Читать книгу Мне жаль тебя, герцог! - Михаил Волконский, Сергей Волконский - Страница 3

Футляр, оставленный на столе, был небольшой, красного сафьяна, с бронзовыми золочеными уголками и невысокий – такой, какой легко спрятать в кармане.

Гремин открыл его не без страха, и этот страх был настолько велик, что если бы не крайнее любопытство, то Василий и не прикоснулся бы к нему, к этой столь неожиданно попавшей к нему вещице.

Внутри футляра лежала небольшая коробочка, квадратная, вроде табакерки, золотая, с выгравированными на крышке фигурными литерами, чрезвычайно изящной работы.

Гремин долго разглядывал в нерешительности открыть ее или нет. Наконец он приподнял крышку и, заглянув под нее, увидел в золотой коробочке густо-зеленый порошок; но это был не табак, потому что он ничем не пах; вернее, по виду это был молотый, словно измельченный в пыль металл.

Вдруг Гремин закрыл коробочку, захлопнул футляр и кинул его на стол. Ему пришло в голову, уж не опасное ли какое-нибудь зелье тут, а может быть, яд, и он позвал Григория, чтобы посоветоваться с ним.

Старый дворецкий, не только бывавший с отцом Василия за границей и подолгу живавший там, но и научившийся говорить по-немецки, никогда и ничему не удивлялся и неизменно хранил такое величавое спокойствие, что во дворе его считали чуть ли не колдуном, который знает и умеет больше других. Он вошел и, едва взглянув на футляр, кивнул головой и улыбнулся, словно этот футляр был знаком ему. По-видимому, это так и было на самом деле, потому что, не раскрывая его, Григорий сказал:

– Тут должна быть маленькая золотая табакерка с зеленым порошком.

– Вот именно с зеленым порошком! – подхватил Гремин. – А ты, значит, видал этот футляр и раньше?

Старик Григорий задумался и стал глядеть мимо молодого барина.

– Видел, – наконец произнес он.

– У моего покойного батюшки?

Григорий отрицательно покачал головой.

– У другого кого-нибудь?

– Да, у другого.

– Здесь или за границей?

– За границей.

– Что ж тут такое, и кому принадлежит футляр с коробочкой?

– Теперь он принадлежит вам, если вам его принесли и отдали. А больше ничего я вам не могу и не смею говорить!

– Ну а если я тебе прикажу?

– Воля ваша, господская, а только я имею приказание от вашего батюшки, Гавриила Мартыновича, и ослушаться этого приказания даже по вашему приказанию не осмелюсь.

– Как? Покойный батюшка запретил тебе говорить мне об этом футляре? Значит, он знал, что мне его принесут?

– Несомненно знал!

– Значит, тебе известен и тот, кто принес сюда эту вещь, этот человек с черными глазами?

– Известен, но только говорить мне об этом тоже запрещено.

– Тьфу ты! – рассердился Гремин. – Все запрещено да запрещено!.. Убирайся тогда со своим футляром… возьми и убери его!.. Я и глядеть на него не хочу!..

– А я посоветовал бы вам, Василий Гавриилович, спрятать это, как драгоценность! Может, придет время, когда вы обрадуетесь, что этот зеленый порошок именно у вас хранится.

– А я могу быть уверен, что это не яд и что это не какое-нибудь проклятое зелье, примерно предмет для волхвования?

– Нет, батюшка, Василий Гавриилович! – ответил Григорий, – никакого тут предмета для волхвования нет и вредоносного яда тоже; хоть к лампадке образа кладите, греха не будет. А сохраните вы этот порошок как последний дар родителя вашего и помяните лишний раз в молитве о его душе.

– Так что же, по-твоему, мне хранить, самому не зная что, и даже без надежды узнать когда-нибудь?

– Придет время, узнаете!

– Не могу ли я, по крайней мере, сам предпринять что-нибудь, чтобы раскрыть эту тайну?

Григорий опять загадочно и двусмысленно улыбнулся, опять покачал головой и со своим невозмутимым равнодушием проговорил:

– Конечно, батюшка, можете; я связан приказанием покойника, а вам запрета не положено. Только об одном прошу: обещайте мне, что, если розыск чинить станете, не назовете меня и не скажете, что я что-нибудь знаю, потому что уж если я вам ничего сказать не могу, то пред всяким другим, хотя бы перед самим герцогом Бироном, наотрез отрекусь, будь то даже на дыбе!

– Ах, не напоминай ты мне про этого Бирона! – воскликнул Гремин и снова заходил по комнате. – Как вспомню только, что Россия отдана ему в полное владение, так кулаки сжимаются, и, кажется, так бы на стену и полез!

– Да! – вздохнул Григорий, – не пожалела нас матушка-императрица покойная!.. И последние ее слова были к этому герцогу, люди говорили: «Мне жаль, дескать, тебя, герцог!»

– Расстаться ей с ним жалко было… взяла бы его с собой!

– Ну нет, Василий Гавриилович, так не говорите!. Потому, не нам знать: пути Господни неисповедимы!.. Видно, так и должно быть по грехам нашим!.. Испытание нам посылается свыше!..

– Ну хорошо! Если мы нагрешили тут, в Петербурге, так за что же вся Россия должна терпеть?

– Значит, всей землей мы грешили; Господь потому испытует Россию, что любит ее! Сказано, когда мир не познал Бога в премудрости Божьей, в юродстве проповеди дал Господь спасение. Видно, нужно, чтобы народ почувствовал.

Гремин сделал усилие, стараясь понять слова Григория, но ничего не понял в них и только смутно почувствовал их правоту, и то больше благодаря уверенному, не допускающему возражения тону, которым говорил Григорий.