Читать книгу Дети блокады - Михаил Сухачев - Страница 5

В Ленинграде, уже на вокзале, чувствовались перемены. На перроне Варшавского вокзала не было, как обычно, ни щедрых шефских представителей Второй кондитерской фабрики с коробками сладостей, ни маршей фабричного оркестра, ни цветов в руках радостно-возбужденных родителей. Та небольшая группа, в основном мам, которая смогла приехать на вокзал в неурочное время, почти терялась среди военных, заполнивших перрон. Не раздавались, как ранее, радостные возгласы вдоль медленно проходящих вагонов: «Вовочка! Машенька!..» Не откликались им звучные детские голоса из полуоткрытых узких окон: «Мамочка! Я здесь! Вот я!»

Вслед за высадкой ребят вагоны тотчас стали заполняться красноармейцами. Некоторые из них, высунувшись в окно, громко выкрикивали:

– Ребята! Кто забыл свои вещички?

Как было приказано еще в дороге, все двинулись на привокзальную площадь и остановились слева от входа. Здесь «раздавали» детей родителям. Два фабричных автобуса ждали ребят, которых нужно было развозить по домам.

Выйдя на площадь, Виктор обратил внимание на то, что все окна домов заклеены крест-накрест белыми полосками бумаги. Зачем? Правда, он видел такие окна в домах на площади перед Московским вокзалом, где взрывали Знаменскую церковь для строительства на ее месте станции метро. Тогда взрыв был произведен так искусно, что ни одно стекло не треснуло.

Виктора и раньше, в добрые времена, никто не встречал. Поэтому, подойдя к пионервожатому, он сказал:

– Коля, так я поехал.

– Ты один?

– Нет, с Валеркой Спичкиным, мы с одного двора.

Витька отошел от пионервожатого, остановился и стал внимательно оглядываться.

– Ты кого высматриваешь? – спросил Валерка.

– Да так, – недовольный любопытством друга, ответил Витька.

– A-а, ясно, бабник! – глянув вперед, съязвил Спичкин.

– А ну повтори! – повернулся Витька, сжав кулаки. – Повтори, если хочешь без зубов остаться.

– Да ладно, видели мы таких! – огрызнулся Валерка, а сам стал пятиться ближе к толпе. – Валяй к ней. А еще друг называется. Нужен ты мне! Без тебя доберусь.

Витька и сам чувствовал, что нарушает мальчишечью солидарность, вроде предает дружбу, но ничего с собой поделать не мог. Стыдно подумать, не то что признаться, но в Эльзу он был влюблен.

– За тобой приехали? – дернул он девочку сзади за рукав, хотя прекрасно видел, что с ней стоит мама.

– A-а, Витя, здравствуй! – обратилась к нему высокая полноватая Мария Яковлевна – Эльзина мать.

– Здрассьте, – почти угрюмо из-за размолвки с другом ответил Виктор.

– Поедем с нами. Попьешь чаю, а потом отправишься домой, – предложила женщина.

– Не-е, я сам, то есть за мной приехали.

– Врет он, мама, за ним никогда никто не приезжает! – хмыкнула девочка.

– Много ты знаешь! – Виктор повернулся и пошел.

– А у нас папа ушел на фронт! – с каким-то отчаянием выкрикнула Эльза.

Это было ошеломляющее известие, и Виктор быстро обернулся:

– Как это – на фронт? Почему? Он же не военный.

– Да, Виктор, – печально подтвердила Мария Яковлевна. – Добровольцем! – торжественно добавила она.

– Как же вы теперь?

– Не знаем. Сергей Яковлевич сказал: «Немного потерпите. Война скоро кончится». Ну, так ты едешь с нами?

– Не, спасибо. Я домой. До свидания. В школе увидимся.

Он направился к тому месту, где оставил Валерку, и по дороге думал об Эльзе и ее отце, Пожарове Сергее Яковлевиче, главном инженере крупного ленинградского завода.

Витька проникся к нему уважением с первой встречи в прошлом году. Сергей Яковлевич приехал в лагерь после ЧП, которое произошло с его дочерью.

Отряд, в котором была Эльза, по свистку дежурного пионервожатого приготовился зайти в реку. По этому же свистку отряд, в котором был Витька, выходил из воды. Мальчик успел подняться по крутому песчаному берегу коварной реки Оредежь и едва растянулся на траве, как услышал сначала испуганный возглас: «Помогите!», а потом многоголосый девчоночий визг.

Виктор не разобрал, кто кричал, но что-то заставило его подумать о несчастье именно с Эльзой. Он взвился пружиной и, обдирая тело, ринулся с обрыва к реке. Упав на песок, кубарем докатился до воды и поплыл к мелькавшим в быстром течении реки черным косичкам.

Сильно жгло грудь, и боль отдавала при каждом взмахе руками. Сбилось дыхание. В какой-то момент появился страх, что он не спасет Эльзу и сам следом за ней начнет тонуть. Но решил, что тонуть будет молча, потому что звать на помощь стыдно.

Собрав последние силы, он поплыл по-собачьи – так презрительно среди ребят назывался стиль, которым плавали девчонки. В другое время он бы себе такое не позволил, но сейчас было не до форса. Так меньше расходовались силы.

…Когда подбежал дежурный пионервожатый, Витька уже выбрался на мелководье и, пятясь, тащил под мышки бездыханную Эльзу. По берегу подбежали люди, подхватили девочку, быстро вынесли на песок, стали откачивать.

Витьку трясло от нервного напряжения и усталости. Он едва доковылял до берега. Все тело было в ссадинах, чувствовалась сильная боль в левой ноге. Он сел на мелководье и стал смывать кровь.

Все суетились возле Эльзы. На него никто не обращал внимания. В душе у Витьки появилась обида. Вот сидит он, весь в ссадинах, в крови, и никто не смотрит даже в его сторону, как будто ему не больно и вообще как будто его и нет. Крупные слезы покатились по щекам. Вопреки желанию, мальчик несколько раз громко всхлипнул.

Наверное, это услышала пионервожатая. Она подскочила к Вите и, увидев обильно выступающую кровь, закричала громко и испуганно: «Помогите!», словно больно было ей, а не ему. Потом наклонилась над ним и запричитала:

– Не плачь, Витенька, милый, герой ты наш. Больно, да? Потерпи. Сейчас тебя отнесут в лазарет, перевяжут…

Вот такого внимания он не ожидал и не хотел. Стыд какой!

– Я и не плачу, чего вы выдумали! Ни капли не больно! Песок попал в глаза! И нести меня не надо – сам дойду!

Витя встал. Кровь потекла еще сильнее. Не успел он сделать и двух шагов, как крепкие мужские руки старшего пионервожатого подхватили его.

– Не трогайте, я сам! – задергался мальчуган.

– Не валяй дурака! Посмотри на себя, как поросенок недорезанный! Сиди смирно! – успокаивал его пионервожатый.

Когда приехали Эльзины родители, Витька и Эльза лежали в смежных палатах лазарета. Девочка чувствовала слабость и немного температурила. Врач сказал, что это от испуга. Однако вскоре Эльза выздоровела.

У Виктора же оказалась порванной связка в ступне, и теперь нога его покоилась в гипсе, тело все было вымазано йодом, а левое плечо еще и забинтовано.

Пожаровы пришли навестить его все вместе. Виктор не знал, как себя вести, и прикрывал свое смущение грубоватостью.

– Ты прямо герой, Витя! – ласково сказала Мария Яковлевна. – Твоему подвигу в лагерной стенгазете посвящена большая статья «Равняйтесь на мужество!».

– Да ерунда это все, – ответил он.

– Нога еще, наверное, будет долго болеть, – продолжала она.

– Ну и наплевать.

После такого ответа Сергей Яковлевич расхохотался, чем привел в замешательство жену больше, чем мальчика.

Потом, когда Пожаровы вышли из лазарета и остановились на крыльце (как раз рядом с окном его палаты), Виктор хорошо слышал продолжавшийся между ними разговор.

– Возможно, он и хороший мальчик, но грубый… – громко говорила женщина.

– Вот такой и бросится спасать не задумываясь, – перебил ее муж.

– Сережа, я тебя не понимаю. Это же недостаток воспитания, что ты оправдываешь? Наверное, еще не знаешь, что неделю назад он побил Эльзу.

– Знаю, знаю, мне рассказали. Больше того, когда его хотели выгнать за это из пионерского лагеря, то твоя воспитанная дочь устроила кошмарную истерику начальнику лагеря.

– Эльза, доченька, неужели это правда? – удивилась Мария Яковлевна.

– Да, мама. – В голосе дочери не было не только тени смущения, но даже слышалась незнакомая доселе твердость.

– Какой ужас! – запричитала Мария Яковлевна. – Я ничего не понимаю!

– Эх, Маша, чтобы это понять, нужно вспомнить свои одиннадцать-двенадцать лет, – улыбнулся Сергей Яковлевич, потом обратился к дочери: – Эльза, пригласи его к нам, когда вернетесь из лагеря.

– А как? Он ведь к девчонке в дом не пойдет.

– Скажи, что приглашает отец, мол, у него есть авиамодель и он хочет ее показать.

– Но ведь у тебя никакой модели нет. Что же ты покажешь?

– Ну, модель к тому моменту может появиться или, наоборот, пропасть, а показать есть что, он ведь технику любит.

Но Виктор от приглашения отказался, хотя ему очень хотелось узнать, как живет Эльза, встретиться с ее добрым отцом, ведь своего отца он совсем не помнил. Отказался, потому что был невольным свидетелем этого разговора.

Валерки нигде не было. Виктор потолкался в толпе, громко и бесцеремонно окрикнул несколько раз друга и оглушительно свистнул, пока не получил увесистый подзатыльник от пожилого мужчины.

«Не стал дожидаться. Ну ладно. Еще придет подлизываться», – подумал он и направился к трамвайной остановке.

На остановке было много народу, но своего друга Витька приметил тотчас. Да и Валерка как будто ждал его: помахал издали рукой.

– Чинарик хочешь? – Валерка раскрыл ладонь, на которой лежали окурки самых дешевых папирос «Звездочка».

– Нет, дома сразу учуют – выдерут.

– На, потом покуришь, – совал Валерка окурок, пытаясь загладить размолвку.

– И потом не буду.

Витька не забыл, как перед отъездом в лагерь оба они получили хорошую выволочку от его старшего брата Андрея – студента Института связи. Во дворе, за сараями, друзья играли в маялку[2]. Оба курили и, увлеченные игрой, не заметили, как подошел Андрей. Он сгреб Витьку за шиворот, повернул к себе, вырвал окурок изо рта и перчатками отхлестал по щекам.

«Еще раз увижу – оторву башку. Это касается и тебя», – повернулся он к Валерке.

«Ха! Не имеешь права распускать руки!» – огрызнулся Валерка, бросив на всякий случай окурок и отступив назад.

«Ах ты, сопляк паршивый!» – Андрей в два прыжка настиг Валерку и повторил воспитательный прием в той же последовательности.

На Виктора это подействовало. Наверное, еще и потому, что курил он без всякого желания, а так, для форса, и только в своем «обществе».

– Чо, бросить, что ли? – Валерка держал на вытянутой ладони окурки.

– Ага.

Валерка без сожаления высыпал под ноги чинарики и придавил их ногой.

– Как поедем, на подножке или на «колбасе»? – спросил он.

– На подножке и без нас много.

Они выждали, пока тронулся с места трамвай, на подножках которого, как гроздья винограда, висели люди, и вскочили на сцепку заднего вагона, держась одной рукой за резиновый шланг тормозной системы, а другой – за карниз оконного стекла. Это был их любимый способ езды на общественном транспорте. Ребята не торопились цепляться прямо на остановке. Это и рискованно: взрослые могут согнать, да и никакого шика. А вот если дать трамваю набрать скорость, это совсем другое дело. Рано прыгнуть – недостойно. Еще хуже – не догнать. От стыда можно провалиться, ведь с задней площадки вагона наблюдают. Спрыгнуть тоже надо умеючи: на большой скорости и, по возможности, быстро остановиться. Нет ничего позорнее после соскока бежать вприпрыжку или еще хуже – шлепнуться.

Витька Стогов с Валеркой Спичкиным слыли мастерами такой езды. В последних «соревнованиях» на Лиговке среди дворовых сверстников они победили не только по скорости заскакивания и спрыгивания, но и по «почерку», что тоже оценивается ребятами по достоинству.

Теперь они ехали на «колбасе» вдвоем. Это удавалось немногим, потому что стоять на узкой сцепке можно было только на одной ноге.

– Гляди! – крикнул Валерка.

Витька поднял глаза и встретился взглядом с Эльзой и ее матерью, пробиравшимися ближе к заднему окну. Ему стало стыдно. Но прыгать с «колбасы» было рискованно: трамвай ехал слишком быстро, отчего сцепка сильно моталась из стороны в сторону.

Эльза прильнула к стеклу и зло посмотрела на ребят, потом выразительно зашевелила губами, произнеся безошибочно понятное слово «дураки».

Витька отвернулся и, едва трамвай сбавил ход, спрыгнул. Он выждал, когда 15-й номер, на котором ехали Эльза, ее мать и Валерка, скрылся, потом догнал 19-й и вдоль Обводного канала добрался до Новокаменного моста на Лиговской улице.

Сошел он возле своего любимого кинотеатра «Гудок». Здесь работали давно знакомые, добрые билетерши, тетя Даша и тетя Катя, пропускавшие ребят без билетов. Места можно было занимать любые, но только на полу перед первым рядом. Правда, за это надо было вынести корзину с мусором или собрать в фойе обрывки билетов, обертки от конфет и эскимо. Помнится, когда шел фильм «Чапаев», приходилось убирать фойе по пять раз в день, чтобы увидеть, когда же Чапаев в конце концов спасется. Ведь от сеанса к сеансу он, казалось, был все ближе и ближе к берегу, подбадриваемый оглушительными криками ребят: «Давай, давай, Чапай! Еще немного!»

Виктор подошел к витрине кинотеатра. Из-за стекла на него смотрели радостные, счастливые актеры фильма «Антон Иванович сердится» – Кадочников и Целиковская, но он больше сочувствовал Керосин-Бензин-Мартинсону[3]. Витька сморщился: это был фильм про любовь, не то что «Чапаев», и второй раз он на него не пойдет.

Он снова вернулся на остановку, догнал первый попавшийся трамвай и доехал до своей остановки – Курская.

Прямо на углу, рядом с аптекой, сколько Витька себя помнил, стоял тесный круглый киоск, в котором чудом вмещался толстый продавец-китаец, всегда одетый в черный, наглухо застегнутый балахон и черную шапочку. Из всех товаров, которыми был забит его киоск, Витьке нравились только черные маковые ириски. Китайца и взрослые, и ребята прозвали Ходя, исказив слово «уходи», которым он пытался прогнать назойливых мальчишек.

Денег, разумеется, не было, а ириски аппетитно блестели за витриной. Поэтому Витька не придумал ничего лучшего, как подразнить китайца. Он потянул пальцами углы глаз так, чтобы они превратились в узкие щелки, и, сунув голову в маленькое окошечко, крикнул:

– Ходя, Ходя! – после чего поспешно показал язык и отскочил от ларька под возмущенные крики продавца.

Тотчас внимание мальчика привлекли стрела на стене дома и большая надпись, сделанные красной краской по белому полю: «Ближайшее бомбоубежище за углом, Воронежская, 55». «Это мой дом!» – с гордостью подумал Витька и пошел вдоль стены туда, куда указывала стрела.

Такая же надпись оказалась еще на нескольких домах, пока он не подошел к своей подворотне, где было написано иначе: «Бомбоубежище во дворе». Оно действительно было только что оборудовано в подвале образцовой школы № 99, и вход в него был почти рядом с дверью квартиры, в которой жил Витя.

Когда-то подвал был самым удобным местом игры в прятки, но с тех пор, как в нем повесился пьяный извозчик Пильтин, ребята не заходили туда, а Витя старался проскочить массивную железную дверь как можно быстрее. И сейчас, едва глянув на нее, он вспомнил вытащенного из подвала извозчика с длинной, как у общипанного гуся, шеей, с обрезком веревки на ней.

В квартире, в которой, помимо девяти человек семьи Стоговых, жили учительница географии Клавдия Петровна и истопник школы дядя Ваня с женой, работавшей, как и Витькина мать, уборщицей, входная дверь не закрывалась ни днем ни ночью. В этом не было необходимости, потому что вынужденная бедность жильцов была общеизвестна даже тем, кто промышлял по квартирам своего района.

Идя по длинному темному коридору, Виктор впереди, в кухне, увидел свою мать, Александру Алексеевну.

– Ма, я приехал, – сказал он, снимая с плеч маленький самодельный рюкзачок со скромными лагерными пожитками, – чо надо помочь, а то я пойду на улицу.

– Не болтайся далеко, скоро позову. Пойдем чердак вычищать от хлама.

– Зачем это?

– Директор школы велел, чтобы не произошло пожара, если упадет бомба.

– A-а! А когда бомбить будут? – с любопытством спросил он.

Ему очень хотелось увидеть вражеские самолеты и падающие бомбы. Это не то что в кино: хоть и похоже, но не настоящее. На Сиверской он видел недавно разбомбленный вокзал – здание было разрушено полностью.

– Я есть хочу, – сказал он, так и не услышав от матери ответа.

– Поешь щей.

– Не, я скибку[4] хлеба возьму. Потом пообедаю. – Витька отрезал ломоть от буханки, полил постным маслом, посыпал солью и, кусая на ходу, поспешил во двор.

За домом, где помещался крохотный, зажатый со всех сторон громадными стенами чахлый садик, было необычно пустынно: нет его сверстников, нет мелкоты, вечно дерущейся в двух песочницах. Витька подумал, что сегодня игра в «войну» не состоится: нет народу ни для «красных», ни для «белых».

Он прошел за угол низкого мрачного строения прачечной, отбросил доски и задумчиво уставился на самодельный броневик, сделанный из педального детского автомобиля и половины железной бочки, прикрепленной сверху кузова вместо башни. Выше смотровой щели, поперек бочки, белой краской аляповато было выведено: «Смерть Колчаку».

Броневик был предметом гордости всей Витькиной компании. Ни один двор не имел педального броневика, а в их доме не было даже педального автомобиля. В нем жили люди скромного достатка, и такая роскошь для ребенка считалась непозволительной. Автомобиль и Витьке достался не совсем праведным путем.

Это было в прошлом году. Едва ребята перелезли через забор Большого сада, как увидели на дорожке новый ярко-синий педальный автомобиль, за рулем которого сидел пухленький холеный карапуз в матросском костюмчике. Ребята знали наперечет всех обитателей Большого сада, но такого нарядного малыша ни на Воронежской, ни в ее окрестностях не числилось.

«Вот бы покататься!» – У Валерки заблестели глаза.

«Не, из него броневик надо сделать. Тогда „война“ будет как настоящая», – возразил Витька.

Они подошли поближе к счастливому обладателю автомобиля. Витька держал в руках рогатку.

«Пацан, ты чей?» – спросил Витька.

«Пирожков, – ответил толстячок, пристально разглядывая рогатку. – Дай стрельнуть», – попросил он.

«Где живешь?» – не отставал Витька.

«На Боровой, – с готовностью ответил тот и снова попросил: – Дай стрельнуть».

«На», – протянул Витька рогатку.

«А куда стрелять?» – спросил обрадованный мальчик, поспешно вылезая из автомобиля.

Ребята оглянулись вокруг. Валерка вытащил из урны консервную банку и повесил на ветку в десятке шагов, не веря, что этот неженка на таком расстоянии попадет в нее.

Но мальчик оказался удачливым. Целился он долго, и вот банка со звоном упала с ветки. Радости его не было предела.

«Давай меняться на автомобиль», – предложил Пирожков, умоляюще глядя на Витьку и не выпуская из рук рогатку.

«Ну да! Тебе потом… надерут», – откровенно назвал Витька ту часть тела, которая у него-то страдала за все проделки.

«Нет, бабушка добрая, а папа с мамой уехали в Крым».

Крым для Виктора был таким же далеким географическим понятием, как Индия, потому что сам он дальше Сиверской света белого не видел. Витька подумал, что, приехав из далекого Крыма, родители карапуза наверняка не вспомнят об автомобиле.

«Давай, – согласился он. – Бери еще в придачу камни для рогатки и маялку со свинцом».

Это было все, чем он располагал.

Ребята схватили автомобиль, быстро вернулись во двор и в считаные минуты спрятали его в одном из многочисленных сараев.

Через неделю, переоборудованный под броневик, автомобиль Пирожкова получил первое боевое крещение под градом камней отступающих «белых». Вскоре на нем царапин и вмятин стало больше, чем собственной краски.

…Теперь не до игры в войну. Война настоящая напоминала о себе на каждом шагу окнами с белыми полосками бумаги, светомаскировочными шторами, наклеенными на стены домов приказами начальника МПВО[5] о поведении во время воздушной тревоги, о трудовой повинности…

«Вот бы на фронт попасть! – мечтательно подумал Витька. – Есть же счастливые ребята там, где уже идет война. А тут, наверное, так все и обойдется – учениями МПВО да командами по радио: „Воздушная тревога“, „Отбой воздушной тревоги“, которые слышали еще до войны».

Прикрыв досками «броневик», Витька уныло направился домой.