Читать книгу Жемчуг покойницы - Мила Менка - Страница 4

Омут

Тем летом отчего-то особенно проникновенно пели соловьи в облюбованной ими рощице у старого омута, а солнце, запутавшись в длинных волосах склонившихся к воде ив, было ласковее, чем всегда.

На берегу, на примятой, выгоревшей траве, лежал человек: молодой парень в синей шёлковой рубахе широко раскинул руки – казалось, что он внимал соловьиным трелям. На его белой груди покоился образок Божьей Матери. Прохладный ветерок колыхал редкие васильки и светлые волосы юноши, солнце отражалось в серо-голубых глазах, но это нисколько его не беспокоило. Он был мёртв.

Будь он жив, он непременно увидел бы русалку, с тоской взиравшую на него. Забыв об осторожности, она высунула из воды голову, и беззвучно, точно рыба, шевелила бледными губами. Внезапно соловьи умолкли, и русалочья голова исчезла под водой: по берегу, громко икая, шел мужичок, крепко поддавший в честь престольного праздника.

Он бы точно не заметил мертвеца, если бы не споткнулся о его руку. Поглядев на лицо покойника, мужичок сразу протрезвел: снял шапку, перекрестился и через мгновение уже был на ногах. Стараясь не оглядываться, прижав шапку к груди, он побежал через поле в село, чтобы сообщить крещёному люду о страшной находке.

Мужичка того звали Платоном, но из-за маленького роста и робкого характера люди чаще дразнили Платошкой. Любил Платошка выпить, и то была его беда: имея золотые руки, он так и не разжился собственным домом, да и семьей не обзавелся. Жил бобылем при дорожном трактире, хозяин которого сдавал ему угол почти задаром, в обмен на услуги плотника и мебельщика. Трактир, дело известное: то раму выбьют, то выломают дверь. А про столы и стулья уж и говорить не приходится. Так что Платошка свой хлеб и угол отрабатывал с лихвой.

Лукьян

Мужики долго не хотели верить в то, что сбивчиво рассказал им Платоша, но всё же пошли за ним к реке. Сам омут считался нечистым – слишком много душ он забрал, как случайных, так и тех, кто сам спешил свести счеты с жизнью. Звался он Лукьянов омут.

Говорят, что Лукьян был спокойным и даже замкнутым человеком. Один из немногих в Прилуках разумел грамоте, и никогда не отказывал в написании и прочтении писем своим соседям. Жена Лукьяна была женщиной лёгкой и весёлой, пожалуй, даже с избытком. Она возбуждала живой интерес большей половины мужского населения Прилуки и тихую ярость некоторых женщин и девиц, коих сей интерес не мог не раздражать.

Омут ещё задолго до того приобрел свою страшную славу – много народу утонуло там, и купальщиков, и самоубийц. Люди всегда старались обходить это место стороной.

Как-то раз Лукьян читал письмо одной старушке. Письмо было от её ученого сына, который учился богословию и древним языкам, чтобы вернуться в родное село священником. Письмо было совсем коротким, но старушка просила его перечитать снова и снова, что Лукьян и сделал.

В награду она повесила ему на шею образок Божьей Матери, что подарил ей сын, вернувшись из путешествия по святым местам.

– Что вы, мама, не надо! – начал было возражать Лукьян, но старушка, поджав губы, настаивала:

– Бери, Лукьян, тебе важнее. Увидишь, что будет! – потом, если что, вернешь…

– Ну, коли так, спасибо! – улыбнулся Лукьян и, попрощавшись, вышел из избы.

Глядя в закопчённое окошко на его удаляющуюся статную фигуру, старуха прошептала:

«Помогай тебе Бог, Лукьян»

Милица

Едва он вошёл в дом, жена, как обычно, вспорхнула навстречу, хотела было кинуться на шею, но, точно обжёгшись, отпрянула.

– Что это у тебя? – спросила она, и он заметил, как она побледнела. Улыбка сошла с её лица – оно стало испуганным и словно окаменело.

– Смирниха дала. Подарила за то, что письмо помог прочитать и написать ответное – сыну её, Антону. – Лукьян сел на лавку и внимательно посмотрел на жену:

– А что с того?

Милица стояла, не шелохнувшись, и вопреки обыкновению, не помогла мужу снять сапоги.

– Я так и знала! – возопила она наконец, заломив над головой полные руки с поблёскивающими на перстах кольцами. – Смирниха на меня порчу навести хочет! Она меня давно ненавидит за то, что дала её Антону от ворот поворот, после чего он, якобы, и уехал. А она меня теперь, вишь ты, извести решила! И это невзирая на то, что я жду малыша! Через тебя, голубь мой ясный! Выброси то, чем Смирниха тебе шею огрузила, и коли любишь меня, впредь ничего от неё не бери!

– Но помилуй, Милица, душа моя! Слыханное ли дело образок-то выбрасывать? Святая же вещь! – сжав в руке старухин подарок, прошептал Лукьян.

– Да ты посмотри на него внимательно! Какой же это образок? Монета продырявленная, заговорённая мне на погибель! Иди, Лукьян, не мешкай! Избавься от неё, да поскорее возвращайся. А лучше всего в землю закопай – так вернее будет.

Смотрит Лукьян на образок, щупает, диву даётся: был образок, а стала обыкновенная стёртая до дыры монета. Вышел он во двор, и думает про Смирниху: неужто и правда сын старухи вздыхал по его Милице? Ну так немудрено: по ней все парни, что с той, что с другой стороны реки с ума сходили! – с этими мыслями он, гордый тем, что красавица досталась именно ему, зашвырнул монетку в заросли чертополоха.

Мертвец

Спал Лукьян плохо. Чудилось ему, что кто-то плачет в ночи. Откроет он глаза, привстанет с подушек, всё тихо. Только заснёт, снова слышен плач.

Рядом спала жена: волосы рассыпались по подушке, красиво обрамляя по-детски безмятежное лицо, лунный свет падал на округлившиеся изгибы тела, прикрытого тонким лоскутным одеялом.

«Звёздочка моя, – подумал Лукьян. – Никому тебя в обиду не дам». Утром, не мешкая, решил он пойти прямо к Смирнихе и взыскать с неё за то, что козни строит. С этими мыслями он наконец уснул и оказался в том самом дне, когда Милица стала его женой пред Богом и людьми. Гостей было много, как званых, так и незваных: всем было любопытно взглянуть на невесту, слава о красоте которой распространилась далеко за границы села. Но более всего гостям интересно было взглянуть на избранника красавицы, которая предпочла его другим женихам, среди которых были много богаче и почти все были знатнее. Лукьяну было не по себе – на него глазели, шептались и посмеивались над его шляпой, купленной специально по этому случаю за немалые деньги.

Среди любопытствующих Лукьян отметил странного мужчину, который выделялся на фоне прочей публики. На голове его был приметный убор, напоминавший греческую скуфью, и остальная одежда была чужеземная и такая грязная, какая бывает лишь у тех, кто живёт под открытым небом. Плащ его выцвел от солнца и снега, видавшие виды сапоги потрескались в нескольких местах. Незнакомец был словно весь покрыт пылью, даже лицо и борода его были в пыли. Но самым поразительным были глаза. Они выглядели выцветшими, словно незрячими и неподвижными, как у слепца. Было совсем непонятно, куда они смотрят, и видят ли.

– Кто это? – спросил Лукьян у Милицы, сидевшей рядом с ним в украшенной цветами повозке.

– Как кто? – звонко засмеялась новоиспечённая жена. – Это суженый мой!

– Как это? – не поверил ушам Лукьян. – А я тогда кто?

Милица молчала, лицо было закрыто свадебным платом, который колыхался от беззвучного смеха.

Лукьян схватил руку жены и с силой сжал.

– Отвечай мне! Я-то кто тогда?

– Мертвец! – давясь от смеха, сказала Милица. – Ты мертвец! – она толкнула его, и он упал с повозки прямо на дорогу, под хохот бродяг и клёкот юродивых. Он разжал руку, в ней блеснуло обручальное кольцо Милицы.

Поднявшись с колен, он увидел лишь клубы пыли из-под колес своей свадебной повозки, увозившей вероломную Милицу прочь. Странный незнакомец исчез.

Смирниха

Старуха расправила длинные юбки и села на скамейке у крыльца. Она по обыкновению ждала, не зайдет ли к ней соседка для вечерней беседы. Мимо ветхого заборчика Смирнихи постоянно ходили люди (дом был как раз посреди села), и это было утешением для старой и одинокой женщины. Правда, у неё был сын, Антон, единственный оставшийся в живых из её детей, но он в ту пору был далеко.

Вот мимо величественно проплыли поповские дочки – Катерина и Мария, они всегда здоровались, но не стремились к разговору. Старуха разочарованно вздохнула. Хоть бы Господь послал вдовицу Наталью, вот бы наговорились вдоволь! И стало бы легче на душе. Наталья, женщина лет сорока, сильная и проворная, всегда была осведомлена обо всём, что происходило в селе и даже за его пределами. За то и прозвище у неё было – Сорока. Но Наталье, видать, было в тот день не до разговоров, один из её детей заболел. Старуха снова глубоко вздохнула и закрыла глаза. Из полудремы её вывел нежный звон колокольчика – такие бывают у поводырей, которые ведут за собой вереницу слепцов.

Слепцы, вероятно, уже прошли, но один отбился и беспомощно ощупывал старухин забор. Смирниха было поспешила ему на помощь, но изумлённо отступила, подойдя ближе и разглядев, кто скрывается под лохмотьями слепца. Она заглянула в мутные, выцветшие глаза, и поняла, что спасения нет. Она подняла было руку, чтобы осенить себя крестным знамением, но не успела – холодные, мокрые руки сомкнулись на её шее и силой сдавили. Тальянка за рекой заиграла её любимую мелодию. За тысячу верст у Антона Смирнова сдавило сердце. Смирниху нашла Наталья, выкроившая минутку, чтобы поболтать со старухой. Наталья закрыла ей глаза и рассеяно отметила, что труп почему-то лежит в луже – хотя вокруг сухо. Перекрестившись, Наталья побежала бить в колокол, чтобы сообщить всем о случившемся несчастье.