Читать книгу Приложение к клятве Гиппократа - Михаил Ветров - Страница 2

В молодые годы, когда я работал в рекламном агентстве в качестве диктора, у меня был лишь один друг – горький пьяница оператор Толя Митяев. Небольшой ростом, он имел весьма обширную фигуру. Кудрявые волосы обрамляли лысину, покрытую пухом, а надо лбом сияла маленькая «полянка» редких волос. Самым лучшим в нем были его большие наивные голубые глаза. Когда он смотрел, то, казалось, что все успокаивалось – даже ветер, если он есть.

Он был женат и имел троих детей. Жена Иринка очень его жалела и, наверное, любила, так как без лишних слов, слез, истерик прощала все его запои и жуткие ситуации, в которые он попадал. Она относилась к нему как к своему несчастному ребенку и всегда бросалась на помощь. Я тогда думал, что благодаря ей он чудесным образом спасается, так как некоторые вещи, случавшиеся с ним, трудно было объяснить.

Например, как-то Толик, сторож и плотник выпивали и чуть не отправились на тот свет. Вероятно, им попалась «паленка». Их обнаружила бухгалтер, задержавшаяся после выплаты зарплаты. Они лежали на полу, в разных позах, их жутко тошнило. Женщина стала звонить в скорую. Вначале было занято, а потом с полчаса скорая не ехала. Но когда они явились, то обнаружили только двоих – сторожа и плотника. Толика нашли на следующий день в другой больнице. На этом дружба между собутыльниками окончилась. Когда их выписали, плотник уволился, а сторож стал избегать Толика, подозрительно на него косился и на предложения выпить, энергично отнекивался.

Свидетелем другого происшествия был я сам. Однажды я увидел, что он идет, наклонившись на правый бок почти на 90 градусов – его заклинило, когда он пошатнулся и пытался удержаться на ногах. Его, вероятно, мучила боль, так как его лицо выглядело серьезным, замкнутым и было покрыто крупными каплями пота. Я выбежал из маршрутки, прислонил его к стенке, наказал ждать, а сам стал ловить такси. Но когда один из таксистов согласился (за тройную плату) везти Толика, то на месте я его не обнаружил. Заплатив сквернословящему таксисту за моральный ущерб, я позвонил его жене и объяснил ситуацию. Но она ответила, что ее орел уже дома, орет на диване. Я не понял, как это возможно, но вздохнул с облегчением.

Толя кроме алкоголизма страдал от множества болезней, в том числе и от сердечных. У него был диабет, и он даже впадал в кому. В чем держалась его душа – непонятно.

В тот знаменательный день я вышел из агентства вслед за ним, тронул его за плечо, спросив, не хочет ли он пойти в боулинг. Друг повернулся ко мне, обдав запахом свежевыпитого спиртного и завел песню про орленка. Прочувствованно исполнив куплет, он сказал, что за мной на край света. Я огорченно отмахнулся и стал ожидать транспорт. Краем глаза я наблюдал за Толей, чтобы если что, вмешаться. Он кренился в разные стороны, тряс головой и что-то досадливо мычал. Но вот он передернул плечами и за его спиной развернулись крылья. Он взмахнул ими и полетел:

– Э, э, Толян, – срывающимся голосом позвал я, но услышал лишь: «Лети на станицу, родимой расскажешь, как сына вели на расстрел».

Крылья у него были грязновато-бежевого цвета и как будто побитые молью. Они подняли облачко пыли и пуха, и на меня спикировало длинное лохматое перо. Анатолий передвигался рывками, крутя ногами, как будто ехал на велосипеде и вскоре оказался у линии электропередач. Он ухватился за провод двумя руками, посыпались искры. Сердце мое заколотилось, я зажмурился, ожидая падения тела друга, но все обошлось: он благополучно миновал опасную зону и стал быстро удаляться по направлению к своему району.

Спрятав перо, я воровато оглянулся, но люди на остановке буднично ожидали транспорт. Ни одного взгляда, направленного в небо, ни одного возгласа удивления не прозвучало в этот миг. И только малыш лет двух показывал в направлении полета Анатолия и лепетал:

– Птицка полетела!

Он радостно махал ручками, но его молодая мама рассеянно сказала:

– Да, сынок, птичка, гуля.

Парализованный ужасом, я сел в троллейбус, и прокручивая в голове увиденное, подумал: «Вот почему он всегда быстро добирался домой».

На следующее утро я рано встал, наспех умылся и оделся, и отправился на работу, чтобы не пропустить появление друга. Осень уже вступала в свои права, воздух был прохладный, наполненный запахом прелых листьев и дыма. Деревья окрасились в сказочные цвета, но мне некогда было любоваться, – я шел быстрым шагом, поднимая то и дело глаза вверх.

Толик прилетел через час. Летел он еще хуже, чем вчера, казалось, засыпал на ходу, пикировал вниз, затем всхрапнув и проснувшись вновь поднимался. Во дворе здания нашей редакции он все-таки приземлился на куст шиповника и вылез из него уже без крыльев. Войдя в здание, он быстрым шагом прошел в наш с ним кабинет, сел за свой стол и уснул, положив голову на руки.

Я вошел следом и решительно потряс его за плечо. Он поднял ко мне лицо и лучезарно улыбнулся.

– Пашка, друг, как я рад тебя видеть!

Я, не зная как приступить к разговору, вынул из сумки перо и поводил им перед глазами Толи. Его глаза остановились и как будто полиняли. Он ничего не сказал, уронив голову на руки, сидел молча. Я разглядывал его младенчески розовую лысину, завитки волос вокруг нее и жалость заползала в мое сердце.

– Толя, – сказал я ласково, – нужно поговорить.

Он стал всхлипывать, его обширная спина колыхалась.

– Паша, уйди сейчас, давай после работы, – глухо сказал мне он.

Я сторожил его целый час до окончания работы, но все-таки чуть не упустил.

Когда «пробило» пять и из конторы вышли все, кроме Толика, я рванул дверь кабинета и застал его на подоконнике, пытающегося открыть, уже подготовленное к зиме окно.

– Толя, – сказал я громким и четким голосом, прибавив басистости, – окно заклеено, пойдем, выйдем через дверь.

Мой друг взглянул на меня затравленно, послушно слез с подоконника и, опустив голову, направился к двери.

– Пашка, – бормотал он – ты же все равно не поверишь, скажешь, что у меня белая горячка.

– С белой горячкой, – поучительно сказал я, – не отращивают крылья и не летают. У белой горячки другие симптомы.

Мы шли по тротуару, устланному яркими листьями, глянцевая поверхность сверкала в лучах мягкого предвечернего солнца. Рядом шел Толя, вскидывая на меня свои ласковые голубые глаза. Сердце замирало от осенней прощальной красоты и от грустных взглядов друга.

– Ты помнишь, Паша, год назад я попал в реанимацию?

– Еще бы мне не помнить! – сказал я.

– Так вот, я там умер.

– Ты был в коме – выражайся правильно.

Толя хмыкнул или усмехнулся, опустил глаза.

– Паша, – терпеливо сказал Толя, – давай я расскажу все так, как это произошло со мной.

«Я попал туда с сердечным приступом, боль была ужасной. Пока меня везла скорая, я умолял, чтобы мне к левому боку приложили что-нибудь холодное. Я метался, пытаясь обнаружить холод, но было лето и ничего такого рядом не было. Меня держали, уговаривали, потом ругали, потому что девушка медсестра не могла попасть в вену, чтобы поставить мне капельницу. Молодой фельдшер наваливался на меня, морщась от перегара, пытаясь обездвижить, но не смог и у них так ничего и не получилось. Когда подъехали к больнице, я уже был синеватого цвета.

Меня переложили на каталку и быстро повезли в реанимацию. Я видел над собой бригаду врачей, они кололи мне уколы, наконец, попали в вену и поставили систему, но видно мало что помогало, боль не прекращалась, она перекрыла мне дыхание, и наконец-то я погрузился в темноту, перед этим услышав:

– Позовите Сидорова, нужно установить связь!

Открыв глаза в следующий раз, я снова увидел врачей, но на их лицах не было повязок, а моя грудь больше не болела. Несмотря на отсутствие боли, мне было как-то не по себе. В руках одного из них был какой-то странный инструмент, напоминающий паяльник. Он стал подносить его к моему животу, и время от времени боль снова возникала, накатывала волнами. Это продолжалось довольно долго, но вдруг этот врач, досадливо щелкнув пальцами, крикнул:

– Подожди, Сидоров, здесь нужны другие методики!

Кто-то ответил:

– У нас тоже ничего не получается, придется вам его забрать.

– Мы не можем, он не вовремя. Придется ему поболтаться между – это маргинал.

Потом я, наверное, снова потерял сознание и когда очнулся у моей кровати сидел врач, который что-то делал с моим животом. Он стал говорить мне совершенно дикие вещи (как мне тогда казалось). Он сказал, что меня спасти не удалось, но в то же время «они» меня тоже взять не могут, так как есть еще что-то зависящее от меня в нашем мире. Поэтому мне придется «жить на два дома».

– Возьмешь крылья, – сказал он – правда, поношенные. Пока на них полетаешь, потому что по-другому тебе теперь будет трудно. Я пытался запаять твой шнур, но не смог, удалось только сделать слабый узел.

Я заплакал, так как испугался своей неопределенности, того, что я даже умереть нормально не могу. Но я все-таки считал, что мне снится трогательный сон и плачу я во сне. Врач стал меня утешать и сказал, что все наладится. Неуловимым движением он откинул занавеску, которую я раньше не заметил, и передо мной открылось зрелище: на стене в ряд висели большие крылья. Они были похожи на куриные, и раскраска была соответственной. Он встал, снял грязно-белые и растянул, демонстрируя их.

– Вот, – не фонтан, но зато натуральные, органично впишутся в структуру ткани.

– Как это? – спросил я.

– Как, как, – устало и раздраженно сказал врач. – Синтетику тебе нужно будет сверху цеплять, а натуральные всегда будут с тобой.

Он повернулся к двери и стал, удаляясь, таять. Я подумал, что в глазах у меня все расплывается и уснул.

Когда я проснулся, почувствовал, что меня куда-то везут на каталке. Я узнал ее поскрипывания. Боль в груди вновь возобновилась. Видеть я ничего не мог, так как был накрыт с головой. Я только услышал разговор:

– Куда везешь? – спросил кто-то.

– Обратно, его вернули на время.

– С лица то простыню убери. А это что?! Бирку отвяжи! Всех больных перепугаешь.

Ногу мою затеребили, а потом откинули простыню. На меня смотрел молодой медик. Встретившись со мной взглядом, он вздрогнул и кому-то закричал:

– Сидорова позови!

«Что за Сидоров?» – подумал я и снова заснул или потерял сознание, – уж не знаю.

Когда, проснувшись, я спросил у медсестры, кто такой Сидоров, ее лицо приобрело какое-то торжественное выражение, и она сказала:

– Сидоров Иван Сергеевич – гений, он человек «Приложения».

Я обрадовался, подумав, что такой человек меня вылечит. «Да и сон неплохой про крылья, оптимистичный».

Вскоре Сидоров посетил меня, но я не сразу понял, что это он, так как в палату зашел человек с большой лохматой головой, в рубашке то ли бежевого, то ли серого цвета, в лоснящемся галстуке, украшенном пятнами различной степени свежести. Спасал положение лишь распахнутый белый халат. Я подумал, что доктор давно не расчесывался и не менял одежду. Его, скорее, можно было принять за алкоголика со стажем или бродягу, чем за самого талантливого врача. В правом углу рта он держал тлеющую тусклым красным огоньком длинную сигарету, что было немыслимо ни для кого другого – курить в кардиологии строго запрещено.

Без какого-либо приветствия он сказал, роняя пепел на мой пододеяльник и выпуская сигаретный дым из носа и изо рта:

– Таких как ты – раз, два и обчелся. И это такая морока, скажу тебе.

Сигарета прыгала во рту в такт его речи. Дым был такой едкий, что я закашлялся, и сердце вновь заныло. Боясь повторения приступа, я спросил:

– А то, что вы курите, мне не повредит?

– Нормально, – махнул рукой Сидоров.

– Скоро вы меня выпишите?

– Скоро, – сказал врач.

– Значит, вы меня вылечили?

– Нет, – сказал Сидоров, – поразив меня до глубины души.

– Как нет? – закричал я. – А что же мне делать?

– А тебе, что, Петрович не сказал? Полетаешь пока. За три дня научим, как с крыльями обращаться, а потом на выписку.

Я захлопал глазами, но не решился возражать.

Следующие два дня прошли в изнурительных тренировках – Иван Сергеевич учил меня обращаться с крыльями. Я должен был трясти телом, как курица, которая отряхивается, но крылья развернулись лишь к вечеру второго дня. Как я был восхищен, Паша! Ночью Сидоров разрешил мне немножко полетать по коридору, а потом мы это отмечали. Я сидел, распустив крылья, как в плаще из перьев, но Сидоров настоял, чтобы я их спрятал, так как он, вставая, постоянно через них запинался и спотыкался. Я, конечно, напился, но не так как всегда, потому что, то, что я пережил, в совокупности с тем, что рассказал мне этот странный доктор, явилось весьма отрезвляющим лекарством».

– И тебя ничего не удивляло? – перебил я Толю.

– Да что толку то, Паша? Хоть удивляйся, хоть нет, что изменится?

– Ну, может, ты бы узнал правду.

– Если ты между жизнью и смертью, то это и есть правда, – произнес друг, и я его понял.

«Когда я уже прилично надрался вместе с Сидоровым, – продолжил Толик, – и мое почтение и восхищение им смягчилось, стало не таким острым и истеричным, я спросил его:

– А ты, собственно, кто?

Я не мог понять, что он делает в больнице. Все знают, как вкалывают сестры и врачи в стационаре. А Сидоров ничего не делал. Вначале он учил меня летать, а потом стал со мной пить.

– Ты знаешь, что означает выражение «врач от Бога»?

– Конечно! Это очень талантливый врач. Мне, кстати, говорили, что ты – гений.

Сидоров польщенно усмехнулся, но возразил:

– Художник от Бога, мастер от Бога и даже хирург от Бога – это – да. Но правильный смысл выражения «врач от Бога» – иной. Такой врач – это тот, кто не только дает клятву Гиппократа, а и клятву Приложения к Гиппократу.

Он старательно выговаривал слова – может потому что был нетрезв, а может, чтобы я лучше понял.

– Понимаешь, Толян, – сказал он доверительно, – все знают, что мы живем здесь, некоторые верят, что есть жизнь загробная, так?

Я кивнул, не зная, к чему он ведет.

– Но также есть Переход, Граница. Она тоже обитаема, но ее населенность весьма мала. Это как в пустыне – лежит она себе вся в песках и вдруг караван. Так вот ты и есть маргинал, а я тот, кто с вами возится – единственный в области.

Я, Паша, к стыду своему снова заплакал, так мне стало страшно одному в пустыне.

– Не плачь Толя, – сказал Сидоров, положив мне руку на плечо. – Люди есть везде, даже на краях, а это гораздо хуже. Ты лучше вспомни, что ты видел?

Не давая мне ответить, он снова спросил:

– Видел ты врачей, которые тебя здесь спасали, ставили тебе капельницы, уколы и все такое? Видел, конечно, – снова не дожидаясь ответа, – сказал он. – А что еще видел?

– Врача, который выбрал крылья, – сказал я всхлипывая.

– Правильно – Петровича, вернее, талантливейшего хирурга Семена Петровича Аничева. Если бы ты знал, с какими докторами он работал! Так вот – он – ТАМ.

– Где? – глупо спросил я.

Иван Сергеевич впал в раздражение, покраснел, запыхтел своей сигаретой, но потом взял себя в руки и сказал:

– Где, где, на том свете. Чтобы спасти человека иногда недостаточно только здешних врачей, нужны и потусторонние. А я устанавливаю связь.

– Ты такой редкий специалист, наверное, деньги большие получаешь?

Я оглядел его убогую и грязноватую одежду, и он понял, что я хотел сказать.

Он опустил глаза, оглядел себя, повозил рукой по рубашке, что-то зацепил двумя пальцами и отбросил.

– А, ты об этом? Так некогда мне. Последний месяц выдался – мама не горюй! Я забыл даже когда спал в пижаме. А деньги получаю как все – терапевты, хирурги.

– А что такое «Приложение»?

– Это клятва служить людям на Границе. Спасать их, пытаться вытащить. Быть бескорыстным.

– И у тебя получается?! – вскричал я.

– На 80%. Если точнее, – примерно на 40. Вытаскиваем ведь с двух сторон. Около половины «клиентов» попадают ТУДА. Но это тоже моими стараниями.

– Как ты это делаешь, – ты ведь меня не лечишь?

– Откуда тебе знать, – усмехнулся Сидоров. – Мы ведь после клятвы учимся еще. Изучаем другие способы излечения. – Он нарисовал своей сигаретой некую неопределенную фигуру в воздухе. – Каждый пациент, Толя, отнимает частичку моей жизни.

– Почему же ты дал клятву? Какой тебе прок?

Сидоров засмеялся, заблестев белыми зубами и красиво откинув голову.

– Если бы я думал о пользе для себя, то меня бы не выбрали. А награда, – задумчиво сказал он, – это знание, которое несет покой.

– И много таких как ты?

– Выбирают много, а остаются единицы.

И так мне Паша стало завидно и так горько за свое ничтожество. Другие люди такие дела делают, а я…

– А мне у вас служить нельзя? – спросил я.

Сидоров задумчиво посмотрел на меня и сказал:

– Я спрошу».

– Ну и что, взяли тебя?

– Взяли, – скромно сказал Толя.

– Ну и чем ты занимаешься?

Толик стал мяться, – он то открывал, то закрывал рот, не решаясь заговорить, краснел, опускал глаза. Я несколько минут наблюдал за этим, а потом нетерпеливо спросил:

– Ну?

– А ты не испугаешься? – произнес друг, застенчиво посмотрев на меня своими голубыми глазищами.

– Тебя или информации о твоей деятельности? – попытался я сострить.

– Понимаешь, Паша, – произнес он в своей манере, – меня летающим видят только те, кто должен трагически погибнуть.

Мне стало очень неуютно, показалось, что все вокруг пошатнулось и поплыло.

– Так что, я…

– Нет, – я тебя уже выдернул, – это и есть моя работа. С крыльями ты меня уже не увидишь.

Наблюдая за изменениями моего лица, он спросил:

– Когда ты увидел, что я лечу, кто еще за мной наблюдал?

– Только я… Постой! Тебя видел малыш!

– Ну да, так и есть. Провод вот-вот должен был упасть – ты и мальчик должны были погибнуть.

Летающим я его больше, действительно, не видел, а через короткое время переехал в другой город. Так сложились обстоятельства. Но не только поэтому. Очень трудно было постоянно украдкой взглядывать на небо, боясь увидеть летящего Толю.

Связь между нами давно утеряна, лишь иногда я читаю в интернете, что кто-то видел летящего то ли ангела, то ли огромную птицу. Каждый раз я радуюсь, что мой друг на посту и не дает некоторым людям случайно оступиться и преждевременно упасть за грань.