Читать книгу Воля судьбы (сборник) - Михаил Волконский, Сергей Волконский - Страница 19

На другой день рано утром Карлу, уже предупрежденному итальянцем о необходимости его отъезда, подали лошадей, и он, не откланявшись князю, уехал. Андрей Николаевич извинился пред ним возобновившимся якобы нездоровьем и приказал Торичиоли передать барону, что весьма сожалеет, что не может видеть его.

Пред отъездом Карл попытался выведать у итальянца причину, почему он так испугался этого доктора, которого уже сам он, Карл, ненавидел всей душой, и узнать все-таки кто он, – Солтыков или другой кто-нибудь; но Торичиоли упорно настаивал, что в первую минуту ошибся, обманулся сходством, и тщательно избегал разговора об их условии относительно капель, как будто этого условия и не бывало между ними. Карл, в свою очередь, скрыл от него свою неосторожность с запиской, которую, по всем вероятиям, прочитал странный доктор.

Они расстались довольно холодно, но, распрощавшись с итальянцем, Карл почувствовал некоторое облегчение, заключавшееся в сознании, что он вовремя был удержан обстоятельствами от поступка, способного лечь упреком на его совесть.

Проходя из флигеля в большой дом, чтобы выйти на крыльцо к экипажу, он взглянул на окна комнаты Ольги. Они были завешаны шторами.

Между тем незадолго до этого князь Андрей Николаевич задал камердинеру – впервые в последние три дня – вопрос об Ольге и, услышав от того ответ, что княжна нездорова, переспросил:

– Больна?

Однако сейчас же ему пришло в голову: «Штуки… штуки!..»

– А петербургский уехал? – спросил он опять отрывисто.

– Уезжают, – доложил камердинер, уже изучивший лаконический разговор барина и понявший, что его спрашивают о бароне.

Проскуров кивнул головой в знак того, что все идет, как нужно. Но известие о болезни Ольги все-таки обеспокоило его. Ему было как будто немножко стыдно за то, что он не догадался осведомиться о ней раньше – Ольга могла, пожалуй, действительно захворать. Но так как в случае действительности ее болезни стыд был бы вполне справедлив, то князь сейчас же постарался себя уверить, что его дочь притворяется.

Он поднял голову и, глянув на лакея, снова проговорил:

– Доктор что?

– Давно уже встали и гулять ушли.

– Вернется – ко мне позвать!

Доктор Шенинг понравился вчера князю, причем главным образом тем, что не шарлатанил вчера, не стал лечить здорового Карла тем, чтобы потом похвалиться своим искусством, а как увидел, что человек здоров, так и сказал. Такого доктора князь еще не видывал.

«Молодец! – подумал он. – Во всяком случае, если она притворяется, то он узнает. Это – все, что нужно…»

И в ожидании доктора он сел писать в Петербург, для того чтобы ускорить отправку Артемия в солдаты.

К нему пришли спросить, может ли княжна, которой хочется воздуха, выйти на террасу? Андрей Николаевич поднял голову и пожал плечами:

– Конечно, может! Ведь я не запирал ее.

Лично он не шел к дочери, опасаясь себя самого и новой вспышки гнева.

Доктор Шенинг, который, видимо, имел обыкновение вставать очень рано, вышел, как доложил лакей князю, гулять, но не в сад, а направился по дороге, ведущей к большому Петербургско-московскому тракту, находившемуся верстах в пяти от усадьбы князя Проскурова. При соединении дороги с трактом стояла проскуровская деревня.

Эйзенбах, выехавший из Проскурова, видел через окно своей кареты, как шел этот человек легкою, привычною к ходьбе походкою, опираясь на свою высокую палку. Он узнал доктора Шенинга, от всей души пожелал ему провалиться сквозь землю и, поровнявшись с доктором, даже нарочно откинулся в глубину кареты и закрыл глаза.

Но Шенинг не обратил никакого внимания на обгонявшую его карету, продолжая идти вперед.

Прогулка его было довольно продолжительной. Часа через три только вернулся он в Проскурово, так что этого времени было ему достаточно, чтобы дойти до деревни и вернуться назад.

Однако, несмотря на довольно значительное расстояние, которое ему пришлось сделать, утомления не было заметно, и он бодро и мерно, не замедляя шага, вернулся в усадьбу через сад.

Миновав цветник, Шенинг приблизился к ступеням террасы, на которой, пользуясь благоприятным, теплым днем, сидела уже Ольга, в кресле, окруженная подушками. Матовая бледность ее милого, девственно прекрасного лица почти не отделялась от белизны, полотна подушки. Голова, закинутая назад, не шевелилась, рот полуоткрылся, руки бессильно и безжизненно опустились. Она сидела с открытыми глазами, но, казалось, пред ними для нее было совсем другое – не терраса, не сад, а образы беспокойной, мучившей ее грезы.

– Бедное дитя! – вырвалось у Шенинга при виде Ольги. – Бедное… Неужели и у нее есть уже свое горе?

Он сразу своим опытным глазом увидел, что пред ним одна из тех нервных, на редкость впечатлительных натур, всякое ощущение которых как бы удваивается живущим в их душе огнем, и если это ощущение сильно, внезапно, то вспышка этого внутреннего огня может быть смертоносной. Ольга страдала – это было ясно без слов. Шенинг понял, что пред ним княжна, дочь князя Проскурова.

При шуме его шагов Ольга подняла голову и, увидев пред собою чужого, незнакомого человека, сделала невольное движение к своим распущенным волосам, чтобы закрыть их руками.

– Не бойтесь меня, не бойтесь! – внушительно, тихо, но поспешно проговорил Шенинг. – Звание доктора позволяет мне видеть вас так, как вы есть… Я не сделаю вам зла.

И он протянул к девушке руку.

Спокойный вид Шенинга, улыбка, с которою он смотрел на нее, вызывали в Ольге невольное доверие к этому доктору, о котором она уже слышала от Дуняши.

– Так это вы – приезжий доктор? – спросила она.

Шенинг поднялся по ступенькам террасы и спросил в свою очередь:

– А вы княжна?

Ольга улыбнулась ему в ответ.

Ей казалось, что ее горе так велико, так всеобъемлюще, что все и всех наполняет собою и что всякий человек, с которым ей приходится говорить, должен непременно знать обо всем или по крайней мере при одном взгляде на нее догадаться, что происходит в ее измученной тоскою душе. А доктор смотрел на нее кротко, с ласкою, с участием, словно преданный друг, способный не только сказать ей слова облегчения, но и облегчить ее тоску. И потому-то она улыбнулась ему доверчиво и почти радостно. Отец, самый близкий для нее по крови человек, никогда так не смотрел на нее.

– Вы нездоровы, вы больны? – спросил опять Шенинг. – Скажите мне!.. Может быть, я помогу.

Ольга слабо покачала головой.

– Нет, вам не помочь мне, будь вы самый искусный доктор… Так я, кажется, здорова, но боль моя здесь, глубоко-глубоко, – и она крепко прижала свою маленькую руку к груди.

– Все наши физические боли или большинство из их имеют причиной нравственное страдание, – ответил Шенинг. – У вас было какое-нибудь горе?

Ольга молчала.

Доктор внимательно следил за нею. Вдруг он сделал шаг вперед и поднял правую руку. Ольга испуганно обернулась к нему, не поняв его внезапного и немножко резкого движения.

«Боже, он что-то хочет сделать со мною!» – тревожно мелькнуло у нее в голове, и ей вдруг стало страшно быть наедине с этим совсем чужим человеком, потерявшим уже свою первоначальную ласковость и ставшим строгим, непреклонным, подчиняющим себе ее волю.

В особенности глаза его казались страшными и строгими.

Он зачем-то медленно проводил рукою – все ближе и ближе к ней, сверху вниз. Дуняша пошла обедать – не вернется. Ольга одна. Позвать, крикнуть!.. Но она не может ни позвать, ни крикнуть – язык ее немеет. А доктор что-то делает над нею, и она не может противостоять ему.

– Не бойтесь! – слышит она успокоительный шепот. – Верьте, не боритесь со мною, слушайте меня!

И он настойчиво, неотступно делает свои странные движения рукою.

Но он, во всяком случае, не злой, он – добрый, да.

Теперь она была в полной власти Шенинга, в полном его подчинении. Он оглянулся вокруг. Они были одни.

Ольге становится хорошо. Теплота разливается по ее телу, веки сами собою закрываются. И вдруг, словно она в воду канула, ее охватил тихий, нежный сон. Шенинг сделал над нею еще несколько пассов, потом наклонился. Ольга спала.

Лицо Ольги, за минуту пред тем измученное тоскою и тревогой, казалось спокойным, тихим. Она недвижно лежала, закинув голову на подушку, словно наслаждаясь охватившим ее земное, телесное существо покоем. Шенинг снова нагнулся к ней.

– Вы слышите меня? – спросил он.

Он знал, что девушка должна услышать его, но ему нужно было, чтобы она ответила. И она ответила: – Да!

– Верите ли вы мне, что я не хочу вам зла, что для вашего блага и только для него я сделал то, что сделал?

Улыбка явилась на губах Ольги.

– Да, да! – ответила она.

– Ну, теперь отвечайте! Можете вы видеть свою болезнь, причину ее?

– Я знаю ее… я знаю… я и наяву знаю ее.

– Может быть, вам в питье дали какие-нибудь капли? Припомните.

Молодая девушка слегка качнула головой.

– Нет, мне ничего не давали.

– Тем лучше! Значит, причина другая. Какая ж она?

– Я люблю, – сказала Ольга.

– Дальше?

– Я вижу отца. Какой он строгий! Он – бедный: он не знает, что, запрещая мне счастье, губит меня. Но он не изменит своей воли… Ах!.. Что я вижу!.. Мне жаль себя!.. Я вижу гроб, белый, глазетовый, и я лежу в нем… Цветы… все плачут… И отец плачет. А сделать уже ничего нельзя… ничего. Нет, я хочу жить… За что?.. Разве жизнь нехороша?.. Я люблю жизнь. Не надо этого гроба!

На бесстрастном лице Шенинга промелькнула тень сострадания.

– Так ищите средства! – сказал он.

– Его нет. Если не дадут мне счастья… только оно одно спасет меня.

– Ищите! Постарайтесь найти!

– Нет.

Шенинг опустил голову. Ему жаль было молодости и красоты Ольги, ее первой девственной любви, свидетельство силы которой он только что видел, и он захотел помочь по мере своих сил этой девушке, душевную драму которой случайно узнал он, попавший в дом ее отца вовсе не для того, чтобы входить в тесную жизнь этого совсем стороннего для него дома.

– Вы хотите спросить меня еще что-то? – проговорила Ольга.

Шенинг, глянув ей в лицо, задал вопрос:

– Вы, значит, можете следить за моею мыслью?

– Конечно! – ответила Ольга с новой улыбкой, как будто ее спрашивали о вещах, о которых совсем не следовало спрашивать.

– Хорошо. Тогда говорите, что вы видите?

– Я вижу дорогу… поля по сторонам… Постойте, я знаю эту дорогу – она наша. Она ведет в проскуровскую деревню на тракт… Вот деревня… Тракт… Я вижу много народа… Что это?.. Солдаты верхом… Офицеры… Кареты… Одна, другая, третья… Как они красивы!.. Какие дамы сидят в них… Как скоро едут они… Сколько золота блестит на солнце… Вскачь, вскачь все… Но вот первая карета останавливается…

Однако доктор не дал договорить ей. Терять время ему было некогда.

Через несколько минут Ольга проснулась на террасе одна. Она помнила, что познакомилась с доктором, что он произвел на нее отличное впечатление, но, как она заснула и что видела во сне, она не знала.