Читать книгу Приложение к клятве Гиппократа - Михаил Ветров - Страница 4

У меня было две подруги и муж, а потом я осталась одна. Первая и самая лучшая – ее зовут Валерия – оказалась в моей постели с моим мужем. Я вернулась раньше срока с работы (все как в анекдотах) и услышала, несущийся из спальни звонкий смех моей подруги. Не понимая, что происходит, я даже обрадовалась и вошла в комнату. Увидев картину, ошеломленно постояв некоторое время, я взяла кувшин, в котором отстаивалась вода для полива цветов и налила на разгоряченных любовников. Мявкнув как кошки разными голосами, они разлепились и ошеломленно уставились на меня.

– Я ухожу, – сказала я, – а завтра, чтобы духу твоего здесь не было.

Муж вскочил с постели и стал говорить о том, сколько он сделал в этой квартире – поставил пластиковые окна, деревянные двери, паркет и т. д.

Я сказала, что он может все это снять, а сам уйти, но он не сдавался:

– А вообще-то, зачем кому-то из нас уходить? Что, собственно, произошло? Уверяю тебя – это ничего не значит. То же самое скажет тебе и Лера. Правда, ведь?

Он повернулся к дивану, невольно повернулась и я. Моя лучшая подруга сидела, завернувшись в простыню, и играла уголком одеяла, пытаясь завязать его узлом. На вопрос моего мужа она кивнула и продолжила свое занятие. Его голос окреп и он, нежно подталкивая меня к выходу, ворковал о том, что мне нужно отдохнуть, а потом взглянуть на все другими глазами и т. д. В его взгляде была пустота и нетерпение – поскорее бы ушла. Ободряюще похлопывая по спине, он выставил меня за дверь и тихо ее закрыл.

Я даже не была возмущена тем, что меня выставили из моей квартиры. Все было настолько нереально, что ничего не вызывало удивления. Постояв, я ринулась вниз, потому что ком в горле грозил меня задушить, и нужно было что-то с ним делать. Я кинулась к другой своей лучшей подруге. Она встретила меня довольно холодно и в ответ на мой рассказ, поджимая свои пухлые губки, прочла мне суровую лекцию, о том, что я сама виновата – характер у меня тяжелый, сама не хозяйственная, не заботливая, выгляжу кое-как. При произнесении этой речи она морщилась, предваряла каждый выпад словами «ты меня извини, конечно, но..».

Я, как истукан, сидела, слушала это и машинально оглядывала подругу – ее сальные волосы, грязный халат. Смотрела на шарики пыли в углу, вдыхала ее несвежий запах. Она заметила это и, наверное, разозлилась, потому что покраснела, посмотрела на меня с крайней неприязнью и заявила, что сочувствует любви тех двоих, поддерживает их и восхищается тем, как они преодолели препятствия на пути к ней. Препятствие – это я. Когда меня преодолевали, я как-то пропустила.

Я, конечно, читала о таком в женских романах, слышала такие истории от сплетниц и моя бабушка на заре моей юности предупреждала меня о том, что подруги в очереди за мужем подруги в самом начале. Но на деле такая же история, случившаяся со мной, придавила меня, как упавшая стена, раздавив некоторые места, наверное, моей души.

Люди стали мне неприятны, раздражали, я стала удивляться, как я раньше не видела, что все их поступки вызваны лишь корыстью, эгоизмом, стремлением к наживе. «Как мне все надоели», – подумала я. Я не вернулась в свою квартиру ни завтра, ни позже: присоединив к тарифному отпуску личный, я поехала врачевать свои раны на родительскую дачу, путем написания романа (или хотя бы рассказа) о моей преданной любви (впопыхах ничего лучшего не придумала). Я сладостно мечтала о том, как примут мою рукопись, как моя великая книга разойдется огромными тиражами, а они все будут жалеть обо мне, умолять вернуться и т. д.

Нужно признать, что я выбрала неплохое лекарство: в процессе написания поняла, что я не писатель. Меня подташнивало, когда я перечитывала описание нашей первой встречи и нашла, что она была пошлой и примитивной. Когда я описала «любимого», оказалось, что постоянно наталкиваюсь на противоречия – хочу написать «его стройные ноги», но понимаю, что не могу. Понимаю, что правдой будет «его тощие, с небольшой кривизной, иногда дурнопахнущие ноги». Ну и все другое. Жили-то мы довольно долго. Я все так и описала, как есть. Единственное, что с трудом поддавалось охаиванию, это были его голубые глаза, но вспомнив его последний взгляд, я написала, что глаза у него, как голубые пуговицы. После создания портрета, я прочитала написанное, и у меня возникло чувство жалости к бывшей лучшей подруге.

Я стала писать о ней. Нужно сказать, что я отношусь к тем, кто идеализирует соперников. Когда моя подруга, привычная и вполне обычная Лерка, отняла у меня мужа, она приобрела в моих глазах красоту и таинственность, а ее имя, Валерия, стало вызывать во мне дрожь благоговения. Кто же не полюбит такую женщину? И как я могу с ней сравниться? В результате писательских упражнений, я нашла, что я ничуть не хуже. Конечно, я до конца не была уверена в своей красоте, но это мне уже мало мешало.

Хотя еще накатывала обида, и томило одиночество, так как новых любимых и новых подруг еще не было, через месяц, мне стало гораздо легче, я, по крайней мере, могла думать о чем-то другом и видеть мир шире. Я оглянулась и увидела сад. Он был большой и великолепный.

Папа еще давно выкупил дачу у соседей, убрал страшненький домик, захватил часть редколесья и стал высаживать вишни, яблони, груши, то есть плодовые и не только (два дуба, березы, сосна) деревья и цветы. По периметру ограды была высажена сирень разных сортов – белая, лиловая, темно-и-бледно-сиреневая и почти голубая. Но сейчас, когда папа и мама были у моря (они купили домик и «продляли» лето в теплых краях), сад был несколько запущен, хотя и очень красив – начинали желтеть и краснеть листья, распустились хризантемы. Во мне бурно всколыхнулись папины гены, и голову поднял садовод. Я решила привести сад в порядок, а времени было немного: мама, узнав о грядущем разводе, рвалась утешать и откармливать дочь.