Читать книгу Город и псы - Михаил Юрьевич Кравченко - Страница 5

В приёмной директора, как всегда, было тихо и пусто. Интерьер её безлюдного холла, выдержанный почти в спартанском стиле, не изобиловал ни итальянской мебелью из красного дерева, тонко убранной деревянной, ажурной вязью, ни ансамблем мягких кресел с софой и пуфиками, из чёрной, турецкой кожи. Вместо этого стоял простой, офисный шкаф, эпохи брежневского застоя, служивший примитивным бумагохранилищем, да два старых кресла, которые при ближайшем рассмотрении оказывались не кожаными, а обтянутыми не очень дорогим и не очень добротным белым дерматином, местами уже давшим паутинку мелких трещин. Большое канцелярское бюро, как образец безвкусицы, красовалось посередине помещения, и скрадывало и без того тесное пространство. Всё это должно было внушать посетителю мысль о том, что главное здесь, – это работа, а не обстановка. Что касалось всегдашней тишины в приёмной, то это обусловливалась тем, что заместители и начальники разных отделов и служб были приучены лишний раз не беспокоить босса без особой нужды и не бегать к нему с пустяшными бумажками, не требующими его личного вмешательства или подписи. Чины пониже, начиная с начальников смен и, кончая простыми охранниками, – те и вовсе должны были загодя записываться на приём через очаровательную секретаршу Эллочку, которая хоть как-то скрашивала этот унылый, канцелярский пейзаж.

Однако, в действительности, Семён Осипович Мендинский, директор крупнейшего в Сибири ЧОПа, не был уж столь безнадёжным трудоголиком, каким хотел казаться, и вовсе не чурался скромных земных радостей. Напротив, в глазах тех, кто знал его поближе и бывал в его загородном имении, он мог бы прослыть даже эстетом и эпикурейцем, если бы не его излишняя, природная предосторожность. Там, на берегу живописнейшей реки, окаймленной с двух сторон зелёной бахромой тайги, на самой окраине охраняемого элитного посёлка, высился его трёхэтажный особнячок, где он любил коротать время с людьми своего круга. Когда-то Семён Осипович занимал довольно высокую должность в правоохранительной системе города, поэтому привык выстраивать отношения с коллегами и знакомыми по принципам служебной необходимости и житейской целесообразности.

Ронин открыл дверь приёмной без стука и вошёл так неожиданно, что секретарша Эллочка вздрогнула и чуть не выронила из рук косметический прибор, после чего удивлённо вскинула недокрашенные брови и уставилась на Сергея вопрошающим взглядом.

– А, Семён Осипович занят, – растерянно выдавила она, – А, Вы кто? – Эллочка полезла в стол за книгой приёма посетителей, но Ронин жестом руки остановил её.

– Я – Ронин, с пятого отдела, меня направили к вам прямо с поста.

– Кто направил? – зачем-то спросила Эллочка и поспешно схватила трубку телефона. Доложив директору о визите, она почти с минуту выслушивала его наставления, всё это время не отрывая от Ронина пристального, почти изучающего взгляда.

– Хорошо, Семён Осипович, хорошо… так… всё поняла… хорошо, всё поняла, – повторила она несколько раз напоследок и положила трубку. – Проходите, пожалуйста, директор ждёт Вас.

Ронин зашёл в кабинет директора, где раньше никогда не был. В глаза невольно бросилось то, что там всё было так же, как и в приёмной: те же дерматиновые, потрескавшиеся кресла, то же непропорционально большое с точки зрения дизайна, и совершенно бессмысленное, с точки зрения рабочей необходимости, бюро, на котором красовались устаревшие канцелярские принадлежности отечественного производства прошлого века. Эту казённую обстановку мало-мальски разбавляла японская «плазма», висящая на стене, напротив стола, да цветущее дерево китайского лимонника, явно привнесённое сюда заботливой женской рукой. Но всё равно, несмотря на все попытки хоть как-то организовать это бессистемное нагромождение мебели, бумаг и прочих аксессуаров, всё здесь напоминало какую-то бутафорную, сценическую декорацию, на фоне которой выделялось одно главное действующее лицо, – сам директор. Сергей с минуту простоял на пороге. Семён Осипович, не отрывая взгляда от настольных бумаг, что-то сосредоточенно писал, и не обращал внимания на вошедшего.

– Вызывали? – спросил, наконец, Ронин.

– А, что, здог'оваться уже необязательно? – как-то нараспев, сквозь зубы, и с характерным грассированием, произнёс директор с застывшей на губах полуулыбкой, продолжая при этом писать, не поднимая глаз.

– С кем, собственно, я должен здороваться, если Вы даже не смотрите в мою сторону, – со столом что ли? – без лишней учтивой любезности, но и без иронии спокойным тоном ответил Ронин. Директор мгновенно перестал писать и, сверкнув линзами очков, метнул в Сергея растерянный и недобрый взгляд. На его щеках вспыхнул румянец, как от полученной пощёчины.

– Ну, тепег'ь мне понятно, почему Вы нигде долго не задег'живаетесь. Я вчег'а полистал Ваше личное дело: четыг'е места г'аботы за шесть лет.

– Теперь уже пять, я полагаю – с усмешкой поправил Ронин.

– Пг'авильно! Пять, потому что нам пг'идётся с Вами г'асстаться, батенька, – и сегодня же! Это же надо: избить двух достойных людей, пег'едовиков пг'оизводства. И за что?! За то, что они пг'осто делали свою г'аботу, и, пг'ичом, делали её хог'ошо, в отличии от некотог'ых. Кстати, Вы даже не поинтег'есовались их здог'овьем. Так вот: они сейчас оба в больнице, и один из них – в кг'айне тяжёлом состоянии. В кг'айне тяжёлом! Позог' на всю охг'ану комбината! Позог'!

– Каких передовиков? Какого производства? Этой живодёрни, которая по Вашей указке безжалостно убивает несчастных животных, даже тех, которые живут на постах и бегают в ошейниках?! – Сергей уже не мог говорить спокойно, он почувствовал, как кровь приливает к лицу, и становится трудно дышать. – Кому надо, – тот сам вызовет меня повесткой, вот тогда и поинтересуюсь здоровьем этих передовиков.

– Ну, знаете, никто здесь никого не убивает, и тем более по моей, как Вы изволите выг'ажаться, указке, а пг'оизводится плановый отлов безнадзог'ных животных на основании заявок, с целью их последующего помещения в пг'иют и стег'илизации. Это, во-пег'вых. А, во втог'ых, если кто-то и умиг'ает из них в г'езультате обездвиживающей инъекции пг'и выстг'еле, то это вполне допустимые издег'жки. И, в тг'етих, у каждого – своя г'абота. Мой отец, напг'имег, был классный патологоанатом, между п'гочим, вг'ач высшей категог'ии. И что? Кто он, по Вашему, тепегь? Живодёг? Тг'упог'ез? В отличие от Вас, никто из этих людей законов не наг'ушал. – Семён Осипович обиженно засопел носом, всем видом показывая, что его, авторитетного и уважаемого человека, только что совсем незаслуженно оскорбил этот невоспитанный, молодой хам, позволивший себе в отношении него подобный тон. – И кг'оме того, – продолжал он, – эти ваши несчастные, бедные животные уже пег'екусали полкомбината, и многие охг'анники также обг'атились с письменными жалобами на собак.

– Вы можете показать мне эти заявления от рабочих и охранников, на основании которых составляются заявки на отлов? – спросил Ронин.

– Даже если бы я и хотел их Вам показать, то не смог бы, потому что они хг'анятся в отделе службы безопасности комбината. «Эсбэшники» инициируют отловы и приглашают службу спецавтозозяйства, а мы только ог'ганизуем объезды и сопг'овождения.

– Врёте Вы всё, – с какой-то тихой злостью в голосе произнёс Сергей. – И про заявления охранников врёте. – Я разговаривал с нашими, – никто ничего не писал. И про покусанных рабочих врёте. И про отправку собак в приюты… – Сергей не успел закончить фразу, директор, резко оттолкнувшись ладонями от стола, вскочил с кресла и почти сдерживал себя, чтобы не кинуться на своего обидчика. Теперь, когда он стоял в полный рост, можно было по достоинству оценить его фигуру борца, с прикрученной к ней бычьей шеей и круглой, стриженой головой, из которой торчали маленькие, оттопыренные и деформированные борьбой ушки. Несмотря на свои пятьдесят восемь, Семён Осипович находился в прекрасной спортивной форме, которую регулярно поддерживал, похаживая в «качалку» и сауну с представителями руководства комбината и службы безопасности.

– Щенок, – прошипел он, – да ты бы хотя возг'аст уважал, если на чины и звания тебе наплевать, или г'одители тебе не привили элементаг'ной этики?

– У меня не было родителей, я в детдоме воспитывался, – ответил Ронин, как можно спокойнее, – И добавил, – Вам лучше обращаться ко мне на «Вы».

Директор смерил Сергея ненавидящим взглядом, но при этом также отметил про себя его плотно сбитую фигуру, вспомнив и про его незаурядные, боксёрские навыки.

– Тогда это многое объясняет.

– Что именно?

– Да, то, что Вы пг'осто больны, мой д'гуг – неожиданно спокойно заговорил он, – У Вас нездог'овая психика. Вы любите собак больше, чем людей. В наг'оде это называется псинобесией. Вам, батенька, лечиться надо. – С этими словами он схватил со стола листок бумаги и потряс им в воздухе. – Вот заявление водителя, в котог'ом он описывает Ваше неадекватное поведение после съёма с поста и пг'осит, впг'едь, огг'адить себя от Вас, так как боится. А вот, – он снова схватил несколько листков, размахивая ими, как флажками, – вот, объяснения от г'уководства Вашего отдела. Они также далеко не лестного мнения о Вас: замкнутый, вспыльчивый, опасен для окг'ужающих. «Грамотно сработано, а, главное, быстро, – усмехнулся про себя Сергей, – со всех сторон обложился бумажками, иуда».

– Ну, ладно, кто и чем был болен, – покажет вскрытие… – если, конечно, патологоанатом окажется врач с высшей категорией, – не удержался от сарказма Ронин. Он не хотел задевать память и репутацию чьих бы то ни было родителей, но по какому праву этот человек так легко и просто навешивает ярлыки парамедицинских диагнозов и позволяет себе оскорблять других. Он достал из нагрудного кармана униформы шариковую ручку и тихо произнёс:

– Давайте бланк заявления об уходе, – и кончим этот разговор. Семён Осипович швырнул бланк на край стола. Лицо его было красным от гнева и выражало воинственную решимость. Пока Ронин писал заявление, он продолжал сверлить его уничтожающим взглядом и сосредоточенно обдумывал свои дальнейшие действия. Было заметно, что директор чем-то озабочен помимо слов охранника. Он несколько раз мельком взглянул на часы и выглянул в окно.

– А Вы знаете, Сег'гей, – совершенно неожиданно заговорил он примирительным, почти отеческим тоном, – Мы, ведь, всё г'авно больше никогда не увидимся. К чему этот тон? Зачем г'асстоваться вг'агами? Мы оба не пг'авы. Думаете, Вы один такой побог'ник заботы о животных? У меня дома, между пг'очим, живут два г'отвеллег'а, котог'ых я очень сильно люблю…

– Готово – прервал его Сергей, отводя в сторону заполненный бланк заявления. Он уже приготовился вставать, как Семён Осипович, снова через силу улыбнувшись, поспешно проговорил:

– Подождите… подождите, – я хочу кое-что спг'осить у Вас. Вы, ведь, служили на гг'анице кинологом?

– Служил, – сухо ответил Сергей.

– А после службы устг'оились кинологом в милицию, в патг'ульно – постовую службу, пг'авильно?

– Правильно.

– Пг'авда, потом Вас выгнали за избиение майог'а, – тогда ещё – милиции, а не полиции, и возбудили уголовное дело. Так?

Сергей почувствовал, как у него качнулся под ногами пол, и больно сдавило сердце. Эта старая история, сильно осложнившая ему впоследствии жизнь, долго не дававшая покоя потом, и продолжавшая мучить теперь, вдруг выплыла наружу и стала достоянием какого-то мерзавца. Почти двадцать лет назад Сергей Ронин пришёл служить на погранзаставу, забрав с собой из дома любимого и верного Рэкса. Пришлось долго уговаривать военкома: мол, не на кого оставить собаку. Согласились, приняв во внимание, исключительно, его социальный статус сироты и воспитанника детского дома. Предложили самую дальнюю заставу, в Пянджском округе, на таджикско-афганской границе, где дислоцировалась Группа Пограничных войск России. Согласился с радостью и, отучившись в школе служебного собаководства, пришёл с Рэксом на заставу. О том, что было на границе, Ронин вспоминать не любил. Даже, когда с друзьями разливал по стаканам горькую, о службе вспоминал неохотно. Мало кто слышал из его уст об афганских и таджикских боевиках, прорывавшихся с оружием через границу, враждующих между собой местных бандах, наркокурьерах, ползущих мутными потоками из Афганистана и Пакистана, о «двухсотых грузах», и контузии.

Всё это навсегда было погребено в его памяти, вместе с боевыми товарищами, которые теперь улыбались ему с альбомных фотографий. Зато «гражданка» встретила его с распростёртыми объятиями. Медали «За отвагу» и «За отличие по охране государственной границы», а также знаки отличия «За заслуги в пограничной службе» двух степеней и знак отличия «За службу в Таджикистане» – кое-что значили не только для всех прочих служивых срочников, но даже имели вес в глазах бывших воинов – афганцев времён Афганской кампании. Многие из ветеранов, не смотря на разницу в возрасте, держали его за своего, и приглашали на все свои праздники и вечеринки. С таким послужным списком в милицию взяли сразу. Не помешала даже контузия, некстати затесавшаяся в медицинских документах. Попросился кинологом, и вскоре началась у них с Рэксом новая жизнь. Пёс и здесь мордой в грязь не ударил, служил на совесть вместе с хозяином. А потом случилось то, что случилось… Высокое начальство напилось по поводу чьей-то очередной звёздочки и хором двинулось на питомник, где располагалась ведомственная баня. Там, в процессе увеселительных мероприятий и жарких споров, решили проверить выучку собак и из предбанника полезли прямо в вольеры. Сергей, как не пытался, не смог остановить эту безумную, пьяную вакханалию. В конце концов, какой-то майор из штаба городского управления, размахивая табельным оружием, стал отдавать собакам команды, и одна из них прокусила ему руку. На всю округу был слышен его истошный вопль, обильно сдобренный матом, и неистовый лай собак. Спустя минуту, Сергей увидел, как у одного из вольеров кучей столпились опившиеся, полуголые бражники, завёрнутые в махровые полотенца, с водружёнными на головы банными колпаками. Они, бурно жестикулируя, с кем-то боролись и орали друг на друга. Выстрела никто не слышал…

Потом он долго стоял на коленях, обхватив руками, ещё тёплую, лохматую морду своего любимца и плакал. Он смотрел вокруг себя невидящими глазами, не в силах осознать весь ужас и действительность происходящего, а Рэкс безжизненно свесив огромные лапы, медленно выскальзывал из его рук и сползал на залитый кровью пол вольера. Он больше не отвечал ни на добрые слова хозяина, ни на ласковые поглаживания и почесывания за ушами. Не веря своим глазам, Сергей продолжал настойчиво совать ему в пасть кусочки сахара. О том, что произошло дальше, он не помнил вообще.

Следствие длилось недолго. Экспертиза признала, что тяжкие телесные повреждения майору были причинены в состоянии аффекта, и Сергея освободили из – под стражи. Майор вышел из больницы и продолжил службу. Дело постарались по-быстрому замять, поскольку оно было с «душком», а на Сергее повисла условная судимость, которая определила всю его дальнейшую судьбу.

Ронин очнулся от тяжёлых воспоминаний, которые пролетели в мозгу, как одно мгновение, не выдав его чувств в глазах директора.

– Да, – ответил он после короткой паузы, – я действительно избил этого… – он не смог подобрать подходящего слова, и закончил, – Жалко, что не убил совсем. Только к чему столько вопросов? Хотите показать свою осведомлённость или побольнее уколоть напоследок?

Но Семён Осипович уже взял себя в руки и старался не реагировать более на слова этого экстремиста и психопата, как он про себя окрестил Ронина. Он сосредоточенно смотрел в сторону, решая какую – то свою, непонятную головоломку, и при этом непроизвольно поглядывал в окно.

– Ни то, ни дг'угое, – сдержанно произнёс он в ответ, выдавив из себя подобие улыбки, – пг'осто, г'аз Вы так тяготеете к г'аботе с животными, я мог бы Вам пг'едложить должность инспектог'а на нашем питомнике. Там, как г'аз, сейчас вакансия. Ну, г'азумеется, когда всё уляжется. Вы меня понимаете… Он неожиданно взял трубку телефона, – Эллочка, пожалуйста, два кофе. Да, да, для меня и Сег'гея Владимиг'овича. «Надо же, – подумал Ронин, – только что выгонял, а тут по отчеству стал величать, кофе заказал, должность кинолога предложил. К чему бы это? И ведёт себя как-то странно». В голове мелькнули тревожные мысли. Он взял мобильник, перехватив при этом настороженный взгляд директора, и набрал номер Петровича.

Тогда, после инцидента с «санитарами», Ронин домой не пошёл, как и советовал Петрович, а заночевал у Ритки, бывшей своей одноклассницы, с которой его ничего не связывало, кроме случайных и очень коротких встреч, исчисляемых единицами с момента демобилизации и по сию пору. За сутки, что его отделяли от той злополучной, подработочной смены, на «точке», он ни разу не позвонил старику, хотя всё это время испытывал чувство внутренней тревоги, и, может быть, именно поэтому решил выйти на очередную смену, как ни в чём не бывало. Начальник отдела и его заместитель встретили его буднично, как всегда, приветливо улыбаясь и, не обмолвились ни единым словом о недавнем происшествии. Охранники также вели себя вполне обыденно, улыбались и что-то говорили, но при этом многозначительно переглядывались и поглядывали на него кто исподлобья, кто с сочувствием, а кто – и с откровенным злорадством в глазах. Но никто так и не решился открыто расспросить его о чём-либо. Все ждали развязки. Примерно через час на пост позвонили из службы безопасности комбината и предложили проехать в штаб, – для беседы с директором. По прибытию туда, Ронин благополучно миновал проходной пост и направился по коридору, мимо дежурной части. Оперативный дежурный, его тёска, Сергей Васильевич, круглолицый, вечно улыбающийся и неунывающий блондин, поприветствовал его, как всегда, бодрым тоном, и сообщил, что директор уже давно ждёт его для какого-то конфиденциального разговора. «Интересно, знает ли дежурка?» – подумал Сергей, – а, впрочем, какая разница! Скорей всего, знает». Поздоровавшись с ним также приветливо и бодро, Ронин спросил, не хочет ли директор поднять ему зарплату, раз так неожиданно вызывает к себе. В ответ Сергей Васильевич занялся таким искренним смехом, что отголоски его ещё долго были слышны в глубине тёмного коридора штаба, куда уже в спешном порядке направлялся Ронин.

И вот он здесь. Предстал пред очи самого могущественного в охране комбината, – да и не только в ней, – человека, который смотрел теперь на него в упор, сквозь линзы очков, с такой тонюсенькой оправой, что она делала их похожими на пенсне Берии, но уже не тем сверлящим и ненавидящим взглядом, как в самом начале разговора, а какими-то осторожными и ощупывающими со всех сторон, словно осминожьи щупальца, глазками, налитыми багровой краской скрытой, но неистребимой ненависти.

К счастью, на экране быстро высветился Петрович и после непродолжительных гудков раздался его голос.

– Привет, Серёга. Хорошо, что ты позвонил, а то у меня почему-то нет с тобой связи, а сам ты не звонишь. Ты сейчас где? Говорить можешь?

– Где, где, – в Котманде. У директора я сейчас, заявление написал. Увольняют меня, Петрович.

– Короче, слушай сюда и не перебивай. В ЧОПе уже вся охрана про тебя знает. Многие сочувствуют и поддерживают. Есть, конечно, и гниды, как везде. В то утро приезжала полиция, сделали осмотр, нас с водилой опросили. Я написал, как договаривались, что написал он – не знаю, но думаю, что всякую дрянь.

– Правильно думаешь, – усмехнулся Ронин.

– Слушай, дальше. Я не знаю, где ты перекантовался ночью, но тебя искали, даже ездили домой.

– Откуда знаешь?

– Да, кореш тут у меня есть один. Работает в полиции, в дежурной части. Алкаш, правда. Он как раз в ту ночь работал. Я ему позвонил, посулил пару пузырей, ну, он и слил мне всё. В общем, ты прошёл по суточной сводке, дело по тебе уже возбудили. Статью не помню, но что-то очень серьёзное. Закрыть тебя хотят, Серёга, – Петрович говорил очень быстро и сбивчиво, стараясь передать как можно больше информации, – а сейчас, самое главное, – продолжал он, переведя дыхание.

– Тогда, видать, по горячим следам им тебя отработать не удалось, поэтому они скоро приедут сюда, на комбинат. Может быть, с минуту на минуту. Приедет целая группа. Заезжать будут через ворота центрального поста, в твоём отделе. В этом случае девчонки бы тебе обязательно звякнули. Поэтому начальство не рискнуло оставить тебя на посту и официально направило к директору, с которым полицейские уже заранее договорились. Там, у него в кабинете, тебя будет взять гораздо легче. Понял? Так что это ловушка. Звонить мне больше не надо, потому, что твои разговоры они начнут скоро «распечатывать». Домой тоже не приглашаю, сам знаешь… И помни, что я тебе, давеча, на «точке» сказал: закроют, – потом уж не отпустят. Ронин внутренне улыбнулся такой энциклопедической осведомлённости Петровича и мысленно пожал ему руку.

– Спасибо тебе, Петрович. Спасибо за всё, – он нажал на сброс и посмотрел на директора. Тот в ходе всего разговора внимательно следил за выражением лица Сергея, словно изо всех сил пытался уловить содержание телефонной беседы. По всему выходило, что полицейские замешкались с условленным временем приезда, и теперь директор лез из кожи, чтобы подольше удержать его в кабинете.

– Ну, где там наш кофе, пойду потороплю Эллочку, – непринуждённым тоном проговорил Ронин и направился к выходу. Директор всё понял.

– Стоять! – заорал он не своим голосом. – Стоять! Ты никуда отсюда не выйдешь, гадёныш! – он схватил трубку в надежде связаться с «дежуркой», чтобы та заблокировала двери выхода из штаба. Но трубка, как на зло, предательски запикала короткими гудками, извещая, что абонент занят. Директор, грязно выругавшись, швырнул её мимо аппарата селекторной связи, а затем, с несвойственной людям его возраста, прытью, словно пушечное ядро, бросил вдогонку Ронину свой центнер тренированного мяса. Сергей знал, что его КМС по боксу, полученный ещё в детдоме, четверть века назад, почти ничего теперь не стоил в сравнении с первыми и даже вторыми разрядами молодых тяжеловесов. Однако, этот, боксёрский «ликбез», но с армейской закваской и специальной подготовкой, давал ему «форы» больше, чем просто боксёрам или просто борцам, хоть и с более высокой квалификацией. Он успел развернуться, и ушёл с линии атаки, как его учили, рассчитанным движением корпуса влево, механически выбросив сбоку свой страшный крюк правой. Семён Осипович, по инерции пролетев мимо Сергея, и, схватив рукой один только воздух, наткнулся на что-то мощное и непреодолимое, заставившее его на время не только забыть о преследовании, но и потерять чувство реальности. Распахнув дверь, Ронин увидел бледное, испуганное лицо секретарши, которая, получив по телефону от директора условный сигнал, вовсе и не собиралась заваривать кофе на двоих, а лихорадочно названивала в полицию. Увидев его, она отпрянула назад и закрыла лицо руками.

– Сука! – только и выдохнул Ронин и быстрым шагом проследовал по служебному коридору к выходной двери. Проходя мимо просторного, стеклянного «стакана» дежурной части, он крикнул дежурному, чтобы тот разблокировал дверь, которая открывалась кнопкой с пульта, издавая характерный электрический зуммер.

– Ну, что, Серёга, добавил тебе директор зарплату? – оскалился вдогонку оперативный дежурный.

– Ага, – весело ответил тот, – Ещё как добавил! Теперь на целых три жизни хватит.

Последнее, что услышал Ронин, – это был раскатистый и жизнерадостный смех Сергея Васильевича, утонувший в гудящем зуммере открывающейся двери.