Читать книгу Мертвые львы - Мик Геррон - Страница 6

Яд, не оставляющий следов, думал Ривер Картрайт.

Ой, да ради бога!

В метро рядом с ним села хорошенькая брюнетка, при этом ее юбка сдвинулась вверх по бедрам. Почти сразу же они заговорили, вышли на одной и той же станции, помедлили у эскалатора, обменялись телефонами. Ну и покатилось: вино, пицца, постель, отпуск; первая квартира, первая годовщина, первый ребенок. Пятьдесят лет спустя они с благодарностью вспоминали свою жизнь. Потом умерли. Ривер потер глаз кулаком. Сиденье напротив освободилось, туда села женщина, взяла за руку мужчину рядом.

Со станции «Лондон-Бридж» Ривер поехал в Тонбридж, где обитал его дед, будто на территории, аннексированной в ходе битвы, тянувшейся всю жизнь. Там С. Ч. ходил по магазинам, покупал газеты, молоко и прочие продукты, перемигивался с мясником, пекарем и почтмейстершей, и никто из них даже не подозревал, что через его руки прошли сотни жизней, что он принимал решения и отдавал приказы, которые иногда меняли ход событий, а иногда – что гораздо важнее, как сказал бы он сам, – обеспечивали их неизменность. Все кругом считали, что до пенсии он служил кем-то в Министерстве транспорта. Он выслушивал все жалобы на местное автобусное сообщение и добродушно брал вину на себя.

Иногда Ривер задумывался, какие же горы надо было свернуть, чтобы обеспечить неизменность положения дел.

После ужина они с дедом сидели в его домашнем кабинете, потягивая виски. В камине пылал огонь. За долгие годы дедово кресло промялось, и С. Ч. покоился в нем, будто в гамаке; второе кресло постепенно проминалось и под Ривером. Кроме Ривера, в нем больше никто и никогда не сидел.

– Ты что-то замышляешь, – сказал внуку С. Ч.

– Я не только поэтому к тебе приехал.

Это заявление было проигнорировано как несущественное.

– Дело в Лэме.

– Джексон Лэм. А что с ним?

– По-моему, он сошел с ума.

Ривер заметил, что С. Ч. это понравилось, как, впрочем, и все, что давало возможность нырнуть в глубины психологии. Особенно ему нравилось, когда Ривер подавал крученый мяч.

– К такому выводу ты пришел на основании глубоких медицинских познаний.

– У него паранойя разыгралась.

– На одной паранойе он бы долго не протянул. По-твоему, он себя превзошел. И в чем именно проявляется эта паранойя?

– Он решил, что в стране оперирует группа ликвидаторов из КГБ.

– Для начала, КГБ больше не существует, – сказал С. Ч. – Холодная война закончилась. Мы победили, если ты следишь за новостями.

– Да, я знаю. Я погуглил.

– Но с другой стороны, их нынешний президент когда-то возглавлял КГБ. Между прочим, сейчас эта организация называется ФСБ, и хоть они и сменили вывеску, суть осталась той же. А что касается ядов, которые не оставляют следов, именно ими и занимался особый отдел КГБ. Токсикологическая лаборатория. Фабрика ядов. В тридцатые годы некто Майровский или Майрановский[7], ну, как-то так, изобретал там всевозможные отравляющие вещества. И добился таких успехов, что его самого убрали.

Ривер посмотрел на свой стакан. Он пил виски только с дедом. Может, это был своего рода ритуал.

– По-твоему, это возможно.

– По-моему, если Джексон Лэм подозревает, что на нашей территории проводится операция в старом московском стиле, то к нему следует прислушаться. Имя Литвиненко тебе ни о чем не говорит?

– Там не применяли яда, не оставляющего следов.

– Вот именно. Потому что та операция проводилась под черным флагом. Думаешь, они не смогли бы обставить все как несчастный случай? – (Одним из излюбленных приемов С. Ч. было обращать твой аргумент против тебя же; еще одним – не давать тебе шансов перегруппироваться.) – Кто жертва?

– Некий Боу. Ричард Боу.

– Господи, он был еще жив?

– Ты его знал?

– Не лично. Он был бегунком в Берлине. – С. Ч. отставил стакан и принял позу мудреца: локти уперлись в подлокотники, пальцы сплетены, будто держат невидимый мяч. – Как он умер?

Ривер объяснил.

– Ну, звездная карьера ему никогда не светила, – сказал С.Ч., будто нерасторопность покойного Дикки Боу напророчила ему смерть в автобусе. – До Первого дивизиона ему было далеко.

– До Премьер-лиги[8], – поправил его Ривер.

С. Ч. небрежно отмахнулся от этого мерзкого нововведения.

– Бегунок, ловко орудовал на панели. И кажется, был совладельцем ночного клуба. Или работал в нем. В общем, приносил всякие крохи: кто из чиновников изменяет жене или дружку и все такое прочее. Ну, ты представляешь.

– И все это фиксировалось в досье.

– Знаешь старую присказку про законы и колбасу? Ну о том, что лучше не смотреть, как они делаются?[9] Вот и с разведслужбой так же. – Он выронил невидимый мяч, снова взял стакан и задумчиво поколыхал его содержимое, так что янтарная жидкость омыла стенки. – А потом Дикки Боу ушел в самоволку. Тем и прославился. Загулял, да так, что тревожные огоньки замигали на всех коммутаторах, от Берлина до… Баттерси. Ох, прости. Аллитерация. Дурная привычка. В общем, от Берлина до Уайтхолла, потому что хоть он и был мелкой сошкой, но в то время никому не хотелось, чтобы британский агент появился на красном телевидении и вещал бог весть что.

– Это когда было? – спросил Ривер.

– В сентябре восемьдесят девятого.

– А, понятно.

– То-то и оно. В те дни игроки, особенно берлинские агенты, прекрасно понимали, что вот-вот что-то произойдет, и хотя вслух никто ничего не говорил – боялись сглазить, – но, думая об этом, все поглядывали на Стену. И никому, абсолютно никому не хотелось, чтобы какая-то мелочь нарушила ход истории. – Стакан качнулся сильнее, виски расплескался; старик снова поставил стакан на столик у кресла, поднес руку к губам и слизнул капли.

– А никому – это кому?

– Естественно, никому из наших. – С. Ч. озадаченно посмотрел на руку, будто забыл, для чего она, а потом уронил ее на колени. – Там ведь много не требовалось. Дикки Боу вполне мог стать той песчинкой, из-за которой локомотив истории сошел бы с рельсов. Поэтому, как ты понимаешь, мы очень хотели его вернуть.

– И, судя по всему, вы его вернули.

– Ну да, мы его нашли. Точнее, он сам нашелся. Объявился в городе как раз к тому времени, как мы готовы были поставить жирный черный крест на всех тех операциях, с которыми Дикки был хоть как-то связан. Ну а объявился он чуть ли не ползком. На ногах не стоял, если честно.

– Его пытали?

С. Ч. фыркнул:

– Нет, он был пьян в стельку. Правда, утверждал, что напился не по своей воле. Якобы его схватили и заливали спиртное в глотку, да так, что он даже испугался: мол, его хотят утопить в выпивке. Ну конечно, именно этого они и добивались. Если такого, как Дикки Боу, залить спиртным, он только бойчее станет.

– И кто же были эти «они» в данном случае? Восточные немцы?

– Нет-нет, бери повыше. Если верить Дикки, его схватили настоящие шпионы. Московские. И не из простых.

С. Ч. выдержал драматическую паузу. Иногда Ривер задумывался, как старик все это терпит, как совершает свои ежедневные вылазки – в мясную лавку, в булочную, на почту, – удерживаясь от соблазна устроить представление для несчастных обывателей. Потому что нынче С. Ч. просто обожал работать на публику.

– Нет, – сказал дед. – Дикки Боу утверждал, что его похитил не кто иной, как Александр Попов собственной персоной.

Это заявление, возможно, произвело бы больший эффект, если бы Ривер знал, кто такой Александр Попов.

Святого доведет до самоубийства, подумала Кэтрин Стэндиш.

Боже святый!

В меня вселился дух матери.

Именно эту фразу она употребила чуть раньше применительно к Джексону Лэму: мол, он святого доведет до самоубийства. Она даже не представляла, что когда-нибудь произнесет ее вслух, но это все-таки произошло: рано или поздно превращаешься в собственную мать. Или в отца. Так или иначе, но это всегда случается, если позволить жизни обтесать себя, сточить все грани индивидуальности.

Когда-то у Кэтрин были грани, но много лет края ее жизни были расплывчаты и обтрепаны, а по утрам она не знала, что произошло ночью. Догадаться об этом позволяли только следы рвоты и секса, синяки на руках и на бедрах. Ощущение, что тебя пожевали и выплюнули. Из всех связей в жизни Кэтрин самой продолжительной стала ее связь с алкоголем, но, как всякий сожитель-насильник, спиртное раскрыло свою истинную сущность лишь под конец. Поэтому сейчас все грани Кэтрин были гладко стесаны; в своей квартире на севере Лондона она заваривала себе одинокую чашку мятного чая и размышляла о лысых мужчинах.

В ее жизни не было лысых мужчин. В ее жизни сейчас вообще не было мужчин, таких, которые бы что-то значили; да, на работе были коллеги мужского пола, она даже питала некоторую привязанность к Риверу Картрайту, но собственно мужчин в ее жизни не было, а к Джексону Лэму это относилось вдвойне. Тем не менее она размышляла о лысых мужчинах; особенно о том из них, который мельком взглянул на камеру видеонаблюдения, прежде чем под проливным дождем пройти чуть дальше по перрону, вместо того чтобы сесть в вагон под навесом. И о шляпе, которой на этом лысом мужчине не было, потому что за две минуты перед этим он оставил ее в автобусе.

А еще она думала – это случалось очень часто, – как легко сбегать в магазин за бутылкой вина и выпить рюмочку, чтобы доказать: ей этого совершенно не хочется. Одну-единственную рюмочку, а остальное вылить в раковину. Шабли. Охлажденное. Или комнатной температуры, если в винном его не охладили. А если там не было шабли, то сойдет и совиньон-блан, или шардоне, или светлое пиво тройной крепости, или двухлитровая бутылка сидра.

Глубокий вздох. «Меня зовут Кэтрин, я – алкоголик». Синяя книга[10] стояла на полке книжного шкафа в гостиной, между словарем и сборником стихотворений Сильвии Плат. Ничто не мешает взять чашечку мятного чая, сесть в кресло и почитать, пока не схлынет морок. Морок – еще одно словечко из материнского лексикона. Кодовое обозначение климактерического прилива жара. У матери были кодовые обозначения для всего. Что, в общем-то, смешно, учитывая место работы Кэтрин.

Интересно, что бы подумала мать, если бы была жива? Если бы увидела Слау-башню, ее обшарпанный фасад, ее потрепанных жизнью обитателей… Кэтрин даже не задавалась этим вопросом, потому что ответ был до боли ясен: мать взглянула бы на старую мебель, на растрескавшуюся штукатурку, на пыльные лампочки, на паутину по углам и сразу бы поняла, что ее дочери именно тут и место – тут, вдали от амбиций и устремлений. Жизненную планку лучше устанавливать пониже. Не воспарять в облака.

Да и вообще по большому счету лучше не думать о том, что осталось позади.

Поэтому Кэтрин взяла мятный чай, принесла чашку в гостиную и в тысячный раз не сгоняла за бутылкой. И не стала открывать Синюю книгу, а тем более долбаную Сильвию Плат, а просто сидела и размышляла о лысых мужчинах и об их поведении на залитых дождем перронах. И старалась не думать ни о матери, ни о гранях жизни, стесанных до такой степени, что сквозь них ясно видно, что ждет впереди.

Ведь что бы ни ждало впереди, будет только хуже.

С семьдесят седьмого этажа ухнуть вот в это, думала Луиза Гай.

Вот же хрень!

Недавно одна из центральных газет опубликовала в приложении «Домашний уют» статью, в которой говорилось, что немного воображения и небольшая сумма денег способны превратить даже самую крошечную квартирку в компактное, удобное, прекрасно оборудованное жилище. К сожалению, «небольшая сумма» была достаточно большой, и если бы у Луизы были такие деньги, то она просто переехала бы в квартиру попросторнее.

А сегодня вечером, как обычно, украшением интерьера служило сохнущее белье. Сушилка (складная, чтобы прятать ее за ненадобностью с глаз долой) всегда мозолила глаза, потому что надобность в ней никогда не отпадала, а еще потому, что и в сложенном виде ее все равно некуда прятать. Поэтому сушилка стояла у этажерки с книгами, увешанная коллекцией нижнего белья, значительно улучшившейся с тех пор, как в жизни Луизы появился Мин. Повсюду, куда только можно было прицепить проволочную вешалку, сохли блузки, а со стола свисали рукава разложенного на нем мокрого свитера. Луиза, пристроив ноутбук на колени, сидела на кухонном табурете.

Она решила воспользоваться довольно примитивным методом расследования и первым делом нагуглила названную Пауком Уэббом дату грядущего мини-саммита. В этот день в Лондонской школе экономики проходил Международный симпозиум по новым технологиям металлургических процессов, а в Школе востоковедения и африканистики – конференция по паназиатским наукам. Объявили предпродажу билетов на концерт воссоединившихся «АББА» (билеты разойдутся за две минуты), а в центральном Лондоне наверняка воцарится безумие хуже обычного, потому что на Оксфорд-стрит ожидалась демонстрация протеста «Остановите Сити», в которой должны были принять участие четверть миллиона человек. Метро, движение на дорогах и нормальная жизнь на время замрут.

Все это не имело никакого явного отношения к визиту русского гостя. Это была фоновая информация, что тем не менее нисколько не умаляло ее важности, а после прошлого раза, когда обитателей Слау-башни впутали в дела Риджентс-Парка, Луиза не собиралась полагаться на сведения, сообщенные Уэббом. Но сосредоточиться было трудно. Она постоянно вспоминала огромный зал на семьдесят седьмом этаже «Иглы». Такой простор Луиза раньше встречала лишь на улицах, что неизменно возвращали ее домой, в съемную однокомнатную квартиру на «неправильном» берегу Темзы.

А теперь две, а то и три ночи в неделю здесь проводил и Мин, и, в общем-то, покамест это радовало, хотя и доставляло некоторые неудобства. Мин не был неряхой, но занимал место. В постель он любил ложиться чистеньким, а значит, его туалетные принадлежности внедрились на драгоценные сантиметры полочки в ванной; утром он надевал свежую рубашку, а значит, пришлось выделить и место в шкафу. Появились книги и диски с фильмами и музыкой – лишние предметы на и без того ограниченной жилплощади. Ну и конечно же, сам Мин. Нет, он не был громоздким, но этого и не требовалось: сам факт его присутствия словно бы сдвигал стены ближе. Рядом с ним было хорошо, но гораздо лучше – находиться рядом с кем-то в просторном помещении.

Где-то в здании хлопнула дверь. Сквозняк просвистел по коридорам и зашелестел под дверями, а потом с тихим шорохом, будто снег с крыши, блузка соскользнула с вешалки и упала на пол. Луиза взглянула на нее, будто надеялась, что все уладится без активного вмешательства, а когда этого не произошло, закрыла глаза и вообразила себя в другом месте. Потом снова открыла глаза, но все осталось по-прежнему.

Съемная однокомнатная квартира со сквозняками. С одним ужасающим преимуществом: несмотря на все изъяны, она была в разы лучше каморки Мина.

Если они захотят снять приличное жилье на двоих, то им потребуются деньги.

Половина двенадцатого. Шесть с половиной часов до конца смены.

Охренеть!

Если бы его попросили описать, как он представляет себе работу в частной охранной фирме, Кэл Фентон не стал бы сдерживать воображение. Обучение рукопашному бою; десантные пояса, бронежилеты, электрошокеры. И агрессивное вождение; визг шин, стремительный старт, крутые виражи. Гарнитура с наушником и микрофоном, предмет первой необходимости в бурном, полном адреналина мире сотрудника охранной службы, где никогда не знаешь, что произойдет через секунду. Вот что представлял себе Кэл Фентон. Опасность. Адреналин. Суровая уверенность в своих силах и сноровке.

Вместо всего этого у него была форма на размер меньше, потому что предыдущий охранник явно был карликом, и резиновый фонарик с полудохлой батарейкой. И вместо того чтобы разъезжать в бронированном лимузине, Кэл Фентон должен был каждую ночь обходить десяток коридоров, ежечасно рапортуя о ситуации, не столько для того, чтобы заверить начальство, что на объекте все в порядке, сколько для того, чтобы подтвердить, что он не спит и честно отрабатывает жалованье. Которое, между прочим, лишь немногим больше минимальной почасовой ставки; если сравнить первую со второй, то разница потянет на горсть мелочи, фунта не наберется. Ну, работа есть работа, как неустанно повторяет мама, но Кэл, исполненный мудрости девятнадцати прожитых лет, обнаружил изъян в этом утверждении: иногда работа – геморрой. Особенно когда на часах тридцать одна минута двенадцатого и до выхода отсюда целых шесть часов и двадцать девять минут.

Кстати, о выходе…

Кэл был на первом этаже, совершал обход восточного коридора объекта, а дверь в конце коридора была открыта. Не распахнута, но и не закрыта… Либо за время обхода ее кто-то открыл, либо Кэл сам ее не захлопнул после того, как докурил сигарету.

Кэл и только Кэл, потому что в ночную смену работал всего один охранник.

Он подошел к двери и легонько толкнул ее. Дверь со скрипом распахнулась. Снаружи была пустая парковка, обнесенная оградой из проволочной сетки, а за ней разбитая дорога вела к темной эстакаде Вестуэй. Дом напротив когда-то был пабом и, возможно, когда-нибудь снова будет пабом, но пока торчал занозой в глазу. На заколоченных фанерными щитами окнах телепались афиши местных диджеев. Кэл окинул парковку взглядом и захлопнул дверь. Постоял в тишине, вслушиваясь в стук сердца. Снаружи никого не было, и внутри тоже, если не считать его самого. Тридцать четыре минуты двенадцатого. Он отошел от двери и заглянул в кабинет.

Кабинет. Объект. Слова можно употреблять, если не думать о действительности.

Потому что кабинет – дежурка – располагался в чулане, а «объект» на самом деле был складским помещением: первый этаж кирпичный, без окон, а второй – дощатый, как будто на постройку не хватило кирпичей. Склад был поновее того, что стоял здесь раньше, но больше ему похвастать было нечем. Он, как былой и грядущий паб через дорогу, дожидался, когда район пойдет на подъем. Впрочем, это было объяснимо. Компания «ДатаЛок» предлагала бюджетные услуги, и клиент получал куда меньше, чем видел. Особенно если разглядывал каталог компании.

Кэл помахал фонариком, выписывая большие, обнадеживающие круги. В дежурке никого не было, даже сторожевого пса, который, согласно табличке у ворот, круглосуточно патрулировал территорию. Табличка обошлась компании в 4 фунта 99 пенсов, что значительно дешевле содержания сторожевого пса.

А потом Кэл услышал какой-то звук в северном коридоре. Какой-то писк, будто резиновая подошва шаркнула по плиткам пола.

Сердце Кэла тревожно забилось: тук-тук, тук-тук, тук-тук. В обычном ритме, только в два раза громче и в четыре раза быстрее.

Двадцать четыре минуты до контрольного отзвона. Конечно, можно позвонить и раньше, потому что он перепугался.

Отличный выйдет разговор.

«– По-моему, я слышал шум. – По-твоему, ты слышал шум. – Ага, в коридоре. Как будто там кто-то есть. Только я не стал проверять. А еще дверь была открыта, но, может быть, я ее сам не захлопнул, когда выходил покурить. Вы подмогу пришлете?»

(Обученную рукопашному бою, с десантными поясами и в бронежилетах.)

Но работа-геморрой лучше, чем никакой работы, и Кэлу не хотелось ее лишиться из-за того, что на объект ненароком пробралась мышь. Он взвесил в руке фонарик – тяжелый, как дубинка, – немного успокоился, вышел из дежурки и направился в северный коридор, в конце которого была лестница.

Коридоры тянулись по периметру склада. В дежурке на первом этаже сменщики – он сам и Брайан, бывший коп, которому было под семьдесят, – хранили свои вещи; на втором этаже сидели технари, обрабатывали входящую информацию. Все остальные помещения объекта представляли собой лабиринт складских отсеков, которые выглядели совершенно одинаково, если не считать номеров над входом. А еще на объекте раздавалось постоянное гудение. Так звучала информация, ждущая обработки.

Ну это Кэл узнал из разговора технарей.

Он прошел половину коридора, и тут вырубился свет.

– Никогда о нем не слышал.

– Ерундистика!

Вообще-то, С. Ч. такое было несвойственно. Ривер списал это на третий стакан виски.

– Нет, правда, – возразил он. – Все эти годы ты рассказывал мне шпионские байки, но Александр Попов в них не фигурировал.

В ответ ему достался укоризненный взгляд.

– Ривер, я не рассказывал тебе шпионские байки, а занимался твоим образованием. Во всяком случае, надеялся, что это станет твоим образованием.

Потому что если С. Ч. сообразит, что превратился в старого сплетника, то в нем что-то надломится.