Читать книгу На замёрзшем стекле продышу я кружок… Поэтическая повесть - Михаил Сверлов - Страница 6

Однажды в середине декабря им поручили срочно доставить секретный пакет на линию фронта – в дивизию, которая в полуокружении вела затяжные оборонительные бои. Их строго предупредили, что если будут сбиты, то следует немедленно уничтожить пакет, даже если это случится на нашей территории.

– Вам всё ясно, рядовая Макеева? – спросил начальник спецчасти.

– Так точно!

– А Вам, Гоберидзе?

– Так точно! – и добавил, – Нэ валнуйтэсь! Нэ в пэрвый раз!

– Это вы волнуйтесь! – резко перебил начальник спецчасти. – Карту получили? Вопросы есть?

– Ныкак нэт!

– И ещё. Я не пугаю, а предупреждаю: невыполнение задания – расстрел! В лучшем случае – трибунал. Уяснили?

– Так точно!

– Выполняйте!

Повернувшись кругом, они вышли из штабной землянки. Начиналась снежная позёмка, и в таких условиях лететь было очень трудно. Но приказ есть приказ!

Быстро переодевшись в тёплую одежду, а у неё это были ватные штаны, валенки, стёганая телогрейка, под которой был толстый свитер, и шапка-ушанка, Люська забралась на крыло самолёта и оттуда – в кабину за спиной пилота. Гоберидзе уже сидел на своём месте. Вокруг самолёта суетились механики. Подбежал метеоролог и сообщил, что по всей трассе ожидаются снежные, но краткосрочные заряды. Буча в ответ махнул рукой и крикнул: «Спасыбо!»

«Все в парядкэ?» – спросил пилот у механика, стоявшего у винта. Тот молча кивнул головой. «Ат вынта!» – последовала команда пилота. Механик рванул лопасть винта самолёта и отскочил в сторону. Мотор сразу же подхватил и заработал мощно и ровно. Гоберидзе показал механику поднятый вверх большой палец и потихоньку прибавил газ. Мотор натужно заревел, и самолёт сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее заскользил на лыжах в сторону взлётной полосы. Через минуту они были в воздухе.

В таком самолётике, где кабина пилота и пассажира открыта, при работающем двигателе говорить можно было только по переговорной трубе. Гоберидзе условным знаком показал, чтобы Люся наклонилась к ней.

– Лудмылка, – начал он, – мы сэчас палэтым вдоль замёрзшей рэкы. Мынут чэрэз пятнацать будэт ызлучына, сматры вныматэлно. Ат нэё мы далжны палэтэть вправо до кромкы лэса ы вдол нэго до дэрэвны. Ат дэрэвны апят вправо ы чэрэз восэмь мынут далжна быт лыныя фронта. Вдол нэё ыдёт разбамблёная жэлэзная дарога. Нам нэльзя прамахнуца. Кагда будэт наша дывызыя, то далжны увыдэть жэлэзнадарожную станцыю ы бальшую ваданапорную башню. Слэды! Ясно?

Люся выпрямилась и увидела в зеркале, которое висело в кабине пилота, его лицо. Она закивала головой. Гоберидзе улыбнулся и подмигнул ей.

А внизу уже мела нешуточная метель. «Вот ведь напасть какая! – подумал Гоберидзе, внимательно наблюдая за тем, как на земле всё сильнее и сильнее размывались все ориентиры. – Тут не только излучину не увидишь, а вообще землю с небом потеряешь!»

Через пять минут на земле уже ничего не было видно. Он немного снизился и только по известному лётчикам да, наверно, следопытам чутью повернул вправо. В зеркале краем глаза он заметил, что Люся удивлённо и встревоженно смотрит на него. Он улыбнулся ей в ответ и показал большой палец. На лице Людмилы появилась улыбка.

Через пятнадцать минут он понял, что полностью потерял ориентиры и летит наугад. Но, на их счастье, сквозь пелену облаков стало пробиваться солнышко, и появились «окна», сквозь которые была видна земля.

Они летели над густым зимним лесом. Гоберидзе повернул влево, пытаясь отыскать кромку леса. Время шло, а лес не кончался. И вдруг они увидели деревню. Она стояла посреди леса. Буча сделал над ней круг, затем второй и, выбрав ровное место, пошёл на посадку.

Посадив самолёт и подкатив к крайнему дому, он остановился в метрах ста от него, не выключая двигателя.

– Луса! – закричал он в переговорную трубу, – давай схады к дому, разузнай, как называэтся дэрэвня и далэко лы жэлэзная дарога!

– Хорошо!

Люся встала в кабине, затем выбралась на крыло самолёта рядом с пилотом.

– Нэ спэшы, но ы нэ таны врэмя, – прокричал он ей. – Эго у нас с табой проста нэт!

Люся кивнула головой и, скользнув на край крыла, спрыгнула с него в снег. Она сразу же по пояс провалилась и, помогая себе руками, как бы поплыла в этой снежной пелене. Добравшись до крыльца дома, выбралась на него и постучала в дверь. Никто не ответил. Тогда она дёрнула дверь к себе. Дверь не открывалась. Толкнув её от себя, она почувствовала, что дверь поддалась. Навалившись плечом, она приоткрыла её и, проскользнув в образовавшуюся щель, оказалась на кухне.

– Хозяева дома? – позвала она. Никто не отвечал. «Такое впечатление, – подумала Люся, – что дома никого нет».

Пройдя в комнату, осмотрелась. Дом был пуст. Чертыхнувшись, она повернулась, чтобы выйти и, вдруг, не увидела, а как-то почувствовала, что из угла кухни на неё кто-то смотрит. Приглядевшись, она увидела, что там стоит собака. Вернее, то, что от собаки осталось. Это были сплошные рёбра и кости. Шерсти почти не было, и кожа висела струпьями. Она стояла и смотрела на неё, и изо рта капала слюна. У Люси от её вида и взгляда отнялись ноги. Это был взгляд не животного. Это был взгляд бешенного, готового на всё существа, лишь бы достать себе еду. Собака попыталось кинуться к ней, но не рассчитала сил и упала. Тогда она, извиваясь, поползла к Люсе. Та смотрела на неё в оцепенении. Затем, дико заорав, бросилась к выходу.

Выскочив на крыльцо, увидела, что Гоберидзе отчаянно машет ей рукой, тыча крагой4 куда-то за её спину. Обернувшись, Люся увидела, как от опушки леса по направлению к деревне идёт цепочка людей. «Ну вот, – облегчённо вздохнула она, – хоть будет у кого спросить». Она снова повернулась к самолёту и увидела, что Гоберидзе ожесточённо зовёт её к себе уже стоя на крыле самолёта. К тому же он что-то кричал. Люся снова посмотрела на него, потом на людей, бегущих к ним и, неожиданно, поняла: «Так это же немцы!»

Она соскочила с крыльца и, что было сил, начала пробиваться сквозь снег к самолёту. За спиной услышала выстрелы и увидела, как в хвосте самолёта появилось несколько дырочек. «Стреляют! – промелькнуло в голове. – Стреляют!»

Выбиваясь из сил, она прямо «подплыла» к самолёту. Буча уже сидел в кабине и ждал, когда напарница выберется на крыло. Ей удалось схватиться за скобу на крыле, но подтянуться она не могла, так как полностью выбилась из сил. «Буча! Буча! – кричала она, – Помоги!» Пилот оглянулся, увидев её беспомощное положение, ругнулся и выскочил на крыло. Он схватил её за пояс ватных штанов, одним рывком выдернул из снега и забросил в кабину пассажира. При этом она оказалась головой вниз, сильно ударившись о край сиденья. Спасла её шапка-ушанка, но на какое-то мгновенье девушка потеряла сознание.

Забравшись в кабину, Гоберидзе резко дал газ, и самолёт, вздымая тучи снега, помчался прочь от деревни, бегущих и стреляющих по ним немцев, собаки, так и не использовавшей свой единственный шанс наесться до отвала, хотя бы человеческого, но мяса.

А Люська, придя в себя, боялась пошевелиться, чтобы не выпасть из этого самолётика. Ноги торчали из кабины, голова начинала гудеть от прилива крови, было трудно дышать.

Вдруг она почувствовала, что Буча тянет её за пояс. Тогда она осторожно высвободила одну руку и, упёрлась ею в сиденье. Это позволило повернуться на бок. Втянув в кабину ноги, она попыталась приподняться и высвободить вторую руку. И это ей, в конце концов, удалось сделать. Она села. Прямо на неё смотрел через зеркало Гоберидзе. Глазами он показал на переговорную трубку. Она наклонилась к ней.

– Ты что там, – зло начал Буча, – чай пыла чтолы?! Эщё пят мынут, ы мы бы валалыс в этам снэгу мортвыэ! В лучшэм случаэ! Какого чорта ты папёрлас в дом, когда там и слэдов-то чэлавэчэскых нэ был выдно?

– Так ведь ты сказал…

– Что сказал!? Что сказал!? А у самой мазгов нэт что лы?

Люська обиженно отвернулась в сторону и тут же заорала не своим голосом: «Башня, башня!» Гоберидзе резко наклонил самолёт вправо и увидел уплывающую за них еле заметную во вновь начинающейся метели башню. «Так, теперь нужна железная дорога. А вот и она. Ещё кружок. Да, похоже, что это то, что мы искали, только с другой стороны!» Он прошёлся на бреющем5 вдоль станции. В одном из вырытых капониров6 разглядел танк со звездой на борту. Только после этого решил садиться.

– Садымся, – крикнул он Люсе в переговорную трубу. – Ыз машыны нэ вылазыт!

Самолёт приземлился на окраине станции. Сразу же к нему из ближайших разрушенных домов выбежали два человека в ватниках. Гоберидзе достал и передёрнул пистолет.

– Кто такие? – подбежав к самолёту крикнул один из них.

– А вы кто? – спросил Гоберидзе.

– Командир роты лейтенант Филиппов!

– Нам нужэн штаб дывызии.

– Да здесь он, – сказал Филиппов, и кивнул на разрушенные дома.

– Лудмылка, давай! – приказал Гоберидзе.

Она вновь выбралась на крыло самолёта, спрыгнула вниз к встречающим их бойцам, и они побежали к домам. Там, найдя начальника спецчасти, она передала ему под расписку пакет, получила новый и побежала обратно к самолёту. А по станции уже била немецкая артиллерия. Свистели осколки, летела мёрзлая земля и комья снега, но она видела только свой маленький, но такой, как ей казалось тогда, надёжный самолётик.

Уже в воздухе Гоберидзе сказал: «Луса, то, что с намы случылась у той дэрэвны – забуд. Ныкаму ны слова, а то мы с табой пападом пад трыбунал. Залэтэлы то мы в тыл к нэмцам. А зачэм?»

– Так ничего же не было видно… – начала было оправдываться Люся.

– Ты всо понял? – оборвал её Буча. – Эта тэбэ нэ в куклы ыграть! Шлопнут нас и всо. Ны кто ы разбыратца нэ будэт.

А погода, между тем, разошлась. Светило солнышко, и видимость была «миллион на миллион», как говорили лётчики. Настроение у Люси значительно улучшилось. Задание выполнено, от страха не осталось и следа. Показался и их аэродром. Буча выключил мотор и, обернувшись, спросил: «Споём?» Они частенько, возвращаясь после выполненного задания, пели в самолёте. У Бучи был не очень сильный, но приятный баритон. А про Люськин голос и говорить было нечего. Так что обслуживающие аэродром солдаты и вольнонаёмные, которые трудились в столовой, прачечной и санитарной части, с удовольствием слушали их импровизированные концерты.

И вот в воздухе, над засыпанным снегом аэродромом и штабом полилась их любимая песня:

И надо же было такому случиться, что в это время в их штабе находился командир дивизии, заехавший узнать, удалось ли передать срочный пакет командиру соседней дивизии.

– Это почему у вас патефон7 так орёт? – спросил он у командира батальона. – Вам что делать тут нечего? Или война закончилась?

– Да это не патефон, – улыбнувшись, ответил комбат. – Это вон с того самолёта поют. Разрешите доложить! Ваше приказание выполнено! Пакет доставлен по назначению!

– Тебе что, известие сорока на хвосте принесла? Ведь только что ты не знал этого.

– Так вот те двое, что поют, и выполняли Ваш приказ. А раз поют, значит выполнили.

Генерал посмотрел в небо на летящий самолётик и вдруг, улыбнувшись, подмигнул комбату.

– А ведь неплохо поют, черти! – сказал он. – Кто такие?

– Рядовая Макеева – бывшая студентка Гнесинки8, и лейтенант Гоберидзе – бывший истребитель, но после ранения списан из истребительной авиации.

– Я же тебя просил, если появятся голосистые, сообщать мне. Ты же знаешь, что нашу концертную бригаду разбомбило. А командующий фронтом мне уже дважды замечание делал, что я совсем не занимаюсь организацией отдыха бойцов… Так! Этих двоих, как сядут, – ко мне!

Он повернулся и пошёл в штаб.

– Так, товарищ генерал! – заголосил ему в спину комбат. – Я же не могу остаться без лётчика, да и курьеров у меня всего двое с допусками. А пока других оформят…

– Ничего, – поставил точку комдив, – мы тебе нашими поможем. И пилота не хуже подберём.

Вот так Людмила и Гоберидзе попали в дивизионную самодеятельность, где она и встретилась со своим аккомпаниатором Колей Сверловым, играющим на баяне. Затем их перевели во фронтовую концертную бригаду.

Бригада выступала и на передовой, и в тылу. Частыми гостями они были в военных госпиталях. Конечно, молодая и красивая девушка не могла не нравиться солдатам и офицерам. За ней ухаживали и полковники, и даже один генерал, потерявший свою семью в самом начале войны. Но Люсе нравился только баянист Николай. Он ей чем-то очень напоминал её первую любовь – Валентина Штумпфа. А когда однажды во время очередных артобстрела и бомбёжки, частенько случавшихся посреди концертов, Николай прикрыл её своим телом и получил ранение, она для себя решила: «Вот он её принц!» А «принцу» было двадцать шесть лет. Он был лысый, «как девичье колено», – по его же высказыванию.

Николай был из поморов и до войны жил в Архангельской области и в городе Архангельске, где закончил лесотехническое училище по специальности бухгалтерия. Он играл практически на всех доступных ему инструментах, включая гармошки, баяны, балалайки и мандолины.

Начиная с весны 1943 года, Николай и Людмила стали жить вместе. Такое сближение не могло не закончиться беременностью. В начале 1944 года Люся была демобилизована из действующей армии, а в мае того же года родила сына, которого назвала Валентином.

Демобилизация спасла ей жизнь, так как буквально через месяц после её увольнения их концертная бригада, попав под артобстрел на передовой, почти полностью погибла. Остались живы руководитель бригады, танцор Колька-цыган, и раненые Гоберидзе и Николай Сверлов. После госпиталя Буча Гоберидзе вернулся в авиацию, а Коля попал в полковую разведку и закончил войну в Кенигсберге.