Читать книгу Деревня Нура. Книга 3 - Милла Генрих - Страница 4

Я сделала над собой усилие и оторвала свой взгляд от глаз деда Мирона, который пытался сделать меня послушной, как и Максима. И громко произнесла:

– Неправда! Я не могла умереть, врете вы все, чтобы запугать меня и моих родителей. С того света люди не возвращаются. Тем более глупости это, что Нура в меня вдохнула жизнь. Я в это никогда не поверю, и Макса от вас я забираю. Спасибо за приют, но пора и честь знать. Камень ваш я вам вернула, мне он не нужен, не хочу слыть здесь ведьмой, как ваша бабушка. Не хочу, чтобы меня боялись люди. Мне не нужна власть, я не хочу, чтобы случайно оброненное желание исполнялось, и чтобы сама боялась своих мыслей.

– Поэтому ты любишь жизнь такой, какая она тебя окружает, потому что когда-то ты ее уже один раз потеряла. Не твоя то была вина, но от этого не уйдешь. Теперь ценишь все, что имеешь, и на чужое не заришься. В тебе нет зависти, нет алчности. Любишь всех без разбора. Насчет хлопца скажу так, не торопись, девонька, он мне еще здесь нужен. Раз оставила его при мне, так здесь он и останется, пока сам не отпущу.

– Это тоже плата за то, что приютили его?

– Считай, что так.

– А какая плата вам нужна была за мое спасение? Отец мой вам даже дом наш предлагал, но вам было его мало, вы уже тогда для себя решили забрать у них меня в свои черные дела, так ведь?

– Если бы хотел, то сразу и забрал. А платить за твое спасение не мне надо, а Нуре.

– Почему ей, ведь спасли меня вы, а не она?

– Нет, я тебе говорил уже, мужчина не может обладать такой силой, как женщина, чтобы вернуть тебя к жизни, Нура нарушила закон потусторонних сил и спасла тебя.

– Только в кино можно увидеть такое, призраки, ведьмы, души, мир живых и мертвых, в жизни такого не бывает. Всеми законами вселенной, дед, это не во-з-мож-но! – по слогам произнесла я.

– Откуда тебе знать, что возможно, а что нет? Проживешь, сколько я, вот тогда и поговорим.

– Хотите сказать, вы бессмертный и доживете до моей старости?

Но дед не ответил, сделал вид, что не услышал меня.

– Ответь мне, дед Мирон, – переходя опять с ним на «ты», – почему в ту ночь, когда ты провожал меня на перроне, шепнул на ухо, бойся Надю?

– Надя тоже получила часть магической силы, ведь когда Нура передавала тебе свои силы, ты держала Надю за руку.

– Ты имеешь в виду, во сне я ее держала за руку, когда она тонула?

– Да, – коротко ответил он.

– Значит, если Надя пожелает быть хранительницей, то она запросто может ею стать?

– Нет! – сердито ответил дед. – Она не сможет быть хранительницей.

– Почему же?

– Если бы в ту ночь, когда вы поехали в Покровку, с ней не случилось то, что случилось, она была бы сильней тебя. Но она потеряла это преимущество в ту ночь. Она может хранить камень, может мелко тебе вредить, но полная сила дана только тебе.

– Паранойя какая-то с этой вашей силой.

– Потерпи, мало осталось, и тогда узнаешь.

– Не хочу я ничего узнавать.

– Ты, девонька, уже не в силах это изменить.

До меня дошел смысл сказанного о Наде.

– Почему же, наверно могу, если я до совершеннолетия потеряю свою девственность, значит, я тоже не смогу быть хранительницей. Я же правильно сейчас поняла смысл твоих слов?

Из глаз деда посыпались искры, то ли дьявол в нем бушевал, то ли это просто была злость. Он быстро не по-старчески подошел ко мне, и словно зашипел в ухо:

– Тогда за твою жизнь уйдет другая.

– Чья? – глядя в его глаза без страха, спросила я.

– Не знаю, – ответил он, отойдя от меня, и стал опять пристально сверлить меня своим страшным взглядом.

– Может, это будет твоя жизнь, а-а, дед?

– Может быть, – спокойно ответил он.

– Но Максима я у тебя забираю, а то вдруг ты решишь, что невинный человек тебе тоже должен отдать свою жизнь. А он ни при чем, это я его уговорила ехать к тебе, почему-то тогда я думала, что ты мне друг.

– Я и есть твой друг.

– Нет! Ты специально пудришь мне мозги, сверля меня своими глазами, чтобы я стала послушной, как ты делаешь это с Максом. Но что-то тебе не подвластно, наверное, то, что на меня не действует твой гипноз.

– Ты становишься сильной, это то, о чем ты не хочешь слышать и признавать в себе. Хотя ты сама чувствуешь, что становишься другой.

– Ничего я не чувствую.

– А как же у Светы Калкиной ты могла понять, что она сама себя губит? Даже поняла, что она лекарство выбрасывает.

– Ну уж точно не от твоей силы.

– Не от моей, это ты верно сказала.

– Ой, дед Мирон, только не говори: «от Нуры».

– Да не буду я ничего говорить, разбирайся сама. А хлопца оставь еще на два дня.

– Нет, боюсь, ты его используешь для того, чтобы как-то на меня повлиять.

Дед улыбнулся.

– Ладно, забирай, – вдруг неожиданно согласился он.

– Ну вот и славненько, тогда мы пойдем, а то уже поздно, да и Макс наверно твою баню перетопил.

– Идите, – тихо сказал дед.

Дед остался в доме, когда я вела Максима за руку из дедовского двора. Взрослый парень, как послушный ребенок, брел за мной, не говоря ни слова.

Но я вспомнила, что его машина осталась у деда за сараем, и мы вернулись.

Открыв дверь в избу, я хотела крикнуть, но слова застряли в горле.

Передо мной стоял Никита, только по глазам я видела в нем деда Мирона.

– Дед, мы машину тоже заберем, – заикаясь, тихо произнесла я. И быстро вышла из дома.

Мы обошли дом, рядом у стога сена стоял заваленный джип Максима, нас с ехидной улыбкой поджидал уже дед Мирон; каким образом он оказался так быстро тут, в голове не укладывалось.

День назад я бы наверно испугалась этому до смерти, а сейчас стояла и смело смотрела в злобные глаза деда.

– Ты уже, девонька, и страха не испытываешь, это хорошо.

– Дед Мирон, а может, ты скажешь, как мне закрыть от тебя свои мысли в голове, чтобы ты своими глазами не копошился в ней?

– Скажу, но не сегодня.

– Хорошо, а уехать наконец-то мы можем от тебя?

– Езжайте.

– Ты отпускаешь только цепь, делая ее немного подлиннее. Но не отпускаешь Макса совсем. Почему?

– Смекалистая.

– Да тут сильно умным не надо быть, глядя на Макса. Он не такой послушный, как я вижу его сейчас.

– Я ведь сказал, что он мне нужен еще два дня. А потом отпущу навсегда, обещаю.

– А если я скажу тебе – нет?

– Тогда его будет тянуть сюда, все время. И никуда он не уедет.

– Раз ты говоришь, я становлюсь сильной, тогда я найду способ отвязать его от твоей цепи. Но не оставлю его больше у тебя, даже на минуту. Никакой ты мне не друг, дед Мирон, раз используешь моих друзей в твоих темных делах.

– Ты не даешь мне другой выбор.

– Так и ты мне не говоришь все до конца. А в темную соглашаться на все твои условия и желания, увы, я не хочу.

– Понимаешь, детка, я не могу все рассказать до полнолуния.

– А в полнолуние ты меня поставишь перед фактом свершения?

– Нет, нет, у тебя будет время, один час, узнать правду.

– Ох, какую же правду о себе я еще не знаю? То, что ты сказал, я умерла в тот день, когда тонула, а в минуту полнолуния должна буду это признать? Ладно, дед, мы поехали, хватит нам сегодня твоих сказочек.

Я помогла Максу откопать машину из-под сена, и мы медленно поехали к дому. Дед стоял у калитки и смотрел нам вслед, но, слава Богу, за нами никто не гнался.

Макс молчал, и я вспомнила ту ночь, когда я гуляла под дождем, когда Лина спрашивала, где я была, я в ужасе не помнила ничего. Сейчас я понимала Максима. Он наверняка в том же состоянии.

Значит дед Мирон все же врет, что он ничего не знает, врет и то, что не имеет никаких сил, и камень в его руках только помощник.

После того как я увидела в избе Никиту, а его глаза явно выдавали деда Мирона, потихоньку начинала верить в весь этот кошмар, в котором оказалась. Нет, я не верила, что в детстве я утонула. Да и как в это можно поверить? Я живая, я же мыслю, а значит существую. Я чувствую боль, испытываю жалость, мне подвластны все эмоции живого человека. «Брехня все это», – успокаивала я себя. Может, и есть какая-то сила в камне, может, и дед умеет наводить жуть, внушая своим глазами то, от чего по коже бегут мурашки. Но чтобы я утонула, нет, это полный абсурд.

Подъехав к дому, я увидела родителей, сидевших на крыльце дома. Оба вскочили на ноги, как только мы вышли из машины.

– Господи, наконец-то, – взмахнула руками мама и заплакала.

– Мать, не плачь, вернулась ведь дочь, радоваться надо, – сказал папа и, повернувшись ко мне, спросил: – Ну, что, дочка?

– Мамуличка, не плачь, все хорошо. Ты чего?

– Знаешь, я хоть деду и благодарна, но мне очень страшно, он ведь как помог, так и может с легкостью навредить. Думаешь, нашу деревню просто так люди боятся? Да и мы здесь хоронимся от всех. Аришенька, я сегодня бабу Дусю видела, сходи-ка ты к ней утром.

– Зачем?

– Рядом со мною бабы сидели, она не подошла, а положила возле своей ноги камень, так чтобы мы увидели. Бабы зашушукались: «Чего эта баба Дуся делает?», в этот момент она незаметно мне кивнула. Я глазами ей ответила, что поняла. Затем она опять с земли подняла два камня, один откинула от себя, а другим камешком повертела впереди себя. Я так поняла, что тебя зовет. Потом бабы весь день судачили, чего баба Дуся этим сказала? Мне кажется, она может что-то знать, ведь она всю жизнь с дедом Мироном воюет.

– Это какая баба Дуся?

– Немая. Ее и фамилию-то никто не знает.

– Я думала, ее Лесничиха фамилия, все же ее так называют?

– Ну так это мы придумали, давно когда-то еще по молодости, неудобно же было кричать баба Дуся Немая. Вот мы ей и дали фамилию Лесничиха.

– А что она может знать?

– Да хоть бы то, как от деда Мирона откупиться.

– Мам, я, конечно же, схожу, но деду Мирону мы ничего не должны, он сам сказал.

– А тогда зачем во снах является, да должок просит?

– Мам, это же просто сны. Не надо в них так буквально верить, как пришли, так и ушли, помнишь, как ты меня учила?

– Да нет, Аринушка, в деревне все стало не так. Коровы не доятся, скотина вся стоит, словно на старте, как будто знак какой ждет.

– Пойдемте в дом, – сказал отец. – А то и у крыш есть уши. Аришка, а парень этот блаженный что ли?

– Да нет пап, он нормальный. Это его дед от себя не отпустил.

– Вот видишь, тому и доказательство, что беда грядет. Все бабы об этом шепчутся, – тихо сказала мама.

– Что же делать будем, дочь? – грустно спросил отец.

– Сегодня спать, а завтра схожу к бабе Дусе, может, правда знает что-то про деда Мирона. Не зря ведь она с ним всю жизнь воюет, если это правда.

– Да кто их знает, воюют они ли нет, это я от баб слышала, когда бабка Дуся мимо проходила.

– И как это наша тетя Таня о такой новости тебе еще не рассказала, даже удивляюсь.

– Татьяна сплетни любит, но про деда Мирона всегда молчит, говорит, черт его знает, раз скажешь про него слово, потом всю жизнь язык лечить придется.

– У баб языки без костей, могут и наболтать. Пошлите спать, а то мне рано надо комбикорм на ферму везти. Там запас совсем закончился.

– А где мы хлопца уложим спать? – спросила мама.

– Давайте в мою комнату, а то если вдруг его потянет к деду Мирону, я могу не услышать, а так хоть дверь видеть буду.

– Ох Божечки, спаси и сохрани от этих колдунов, – шептала мама.

– Мамуль, ты, главное, не переживай сильно, мы прорвемся, просто мне надо понять, что на самом деле деду от нас надо.

– Так уже почти шестнадцать лет прошло, кто ж его поймет, что ему надо. Столько лет минуло, а ведь не забыл. В его возрасте не помнят, что на утро ели, а он все помнит, даже помнит, в какой кулек кому траву и какую завертывал. Так долго было в деревне тихо, он даже вслед не смотрел, а последний месяц как будто его подменили. Лечить людей перестал, с рассветом уходит, с закатом назад идет, как будто в лесу все деревья перепилил. И глазами все время зыркает, до самой души ими добирается, от его взгляда в момент могильным холодом обдает с ног до головы.

– Ну, вот и мать наша высказалась, а то ходит и бурчит, в ноги деду Мирону людям надо кланяться. А они напраслину на него несут, – передразнивал папа мамины слова.

– Так если б, отец, не твои сны, я бы и сейчас молчала. Думаешь, я не понимаю, за каким должком он является к тебе во сне?

– Да тоже сон, чего в него верить, во сне чего только не привидится, – возмущенно говорил отец.

– Нет, неспроста это все, если Аринка говорит, парень нормальный был, ты на него смотри, блаженный сидит и никак не отойдет от деда.

– Ну то, что дед умеет хворь снять, да обратно ее вернуть, так это не новость для всех нас. Все, мать, стели постель, пошли спать. Хватит деда по крошкам перебирать, он ведь слышит, небось, все.

– И то верно, а мы тут сидим и кости ему моем. Пойду постель стелить, – ответила мама.

Я завела Макса в свою комнату.

– Макс, ты правда сейчас как лунатик?

Максим пожал плечами, уселся на край кровати и стал смотреть в окно.

– Так, правильно подсказываешь, сейчас отца попрошу, чтобы ставни закрыл. А то ненароком через окно сиганешь к деду. Максик, если ты меня сейчас слышишь, то очень тебя прошу, вдруг тебя потянет к деду, а я буду спать, толкни меня, хорошо?

Макс не ответил, он лег поверх покрывала, но я его подняла, расправила постель. Он опять лег.

– Папуль, можешь закрыть ставни на окнах моей комнаты? – крикнула я.

– Да он уже пошел закрывать, услышал, как ты сказала парню про ставни, – ответила мама.

Ставни заскрипели, отец захлопнул их.

– Завтра смажу их, скрипят, как старая телега, сто лет мы их не закрывали, – входя в дом, говорил отец.

– Нет, не смазывай, пусть скрипят, так хоть слышать будем, если кто-то надумает их открыть.

Ночь была неспокойной, три раза Максим просыпался, с отрешенными глазами шел к выходу. Три раза мы с родителями его укладывали в кровать. Иногда он даже сопротивлялся.

– Это ж надо так человека заворожить, что совсем ничего не соображает, – шептала мама. – Уже скоро надо вставать, Зорьку доить, а этот чумовой никак не угомонится.

– Мамуль, ты иди ложись, не вставай, поспи хоть пару часов. Я сама поохраняю его.

– Да он вон какой здоровый, один раз махнет рукой и тебя по стенке размажет.

– Не такой уж он и здоровый. Иди, мамулечка, спи. Я справлюсь.

Пока мы шептались, Макс, как ребенок, уснул крепким сном и захрапел.

– Ну наконец-то, – улыбнулась мама. – Теперь точно пару часиков можно поспать, ложись, дочка, и ты, отдохни, а то как приехала, нормально и не посидела.

– Спокойной ночи, мамуль.

– Спасибо, и ты, дочка, крепко спи.

– Мне нельзя крепко, вдруг он опять проснется.

– Да нет, смотри, храпит как медведь.

– Пусть храпит, идем спать, – ответила я маме и пошла на свой диван.

Я не могла сразу уснуть, крутилась, вертелась, Макс храпел так, что мне казалось, стены звенят. Уже светало, храп утих. Веки налились свинцом, еле как разлипались, а мозг спать не хотел. Ясности в голове не было. Я услышала голос Макса, и уже не понимала, сон это или явь, он звал меня стоя на краю деревни, медленным шагом я шла к нему.

Пока я глядела вниз, выбирая тропинку, поднялся ветер, Макс исчез.

– Макси-и-м! Кричала я.

Но в ответ мне была тишина, только ветер выл и подгонял меня к большому дубу, что рос у самого леса. На отшибе, подальше от всех, в гордом одиночестве, Он первый начинал черту, ту самую, которые потом деревенские назовут «ТАБУ», с огромной ветвистой кроной, огромной дьявольской тенью накрывал он вокруг себя землю.

– Смотри, Аринка, – вдруг крикнул Макс позади меня, я испуганно охнула от неожиданности, посмотрела туда, куда пальцем указывал он.

От увиденного замерла. На ветке огромного дуба ловко кувыркалась фигурка, светилась белым неоновым светом и была похожа на человеческую. Но была как будто нарисована толстым, грубым, обломанным пером: на ногах не было ступней, на руках не было пальцев, голова лысая и без глаз, носа и рта.

– Макс, что это?

– Дед Мирон, – тихо ответил он мне на ухо.

– Какой тебе дед Мирон, ты чего?

– Тсс, тихо, а то он услышит. Завтра, когда солнце ярко будет светить, приходи сюда, – опять шепнул он на ухо.

Потом своей ладошкой прикрыл мне рот, чтобы я не отвечала, взял за руку и повел меня по тропинке назад в деревню. Ветер усилился. Когда мы вошли в дом, вдруг ставня громко хлопнула, оторвалась от петель и упала на землю. Я соскочила с дивана, не понимая, где я нахожусь. Возле меня стояла мама.

– Ох, дочка, спи еще, прости меня криворукую, разбудила тебя, хотела тихонько из чайничка отцу деньги достать, да уронила его.

– А Максим где?

– Да спит блаженный, всю ночь гулял, а сейчас и трактором с места не столкнешь. Ариша, ты поспи еще маленько, а то кто знает, сколько придется его охранять, чтобы хлопца ноги к деду не потащили.

– Может мне пойти Зорьку подоить?

– Спи, я уже подоила, она от тебя совсем отвыкла, да и последнее время не доится, как будто молока нет вон, две недели назад почти ведро утром брали, а теперь, еле как маленький бидончик надоила. А вечером и вовсе почти нету молока, пару кружек всего. Да еще и дерганная стала, запросто может покалечить своим копытом.

– Ну да, она не любит, когда я дою.

– Вот и спи, пойду отца провожу.

Мама вышла, распушив подушку, я подложила ее под голову и попробовала снова заснуть, но сон от меня сбежал. Раньше я любила просыпаться в это время, за окном щебетали птицы. Лаяли собаки, коров выгоняли со дворов, а пастух наш, Мишка, ловко щелкал кнутом, собирая стадо в кучу, и уводил его с деревни на пастбище. Коровы мычали, но послушно бежали за Михаилом. Деревня просыпалась, слышался перекрикивающий голос соседей, которые громко здоровались друг с другом, стоя у своих домов. Хоть я и не выспалась, но валяться было не охота. Я решила пораньше сходить к бабе Дусе, чтобы меньше глаз меня видели.

Я встала с дивана, быстро умылась, оделась.

– Мам, я пошла к бабе Дусе, ты за Максом пригляди.

– Иди, у меня сегодня выходной, сколько надо, столь и будь там, не тревожься, я за ним пригляжу.

Свернув к огороду, я пошла вдоль озера. В это время вряд ли кого-то здесь можно было встретить.

Баба Дуся Лесничиха была маленькая, худая, почти высохшая старушка. Сколько ей лет, никто не знал, а говорили, что у нее, как у деда Мирона документы сгорели во время войны. На тот момент им выдали справки, но возраст был записан предварительно, так сказать, на глаз, на сколько тянул их вид в тот момент. Все знали, что баба Дуся с детства немая. Была очень милая, немного правда странная, но живая и не по годам шустрая старушка. Ее добрая душа перекрывала все ее странности. Мы все ее любили, она часто в детстве нас водила в лес, по ягоды и грибы. Учила, как можно находить дорогу к деревне, если заблудишься. Где больше всего растет ягод, а где больше грибов. И мы со всей ответственностью в лесу не отходили от нее далеко. Может, потому что родители нас пугали: если мы уйдем с глаз бабы Дуси, то обязательно попадем к волкам. И никто никогда не нарушал интересный поход с ней в лес. Хоть она и не могла разговаривать, но объясняла нам жестами, и мы ее все хорошо понимали. Показывала в лесу болотистые места, куда нельзя ходить, показывала за деревенским кладбищем черту, которую как будто специально провели высокие скрипучие сосны, верхушки которых словно склонились в траурном молчании. Подпирали их пышные рябины. Туда, за сосны, баба Дуся показывала знак табу – перекрещивала обе руки, потом вытягивала руку ладонью, повернутой к нам вперед. Ни под каким предлогом туда идти нельзя. Так все понимали ее жест. А вот почему? Мы так и не поняли до конца. Но все знали с детства, там черта – табу. И никто ни разу туда не ходил. Даже старались близко к этой черте не подходить. Дом ее стоял почти в лесу, но детвора бегала к ней часто, у нее всегда на лавочке стояли для нас угощения, хотя в каждом дворе росли яблоки, а нам нравились ее. Они у нее были самые крупные и самые сладкие. Посидев на лавочке и съев по яблоку, мы никогда не кидали огрызки рядом с ее домом, всегда уносили подальше. Если дети не видели угощения, все бежали домой и говорили, что у бабы Дуси, наверно, беда. Родители смеялись, улыбались и между собой говорили: «Вот же приучила как детвору, если проспит и не вынесет угощение, или вдруг забудет, то детвора ее из-под земли достанет».

Туман над озером выплыл мне навстречу, словно приветливая хозяйка. Сначала расстилался по траве молочным покрывалом, приятно охлаждая ноги, затем погладил мои колени, а прозрачная вода с озера щекотала ноздри своей свежестью и манила окунуться в ней. Весна оказалась на редкость сухой и жаркой. Еще три дня, и в свои права вступит лето. Несмотря на ранний час, яркое солнце разливало уже свое летнее тепло по всей деревне, яркие его лучи разгоняли прочь тени, а солнечный свет обещал снова жаркий день.

Когда я дошла до конца деревни, взгляд зацепился за местное кладбище, а там за кладбищем та самая черта – табу, из огромных сосен. Казалось, только их вечный скрип сейчас нарушал тишину. Я забралась на холм, откуда вся деревня была словно на ладони. И вспомнила сон, когда дед Мирон, стоя именно на этом месте, звал меня куда-то, но я не слышала его слов, шум разливающейся воды заглушал его голос. Сколько раз за всю жизнь в деревне я стояла на этом холме, но никогда не видела ее как сегодня. Деревня у нас большая, но словно поделенная. Одна оставалась в вечной тени, а другая наоборот тонула в ярком свете. Впервые я заметила, что наш дом попадает в тень. А дом, где жила Надя, входил на светлую сторону. Баба Дуся жила под солнцем, хоть и дом стоял почти в лесу, а дом деда Мирона с другой стороны у самого леса тонул в темноте дремучего леса. Дом Светы Калкиной тоже стоял под солнцем. Мне стало интересно, как же эта разделительная черта темной и светлой стороны будет выглядеть вечером, когда солнце будет садиться.

– Обязательно приду сюда вечером и посмотрю на это разделение, – решила я и быстро побежала с холма вниз, в сторону леса, где жила баба Дуся.