Читать книгу Вязниковский самодур - Михаил Волконский, Сергей Волконский - Страница 9

Труворов со свойственным ему невозмутимым спокойствием затворил шкаф, поглядел равнодушным взглядом на Степаныча и направился к своей постели, как ни в чем не бывало.

В комнате было настолько еще темно, что Степаныч мог и не заметить Гурлова, но также легко могло случиться, что он и увидел его.

Чаковнин испытующе, искоса поглядел на Степаныча. Тот не выдал себя ни одним движением. Он поводил из стороны в сторону своим острым носиком, и глазки его бегали, но это было обыкновенное, привычное ему выражение.

Чаковнин успокоился. Уж очень хладнокровно Труворов запер шкаф и отошел от него, так что если даже Степанычу и показалось что-нибудь, то он мог быть обманут этим хладнокровием Никиты Игнатьевича.

– Изволили уже проснуться? – заговорил Степаныч. – По-походному, значит… – Его бегающие глазки несколько раз останавливались на графине с квасом. А кваску не изволили отведать?

«Эге, – подумал Чаковнин, – да ты, видно, из болтливых!.. Постой-ка, брат!»

– Так я вам кофейку принесу сейчас, – засуетился Степаныч, – извольте отведать кофейку нашего.

– Кофейку я вашего не хочу, – сказал Чаковнин, – а вот что, Степаныч, расскажи-ка мне про здешнее житье и обычаи! Весело здесь живется, например?

Он, видимо, продолжал игру Труворова, не торопясь отсылать Степаныча, а, напротив, заводя с ним длинный разговор, как будто тут у них в комнате ничего подозрительного не было.

– Весело ли живется у нас? – переспросил Степаныч. – Вот поживете – увидите!.. У нашего батюшки, сиятельного князя, полная чаша; вельможа настоящий, роговая музыка своя…

– Говорят, и театр свой есть?

– Театр свой, как же без театра? Все как надо: полотна расписные спущены, и занавес пунцового чистого бархата с кистями золотыми и бахромой. Сейчас эту занавесь подымут, выйдет сбоку Дуняша, ткача дочь, волосы наверх подобраны, напудрены, цветами изукрашены, на щеках мушки налеплены, сама в помпадуре, в руке посох пастушечий с алыми и голубыми лентами. Станет князя виршами поздравлять. А когда Дуня отчитает, Параша подойдет, псаря дочь. Эта пастушком наряжена – в пудре, в штанах и камзоле. И станут Параша с Дунькой виршами про любовь да про овечек разговаривать, сядут рядком да обнимутся… Андрюшку-поваренка сверху на веревках спустят; бога Феба он из себя представляет, в алом кафтане, в голубых штанах с золотыми блестками. В руке доска прорезная, золотой бумагой оклеена, прозывается лирой. Вокруг головы у Андрюшки золоченые проволоки натыканы, вроде сияния. С Андрюшкой девять девок на веревках тоже спускают. В белых робронах все. У каждой в руках нужная вещь: у одной скрипка, у другой святочная харя, у третьей зрительная труба. Под музыку стихи пропоют, князю венок подадут… Это пасторалью называется… А то есть еще опера…

– Ну, а красивые актерки есть? – спросил Чаковнин.

– Есть! – подтвердил Степаныч. – Как же красивым актеркам не быть? Уж на то они и актерки, чтобы красивыми быть…

– Ну, какие же красивые?

– Да вот Дуняша, ткача дочь, опять-таки Параша, псаря дочь, Агафоклея-сирота; та голосом больше берет, петь умеет чувствительно…

– А где же обучаются они?

– Каждая в своем месте, по способностям, которые от рождения имеет…

– А в Москву в ученье посылают?

– И в Москву посылают.

Как ни старался, как ни наводил Чаковнин Степаныча, тот ни словом не обмолвился относительно вновь прибывшей из московского ученья Маши. Так и пришлось отпустить его.

– Нет, или он хитер, – решил Чаковнин, когда Степаныч удалился, – или же сам ничего не знает о ней.

Гурлова сейчас же выпустили из шкафа.

– Ну-с, сударь мой, – заговорил Чаковнин, – простите, как по имени-отчеству звать вас?

– Сергей Александрович.

– Ну-с, Сергей Александрович, что же мы теперь предпринять можем?

В шкафу, очевидно, было душно и жарко. Гурлов отер платком влажный лоб и лицо, положил ногу на ногу и задумался.

– Вот что, – начал он погодя, – есть в Вязниках один человек, который может помочь мне. Человек этот хороший сам по себе, а кроме того, я его на прошлой неделе от рогаток спас.

– От каких рогаток?

– А это у князя тоже наказанье такое существует: свяжут человека по рукам и ногам, поставят посредине комнаты и шею с четырех сторон рогатками подопрут. Так и стой.

– Ах, забодай его нечистый! – опять рассердился Чаковнин. – Кто ж этот человек?

– Здешний театральный парикмахер. Зовут его Прохор Саввич, а больше просто Прошкой. Если его попросить, то, я думаю, он мне сюда мужицкий костюм достанет, парик и бороду смастерит…

Чаковнин наморщил лоб.

– А надежен этот ваш Прошка, не выдаст?

– Кроме как к нему, обратиться не к кому; коли выдаст – значит, судьба, – ответил Гурлов. – Только не за что платить ему мне злом за добро.

– Ну что там, выдаст, ну какой там, выдаст! – решил Труворов, внимательно слушавший. – Надо, Александр Ильич, поскорее…

– Да уж надо поскорее, – согласился Чаковнин, взявшись за картуз. – Где же этого Прошку найти можно?

– В большом доме при театре; там у него конурка под лестницей…

– Разыщу! – успокоил Чаковнин и, кивнув головою, вышел из комнаты.