Читать книгу Сага Овердрайв - Милле Мунк - Страница 11

Днем Юн играл на исцарапанной акустике, одолженной у Ника, в ближайшем переходе: играл романс Гомеса, играл «К Элизе» и «Лунную сонату», играл кельтские мотивы, играл «Greensleeves» и Rolandskvadet15, «Where is my mind» Pixies и «Meds» Брайана Молко. А по вечерам, закрывшись в теплом гараже, искал свой «звук» на фанерной электрогитаре. Лежал на полу с неподключенным инструментом в руках, перебирал струны, уставившись в обитый яичными коробками потолок.

Ник подрабатывал в салоне сотовой связи и снимал комнатку в другом районе, в трех станциях метро от своего гаража. Он приходил навещать Юна несколько раз в неделю, когда у него был выходной, и они вместе репетировали – играли по шесть, а то и восемь часов.

– Я подыскиваю басиста, – говорил Ник. – Но нам нужен материал. У тебя есть свои песни?

Юн качал головой.

– Сначала мне нужно найти «звук», – отвечал он задумчиво. – Я чувствую, что этот «звук» где-то рядом, он дышит мне в спину, но не дает себя приручить.

– «Звук»? Что за «звук»? – переспрашивал Ник. – На что он похож?

– Он похож на тяжелый удар и на легкое касание. Изящный и грубый одновременно. Красивый и точный – как взмах самурайского меча, разрубающего мотылька в полете. Но неистовый и кричащий – как грохот поезда, пролетающего над твоей головой.

– Это хорошо, что ты ищешь свой стиль, – говорил Ник. – Но пока он от тебя ускользает, ты мог бы заняться текстами. Стихи, случайные строчки, какие-то образы в голове, знаешь? Иногда песня начинается с этого. Тебе стоит попробовать написать что-нибудь. Чтобы не терять время.

– Нет, – холодно отвечал Юн. – Сначала – «звук».

«Когда я найду его, – говорил себе Юн, – тигр в моей голове успокоится и перестанет рвать меня изнутри».

Юн был непреклонен, и Нику не оставалось ничего, кроме как пожимать плечами и ждать завершения поисков таинственного «звука».

В конце ноября они отправились в кондитерскую за очередной партией картонных коробок для обивки гаража. Кондитерская находилась неподалеку от гаражного комплекса – в жилом квартале на другой стороне железной дороги. Ник сказал, что у него договор с хозяйкой кафе.

– Раз в месяц я забираю у нее упаковки из-под яиц оптом и плачу только за вес картона, – не без гордости говорил Ник, когда они шли по железному мосту. – Это обходится дешевле, чем лазать по мусоркам или грабить магазины.

Юн задумчиво кивнул. Он не слышал слов Ника, а смотрел вдаль – туда, где в туманной дымке возвышалась одинокая высотка, окруженная лабиринтами складов, заброшенных цехов и гаражей. Башня из бетона и слоновой кости, с разбитыми окнами и обвалившимися балконами над пустынными землями; исписанная граффити от первого этажа до последнего; старая, печальная, но притягивающая к себе взгляд. Юн вспомнил странное чувство, охватившее его, когда он увидел девочку с лезвием во рту на фоне этой многоэтажки в свой первый вечер в Мегаполисе.

– Что это за здание, вон там? – спросил Юн, показывая на высотку.

Перед тем как ответить, Ник почесал затылок.

– Этот недостроенный небоскреб, да? Тот еще прыщ на лице города… Его начали строить десять лет назад, я тогда учился в начальной школе – она была недалеко от стройки, в двадцати минутах ходьбы. Я часто перелезал через забор и бродил по пустырю после занятий, карабкался наверх по лесам и по бетонным плитам, болтал ногой, наблюдая с высоты за городом у меня под ногами. – Вспомнив о детстве, Ник чуть нахмурился. – Да, печальная история. Застройщик скупил по дешевке землю в промышленной зоне и вложил кучу денег в строительство навороченного отеля. Знаешь, одного из тех облепленных стеклянными панелями гигантов, что торчат в центре: с подземными парковками, «зеленой» зоной, с бассейном на крыше? Ходили слухи даже о небольшом зоопарке на территории – с павлинами и белыми медведями… Да, а потом, как всегда, что-то произошло, что-то пошло не так, кто-то откусил слишком много, – словом, деньги кончились, и стройка остановилась. Стеклянные панели так и не были вставлены в окна, бассейн так и не был заполнен водой. Никаких лифтов, водопадов в фойе и подземных парковок. Остался только этот серый бетонный скелет, торчащий из-под земли.

– Так почему же здание не снесли? – спросил Юн.

– Потому что его «захватили» ребята, которых одни называют маргиналами, а другие – арт-богемой. Спустя полгода после отмены строительных работ город дал согласие на снос, но, когда приехала техника, в здании уже сформировалась община из бедных художников и музыкантов. К тому моменту многие жили там уже месяцами, некоторые – целыми семьями с детьми. Они обустраивали комнаты, забивали окна, расписывали стены; стали называть эту многоэтажку своим домом и не собирались выселяться. Жители небоскреба объявили голодовку, и городу пришлось отложить снос и отозвать технику. Так что теперь это двадцатидвухэтажное гетто, которое у многих сидит в печенках. Самопровозглашенное царство творческого безумия, голых стен и, разумеется, порока. – Ник сжал кулак и постучал пальцами по вене. – Ну, понимаешь. Говорят, с некоторых пор дела «с этим» там обстоят все хуже и хуже. К небоскребу стекается все больше преступников и наркоманов, кельтских пьянчуг, а жители соседних районов засыпали администрацию жалобами, и это понятно. Стали поговаривать о жестких мерах, о применении силы… пока все окончательно не вышло из-под контроля и люди не устремились на площади. У всякого терпения есть предел, так ведь?

Юн не ответил. Они перешли мост и направились к жилому массиву.

– Выходит, это не такая уж закрытая община? – спросил Юн после паузы. Несмотря на то, что башня осталась позади, он никак не мог выкинуть ее из головы. Она все еще плыла у него перед глазами – чуть смазанная, неясная картинка в дыму промышленных труб и черных туч; тайна, спрятанная за рамой дюжины железных заборов.

– Не думаю, что у них есть недостаток в свободном пространстве, если ты об этом, – с улыбкой сказал Ник. – А ты что, решил подыскать себе новое жилье? Поверь мне, это не самое лучшее место для жизни, и тебе стоит держаться от него подальше. Потерпи, перекантуйся пока в моем гараже, а потом… не знаю, подыщешь себе какую-нибудь комнату в более благополучном районе.

Вскоре они дошли до кафе-кондитерской на первом этаже жилого дома. Юн прочитал приторно-розовую вывеску над входом: «Королевство Розового Единорога!» Вопросительно уставился на Ника, а тот лишь развел руками с видом, говорящим, что он не имеет никакого отношения к этому странному названию. Ник сказал ему ждать снаружи, а сам взбежал по ступеням и скрылся внутри.

Скучающий Юн остался топтаться у входа, сжимая в зубах сигарету и бесцельно пиная жестяную банку по неровному асфальту, когда вдруг услышал звуки расстроенной гитары – они доносились из открытого окна на втором этаже, прямо над вывеской. Это звучание, пусть измученное и искаженное, показалось ему смутно знакомым. Инструмент недовольно и протяжно выл от чьих-то неуверенных касаний. Кто-то брал на нем свои первые неловкие аккорды. Юн поднял глаза и увидел худую ногу, закинутую на подоконник; подошва кеда рядом с горшком с засохшей геранью. Ни руки на струнах, ни лица, ни силуэта снизу невозможно было увидеть.

Майя сидела на стуле, придвинувшись к окну, и сосредоточенно пыталась сыграть мелодию по табулатуре из раскрытого учебника у нее на коленях. Она то и дело хмурится, сверяет положение собственных пальцев на грифе гитары с изображением на рисунке, нервно покачивает ногой, задевая горшок с цветком. «У хозяина этой гитары точно были длинные пальцы, иначе как бы он смог управиться со всеми этими ладами и струнами? – думала Майя. – Хотя почему это „были“? Наверное, его длинные пальцы до сих пор при нем, только ему больше не куда их деть. И в этот самый момент он ходит где-то, прячется под вуалью поздней осени. Может быть, страдает; может быть, пьет/пускает что-то по вене/курит/хочет забыться; или вовсе – стоит на обрыве, закрывает глаза, готовясь упасть. Одинокий, без своей гитары. Его милая Gregg Bennett… интересно, а эта гитара – мальчик или девочка?»

В комнате Майи жуткий беспорядок: повсюду валяется одежда, одолженная у Иды, смятые бумажные салфетки, словно ворох листьев покрывают пол; одеяло водопадом сбегает с кровати и теряется в пыльном углу; лампа с покосившимся плафоном замерла в недоумении на тумбочке, будто уставившись на банку с Чучу на самом краю.

Иногда Майя сопит, задирает голову, утыкаясь покрасневшим носом в потолок. Потом достает из упаковки очередной платок, сморкается, кидает его на пол, вздыхает, возвращается к гитаре. Майя заболела и уже второй день не выходит из комнаты – Ида запретила ей выходить, чтобы не заражать посетителей. От скуки Майя взялась за гитару. Она так сосредоточена, что даже не слышит грохота проносящегося поезда. Землетрясение, одно из двух сотен в день, – легко научиться не обращать внимание. Бумажные платки оживают и убегают в угол, запрыгивают на одеяло; дрожит плафон на лампе – и наконец срывается, задевает банку с Чучу, сталкивая ее с тумбочки. Хрупкая стеклянная клетка падает на пол и со звоном разлетается на мелкие осколки, освобождая паука из плена. Майя поднимает голову и прислушивается. «Вероятно, это разбилась очередная чашка внизу», – думает она и возвращается к учебнику.

Чучу выползла из комнаты и направилась к лестнице на первый этаж. А внизу, стоя перед нагромождением картонных упаковок, разговаривали Ник и Ида.

– Всего сорок шесть? – Ник покачал головой и отсчитал деньги. – В том месяце ведь было шестьдесят!

– Мы стали расходовать меньше яиц, – грустно сказала Ида. – Но, если тебе интересно, у нас еще остались пластиковые контейнеры из-под перепелиных.

Ник задумался.

– А как они выглядят? Они такие же выпуклые?

– Выпуклые? – не поняла Ида.

– Ну да, с такими… конусообразными «пупырышками»? – Ник изобразил нечто непонятное руками.

Ида устало вздохнула.

– Ладно, подожди, сейчас покажу. – Она скрылась на кухне.

Ник нетерпеливо походил туда-сюда в ожидании. С интересом рассмотрел меню и расписание поездов, поправил скатерть на одном из столов, понюхал цветок на окне, подергал розовую занавеску – перекинул ее через плечо, будто примеряя. Когда ему надоело дурачиться, он принялся сгребать коробки у себя под ногами, не заметив, что внутри одной из них спряталась Чучу.

– Вот такие, – сказала Ида, вернувшись с кухни и протянув Нику маленькую прозрачную упаковку.

– Такие не подойдут, – сказал Ник.

– Очень жаль. – Ида пожала плечами. – Больше ничего нет.

Ник печально покачал головой. Тогда Ида положила упаковку из-под перепелиных яиц на стол, помогла Нику собрать оставшиеся коробки с пола и подняться.

– С тобой приятно иметь дело! – с усмешкой сказала она нагруженному, медленно переставляющему ноги Нику.

Ида открыла перед ним дверь и помахала на прощанье рукой.

– Звони, когда перейдешь на страусиные! – засмеялся Ник и повернул голову, едва не рассыпав коробки.

Юн, стоявший у первой ступеньки лестницы, вышел из гипноза неправильной мелодии, льющейся из окна второго этажа. Он успел подскочить к Нику на помощь и перехватить верхнюю, опасно склонившуюся часть башни из картонных упаковок.