Читать книгу Коронная дата Великой Победы. 75-дневная Вахта Памяти в честь 75-летия знаменательной даты - Михаил Захарчук - Страница 7

О том, как я с артистами познакомился, можно рассказывать отдельно. Но как-нибудь в другой раз. А когда я принёс им о них же газетную публикацию, Шуйдин заметил, что неплохо было бы её «вспрыснуть». У меня «с собой было». Мы втроём выпили, поговорили. Намылился я было ещё сбегать за бутылкой, однако Шуйдин окоротил мою прыть: «У нас вечером спектакль, – сказал, – поэтому лишняя водка – ни к чему. Хотя я бы, честно говоря, ещё выпил. Но Юрка запрещает. А он для меня Бог, царь и воинский начальник. Если бы не Юрка, я уже давно бы коньки отбросил. А он меня держит и по жизни, и на арене».

Шуйдин и Никулин более тридцати лет проработали вместе, достигнув редкого взаимопонимания. В это трудно поверить, но они без слов подавали друг другу именно то, что каждому требовалось. Столь продолжительное совместное творчество можно объяснить, конечно, многими обстоятельствами – верностью цирку, похожими взглядами на определённые жизненные явления, наконец, просто психологической совместимостью, хотя, случалось, артисты спорили до хрипоты, до ругани. Однако в решающей степени их единило, наверное, то, что оба прошли войну от первого до последнего дня. Шуйдин служил в танковых войсках. После окончания 1-го Горьковского танкового училища попал в 35-ю гвардейскую танковую бригаду под командованием легендарного гвардии полковника Ази Асланова. Участвовал в операции «Кольцо» по окружению 6-й армии Паулюса, затем в боях за Ростов-на-Дону и на Матвеевом Кургане. Весной 1943 года Шуйдин стал командиром танка Т-34-76. Воевал на Курской дуге. Особенно отличился при освобождении украинской деревни Удовиченки, Полтавской области. Вот что написал о нём в наградном листе командир танкового батальона гвардии капитан Слободецкий: «В бою за населённый пункт Удовиченки тов. Шуйдин отлично руководил экипажем своего танка, неоднократно смело и решительно водил его в атаку на врага, в результате чего его экипажем уничтожено 2 противотанковых орудия, 3 станковых пулемёта с расчётами, до 2 взводов вражеской пехоты. В этом же бою лично тов. Шуйдин уничтожил одно орудие ПТО, один шестиствольный миномёт, 2 автомашины с боеприпасами и до 20 гитлеровцев». За этот бой Михаил Иванович получил свой первый боевой орден Красной Звезды. А через год уже на 1-м Прибалтийском фронте командующий бронетанковыми войсками генерал-лейтенант К.В. Скорняков подписал следующее представление: «За период боевых действий с 23.06 по 21.08.1944 года командир танкового взвода тов. Шуйдин М.И. показал образцы мужества и геройства. Проявил умение и храбрость при форсировании р. Березина. С танками своего взвода первый ворвался в г. Вильно. Смело и тактически грамотно действовал в разведке, доставляя командованию ценные сведения о противнике. Со своим взводом тов. Шуйдин уничтожил: 4 танка, 2 самоходные пушки, в том числе самоходное орудие “артштурм”, 7 автомашин, 70 солдат и офицеров противника, взял в плен 20 немецких автоматчиков. За проявленное мужество и личный героизм достоин звания Героя Советского Союза». Звание Героя Шуйдину заменили на орден Красного Знамени, который вручил в сентябре 1943 года комбриг Асланов.

…Сорок лет я в меру своих скромных сил, возможностей пишу о деятелях культуры, прежде всего об участниках Великой Отечественной войны. Полагаю это своим гражданским и, разумеется, профессиональным долгом. Так вот мне неведом более подобный случай, чтобы советский артист-фронтовик был официально представлен к высшей награде страны. Стоит ли удивляться тому, что я особенно пристально «пытал» на эту тему «дядю-тёзку», как всегда величал Михаила Ивановича. В отличие от Никулина, Шуйдина практически невозможно было «завести» на воспоминания про свои героические подвиги на войне. До тех пор, пока мы не поднимали рюмку. Приняв как следует на грудь, Михаил Иванович раскрепощался полностью. И говорил: «Чудак ты человек. Какая может быть обида? Да такие подвиги, как у меня, ребята каждый божий день совершали. Если всем давать Героя – никаких звёзд не напасёшься. Просто Константин Васильевич меня любил. Давно ушёл от нас. Я уже на несколько лет его пережил. Хороший был мужик. Мы с Юркой его похоронили, кажись, в 59-м или в 60-м году – не помню уже».

…Господи, сколько же раз я побывал в грим-уборной Шуйдина и Никулина ещё в том, старом цирке – не счесть. Из него же мы унесли «дядю-тёзку» на Ваганьковское. Первый и последний раз я видел Юрия Владимировича плачущим. С ним мы продолжали поддерживать самые тесные отношения. Во многом и потому, что оба в разное время принадлежали к Войскам ПВО. Для Никулина та принадлежность никогда пустым звуком не являлась. Он всегда откликался на все мероприятия, проводимые в Войсках. Очень дружил с генерал-полковником Анатолием Алексеевичем Вобликовым, который до 1989 года возглавлял тыл Войск ПВО. Потом уехал к себе на родину в Белоруссию. Там и похоронен. Но когда был ещё жив, часто наведывался к Никулиным в гости.

…Часто думаю: в чём же был секрет популярности Никулина? Да, разумеется, в том, что Юрий Владимирович сыграл в кино несколько десятков различных ролей. И в том, что на арене цирка он выступал «сегодня и ежедневно» без малого четыре десятилетия. Его славе поспособствовали и литературное, художническое дарования артиста (собственную автобиографическую книгу «Почти серьёзно…» оформил доброй сотней своих же рисунков); и его врождённое чувство юмора; и поразительная его коммуникабельность: в любой компании он сразу становился своим человеком и лидером. Причём без малейшего к тому напряжения. Все это так, но главное, мне кажется, в другом. Своё творчество и свою жизнь Никулин никогда не отделял от забот и чаяний своего народа. Народ воевал – и он воевал, народ созидал – и он созидал. Правда, созидал по-своему, ему одному доступными средствами.

А ещё он никогда не лукавил, не юлил и не лицемерил ни перед рядовыми зрителями, ни перед власть предержащими. Его поэтому Шуйдин просто боготворил. Редко кому из нас удавалось идти по жизни с таким спокойным, несуетным достоинством, как Никулину. А жизнь ведь у него за плечами была огромной и далеко не простой.

– В армию меня призвали в 1939 году. Ей-богу, я был горд и счастлив тем, что в числе многих ребят меня не забраковала призывная комиссия. Попасть служить тогда мечтали все, но не каждому это удавалось: в вооружённые силы отбирали жёстко по классовому принципу.

Прибыл я служить во второй дивизион 115-го зенитного артиллерийского полка (ЗАП), где меня определили на шестую батарею. Она тогда располагалась невдалеке от Сестрорецка под Ленинградом, вблизи границы с Финляндией. Вид мой, как и остальных новобранцев, оставлял желать, конечно, лучшего. Шинель болталась как на палке – я был страшно худющим и длинным. Сапоги на ходу сползали с ног. Когда старшина украинец Войтенко заставлял меня пройти строевым шагом, ребята хватались за животы и покатывались со смеху. Меня же это злило не на шутку. И если выдержал насмешки товарищей, как теперь говорят, не закомплексовал, то только благодаря спасительному чувству юмора. На шутки отвечал шутками. Так что все скоро поняли: со мной лучше не связываться.

Началась финская кампания. Мне было тогда восемнадцать, только в душе я ощущал себя гораздо старше. Перед боем отнёс политруку заявление: «Хочу идти в бой комсомольцем…» И ведь написал искренне, по душевному движению, никто меня не заставлял. Думалось: а вдруг пуля сразит и умру беспартийным – это ж какой позор!

Не успели мы отойти от потрясений финской кампании, как началась Великая Отечественная. Уже на рассвете 23 июня я увидел над нашей батареей «юнкерсы». Наши пушки открыли огонь по вражеским самолётам. Так 115-й ЗАП вступил в бой с фашистами. Мы полагали – на пару недель, а оказалось – на долгих четыре года.

Потом всю войну я провёл, защищая блокадный Ленинград. Выполняя задание командования, часто бывал в героическом городе, видел своими глазами потрясающие стойкость и мужество его защитников. Картина осаждённого города до сих пор перед моими глазами: разбитые трамваи, разрушенные дома, люди, медленно передвигающиеся по узким тропинкам между сугробами. Такой огромный мегаполис был напрочь лишён электричества, воды, топлива. Ну а о размерах ленинградского хлебного пайка все знают.

В то время и снабжение нашей части резко сократилось, а мы были молоды, здоровы и потому вечно голодны. Потуже затянув ремни, мы с ожесточением и ненавистью сражались с немцами. Желание бить врага, желание воевать и воевать, казалось, вытеснило все остальные наши чувства. В блокаду концертов мы, естественно, не устраивали – не до того было. Художественной самодеятельностью по-настоящему занялись лишь в 1944 году, вступив в Латвию. Поэтому я был немало удивлён, когда однажды меня вызвал замполит и сказал: «Никулин, солдаты перед Новым годом должны хорошо отдохнуть! Организуй концерт художественной самодеятельности. Нужна помощь – обращайся». – «А почему именно я должен этим заниматься?» – вырвалось у меня непроизвольно. «Потому что ты – хохмач, знаешь много анекдотов, и потому, что приказы начальника не обсуждаются».

Приказ есть приказ. Набрал я человек двадцать: кто на балалайке, на гитаре играет, кто пляшет, кто песни поёт, стихи читает… И сам усиленно готовлюсь к выступлениям. Во-первых, в роли конферансье, во-вторых, пою в хоре. В-третьих, договариваюсь с приятелем: «Давай выступать клоунами – Белым и Рыжим». – «А это как?» – «Ну, – объясняю, – Белый клоун умный, Рыжий – дурак…» – «Согласен, – говорит, – быть Белым».

Шутили мы тогда незамысловато, но какой имели успех – это тебе словами не передать. А всё потому, что люди устали от войны, от крови и смерти, соскучились по человеческим эмоциям. Вообще, должен сказать, шутка на войне нам здорово помогала. Помню, совершали мы ночной переход. До назначенного места добрались уставшие, голодные, а ещё надо было траншею рыть. В это время подходит к нам майор: «Инструмент, – спрашивает, – при вас?» Он, конечно, имел в виду лопаты. А я, не моргнув глазом, отвечаю: «Так точно, товарищ майор, при нас инструмент!» И достаю из-за голенища столовую ложку. Все, и офицер в том числе, грохнули смехом. И траншею мы вырыли играючи. Тогда я загадал себе: если кончится война и если мне суждено остаться в живых, то обязательно стану артистом.

– И обязательно – цирковым?

– Нет, очень хотел в кино. Но меня не приняли ни во ВГИК, ни в один столичный театральный вуз, сколько я ни пытался. Тогда были в моде молодые красивые артисты, а моя внешность как-то не вписывалась в те традиционные представления об артистической привлекательности. Приуныл я, и в это время случайно на глаза попалось объявление в «Вечёрке»: при Московском цирке организуется клоунская студия. Принимаются мужчины до 35 лет. Мне после службы было 25 лет.

…Понимаешь, Михаил, какая память штука капризная. Ей не прикажешь: это береги, а то забудь. И если откровенно, не самое лучшее порой она сохраняет. Порой я кажусь себе старым австралийцем, который сошёл с ума, потому что, купив себе новый бумеранг, никак не мог отделаться от старого. Я сейчас вспоминаю войну, свою долголетнюю службу – всё-таки почти восемь лет тянул лямку, – как детство. С какой-то светлой печалью вспоминаю. Страшное, горькое, ужасное временем сгладилось, отдалилось и почти скрылось, а Победа осталась, сознание о честно выполненной на фронте работе осталось. Фронтовая дружба всегда при мне, какая-то беззаветная, почти фанатическая верность присяге – тоже со мной. Я, может, не очень складно и точно говорю тебе об этом, тут бы каждое слово взвешивать, обдумывать, но если всё лучшее из моей фронтовой жизни собрать, как-то вычленить или обобщить, то это будут такие высоты, до которых я, пожалуй, в последующей жизни никогда и не поднимался, хотя лодырем не был и трудился не покладая рук.

А память о войне отзывается всегда неожиданно. И потому я смело могу говорить, что она всегда при мне. Когда я вижу кусок хлеба, брошенный на землю, сразу вспоминаю блокаду и своё тогдашнее ощущение, что никогда больше не удастся досыта наесться.

Случается, страх свой на той войне вспоминаю. Никогда не забуду, как под городом Тарту прямо на нашу батарею шли фашистские танки. Шли в лоб. Это нечто другое, чем, скажем, бомбёжка. Километр с небольшим оставалось до них. Вроде бы приличное расстояние, только когда у тебя на глазах стремительно увеличиваются стальные махины, понимаешь, какое это крохотное расстояние – тысяча метров. Сколько лет прошло с той поры, а и сейчас во сне, бывает, вижу: фашисты наступают, а мы зарыты в землю и никто не стреляет. И в поту просыпаюсь. С каждым годом возвращаться в свою фронтовую молодость всё грустнее и тяжелее. Сколько моих фронтовых побратимов уже ушли из жизни…

…Во время войны нам выдавали на самом деле не 100 фронтовых граммов, как об этом все пишут, а 42 грамма спирта, которые мы пополам разводили водой и получалось как бы сто водки. Но что такое здоровому мужику рюмка. И мы всем отделением устраивали очередь, наподобие того, как в трудовых коллективах функционировала так называемая «чёрная» касса. Сегодня весь спирт выпивал один, завтра другой, и так всё отделение проходило через очередь. На поверке, когда вызывали в стельку пьяного солдата, отделенный выкрикивал: «Очередь!» Это командирами воспринималось нормально. Расследовались лишь случаи, когда очередников оказывалось два и больше, то есть, как и в криминале, групповуха преследовалась.

…Я тебе так скажу: проходными ролями в кино никогда не пробавлялся – не было необходимости. Всецело поглощённый работой в цирке, я отвлекался на съёмки лишь в тех случаях, когда мне нравился материал. Конечно, не обходилось без издержек, но в большинстве случаев своей работой в кино я доволен. А снимался у многих режиссёров – Гайдай, Кулиджанов, Бондарчук, Ролан Быков, Тарковский, Герман.

– Нет ли у вас чувства неудовлетворённости тем, что в каких-то ролях не удалось сняться?

– Как сказать. Поначалу, например, я сожалел, что отказался сняться у Столпера в роли Серпилина. А увидел Папанова – Серпилина и понял: я бы так не смог. Была возможность сыграть роль Юры Деточкина в «Берегись автомобиля», ведь это я рассказал Рязанову и Брагинскому такую историю. Не получилось. Не думаю, что без моего участия фильм пострадал. Я даже не в претензии на то, что авторы фильма нигде не обозначили того момента, что идея-то моя. Нет, тщеславие у меня развито слабо. И, может быть, поэтому прихожу к не очень для себя утешительному выводу: на роль Лопатина мне не следовало бы соглашаться…

Помнится, когда я такое услышал из уст Юрия Владимировича, чуть было не потерял дар речи. Ведь фильм «20 дней без войны» по К. Симонову тогда с оглушительным успехом прошёл по экранам страны. Игра Никулина и Гурченко критикой была признана великолепной. И вдруг такое необычное признание главного героя…

– Понимаешь, в чём тут дело, – продолжал Никулин, – Герман работает «под хронику», его картины предельно проникнуты духом того времени, о котором идёт речь, и это достойно всяческих похвал. Но нас-то с Людой Гурченко, с нашей элементарной узнаваемостью, люди никак не соотносят с той порой. Это просто невозможно. Тут хоть наизнанку вывернись, но всё равно у зрителя останется пусть и крохотное, но недоверие. Надо было Герману найти на главные роли артистов с периферии, и тогда бы его «документализм» сработал по полной программе…

Можете себе представить, читатель, какую журналистскую стойку я тогда взял. Сенсация плыла в руки! Однако Никулин быстро остудил мой профессиональный порыв. Герман, сказал, человек хороший и профессионал сильный. Со временем он сам поймёт, что допустил ошибку. А я, поскольку соблазнился ролью, не имею права задним числом казаться умнее, чем есть на самом деле. И вообще, может быть, я ошибаюсь…

Как и всякий мудрый человек, Никулин почти всегда сомневался, не рубил сплеча, был терпеливым и снисходительным.

Всем известно, что Юрий Владимирович любил макароны с котлетами и анекдоты. Рассказывал последние виртуозно и мастерски. Среди моих знакомых таким умением могут похвастаться разве что Аркадий Арканов и Леонид Якубович. Но оба они всегда преклонялись перед мастерством Никулина. Причём главное достоинство Никулина-рассказчика состояло в том, что он всегда вспоминал нужную байку в нужное время. А ещё умел сказать точно в цель и свою собственную юморную находку. Вот никулинские словесные меткости, что называется, не в бровь – в глаз, записанные мной в разные годы:

«Мужику надо пить вино, чтобы сохранить свой железный мужской организм. Если пить только воду – железный мужской организм заржавеет».

«Я за всю жизнь свою лишь раз снялся в заграничном фильме – “Андрей Рублёв”. Лет двадцать его только за рубежом и показывали».

«Чаплин – автор цитат всех комедий всех времён и народов».

«Раневская была посредственной актрисой. Утверждают, что, когда она уходила со съёмок, о ней никто даже не сплетничал».

«Сейчас все помешались на евроремонте. И я придумал: “Евроремонт тульских самоваров”».

«В жизни старость только раз бывает. Как и восемнадцать лет».

«На мой юбилей цирковые заказали торт в семьдесят пять свечей. Я им сказал: зря вы, ребята, так старались. Мне уже столько лет, что игра не стоит свеч»…

Когда я стал редактором журнала «Вестник противовоздушной обороны», то предложил Никулину вести рубрику анекдотов. Почти не раздумывая, он отклонил моё предложение. Необыкновенно совестливый и щепетильный человек, Никулин стал доказывать, что из этических соображений не может пойти на сотрудничество, поскольку в то время вёл подобную рубрику в «Огоньке» Виталия Коротича.

– Ну, ты сам подумай, зачем мне на два фронта работать. Не ровён час, ещё скажут, что я деньгу заколачиваю.

Стал я убеждать артиста, что такие подозрения никому даже в голову не смогут прийти.

– А потом, Юрий Владимирович, кто ж вас осудит за то, что хоть как-то скрасите службу воинов – своих однополчан.

– Пожалуй, ты прав. И Толе Вобликову будет приятно, – согласился Никулин и почти три года добросовестно давал байки для журнального юмористического раздела, носившего название «Мы с Никулиным вдвоём…». Более того, сам предложил для победителей нашего конкурса эрудитов в качестве призов – билеты в свой цирк, и несколько счастливцев такие билеты получили.

За долгие годы нашего знакомства Никулин всего лишь раз отказал в моей просьбе. Точнее даже, просьба исходила не от меня, а от командования Войсками ПВО, которое решило поздравить артиста в день его семидесятипятилетия.

– Извини, – сказал с виноватой миной на лице, – но ничем не могу помочь. Если бы старшим на этом мероприятии был Лужков, я бы с ним переговорил, мы давно приятельствуем. Но тут Черномырдин хозяин, а с ним я не на короткой ноге. Да и неудобно как-то. Скажут: Никулин сам за себя хлопочет.

Когда мы презентовали в Доме кинематографистов женский выпуск «Вестника ПВО», Юрий Владимирович сильно занемог. Зная об этом, я даже не стал его вторично просить посетить наше торжество. Каково же было моё удивление, когда Никулин, бережно поддерживаемый женой, появился в дверях Дома кино. В перерыве Татьяна Николаевна рассказала:

– Я не хотела его пускать. Не послушал меня. Наглотался лекарств, велел подать парадный пиджак с орденами и медалями и заставил собраться. Надо, говорит, ребят поддержать, да и Вобликову обещал, что приду.

Выходил на сцену, поздравлял сотрудников журнала и всех воинов ПВО. Несколько анекдотов рассказал. Слушая его, я аж прослезился. Ну кто бы ещё из артистов с куда меньшей славой повёл себя так по-человечески замечательно и трогательно! После банкета, где Юрий Владимирович, приняв рюмку, уехал, я рассказал обо всей истории с болезнью Никулина главнокомандующему нашими Войсками ПВО генерал-полковнику Виктору Алексеевичу Прудникову. Тот попросил у меня рабочий телефон артиста и на следующий день выразил Юрию Владимировичу благодарность от себя лично и от всех воинов ПВО.

…Напротив парадного входа в новый цирк на Цветном бульваре стоит бронзовая скульптура: Никулин в клоунском костюме выходит из авто № 91–63 ЮАР. Именно в такой машине снималась знаменитая тройка Трус, Балбес, Бывалый из кинофильма «Кавказская пленница». Редкий случай в столице, когда бы памятник так точно соответствовал своему предназначению. Дело даже не в том, что, конечно же, великий артист и клоун заслуженно увековечен в бронзе. Просто, если бы не он, нового цирка никто бы не стал строить. А Никулин с Ириной Бугримовой записался на приём к председателю Совета Министров СССР и «пробил» нужную сумму в валюте.

Шуйдин и Никулин, как уже говорилось, более тридцати лет проработали вместе, достигнув редкого взаимопонимания. Их совместное пребывание на фронте, с тем расчётом, что год боёв засчитывался за три, исчислялось четвертью века. Никулину, кроме Великой Отечественной войны, досталась ещё и финская. Шуйдин в одном из боёв получил такое тяжёлое ранение, что даже видавшие виды фронтовые врачи не рассчитывали, что он останется в живых. А он выжил. И ещё воевал, и ещё горел в танке. Не все, наверное, знают, что бессменный партнёр Никулина был почти слепой и по арене цирка передвигался едва ли не на ощупь. Какое же надо было иметь мужество этим несгибаемым людям, чтобы не просто найти своё место в жизни, но ещё и приносить смехом людям радость!