Читать книгу Бог, которого люблю - Михаил Владиславович Горовой - Страница 6

«Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего ещё не знает так, как должно знать.»

Первое Коринфянам, 8, 2

Родные не прекращали попыток вырвать меня из лагеря: искали человека, который помог бы в этом.

Муж моей сестры работал таксистом, и однажды вез мужчину, который оказался профессором Института международных отношений. Они обменялись номерами телефонов. Вероятно, Юрию Вадимовичу (так звали профессора) понравилась обязательность моего зятя, и он часто звонил ему, когда требовалась машина. Профессор не скрывал, что имеет обширные связи, поэтому сестра сделала все возможное, чтобы сблизиться с Юрием Вадимовичем. Несколько раз приглашала его в гости, познакомила с матерью. Когда они рассказали ему обо мне и попросили помочь, он пообещал посодействовать попасть на прием в отдел помилования Президиума Верховного совета РСФСР.

Прошел год. Сестра почти потеряла надежду, но все равно продолжала напоминать о себе каждый месяц, и всякий раз профессор просил подождать. «До тех пор буду звонить, пока ни скажет “нет”» – говорила она.

На прием в отел помилования отец с матерью пошли вместе. Отец, после инсульта, когда сильно волновался, не мог говорить, поэтому в последний момент решил в кабинет не входить, подождать в коридоре. Мать же приготовила большую речь, но разрыдалась и не смогла произнести ни слова.

Ее слезы и терпение сестры вырвали меня из лагеря почти на четыре года раньше срока. Мама особенно тяжело пережила случившееся со мной.

Не помню, когда именно – во время одного из свиданий или уже после моего возвращения – она сказала, что считает себя виноватой в случившемся со мной, что это наказание от Бога. В подтверждение поведала историю, которая произошла с ней давным-давно.

В самом начале войны ее вызвал оперативный работник НКВД.

– Мы знаем, – сказал он, – что ваша свекровь – немка, знаем, что у нее два сына на фронте. Мы к ней никаких претензий не имеем. Нас интересует её знакомая. Вы должны сблизиться с ней. Вы работаете шофёром, привезите ей дрова. Мы дадим вам дров. Постарайтесь узнать, как она настроена.

Мать рассказала мне эту историю только один раз, всех деталей не запомнил, не помню, и как объяснила свое согласие выполнить их задание. Кажется, намеревалась дать какую-нибудь пустяковую информацию, просто чтобы отделаться. Представляю, что она испытывала. Немцы приближаются к Москве. Свекровь – немка. Среди знакомых есть немцы. Повсюду ищут шпионов и диверсантов, при малейшем подозрении можно поплатиться жизнью.

Мать сделала все, как велел оперативник. Два-три раза привезла дрова той женщине. Завела разговор «по душам», спросила, что она будет делать, если в Москву войдут немцы. Женщина сказала, если её возьмут на работу, станет делать для них все, что сможет – стирать белье, готовить, убирать.

Через месяц оперативник вызвал мать вторично, и она сказала, что ничего подозрительного не заметила, но в точности передала разговор с той женщиной. По требованию следователя она дала письменные показания.

– Через некоторое время, – рассказывала мама, – я узнала, что той женщине дали десять лет. Меня даже не вызвали на суд, не знаю ее судьбы. Возможно, я сгубила ее. Вот и думаю: то, что случилось с тобой, – наказание от Бога за мой великий грех.

Видно, повторившееся и в моем приговоре число «десять» стало для нее печатью Божьей кары, в ожидании которой она прожила тридцать лет.

Моя память навсегда запечатлела мать во время объявления приговора. Казалось, какая-то сила тянула её вниз, в пучину, а она судорожно старалась, схватить глоток воздуха, и не могла.

Я поклялся сделать для матери все, что в моих силах. Чувствовал себя в неоплатном долгу перед ней. Ко мне вернулись детская нежность и любовь.

Что же, может быть, с философской точки зрения это не потерянные годы: увидел жизнь и с другой стороны, освободился от кривых очков, через которые смотрел на мир. Теперь-то я знал, что есть главное и что второстепенное.

Основные выводы, которыми решил руководствоваться, были ясно обозначены в моем сознании.

Первое. Самые драгоценные друзья, которые не бросили меня в тяжелую минуту – родные, а мать – просто святая для меня.

Второе. Никогда больше не оказаться снова рабом водки. Во всем аккуратность и трезвая голова. Самодисциплина.

Во что бы то ни стало, восстановиться в институте и окончить его. Этим доказать, что шесть с половиной лет лагеря не сломили меня.

Насчёт женщин решил: не буду больше гоняться за красавицами, найду какую-нибудь попроще, но, чтобы была моя и всегда под рукой.

Часто, особенно в первые годы, пытался представить, каким снова увижу наш сад, как постучу, и мать откроет мне дверь. Стихами не увлекался, и лишь одно стихотворение знал наизусть. Слова из него: «Я вернусь, когда раскинет ветви по-весеннему наш белый сад» – не однажды приходили на память. Вспоминал и солнечный апрельский день, когда ушёл из родительского дома, не зная, что в него уже не вернусь.

Я вернулся, но ни «белого сада», ни родительского дома уже не было. За эти годы наш старенький домик в Лосинке пошел на слом, родителям дали крошечную квартирку на девятом этаже двенадцатиэтажной башни в Свиблово.

Я приблизительно знал этот район. Назвал таксисту адрес. Оказалось, к дому подъехать невозможно: там прокладывали линию метро, и вся улица была перерыта. Расплатился, вышел из такси, посмотрел по сторонам. Вдруг слышу, кто-то выкрикивает мое имя каким-то неестественным надорванным голосом. Оглянулся. Через улицу, на балконе башни, стоит отец. Размахивая руками, кричит мне так, будто не слышу его, сейчас сяду в машину, уеду, и он уже никогда меня не увидит…

Через минуту я был уже в лифте. Всё с чем возвратился к старикам, было при мне – сатиновые брюки, аккордеон и сто рублей, заработанные честным трудом.

Отец обнимал меня и плакал. С матерью-то мы виделись, она приезжала на свидания, он же меня ни разу не видел за все эти годы. Ни в тот день, ни потом, я ни разу не почувствовал и тени упрёка или раздражения с их стороны за причинённую им боль. Они простили меня.

Почти неделю не выходил из дома и не звонил никому из друзей. Родители сразу же сказали, чтобы ни о чем не беспокоился и не искал работы, пока не приду в себя. Мать советовала полгодика отдохнуть. Несколько раз мы устраивали застолье, и спиртное, имевшееся в доме, быстро кончилось.

Если память не изменяет, впервые вышел из дома в магазин. Был обеденный перерыв, и я попытался воспользоваться служебным входом. Там стояла женщина довольно странного вида. Почему-то подумал, она может помочь мне. Действительно, очень быстро и всего за рубль сверху, получил бутылку водки. Мгновенно, не задумываясь, сказал ей, что, если она так быстро решает все вопросы, может быть, устроит мне свидание с какой-нибудь девушкой.

Женщина могла ответить «нет», и моя судьба была бы иной. Но она показала на беседку во дворике и сказала, что, если мне не хватает одной до миллиона, завтра в час дня могу увидеть там эту девушку.

На следующий день, надев великоватый зелёный двубортный костюм, который купили мне родители, в назначенное время пришёл в беседку. По дороге заметил, что вокруг меня подобных костюмов никто не носит. Ко мне подошла симпатичная девушка и критически осмотрела меня. Мы договорились встретиться вечером.

Вечером же она заявила, что занята. Невольно подумал, мой зелёный костюм виноват.

– Если хочешь, познакомлю тебя с подругой, – предложила она. – Только надо купить вина и что-нибудь на ужин.

Первая встреча с Ольгой запечатлелась в памяти, будто я специально все запоминал, а потом еще и записал в дневнике.

С симпатичной девушкой мы подошли к большому дому, вошли во двор, который потом я исходил вдоль и поперек тысячу раз.

– А вот и Ольга, – сказала моя спутница, указав на… Что может сделать с женщиной одежда! Она может сделать её на полметра выше и наоборот. Это был как раз тот случай, когда наоборот.

Ольга показалась мне каким-то мальчиком, подростком. Никогда не обратил бы внимания на нее, как на женщину, но ноги мои уже вошли в подъезд и поднимали меня по лестнице.

Мы не растягивали удовольствие, и выпили две бутылки красного, как люди, испытывающие жажду, пьют минеральную воду. Сегодня, вспоминая тот вечер, будто смотрю фильм о самом себе.

Следующий кадр. Ольга свернулась калачиком и спит на диване – одном из трех предметов мебели, в её комнате. Раскрасневшаяся подруга смотрит на меня и спрашивает:

– С ней останешься или со мной пойдешь?

Помню, в тот момент посмотрел на Ольгу и подумал: «Наверно она и будет такой, какой я пожелал себе: моею и всегда под рукой».

Тридцать с половиной…

Перед всеми в долгу, и, прежде всего, перед самим собой. Как доказать родным, что чего-то стоишь? Как исправить ошибку – всю прошлую жизнь? Просто честно работать преподавателем музыкальной школы, как посоветовал отец? Но ведь в лагере уже разобрался, что такое честность. Я должен как можно быстрее стать на ноги, хоть чем-то помочь матери с отцом, рассчитаться с сестрой за всё, что она для меня сделала. Честным трудом этого не получится.

Еще в лагере созрело решение – не искать встреч с Женькой и Валентином. Ни тот, ни другой за эти годы не прислал письма, даже не передал привета через родителей. На Валентина обид не держал, я тоже не писал ему, когда он попал в беду. Да и все месяцы нашей дружбы можно по пальцам пересчитать.

Но Женька?! С ним же прошла моя юность.

Часто думал: «Окажись он на моем месте, не может быть такого, чтобы не написал ему, не попытался как-то помочь».

Телефон Володи помнил, позвонил ему на работу. Через час встретились там же, где увидел его впервые двенадцать лет назад. Чувствовал себя немного скованным, не зная, как он отнесется ко мне. Может, его жена будет против дружбы со мной? Кому нужен уголовник?

Володя в первую же минуту обнял меня, был счастлив встрече. Сразу же рассказал все новости. Петя вот уже шесть лет, как в Австралии, успел стать её гражданином. А вот Марику не повезло. Ему отказали в выезде. Пришлось уйти из НИИ, и теперь работает, где придётся. О своих же планах, понизив голос, он сказал:

– А я жду благоприятного момента. Как только начнут выпускать, сразу же подам документы на выезд.

Рассказал и о том, что уже несколько раз встречался с Дмитричем. Было это как раз в то время, когда сестра ждала обещанного приема по моему делу.

– Очень грамотный и приятный человек, – одобрительно кивнул Володя. – Ты знаешь, когда я его спросил, как помочь тебе, он подсказал хорошую идею. Надо заручиться ходатайством какого-нибудь большого человека и приложить это ходатайство ко всем характеристикам, которые возьмёт с собой мать на приём.

Вероятно, после того, как Володя прочел составленное Дмитричем письмо, он и пришел к выводу, что написал его очень грамотный человек.

И дальше Володя рассказал, как они воплотили в жизнь эту идею.

Его жена Муся в то время заведовала ателье при Союзе композиторов и хорошо знала личного секретаря самого Председателя. После доверительного разговора та предложила: «Пусть кто-нибудь напишет ходатайство, а я уж постараюсь, чтобы Тихон Николаевич Хренников его подписал».

Володя жил теперь в доме около станции метро Щербаковская. К моему удивлению – всего через дом от Ольги, с которой познакомился два дня назад.

Удивило и другое совпадение. Оказалось, он снимает дачу в подмосковном селе Троицкое, где и моя сестра. Мы договорились, в ближайшие же выходные дни отметить там мое возвращение. «Обязательно позову Дмитрича, – подумал я. – Вот будет воспоминаний!»

Буквально, через две-три недели стало ясно, что я вернулся в другую страну. Наверно, за все время существования человечества не было государства с таким количеством кривых зеркал. Утром звоню Володе на работу, секретарша говорит, что его еще нет. Звоню минут через пять, и тот же голос говорит, что его уже нет, он – в городской командировке. Он вовремя понял, что жизнь в России можно было правильно увидеть только в кривом зеркале. Самые ходовые и нужные товары – «дефицит» – приобретались в порядке очереди. О том, что она подошла, магазин извещал покупателя почтовой открыткой и приглашал явиться за покупкой. Так вот, открытки на покупку мебели появлялись в почтовом ящике Володи чаще, чем у иного москвича письма. Он ничего не покупал. Он всё доставал – бриллианты, хрусталь, меха, книги, колбасу «Сервелат» и даже билеты в театр. Как-то сказал, сколько заработал на перепродаже мебельного гарнитура, и я невольно подумал: «За такие деньги в музыкальной школе надо работать год».

Конечно же, встретился и с Юрой – «железным человеком», который когда-то устроил меня работать разъездным кассиром. Теперь он был не только заместителем начальника, но и партийным секретарём отдела снабжения, крупнейшего конструкторского бюро. Оно находилось как раз напротив Педагогического института, в котором я когда-то учился.

После обычных вопросов: «Ну как ты там? Что теперь собираешься делать?» – Я сказал, что, прежде всего, хочу восстановиться в институте.

– Считай, что уже восстановлен, – заверил он. – Их завхоз – мой человек, спирт у меня берет. Он оформит тебя дворником, и тебе просто не смогут отказать. Мести ты, конечно, не будешь, что-нибудь придумаем. А если это не поможет, пойду к самому ректору.

Через неделю в моей трудовой книжке появилась запись, что я зачислен дворником в Московский областной Педагогический институт имени Крупской. Пока длилось восстановление, я несколько раз приезжал в институт и, конечно же, заходил к Юре в отдел снабжения.

Он знал моего отца, и как-то он спросил про него. Я посетовал, что у отца очень маленькая пенсия. Юра тут же предложил для него легкую надомную работу – клеить конверты.

– Пусть завтра же приходит оформляться, – сказал он, будто уже получил согласие отца. – Работа часа на два в день, не больше. Раз в месяц будет привозить конверты, и получать 70 – 80 рублей в месяц к пенсии.

Незаметно для себя и я стал смотреть на то, что происходило вокруг через кривые зеркала.

В восемь часов утра меня будит телефонный звонок. Слышу в трубке бодрый голос Володи:

– Не знаю где точно, но именно сегодня по районам будет производиться запись в очередь на машины. Срочно езжай к райисполкому, может быть, тебе повезет, и ты узнаешь где это место. Я же пока обзвоню людей, желающих записаться.

Без особого энтузиазма встаю с постели. Скорее не потому, что поверил в эту затею, а потому что обещал Володе поехать. Он часто повторял: «Вдвоем – в четыре раза легче». И это не однажды подтверждалось.

Взял такси, подъехал к Бабушкинскому райисполкому. Внутрь не вошел, остался в сторонке на улице наблюдать за обстановкой. Минут через двадцать из подъезда буквально вылетает мужчина, за ним еще несколько человек, они бросаются к стоящим невдалеке двум машинам. Немного поколебавшись, подбежал к ним, когда машины уже почти тронулись, и стал на их пути.

– Вы случайно не знаете, где сегодня будет запись на машины? – спросил я у первого же водителя.

– Ну и повезло тебе, парень, – ответил он. – Садись скорее в машину.

Минут через десять мы были на месте. По закону кривых зеркал оказалось, запись на автомобили проходила в булочной.

Я оказался сто пятнадцатым и записал еще нескольких человек. Тут же позвонил Володе, сказал, что мы попали в «яблочко». Он дал мне список еще из десяти фамилий.

Выстоять очередь оказалось нешуточным делом. На Бабушкинский район выделили всего около четырехсот машин, через час-полтора в списке числилось уже почти пятьсот человек. К вечеру было уже свыше тысячи. Каждые три-четыре часа устраивались переклички. Надо было предъявлять паспорт, и фамилия в списке должна была соответствовать. Отсутствующих тут же вычёркивали из списка. Вторая сотня контролировала первую, третья – вторую, и так далее. Хорошо, что Ольга жила поблизости, и по ночам мне удавалось два-три часа поспать. На второй или третий день таксисты из двух ближайших таксомоторных парков попытались создать новую очередь, и объявить недействительной нашу. Но сделать это оказалось не так-то просто. Ведь первые две сотни состояли почти исключительно из работников райисполкома, милиции и их родственников. Тут же появились милиционеры в форме и навели порядок.

Конечно не все, записанные нами, смогли выстоять эту очередь, но все же из четырехсот машин, нашей компании досталось восемь. Совсем неплохо, если учесть, что на перепродаже новеньких «Жигулей» можно было заработать четыре-пять тысяч рублей.