь?» – заступалась за внучку бабушка Магда.

И Танька так же думала: «Вон, животные, и не говорят, а все понятно».

– Танька-то, все одна, или за отцову руку держится, – судачили в городском дворе, на скамейке, бабушки. – С ребятней не играет, дичится. Собак бродячих со всей округи привадила, по улице не пройти. Или барбос шелудивый о ее ногу трется, или котенок – на руках. Чего они ходят за ей, как за мамкой, псиной от Таньки пахнет, что ли? Вся исцарапана, зеленка с ей не сходит. Вот лишая подхватит ужо… – качали головами сердобольные бабушки.

А Лида из сороковой квартиры, женщина одинокая и бездетная, первая во дворе сплетница, выслушав бабушек, резала правду-матку:

– Валентина на тяжелой работе надрывается, все ей мало: и телевизор у них с Лешкой цветной, и сама вся такая из себя… Шарфики, туфельки, фу-ты, ну-ты. Пузо на нос уже лезло, а она все на каблучках бегала. Вот и добегалась – родила идиотку. Скоро в школу, а говорить толком не умеет. Скажу вам по секрету, у девочки энурез, – поджимала губы Лида. Она была женщиной образованной, три года в суде народным заседателем отсидела, знала про все на свете и людей видела насквозь, считали бабули…

– Это что же за такой «нурес», Лида? – заинтересовались они.

– Если по-простому, ссытся, – понизила голос Лида…

А Танька давно научилась говорить правильно, и даже почти не картавила. И писалась она только до пяти лет, и то – редко, когда крепко засыпала. Из-за этого и с детьми не играла, боялась, что дразниться будут.

Мама как-то на работу опаздывала и Таньку назвала зассыхой. Один раз… Правда, бабушка Магда – она гостила у них в то время – отхлестала дочь полотенцем.

– Ты девку не калечь, халда! – наступала она на Валентину. – Ты что ли не ссалась? Придет время, перестанет…

Танька во двор выходила редко. Играла разве что с Соней Зеленецкой и Витькой Утемишевым, она их отличала с детства.