Читать книгу Басурманин. Дикая степь - Милена Миллинткевич - Страница 2

Дюжина всадников спустилась с холма и поспешила к городским воротам. Зелёные плащи на плечах развевались, летели по ветру, догоняя нетерпеливое ржание. Со стороны Мурома ещё две дюжины ратников в боевом облачении, поднимая пыль, устремились к мосту. Они охаживали коней хлыстами, желая раньше других оказаться у стен Рязани. И вскоре, подъехав к переправе, остановились у перегородивших путь повозок. Три гружённые мешками телеги и крытая бричка заезжего купца встали поперёк, да так, что их ни конному не объехать, ни пешему не обойти. По всему, видать, у купчишки возчики непутёвые, с лошадьми управляться, как до́лжно, не обучены. Вот и не справились.

– Прочь! Убирай обоз, купец!– выкрикнул ехавший впереди верховой. – Али не видишь – дружина из дозора возвращается.

– Да как же я тебе их уберу, коли лошади нейдут? – огрызнулся невысокий упитанный рыжебородый купец.

– Пошто перечишь? – взревел рослый плечистый всадник в подбитом богатой тесьмой плаще. – Сам не сдюжишь, так мы живо поможем! А ну-ка, братцы, навались!

Спешившись, ратники освободили дорогу, столкнув телеги на обочину.

Тряся телесами и причитая, купец кинулся к поклаже:

– Ах, вы, тати, окаянные! Разорили! Вот пожалуюсь князю вашему, не укроетесь от воздаяния! – размахивая руками и грозя, ругался он, пока челядинцы загружали рассыпавшийся товар.

– Ты кому грозишь, лихоимец? – гудел басом ратник в расшитом плаще.

К мосту подъехали дружинники с холма. Впереди них на гнедом жеребце ехал молодой всадник в дорогих одеждах. Поравнявшись с телегами, он спрыгнул с коня и подошёл ближе.

– Тише, Артемий Силыч! Не сотрясай небеса понапрасну, – улыбнулся он разбушевавшемуся воину.

И оглядев обоз и раскрасневшегося от натуги купца, негромко спросил:

– Кто таков будешь и чего ищешь в Рязанских землях?

– Ступай своей доро́гой, малец! Коли сам по первой не назвался, так нешто я каждому отроку, что при коне, кланяться стану? – подбоченившись, недовольно пробурчал купец.

Артемий Силыч, шумно выдохнул и, растолкав челядинцев, встал во весь рост перед рыжебородом.

– Склони голову, нечестивец, – прогудел его грозный рык. – Пред тобою Рязанский княжич, Владислав Мстиславович.

Купец попятился и споткнулся о валявшиеся у ног мешки. Переменившись в лице, он сорвал с головы шапку, принялся мять её и отвешивать поясные поклоны.

– Не гневись, княжич! Не признал я! – лепетал рыжебород. – Купеческие мы, я да дочка моя.

Он кивнул в сторону девочки лет десяти от роду, пугливо прятавшуюся за поваленную набок бричку. Её рыжая косичка крысиным хвостиком торчала из-под вышитого лентами очелья6.

– Вот, ремни, сумки поясные, упряжь конскую и прочую подпругу в Рязань на продажу везём. Всё из добротной кожи выделано, заботливыми руками сшито, – надеясь на щедрые барыши, рыжебород принялся расхваливать товар.

Купец быстро осмелел. Испуг перерос в явное любопытство, и он без стеснения разглядывал княжича и дружинников, обрадовавшись, что коли довелось сына правителя Рязани повстречать, да ещё с дружиною, то можно и пользу поиметь не малую.

Осматривая телеги, княжич искоса поглядывал на купца. Подняв с земли выпавший из мешка поясной ремень, покрутил в руках, потянул. Из другого достал конскую сбрую. Повертел, подёргал, оглядел со всех сторон и, усмехнувшись, передал неотступно следовавшему за ним Артемию Силычу.

– Взгляни, воевода! Сгодится сбруя-то для наших коней?

Опытный воин повертел в руках поганую упряжь, скривился и отбросил в сторону.

Лицо княжича помрачнело.

– Негоже, купец, брехать, как собака в ночи, – пенял он рыжебороду. – Гнилой у тебя товар. Выделка паршивая, нити во все стороны торчат, кожа трещит. На такую меч не привесить – оборвётся. Да и коню удила в тягость будут. Нешто люд Рязанский за эту мерзость платить станет?

Услыхав слова княжича, Артемий Силыч повернулся к городским воротам, где стояли три стражника, окликнул и махнул рукой. Двое так и остались на месте, а старший вскочил на коня и поскакал через мост. Спешившись, кинул поводья стоявшему неподалёку ратнику и склонился перед княжичем в ожидании приказа.

– Стража! Гоните в шею от ворот этого супостата. Товар сей пакостный ни у стен, ни на торжище продавать не дозволяю. Купца ни пешим, ни конным в град не пущать.

Бросив короткий взгляд на рыжеборода и жавшуюся к нему девочку, княжич вскочил в седло.

– Слыхал, чего велено? – вынимая меч из ножен, пригрозил купцу стражник. – Убирай повозки, не то в реке очутишься.

– Поспешать надобно, – подъехал к княжичу воевода. – Князь-батюшка поди заждался.

– И то верно сказываешь, Артемий Силыч. Догоняй! – выкрикнул княжич, и поскакал к городским воротам.

***

– Княже, позволь предстать пред очи твоя! – тяжёлая дверь со скрипом распахнулась и, кряхтя, в неё протиснулся дородный мужчина с короткой бородой, едва тронутой проседью, в лёгкой шубе пурпурного цвета, расшитой богатой тесьмой, и такой же шапочке с парчовым околышем.

Его было столь много, что, казалось, он заполнил собой пространство не только светлицы, но и всего терема.

– Зоремир грамоту прислал, – прикрывая дверь, тихо произнёс он.

Сидевший в кресле Рязанский князь Мстислав Игоревич поднял на него опечаленный взор и махнул рукой, дозволяя приблизиться.

– Дай-ка взглянуть, Яр Велигорович, – с грустью в голосе произнёс князь. – Сказываешь, Зоремир нас милостью одарил? Ох, чую неладное, худое! Нечасто он нас жалует. Авось чего путного присоветует, а?

Тяжело дыша, думный боярин Яр Велигорович Магута приблизился к княжескому возвышению и подал свиток.

– Так, за то его и почитают, князь-батюшка. То верно! Явит себя отшельник – быть беде! Но, ежели выйдет из леса, да молвит – всяк его слушает. Коли чего скажет – так то и случится.

Князь Мстислав развернул грамоту, пробежал взглядом по письменам, почесал седую бороду и передал свиток боярину:

– Как и сказывал – худое.

– Ужель молвит, лиха нам ждать?

– Читай! – велел князь.

Щуря глаза, Яр Велигорович заглянул в свиток, охнул и, вернув грамоту, произнёс:

– Одна беда, князь-батюшка. Когда сия напасть с нами приключится, Зоремир не указывает.

– Верно, сказываешь, Яр Велигорович. Не ведомо нам, когда лиха ждать. Только сидеть и горевать недосуг. Чай не из пужливых будем. От битвы ни отцы, ни деды наши не бегали. И нам не след. Коли случится – встанем за Русь-матушку, не убоимся. Не впервой! За тем в стольный град и путь держим, дабы заручиться словом князя Ярослава Муромского, да силой войска его окрепнуть, коли вороги нападут. Пошто же нам одним страдать?

– Твоя правда, княже! – одобрительно кивнул боярин. – Ежели в битву идти, так всем миром оно вернее будет.

Мстислав Игоревич встал с кресла и, подойдя к столу, налил в кубок квасу.

– Ты лучше поведай, всё ли к походу приготовлено?

Боярин спешно закивал головой:

– Всё, князь-батюшка. Снедь погрузить осталось и ладно.

– Поди, проследи, чтобы всё путём справили. Ежели Силыч из дозора воротился, вели явиться. Да служку позови, одеваться.

Склонившись, боярин попятился к двери.

– Ты, вот аще что, – шёпотом остановил его князь. – Вели там Владелину покликать. Боязно мне её одну оставлять да ехать надобно.

– Да как же одну, князь-батюшка? – зашептал в ответ боярин. – А я на что? И воевода Артемий Силыч с дружиною при ней. Да и ты, чай вскорости воротишься.

– Верны речи твои, да только печаль чёрная очи застит. Тоска лютая гложет, спасу нет! Кабы чего не вышло худого! И Зоремир, вишь, пужает! Покуда не ворочусь, вели ратникам, что при княжне поставлены, как себя её беречь. Тайну блюсти пуще прежнего! Поди-ка супостат какой прознает – беды не миновать!

– Ох, князь-батюшка! Беда-то вона за стенами ходит, копья, стрелы вострые вздымает, сабли да мечи точит! И ладно бы одни басурмане, так и соседи в нашу сторону взор обратили. Всё глядят, что у нас, да как? Засылают людишек, крамолу ищут! Долго ли ещё нам получится скрывать тайное?

– Сколь потребуется, столь и будем скрывать! – цыкнул на боярина князь. – Я бы и рад остаться, да не могу. Как град поставили, так всем земли эти надобны стали. Того гляди на Рязань рать поднимется! Посему заступничество Муромского князя нам пуще прежнего потребно. А ты дело своё знай, да за порядком следи.

– Всё исполню, княже, не кручинься, – пыхтя, боярин ещё раз поклонился и вышел вон.

– Княжича Владислава к князю! – послышался удаляющийся голос тиуна7.

Оставшись в одиночестве, Мстислав Игоревич медленно подошёл к массивному столу, примостившемуся в углу под оконцем, и засунул свиток с худыми новостями в дорожную суму, поглубже.

Скрипнула дверь. Кланяясь, в палаты вошёл невысокий щуплый служка. Следом за ним два отрока внесли княжеское походное одеяние, сложили всё на лавку, отвесили земной поклон, и, не поднимая голов, вышли.

– Изволишь ли, княже, снарядиться? Одёжа твоя готова.

– Да, путь неблизкий, поспешать надо.

– Батюшка!

В светлицу вбежал княжич в новом зелёном аксамитовом8 кафтане с золотыми зарукавьями, украшенном шитой каймой, и такого же цвета сафьяновых сапогах. Заприметив огнищного9, суетящегося у княжеских сундуков, смутился и замер посередь светлицы.

– Скройся, покуда не позову, – приказал князь служке.

Огнищный, не поднимая головы, отвесил поясной поклон и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

– Чадо моё!

Быстрыми шагами Мстислав Игоревич подошёл к наследнику и обнял, спрятав от волнения лицо в волосах Владислава.

– Случилось недоброе, батюшка? – отстранившись, княжич будто почувствовал неладное.

– Слухи дошли – неспокойно в округе, – присаживаясь на лавку и увлекая его за рукав, начал князь. – Пока меня в Рязани не будет, держи ухо востро. Коли случится чего, не мешкай, дай знать в Муром. Вернее станет послать двух гонцов – по реке и по земле.

– Отчего тревожно тебе так, поведай! Худые вести? – княжич смотрел с волнением и трепетом.

Мстислав Игоревич тяжело поднялся, подошёл к столу, сунул руку в дорожную суму. Поначалу хотел достать грамоту от Зоремира, да передумал. Взял ту, что лежала на столе, и подал наследнику.

– Взгляни! Из-за реки прислали. Ратники повадились, то ли Переяславские, то ли Суздальские, то ли ещё чьи. В боевом облачении являются. Покажутся на берегу, постоят, на Рязань поглядят, об чём-то промеж собой поговорят, походят и уедут. Жители деревни страшатся гостей незваных. Упросили старосту челобитную писать.

– И часто показываются сии ратники? – княжич задумчиво изучал письмена.

– Частенько! Две-три зорьки их нет, потом опять наведаются, жителей распугают, смуту внесут и уедут.

Владислав вернул свиток отцу.

– Много их?

– До дюжины будет. Ты посматривай на другой берег. Мало ли чего приключится. Не к добру это.

– Не печалься, батюшка! Присмотрю.

Князь положил свиток в суму.

– Тебя аще что-то гложет. Об чём печаль твоя, поведай!

– О тебе, чадо моё! Никогда прежде мы так надолго не разлучались.

– Так останься! – тоскливо попросил Владислав.

Длинные пряди цвета льна, схваченные золотым обручем, шёлком струились по плечам. Мстислав Игоревич тяжело вздохнул, подошёл к княжичу и поправил выбившиеся из-под обруча волосы. Грустная улыбка тронула его губы.

– Али тебе не ведомо, сколь тяжко мне оставлять любимое дитя?

– Знамо, батюшка. Токмо ты всё одно едешь.

Владислав высвободился из объятий и, отвернувшись, отошёл к оконцу, чтобы не глядеть на отца. Из распахнутых створок доносились крики. На теремном дворе суетились служки, завершая погрузку припасов на повозки.

– Мне должно ехать. Князь Муромский ждёт. Дело у него к наместникам. Будем думать, где оборонительные крепости и сторожевые башни ставить, да земляные валы насыпать, для защиты от набегов басурманских. Рязань ещё не окрепла силою. Град наш только в том годе стеной оброс. Его и ставили-то на границе с землями кочевыми, дикими. Ежели явится супостат какой, нашей дружине тут биться. Мало ратников у нас. Посему, без войска муромского не выстоять. А коли князь Ярослав слово крепкое сдержит да подсобит в тягости, и ему спокойнее, и нам подмога.

– Полагаешь, князь Ярослав поднимется за нас, коли придётся бой принять с басурманами?

– Поднимется! Земли-то княжества Муромского, хоть и окраина. Куда ему деваться? Коли нас пожгут да разорят, его стены зараз вослед падут. Промеж Муромом, половецкими и хазарскими ханами, прочими басурманами из Великой степи вроде Джамбулата Хорезмийского, токмо Рязанская земля и стоит. Да и про соседей-славян не забывай. Вона, по берегу с мечами и копьями бродят. Чьи будут, тебе ведомо? Князья Святослав да Олег давно на земли Рязанские зарятся. А Гориславич так и вовсе… Тебе в то лето токмо десять годин минуло, а он ко мне да не гонцов прислал, сам пожаловал. Владелину себе в жены сватать. Раньше прочих хотел сговориться. С тех пор многие в нашу сторону поглядывают, да земли промеж собой никак не поделят. Стало быть, нам тут насмерть биться. Не станет нас, не уцелеть и Мурому.

Княжич обречённо кивнул и повернулся.

– Ты скоро воротишься? Тягостно мне, словно беда близится.

В его голосе было столько тоски, что в груди у князя защемило.

– Мне то не ведомо. Ярослав Муромский, правитель толковый. А вот Суздальский наместник Фёдор Глебович, да князь Изяслав Ростовский – всё об своём всякий раз твердят. Тяжко с ними дела вершить. Одна надега – не схотят они земель лишиться, да встанут за нас, коли срок придёт.

Князь замолчал. Искоса поглядывая на наследника, заприметил, Владислав совсем загрустил.

– Кликни-ка там одеваться. Пора, – вздохнув, попросил Мстислав Игоревич.

Но не успел княжич сделать шаг к двери, она тихонько скрипнула, и в светлице появился служка. Снарядив князя в походные доспехи и застегнув отороченный золотой каймой плащ, он низко склонился, ожидая приказания.

– Ступай! – отпустил огнищного Мстислав Игоревич и взглянул на Владислава.

– Может, всё же останешься? – услышал он робкую просьбу.

Тряхнув седовласой головой, князь подошёл к окну и положил на лавку шелом.

– Ты страшишься остаться правителем, дитя? – рука князя легла на плечо княжича. – Вот уж и помыслить не мог!

– Нет, батюшка. Тебе почудилось, – решительно посмотрел на отца наследник. – Мне тягостно расставаться с тобой.

– Придёт день, чадо моё, и мы расстанемся навсегда. Эта доля никого не минует.

Мстислав Игоревич смотрел на наследника, будто стараясь наглядеться впрок. Бережно притяну голову княжича, поцеловал в лоб, легонько коснулся волос и, будто опомнившись, резко отдёрнул руки, отвернулся и отошёл.

– Дам тебе наставление, – заговорил он хриплым голосом, укладывая, всё ещё лежавшие на столе свитки, в дорожную суму. – Дружину, мастеровых и люд Рязанский да пришлый купеческий не обижай. Решай всё по справедливости. Ежели чего, затруднение какое, или споры, завсегда совета у Магуты спрашивай. Он умён и рассудителен. Науки изучай прилежно, не бросай. В книгах мудрость и величие. Фёдора не злоби. Он второго дня жалобился на тебя, мол, княжичу всё одно мечом махать, али булавой, лишь бы не над свитками сидеть. Сказывал, ты от него ускакал за стену, забросив учение.

– А пошто он один и тот же третьего дня к ряду суёт, нешто я дитя неразумная, с одного присесту не понимаю, – принялся оправдываться княжич.

– Значится, не понимаешь, раз даёт. Не серчай на старика, он добра тебе изволяет10.

– Твоя воля, батюшка.

– Вот и славно! – улыбнулся Мстислав Игоревич. – Артемий Силыч хвалит тебя. Сказывал, ты уж не раз его сразить успел в нешуточном бою. Ратуй с наставниками каждодневно, рукам булаву и меч знать до́лжно. Забросишь дело ратное, почитай, сызнова начинать…

Раздался стук. Тяжело скрипнув, дверь распахнулась, впуская в светлицу пыхтящего и кряхтящего боярина.

– Всё готово, княже, – бросив короткий взгляд на Владислава, выдохнул Яр Велигорович.

– Ну, стало быть, пора! – С трудом отведя взор от наследника, вымолвил князь, надел шелом и пошёл к двери.

– Присмотри за Владелиной, – шепнул он, проходя мимо боярина.

– Не кручинься, князь-батюшка, всё исполню, – тихо сказал ему в ответ Магута и уже громко добавил. – Поезжай с миром.

Княжеский двор гудел народом: ратным и мастеровым. Заканчивались приготовления к малому походу. Кузнецы да оружейники ещё раз проверяли, все ли щиты прочны, а мечи наточены, все ли лошади подкованы, все ли доспехи у ратников целы и нет ли в чём надобности. Теремные служки сновали то тут, то там, завершая погрузку в обозы провианта, посуды и прочей необходимой в походе утвари.

Спустившись с крыльца, Мстислав Игоревич удивился, увидав воеводу, державшего за узду своего мерина и гнедого любимца княжича коня Буяна.

– Помнится, я повелел тебе град Рязань защищать в моё отсутствие да радеть11 за обучение княжича.

Артемий Силыч покосился на воспитанника, спустившегося с крыльца вслед за отцом. Бросившись к Буяну, Владислав потрепал пышную гриву, погладил морду.

– Далече собрался, княжич? – в голосе Мстислава Игоревича звучал укор.

– Провожу за ворота. Да и верхом охота проехаться, – улыбнулся княжич, радуясь скорой прогулке.

– Ты же в дозор сегодня хаживал, – удивился Мстислав Игоревич. – Неужто и дня без коня прожить невмочь?

– Твоя правда, батюшка. Но тебе ведомо, как мне любо на Буяне выезжать.

– Что же, противиться не стану. До моего возвращения ты в Рязанских землях наместник. Тебе и дела вершить.

Князь тяжело вздохнул и, повернувшись к воеводе, тихо добавил:

– Присмотри за воспитанником.

– Не тревожься, княже, – кивнул Артемий Силыч. – Из виду не выпущу.

Князь тоскливо взглянул на боярина Магуту. Тот лишь развёл руками.

Когда Мстиславу Игоревичу подвели коня, он похлопал его по спине и не без натуги взобрался в седло. С тоской оглядел теремной двор и, дёрнув поводья, выехал за ворота.

– Стареет князь-батюшка, – услыхал Владислав за спиной голос боярина Магуты. – А бывало…

Княжич сцепил зубы. Не по нутру ему были разговоры о возрасте отца. Он понимал, что, скоро настанет миг: ни от болезни, так от ран, полученных в бою, батюшка оставит его. И того дня княжич страшился, ждал его с трепетом и ужасом. Синие глаза потемнели. Гневный взгляд заставил боярина смутиться. Но долго злиться на Магуту Владислав не мог.

– Не серчай, Яр Велигорович, – положил он руку на плечо боярину и заглянул в лицо. – Горько мне что-то, нутро сдавило, не ведаю отчего.

Магута понимающе кивнул, и княжич, вскочив в седло, выехал со двора. Воевода и два верховых не отставали, ехали чуть поодаль.

Обогнав обоз и ратников, княжич поравнялся с отцом, когда тот миновал мост.

– Тут мы расстанемся, батюшка, – стараясь не выказывать волнение, Владислав улыбнулся отцу. – Поезжай. Да хранят тебя духи и боги вышние!

– И тебя, дитя моё, да уберегут небеса от беды.

Помахав отцу, княжич повернул к холмам и, подгоняя Буяна, помчался на вершину ближнего. Артемий Силыч и два верховых отправились следом.

Ветер трепал волосы. Резвый конь, как на крыльях, нёс всадника по зеленеющему лугу. Оказавшись на вершине холма, княжич потянул удила. Взирая на догоняющих верховых, усмехнулся:

– Я опять вперёд вас управился.

– Тебе во всём до́лжно лучше своей дружины быть, – воевода спешился, отстегнул плащ и, хитро улыбаясь, извлёк из ножен меч. – Не желает ли княже поразмяться? Или может булавы достать?

– Нет, Силыч, я токмо на град взгляну.

Подставляя лицо ветру, Владислав смотрел вдаль на возвышавшиеся стены Рязани, видневшиеся крыши терема и новую колокольню.

– Ратное дело забывать не след! – поучал воевода. – И то, что князь в Муром отправился, ещё не причина от дела лытать12.

– А я и не лытаю, – Владислав отвернулся от Рязани и удаляющегося княжеского обоза и обратил взор в дикие степи. – Силыч, как мыслишь? Вон на том холму, что выше всех, башню сторожевую надобно поставить. С него хорошо басурманские земли видать.

Спрятав меч в ножны, Артемий Силыч подошёл к княжичу.

– Явится князь-батюшка с совета, и поведаешь ему об том. Думается мне, они об том же порешат.

– Хорошо, коли так. А нет, так мы сами сторожу поставим. Что думаешь, хватит нам силёнок-то?

– А что, добрая задумка, – закивали головой верховые. – Место знатное.

– Силёнок хватит! – согласился Артемий Силыч. – Справим! И нам спокойней, и князю Муромскому не в наклад.

Нравилась воеводе цепкая хватка юного правителя, его стремление постигать ратную науку, мудрость, предусмотрительность, неустрашимость и решительность.

***

Сотник старательно осматривал выкованные накануне мечи, клинки, проверял на прочность щиты, когда с заднего двора, запыхавшись, в кузню вбежал княжич.

– Ивач, я на булавах биться хочу, – выкрикнул он и с любопытством уставился на деревянный настил, щедро заваленный новым оружием.

– Какой прыткий, – усмехнулся сотник. – Дай срок, разберусь в кузне, да погоняю тебя. Ещё пощады просить станешь.

– Не стану.

Взяв с наковальни отдельно от прочего оружия лежавшие парные мечи средней длины, княжич повертел их, взмахнул руками, с силой опустил, послушал, рассёк воздух крестообразно, восхищаясь изяществом и лёгкостью клинков. Положив мечи на настил, легонько дотронулся до рукоятей, погладил, с интересом разглядывая и любуясь красивыми витыми косами.

– Не по чину мне пощаду выпрашивать, – повернулся княжич к сотнику.

– Ишь ты каков! Не по чину! А помнишь, как десяти годков отроду на коне первый раз в поле выезжал? Тоже тогда хорохорился! И что? Скинул тебя гнедой. Хвала духам и богам вышним из-под копыт достать успели! – усмехнулся воин, с улыбкой поглядывая на княжича. – Говорили тебе – не объезжен конь. Куда? Ан нет, и слыхивать ничего не желал. «Велю» и всё тут!

– Нет в том моей вины. Конь чего-то спужался. Вот и встал на дыбы, – попытался оправдаться княжич, от смущения зардевшись, словно девица красная.

Отвернувшись от сотника, вновь принялся разглядывать аккуратно сработанные мечи. Ивач, улыбнувшись, хмыкнул:

– Да и ты оказался неробкого десятку. Упал, а не плакал. По всему видать было – спужался, да виду не показывал и на подмогу никого не звал. Я тогда ещё князю Мстиславу сказывал, что из тебя выйдет добрый всадник.

Говоря это, сотник брал с настила один меч за другим. Вытягивал руку вперёд, проверяя прямоту лезвия, рассекал им воздух, прислушиваясь к ровному свисту, клал на ладонь, раскачивая клинок из стороны в сторону. Мечу не до́лжно подвести воинов в случае набега. Посмотрев весь ратный арсенал, старательно сработанный за последние дни кузнецами, Ивач довольно кивнул и вышел во внутренний двор.

– Эх, хорошо-то как! – выдохнул Владислав, выходя за сотником следом.

Ивач смерил княжича потяжелевшим взглядом и глухо произнёс:

– Хорошо, да тихо. Уж больно мирно в последние дни. Быть беде.

– Просто ветер сник, светило к закату пошло, вот и стихло вокруг. Чего понапрасну страху нагоняешь, – кивнул княжич на притихшего Ончутку, отрока лет тринадцати, завсегда крутившегося подле ратников. Его отец, Гридя, служивший подручником у сотника, отвечал за оружие, кольчуги и прочие доспехи и, целыми днями проводил в кузне. И сына к делу приучал старательно.

– Могёт и так, княжич. Токмо быть беде али нет, то лишь духам да бога́м вышним ведомо, – глядя на небо, согласился Ивач.

– Тебе по нраву пришлись парные мечи?

За спиной княжича раздался робкий голос. Владислав и Ивач обернулись. Пред их взорами предстал Ончутка. Отрок лет пятнадцати тянул за рукав упирающегося великовозрастного дитятю по имени Пруша, на две года младше княжича, но на голову выше и вдвое шире того в плечах. Работа в кузне сделала его крепше иных молодых дружинников. Ивач часто говаривал, что Пруша догуливает последний год в отрочестве, опосля, выйдет срок, из него получится добрый ратник, коли уж силой наделён не дюжей, да умишком крепким. Завидя перед собой княжича, Пруша так и норовил с испугу показаться малым отроком, потому как раньше не доводилось ему представать перед очами правителей.

– Это Пруша сработал. Он и рукояти косами заплёл. Сказывал, у мамки его такие. Тугие да крепкие.

Дитятя отвесил земной поклон. А когда выпрямился, столкнулся взглядом с княжичем.

– Ты сработал? Сам? – не без интереса разглядывал он Прушу.

– Я, – пробасил тот и потупил взор.

– Правду сказывай!

– Да он это, он, – вступился Ивач за подмастерье. – Только мы с кузнецом ему велели рукояти покрепше сработать, а Пруша, вишь, косы заплёл! Небось, когда ковал, о деви́це какой думал, а? Есть у тебя уже невеста на примете?

– Тятя не велит. Сказывает, рано мне аще… – басом гудел Пруша, искоса посматривая то на княжича, то на сотника, а то и вовсе бросая гневные взгляды на Ончутку.

Ивач усмехнулся и потрепал отрока по вихрастой голове.

– Ну-ка, неси сюда мечи! – приказал княжич. – Да себе прихвати, какой по нраву будет.

С опаской покосившись на Ивача, Пруша исчез в кузне. Вернувшись, он вынес два меча с рукоятями-косами и ещё один – длинный, узкий, тяжёлый двуручник.

– Добрый ты меч выбрал! – похвалил княжич, принимая оружие и становясь в стойку. – А не тот ли это, что воевода Артемий Силыч для себя заказал взамен сломленного под Муромом?

– Он самый и есть! – кивнул сотник, предвкушая любопытное состязание.– Вот и поглядим, Пруша, годишься ты княжичу нашему в малую дружину, или твоё место стенами кузни отмеряно.

Пруша испугался. Крепко сжимая рукоять двуручного меча, он попятился, пока не наткнулся спиной на створку воротины.

– Ивач, не губи! Смилуйся! Негоже мне дело сие! Не встану я биться супротив княжича, – загудел Пруша, оглядываясь по сторонам, словно ища поддержки у стен, ограды, деревьев и людей, что сновали по другую сторону подворья, выходящего на торжище, и не могли видеть за высокими заборами двор кузни.

– А супротив басурмана встанешь? – посерьёзнел княжич. – Ну-ка, не робей! Неужто тебя Гридя с Ивачем худо к делу ратному приспособили? Знамо, ты не запросто так при кузне подъедаешься. Покажешься, я сам за тебя Силыча просить стану. Пойдёшь ко мне в малую дружину? Али не любо тебе дело ратное?

– Любо! Да коли я тебе, княже, рану причиню? Мне же головы не сносить, – всеми силами старался увильнуть от сражения Пруша.

– Ты аще звона не услыхал, мечом и разу не махнул, а про раны сказываешь, – усмехнулся Владислав.

– Княжич, послушай совета дельного, не зли мальца. Горяч он, когда за живое затронешь. Спит и видит себя в дружине, – усмехнувшись, шепнул Ивач, стоя за спиной у Владислава, то ли случайно, то ли нарочно позабыв о горячности и самого княжича.

– Мне об том Ончутка поведал лишь снег сошёл. Вот и вздумалось поглядеть, так ли он горяч, как про него сказывают, – не отводя пристального взора от Пруши, ступая вокруг досмерти перепуганного подмастерья, словно дразня и его, и сотника, отвечал княжич.

Пруша стоял с двуручником наперевес, и злость чёрными волнами подкатывала к горлу. Мало того, что княжич требовал от него биться, так ещё и Ончутка наушничал сотнику.

Обойдя Прушу со спины и оттолкнув от воротины, княжич легонько пнул его вбок остриём меча.

– От меня не отвертишься, Пруша. Сразиться всё одно придётся. Бейся, или велю Гриде на торжище тебя батогами выпороть и в пастушки определить. А тронешь Ончутку или слово ему какое поперёк скажешь, в землекопы сошлю. Будешь до скончания времён чёрную работу править. Нет большего поругания для воина, чем за спины сотоварищей прятаться, зараз запомни сию науку.

Закипело нутро у Пруши. Зашумело в голове. Больше прочего виделось, что примут его однажды в княжескую дружину. Будет он защищать город и землю, по которой ходит. А крутить хвосты коровам, да ракитовой лозиной гусей гонять – то дело не про него. Но больше всего зацепило отрока, что его пороть станут. То же срам какой! После такого поругания каждый, кому он встретится, его трусом величать станет. Мол, не в бою смертном, а в шутейном поединке с княжичем встать воспротивился.

Чёрной работы Пруша не боялся, если бы не поношение. Как матушке в глаза поглядит? Куда тяте от стыда деваться? Кто сестёр замуж возьмёт, коли молва разнесёт по округе, что брат их крамолой отмечен?

– Не обессудь, княжич, ежели на солому алым накапаю. Я тебе худого не желал. Сам ты меня к тому принудил, – прогудел Пруша и кинулся в бой.

– Вот, сие дело! – отбивая удар за ударом, раззадорился княжич. – Поглядим, который из нас крепше, а который ловчее будет.

– Так тут и спрос невелик, – подмигнул Ивач нежданно не гадано воротившемуся с торжища кузнецу Кулаге. – Который каждодневно ратует да по окрестным лугам от зори до зори верхом носится, тот и ловчее. А уж которого из кузни затемно не спровадить – как есть крепше.

Привлечённый разговорами Пруша, завертел головой по сторонам, отвлёкся и в тот же миг княжич выбил из его рук двуручник, а в горло отроку упёрся острый кончик парного меча.

– В бою́ головой вертеть надобно, чтобы с нею не расстаться, – опуская клинок, добродушно усмехнулся княжич. – Да и в шутейном поединке не пристало по пустякам в сторону пялиться. За мной сей бой будет.

И видя, как потух взор отрока, добавил:

– Кулага! Сыщи аще одного помощника. А ты, Ивач, вели Гриде на утренней и вечерней зорьке супротив Пруши ратников молодых выставлять. Да пусть меч берёт по руке. Рано ему к двуручнику прилаживаться.

– Твоя воля, княжич. Исполню, как сказываешь, – задумчиво почесав бороду и подмигнув Ончутке, кузнец похлопал Прушу по плечу.

– Потемнело небушко! Вот и день кончился, – вздохнул Ивач.

– И опять я на булавах не обучен, – пробурчал Владислав и, подхватив парные мечи, направился было к терему.

– Погодь, княжич! – остановил его кузнец. – Ранёхонько к клинкам прилаживаешься. Поутру заберёшь. Пущай Пруша их как до́лжно завострит.

– Добро! – согласился Владислав, положив клинки на деревянный настил, и вышел из кузни.

– Не кручинься, княжич, – утешал сотник. – Коли будет на то воля духов да богов, светило поутру встанет, возьмём лошадей, ратников, да булавы крепкие, и поедем в поле. Разомнёмся! Покажем удаль молодецкую! Да и мечи новые проверить надобно.

– И то дело сказываешь, Ивач. Добре придумал, – согласился княжич и поспешил в терем.