Читать книгу Юкке и его Роза - Мина Уэно - Страница 1

«Печально осенью. Она – преддверие смерти».

Бо готова была согласиться. Серое небо уже который день висело низко, и в декорациях выцветшего мира город представлялся вырезанным из некрашеного картона – такой же плоский и безжизненный.

А уж тем более тоскливо было стоять осенью посреди кладбища. Бо обратилась к спутнику, возле которого топталась:

– А зачем мы здесь? Здесь похоронен кто-то из твоих близких?

Юкке, не обращая на нее внимания, поднес сигарету к губам и затянулся. Бо неловко переступила с ноги на ногу: ей было и сыро, и холодно в форменной юбке и гольфах, заканчивающихся чуть ниже колена, а пиджачок из тонкой шерсти почти не грел.

Но Юкке позвал ее с собой. Наверное, ему было грустно.

Медленно выпустив дым изо рта, Юкке проговорил:

– Люблю курить на кладбищах. – Его взгляд был прикован к древней могильной плите, на которой значилось: «Князь Гиз Ремль мл., 3285–3299 гг.». – Стоишь над могилой, и словно есть повод тосковать. И все прохожие так думают. Даже самому верится.

Все, что Бо услышала, это «тосковать». Он тосковал и хотел, чтобы она была рядом.

Итак, Юкке с отрешенностью во взгляде глядел на могилу, а Бо – на Юкке. Сигарета в его тонких пальцах курилась, и в холодном осеннем воздухе дым поднимался строго вверх, спеша убраться в завитки; затем кисть, его узкая, аристократично изящная кисть, подносила сигарету к тонким алым губам, те обхватывали ее, крепко сжимали и в один затяг заметно укорачивали жизнь бедняжки.

Бо покрепче прижала к груди его учебники и с невинным шагом, приблизившим ее к высокой скорбной фигуре, задала самый волнующий за всю её жизнь вопрос:

– А зачем ты позвал меня?

Юкке изумился – это читалось в том, как едва заметно вытянулось его лицо и как на мгновение приподнялись брови. Но этого все равно было недостаточно чтобы отвлечься от созерцания чужой могилы.

– А ты разве не сама вызвалась? – спросил он рассеянно.

– Я? А… Ну да. Наверное…

Он все же оглянулся на нее. Бо отчаянно краснела. Боже! Выходит, она напросилась идти с ним, как же стыдно!

– Ты же сказала, что нужно обсудить проект по химии. Раз мы в паре.

В паре…

– Э… да. Да!

Она-то имела в виду, что на этот раз было бы неплохо, если бы он сделал свою часть работы. Не половину – хотя бы треть или четверть. Свободного времени у нее оставалось все меньше, случалось, она не поспевала с учебой, репетициями и домашними обязанностями.

Это если не считать новых обязательств, с которыми она вообще не знала, что делать…

Да и если бы он согласился вместе выполнить задание, они могли бы провести пару лишних часов вместе. Посидеть, например, в библиотеке, склонившись над одним учебником.

«Этот мне совсем не нравится. С чего вдруг ты пошла за ним?»

Бо страдальчески поглядела под ноги, под ложечкой засосало, захотелось съесть яблоко.

– Здорово, что мы все время в паре оказываемся, – заметил Юкке с усмешкой. Той самой сумрачной усмешкой, когда глаза продолжают глядеть безрадостно и только уголки губ приподнимаются на миг.

– Это точно! – нервно засмеялась Бо. Их ставили вместе, потому что она просила учителей ставить их вместе. А больше никто и не рвался работать с Юкке, и все шли ей на уступки. – Когда приступим?

Юкке кинул окурок под ноги, сунул руки в карманы и долго глядел в небо, так, словно в его распоряжении была вечность. Он тоже был в одной лишь форме, но его холод будто не беспокоил.

– У меня столько дел на этой неделе…

«Совсем не нравится».

Бо поклялась себе, что в этот раз будет возражать, но тут Юкке обернулся, взял её за плечи и посмотрел прямо. Он еще никогда не глядел печальнее: вся тоска мира отражалась в его светлых глазах.

– Могу я рассчитывать на твою помощь, Бо? – спросил он, и она так некстати вспомнила, что других друзей у него нет.

«Конечно, нет!»

– Да, конечно… Конечно, Юкке!

Их короткие «объятия» закончились на этом горячем заверении. Щеки Бо пылали, благо Юкке не смотрел на нее больше.

Хрупнувшая поблизости ветка заставила Бо вздрогнуть и резко оглянуться.

– Что это?

Юкке меланхолично осмотрелся и пожал плечами.

– Тут никого. Может, птица или кошка.

«В этом городе гораздо больше чудовищ, чем он думает».

– Послушай, – Бо было трудно собраться с мыслями рядом с ним, но испуг подействовал отрезвляюще, – говорят, в городе пропали все собаки. Все.

Юкке фыркнул, ни разу не впечатленный.

– Значит, будет тише по ночам. Я не высыпаюсь, и у меня синяки под глазами.

Он врал: не было у него ничего под глазами – он был идеален, как всегда.

– Это серьезно, Юкке.

– Мой сон – вот что серьезно.

Бо раздосадовано вздохнула, но она не могла рассказать ему все. Не могла поведать тайну. А потому ничего ей не оставалось, кроме как плестись за ним, точно верный оруженосец, с его учебниками, прижатыми к груди. Юкке жил в Старом городе, неподалеку от кладбища; путь ей этот был уже хорошо знаком.

Да и день стоял самый обычный.

По мощеным тротуарам сквозь осеннюю хмарь спешили важные господа и прекрасные дамы. Неслись на велосипедах, звоном прокладывая себе дорогу, почтальоны и срочные курьеры. На углах улиц караулили покупателей лоточники. Раздавались крики вездесущих чаек.

В домах уже топили печи, и город пах не только прокисшими паданцами и увядающей листвой, но и дымом. Еще он пах выпечкой, жженым сахаром, жареными каштанами и водой, ведь вдоль и поперек был изрезан каналами. Стены и столбы пестрели афишами и объявлениями, среди которых Бо всегда была рада видеть изображение нежных роз и утопленный между ними хрустальный фиал с искрящимся розовым эликсиром. Нарисовано было чудо как хорошо, и Бо, которая Эликсир в жизни не пробовала, представляла его на вкус таким же, как и на вид: сладковатым, нежным и слегка покалывающим язык.

Когда Бо была помладше, она даже мечтала: вот бы заболеть серьезно, так, чтобы появился повод его попробовать. Но нынче она стала относиться к Эликсиру серьезнее.

Часы на башне префектуры пробили два.

– На днях отец взял меня в Оранжерею… – начала было Бо, ей все-таки очень хотелось поделиться тем, что с ней случилось, пускай главного и не рассказать. Но вдруг заметила, что они подошли к его дому.

Окруженный зданиями старинными, с облезлой краской, щербатой кладкой, ржавчиной, покрывающей местами то ажурные ворота, то окна-розы, и со стенами, тут и там поросшими мхом и увитыми лозой, дом Юкке все равно смотрелся хмурым пришлым незнакомцем, с одеждой настолько старинной, что за темным налетом времени уже с трудом угадывалось прежнее богатство наряда.

Бо умолкла, а Юкке и не поинтересовался, что там с Оранжереей. Они остановились перед воротами. Внутрь ее никогда не приглашали – уж больно Юкке был скрытен, и Бо оставалось только блуждать взглядом по каменному фасаду и плотно зашторенным окнам в поисках подсказок о том, как же живется загадочному Юкке в его загадочном особняке. Если бы не то, что случилось на днях в Оранжерее, дом Юкке так и оставался бы для Бо главной в жизни тайной.

С ржавым скрипом приоткрыв створку ворот, Юкке потянулся за книгами, а Бо уже было собиралась отдать ему их и распрощаться, как от угла улицы донеслось звонкое, запыхавшееся: «Юкке! Юкке, подожди!»

Юкке медленно высунулся наружу. Его лицо прояснилось от узнавания, но взгляд остался равнодушным. Бо захлестнула болезненная досада и чувство собственной никчемности, К Юкке со всех ног бежала девушка. Это была прекрасная девушка. В узко приталенном пальто и широкополой шляпке.

– Юкке! – Она остановилась, запыхавшись. – Ты обещал позвонить…

– Ты кто? – Юкке так и продолжал стоять в воротах, недоумевая.

– Виолетта… Набережная, помнишь? На прошлой неделе. Мы гуляли, и ты… меня поцеловал. – Взглядом больших влажных глаз Виолетта могла растрогать кого угодно.

Но не Юкке.

– Так это был не я. А мой брат-близнец.

– У Юкке нет братьев, – растерянно возразила Виолетта, теребя в руках перчатки. Она даже взглянула на Бо, словно с просьбой подтвердить ее слова, но Бо стыдливо промолчала.

– Есть, – Юкке уверенно кивнул, и глазом не моргнув, даже не покраснев. – Его зовут Нукке, он страшный враль, к тому же подлец. Из-за него я постоянно попадаю в неприятности.

Девушка сникла, и даже ее изящный наряд не спас положение. Какое-то время она смотрела на Юкке, ожидая, что он обернет все в шутку, затем в смятении развернулась, сделала несколько шагов, а потом и вовсе побежала, стуча каблучками по брусчатке. Юкке проводил ее безразличным взглядом, вздохнул с облегчением, потом отсалютовал Бо и закрыл за собой ворота.

Бо тоже вздохнула, но печально, и поспешила домой, потому что и так намерзлась, но через несколько шагов ее окликнули:

– Бо! Стой!

Сердце подскочило, она обернулась.

– Учебники, Бо! – Юкке поманил ее обратно к воротам, и, спохватившись, она кинулась к нему.

– Прости, Юкке! – сбивчиво пролепетала Бо, за что Юкке одарил ее мягкой усмешкой.

– Ну ты и глупышка, Бо.

– До встречи, Юкке!

Юкке забрал учебники и был таков.

На этот раз Бо беспрепятственно добралась до трамвайной остановки, стараясь держаться прямо. Но слова той девушки (о набережной, прогулке и поцелуе) заставляли сутулиться, вздыхать и время от времени жмуриться до белых пятен перед глазами. Она и впрямь беспросветная глупышка…

Юкке же, не оглядываясь, поднялся по ступеням, взялся за тяжелое кольцо, зажатое в кошачьей пасти, и постучал. Ожидание на этом крыльце всегда занимало вечность. Можно было, пожалуй, и состариться.

Наконец-то за дверью скрипнули паркетные доски, тяжелая створка подалась внутрь, и показалось бледное, отечное лицо дворецкого и по совместительству единственного слуги в их обветшалом особняке. Над пухлыми губами, напоминавшими раздутых червей, виднелись до смешного тонкие усики, лысина в обрамлении черных волос всегда блестела от пота, а костюм давно не соответствовал раздавшейся фигуре.

Дворецкий был высок, даже выше Юкке – он был одним из немногих, на кого ему приходилось смотреть снизу вверх. Вот и сейчас Юкке не без внутреннего содрогания встретился взглядом с глазами Лунни, что слегка косили, от чего казалось, что тот одновременно смотрит на него и успевает обозревать улицу.

– Вы припозднились, юноша, – едва разжимая губы, возвестил слуга. Говорил он в необъяснимой опереточной манере – неестественно высоким голосом, и это могло бы позабавить, если бы лицо его при этом не оставалось застывшей маской.

– Мои занятия затянулись, – соврал Юкке и протиснулся мимо неподвижной, точно монолит, фигуры. Он уже и не ждал, что остолоп начнет вести себя подобающе. Уже год как.

– Где дедушка? У себя? – первым же делом спросил он, оглядевшись и не обнаружив старика у окна в гостиной, где он любил проводить время днем.

– Ваш дедушка очень устал, он отдыхает, – сообщил с высоты своего роста Лунни, скользя за ним тихой, но громоздкой тенью, заставляя Юкке чаще поправлять воротничок под галстуком.

– Он в кабинете? Хочу с ним поздороваться.

– Не беспокойте немощного старика.

Юкке обернулся и едва не уткнулся Лунни носом в грудь. И как тот умудряется подкрадываться так тихо? Состроив брезгливую гримасу, Юкке поспешно отпрянул и бесстрашно поглядел в косящие глаза, пусть для этого ему и пришлось вздернуть подбородок.

– Я пойду к нему.

– Нет, не пойдете.

Взгляд Юкке невольно упал на каминную полку.

– А где подсвечник? Вчера он был тут.

– Я начищаю серебро.

– А я иду к деду.

Юкке обогнул слугу и нервным торопливым шагом направился в кабинет.

Уже год как деда парализовало. Сам Юкке в тот день был в школе, но со слов Лунни стало известно, что престарелый господин оступился на лестнице. В госпитале же подтвердили, что он перебил себе спину во время падения и ходить больше не сможет. Но они ничего не говорили о душевном здоровье старика.

А то за последний год невероятно ухудшилось. И если поначалу Юкке вывозил деда в сад, где они могли подолгу говорить – не то чтобы это было занимательно, но так он чувствовал, что у него еще оставалось подобие семьи, – то потом дед стал забывать слова, подолгу не отвечал. Казалось даже, он засыпает с открытыми глазами, но Юкке мог отличить застывший взгляд от осоловелого. За зиму он добился от деда лишь нескольких односложных ответов, а за лето – ни одного.

Все врачи, что бывали в их доме, подтверждали: это старческое. Говорили, что здесь даже Эликсир не поможет. Но на всякий случай Юкке попробовал и его. Однако чуда не случилось. Да он в общем-то и не ждал.

Чудеса – это не про него.

Например, его родители собирались отправиться в кругосветное путешествие на воздушном шаре и разбились еще на взлете, когда порыв ветра страшной силы бросил их корзину на башню лунного света. А ведь утром в тот день не наблюдалось и облачка – буря началась в одночасье. Юкке и сам хорошо помнил синеву весеннего неба, когда махал им лентами на взлете…

Это случилось семь лет назад.

А бабушка отравилась по глупости. Уже в те времена они не содержали ни повара, ни экономку, так что готовить ей приходилось самой. Она перепутала крысиный яд с приправой и, сама же сняв пробу с лукового супа, свалилась замертво у плиты. Она была аристократкой, а не кухаркой. Глупой, но все же аристократкой.

Так что Юкке не ждал милости от судьбы. Он был уверен: его тоже ждет бесславный, нелепый конец. Возможно, скорый. Как знать, может, роковая случайность уже поджидает его по дороге в школу или же в собственной комнате.

Но со свойственным ему безразличием Юкке не собирался изводиться по этому поводу. По крайней мере, он знает, что делать со своей жизнью.

Ждать конца.

Дедушка и впрямь сыскался в кабинете. Коляска с ним стояла около стены, уставленной стеллажами с книгами. Стеллажи были высокими, под потолок, так что рядом находилась открытая винтовая лестница, ведущая на второй ярус библиотеки. С нее-то дед и свалился.

Старик смотрел перед собой, на корешки, и сердце Юкке встрепенулось, когда он подумал, что деду захотелось почитать. Значит, он еще соображает. Но, обойдя коляску, Юкке понял, что надежды беспочвенны: точно таким же пустым взглядом можно б было пялиться и в стену.

В кабинет тем временем вплыл Лунни. Юкке всегда дивился, как тот умудряется двигаться настолько бесшумно, с его-то габаритами.

– Я же говорил вам, – выдал на высокой безжизненной ноте дворецкий. – Вашему деду все так же плохо. Это старость.

Юкке разочарованно посмотрел на дряхлого старика в старом свитере и с плетеным пледом на коленях. Он хотел положить руку на его плечо, чтобы дать почувствовать свое тепло, но не стал. Как не стал бы подбадривать мебель.

– Подать вам чай? – с приторной любезностью осведомился Лунни.

– Ты же знаешь, я не люблю чай, – ответил Юкке и покинул кабинет, в котором воздух от книг и ковров был пыльным и затхлым.

Он поднялся по лестнице под аккомпанемент скрипов на все лады. На втором этаже было ощутимо холоднее, ведь, кроме него, там никто не проживал, а значит, тепло из всего коридора поддерживалось только в его комнате, да и то только по вечерам, чтобы не замерзнуть ночью. Для деда была обустроена спальня в смежной с кабинетом комнате: там было и теплее, и не нужно было поднимать и спускать его вниз по несколько раз на дню. Лунни обитал где-то около кухни, и Юкке не собирался выяснять, из какой именно норы тот появляется каждый божий день.

Он зашел в комнату и, прикрыв дверь, постоял немного, привыкая к холоду. Тут было холоднее, чем внизу, – казалось, даже холоднее, чем снаружи. Оба окна глядели на улицу; из них открывался вид на ворота и тротуар за ними, можно было наблюдать за пешеходами, самокатными повозками и трамваями, за тем, как осыпаются груши с тучных от плодов деревьев вдоль тротуаров.

Парчовые портьеры Юкке старался не трогать: при малейшем движении они исторгали из себя облака пыли, а в теплую погоду еще и мотыльков, которые докучали ему потом своим непредсказуемым полетом. Тяжеловесный на вид штоф, которым были обиты стены, темнел по углам то ли от сырости, то ли от плесени. Гнетущее зрелище – но если только смотреть. Если не смотреть, то и не гнетущее вовсе.

Юкке бросил на письменный стол учебники, стянул с себя пиджак и галстук, расстегнул ворот рубашки. Он мог бы позаниматься, но ему хватало и того, что он почитает вечером перед сном, а письменные задания всегда можно списать у Бо – уж она-то с учебой никогда не подводит.

На обеде он едва притронулся к той стряпне, что подал Лунни. Еду нынче доставляли из кулинарии, а заказывал ее дворецкий, и в ней было столько требухи, что Юкке не мог и кусочка проглотить. Пирог с почками, паштет из печени, томленые в сметане куриные сердечки, желудочки и прочая дрянь, от вида которой он впадал в уныние.

– А можно что-то человеческое в следующий раз? – пожаловался он, ковыряя вилкой потроха.

– Предпочитаете человеческий ливер? – невозмутимо осведомился Лунни, поднося к губам деда очередную ложку кашеобразного супа, половина которого выливалась из приоткрытого рта. И несмотря на то, что дворецкий наблюдал за кормежкой деда, один его глаз косил именно на Юкке, заставляя последнего чувствовать себя неуютно.

Но он все же отчеканил:

– Нет. Предпочитаю не-внутренности.

– Они полезны, особенно для растущего организма. А вам пока шестнадцать, и вы еще растете, – наслаждаясь собственной властью, пропел Лунни.

Юкке поглядел в ответ строптиво.

– Но через два года мне будет восемнадцать. И тогда я признаю старика недееспособным и буду распоряжаться этим домом и всем имуществом.

– Верно, – с улыбкой заметил Лунни, заново набирая ложку супа. Юкке подумалось, что можно было бы брать и поменьше жижи, чтобы часть ее не проливалась и не текла у больного по подбородку. – Вы и сейчас можете это сделать. Отправьтесь в суд, пусть вашего дедушку спишут как хлам. Но вы же знаете, что тогда вам до вашего совершеннолетия назначат опекуна. Хотите ли вы, чтобы бюрократ пришел в ваш дом, продал все имущество за бесценок своим родственникам, а потом оставил вас с этими грошами перед лицом взрослой жизни? У вашей семьи и так немного осталось.

Голос Лунни был так тих и высокопарно печален, что заворожил Юкке.

– Нет, не хочу…

– Так не лучше ли есть почки и не жаловаться? Ведь, по крайней мере, вам есть, что есть.

Юкке посидел над тарелкой еще несколько минут, отрешенно наблюдая, как его дед давится супом, а потом выдал единственное приемлемое в данной ситуации:

– Я наелся. – Он встал из-за стола, бросил салфетку на стул и сообщил: – Пойду прогуляюсь по набережной. Буду поздно.

– Не свалитесь в реку, – напутствовал дворецкий с толикой надежды в голосе.

Последний год в доме делать было совершенно нечего, даже то немногое, что они с дедом умудрились сохранить от семьи: партии в шахматы и долгие разговоры за чаем, который в одиночестве пить теперь было совершенно гадко, – даже этого не осталось.

Потому, сменив школьный зеленый галстук на старый, шелковый, цвета лазури, – тот, что принадлежал еще его отцу, шерстяную жилетку от формы – на жилет на пуговицах и накинув на плечи пальто, Юкке вышел из дома.

Но перед тем как выйти за ворота, он заглянул в сад, где продолжали еще цвести стойкие красные розы, и срезал одну. Это были красивые цветы. Не как те, из Оранжереи, конечно. Не розовые, не чудотворные, а красные, цвета густой-прегустой крови – то, что нужно, чтобы свести новое знакомство.

Темнело теперь рано, и уже зажглись лунные башни. Путь Юкке пролегал мимо школы, и он мимоходом бросил взгляд на большое, безыскусное здание красного кирпича, в котором из всех окон горели лишь пять на третьем этаже. Танцевальный класс, кажется…

***

– Я никогда не смогу так же, – простонала Бо, повиснув на станке. – Только посмотри! У нее будто вовсе костей нет.

Берти поглядела в противоположный конец танцевального класса, где, изящно прогнувшись назад, Мюррэ красовалась на кончиках носочков.

– Не падай духом. – Берти поднялась с пола, поправила гетры и подошла к Бо. – Ты научишься.

Но Бо была уверена: это не так.

– Дело в природной гибкости.

– Нет никакой природной гибкости, есть только терпение и труд. Хотя… – Берти перевела взгляд на Мюррэ, которая не стеснялась демонстрировать собравшимся вокруг подружкам свои достижения, – ей действительно от природы повезло.

Бо оторвалась от станка и посмотрела на свое отражение.

– Рядом с ней я чувствую себя тумбочкой.

Берти показалась за ее спиной и положила руки на плечи; она была на голову выше Бо. Все в танцевальном классе были выше ее на голову, а талантливее – так на две. Но Бо нужны были часы классов по воспитанию тела, и, выбирая между балетом, плаванием, гимнастикой, фехтованием и конным спортом, она выбрала первое просто потому, что здесь не требовалось дорогое снаряжение как для конного спорта, не нужно было выходить с противником один на один, как в фехтовании, не было необходимости лезть в воду и не было такого строгого, непримиримого наставника, как в классе гимнастики.

Наставница танцевального класса хоть и имела крутой нрав, но прекрасно понимала, кто здесь всерьез и надолго, а кто просто хочет получить свой проходной балл, и почти не обращала внимания на последних.

– Бо, – по-сестрински ласково позвала Берти, – ну только погляди на себя. Никакая ты не тумбочка. Ты очень даже хорошенькая!

Бо фыркнула.

– Нет, я настаиваю! Погляди!

Берти указала на зеркало.

– Все в тебе в гармонии и в правильной пропорции друг к другу. А твои глаза…

– Как пуговицы.

Бо не мигая глядела в собственные глаза, круглые и темные, даже зрачка не разглядеть… Пуговицы же и есть! Ах как бы ей хотелось быть голубоглазой.

– А вот у Юкке глаза серые. На солнце они искрятся, как драгоценные камни…

– Ты ничего не понимаешь! – Берти назидательно шлепнула ее по голове. – Драгоценными бывают не только светлые камни. Темные тоже. Взять хоть агат или оникс.

– А какого цвета оникс?

– Черного.

– Как и мои глаза, – вздохнула Бо удрученно, но Берти продолжала.

– Юкке – лодырь и повеса, он не стоит твоих забот.

Берти распустила ее пучок. В классе им приходилось стягивать волосы наверх с помощью многочисленных шпилек, впивающихся в кожу.

– Знаешь, как долго я с ним маялась! – возмутилась Бо.

– Ничего, как кончится перерыв, сделаю тебе новый.

Берти взялась за ее темные пряди; волосы с последней стрижки отросли аж до лопаток.

– Ну и? – Бо постаралась скрыть улыбку, когда подруга соорудила ей два высоких, веселых хвостика, с которыми вид у нее сделался очень уж озорной.

– Просто пучок тебе не подходит, и твои школьные косички, знаешь ли, тоже.

«Да», – прозвенел в голове чистый, мелодичный голос. – «Так гораздо, гораздо лучше!»

Бо ярко улыбнулась своему отражению.

– Бо! – воскликнула Мюррэ, заметив наконец-то кого-то кроме себя. – Что это у тебя на голове? Ты перепутала балетный класс с цирковой ареной?

Под хихиканье и под жалостливыми взглядами иных девочек Бо покраснела и в два рывка распустила хвостики. Берти же всегда игнорировала Мюррэ, что и ей советовала делать, только вот у Бо не было ее самообладания и ее невозмутимости. Ее легко было задеть за живое.

– Не обращай внимания, – сказала Берти, помогая ей скрутить пучок и не слишком деликатно втыкая шпильки в волосы. – Тебе не нужно ее одобрение.

– Конечно, нет, – тихо согласилась Бо.

«Это хорошая девушка, Бо», – радовался голос в голове. – «Мне она очень нравится».

Бо закусила губу, чтобы ненароком не начать отвечать вслух.

– Хочешь, прогуляемся после класса? Говорят, на набережной сегодня можно посмотреть фокусы с огнем. Возьмем сладкую вату.

Но упоминание набережной воскресило в воображении Бо картину, которую она была бы рада больше никогда не представлять: Юкке и Виолетту, приникших друг к другу в сладком поцелуе.

– Нет, вечером я помогаю отцу в аптеке.

Берти поджала губы, но уговаривать не стала, потому что, как и многие другие, считала работу аптекарей ужасно ответственной и важной: ни много ни мало они ведь в числе прочих микстур хранили, разбавляли и отпускали розовый эликсир.

– Значит, в другой раз.

– Ага.

В класс вернулась наставница. Она с ходу прикрикнула на всех для острастки и энергично распорядилась:

– Пташки мои, не расслабляемся! Переходим к растяжке.

Лежа на полу на животе, распластав ноги, как беспомощный лягушонок, Бо старалась приноровиться к боли в коленях и все ерзала, не в силах устроиться удобнее, однако ж терпела. Она ничем не хуже остальных, она справится. Теперь, когда внутри нее жил чужой голос, сталкиваться с трудностями было не так страшно.

«Бо, ты молодец», – ласкали сознание звонкие переливы. – «Ты сможешь! Я не зря выбрала именно тебя».

И пыхтя и потея, Бо старалась…

Это случилось два дня назад. Отец привел ее в Оранжерею по особой милости Заведующей. Конечно, каждый желающий за установленную плату мог попасть в Оранжерею на экскурсию, но клумбы с розами всегда были отделены от посетителей стойками ограждений и находились на подобающем расстоянии от любопытных глаз и нетерпеливых рук. Никто не мог их касаться, кроме цветоводов, потому что даже малейшее повреждение могло привести к нарушению технологии изготовления Эликсира.

Но Бо отец привел не на экскурсию. Ему это право было предоставлено как члену Ассоциации Аптекарей. И пока отец за чашкой чая обсуждал с Заведующей деловые вопросы, Бо могла практически беспрепятственно прогуливаться по Оранжерее, с одним лишь условием: она даже дыханием не побеспокоит прекрасные розовые бутоны. Однако же смотреть можно было с достаточно близкого расстояния.

Бо целую вечность любовалась цветами, бродя по насыпным дорожкам в крытом стеклянном саду. Был вечер, солнце село, и то тут, то там меж кустов загорались низкие фонари, тускло освещая темную зелень листьев и розовый бархат лепестков. Никого из работников уже не осталось поблизости.

Тогда-то и оно произошло…

Бо замерла, когда заметила, что на одном из кустов разом засветились все бутоны, будто внутри каждого цветка зажглось собственное маленькое солнце. Это были не простые розы, и ей подумалось, что, возможно, такое иногда случается.

Но затем свет полыхнул, ослепляя, а когда Бо вновь смогла что-то разглядеть, вокруг нее вились розовые мерцающие нити. Они льнули к рукам и ногам, обвивались вокруг шеи и головы, как паутина. Но когда она, крутясь на месте, проводила рукой по одежде и коже, то не обнаруживала ничего лишнего. Это было похоже на взрыв внутри облака сахарной ваты и даже пахло так же сладко. Только поэтому ей не было страшно.

Все исчезло так же стремительно, как и появилось. Свет разом померк, и розовая взвесь, что еще парила в воздухе, вся осела на Бо, притянувшись к ней, словно магнитом. Сразу же после послышался голосок. Поначалу он был тихий и тонкий, искаженный. «Бо, не бойся, я не причиню тебе зла».

Так это началось…

После танцевального класса Бо не направилась прямиком домой. Не пошла она и к отцу в аптеку. Голос вел неизвестным маршрутом по знакомым улицам и улочкам. Вот уже который вечер он сеял в мыслях тревогу.

«Скоро, скоро что-то случится», – твердила та, которую Бо окрестила Розой, потому что своего истинного имени таинственная сила не назвала. «Можешь звать меня, как тебе вздумается, или вовсе не давать имени. У меня их сотни, но среди них нет истинного», – сказала она накануне.

Единственное, в чем Бо была уверена, так это то, что это действительно она.

– Не понимаю, – пробормотала Бо себе под нос, ежась от холода. Ежедневное вечернее патрулирование и волновало, и влекло: пускай она пока не знала, частью чего стала, но ей нравилось, что у нее есть дело, скрытое от чужих глаз. Ччто у нее есть секрет. – Ты говоришь об угрозе, но не объясняешь…

«Это предчувствие, Бо. Я не вмешалась бы в дела смертных, если б не чувствовала: угрожают самому дорогому – вашим чудесным розам. Когда-то эти розы были священны. Вы должны это помнить».

Да, Бо знала по урокам истории. Иногда люди путали хорошее и плохое, но они никогда не забывали, что розовые розы нужно беречь. Ведь они не просто лекарство, они – сама суть красоты, сама жизнь.

– Но что я смогу сделать, когда мы выясним, что это за угроза?

«Я чувствую, угроза вовне. Она кружит, подбирается, готовится нанести удар. А ты, Бо, ты не беспокойся, ведь я дам тебе все, что нужно для победы над злыми намерениями».

Бо не хотелось разочаровывать волшебную наставницу, но нужно было быть честной.

– Ты могла бы найти кого-то… поспособнее, чем я.

«Я сделала верный выбор, поверь».

Казалось, что сейчас Роза улыбается, и Бо улыбнулась ответ.

А ведь кое-что и впрямь уже творилось: собаки пропали. Об этом писали газеты, упоминали взрослые, но упоминали буднично, лишь с толикой недоумения. Они не тревожились, потому что пропавшие собаки не влияли ни на погоду, ни на цены – единственное, что волновало взрослых.

За время прогулки Бо не обнаружила ничего подозрительного.

Дома ее ждали несколько привычных вопросов об учебе от отца, несколько вопросов о мальчиках – от мамы, простой, но сытный ужин, уроки и теплая постель в прогретой комнатке. Бо засыпала, но томительное ожидание грядущих чудес заставляло ерзать и то и дело открывать глаза. Когда она все-таки уснула, ей приснилось, что Юкке собирается ее поцеловать …

***

Наступил новый день, но он не обещал ничего нового, кроме того, что понемногу, подобно тикающей стрелке часов (ужасно медленной стрелке часов), приближал его к совершеннолетию. Юкке даже не был уверен, что его жизнь изменится после, он даже не знал, что будет с ней делать. Но нужно было ждать хоть чего-то, и он ждал.

А пока время властвовало над ним, он преспокойно курил на кладбище. На этот раз перед старым склепом. Он мог бы стоять и перед могилами родителей, но просто-напросто забыл, где они. А бродить и искать – значило растерять весь свой загадочный образ.

Было еще слишком рано, чтобы идти в школу, которую он посещал по большей части от скуки. Ну и чтобы получить хоть какое-то образование, ведь непохоже, что он всю жизнь сможет прожить, не работая. Хотя, с другой стороны, может, он умрет раньше, чем деньги кончатся. Тогда и заботиться не о чем.

Утренний туман окутывал дальние могилы, и в целом кругом было пустынно, что полностью удовлетворяло его потребность в скорбном одиночестве.

Юкке не сводил взгляд со склепа, когда затягивался, словно вел с ним беседу. Строение представляло собой небольшой каменный «домик» с настолько пыльными окнами, что сквозь них вряд ли можно было разглядеть хоть что-то. С деревянной дверью, почерневшей от дождей и непогоды…

И его немало удивило, когда из-под той двери полезла смола. Юкке даже в очередной раз не донес до рта сигарету, наблюдая за ее неспешным потоком. Пахнуло тухлыми яйцами, и он, уронив окурок, прикрыл нос рукавом.

Воняло нестерпимо!

Он отступал хмурясь, но продолжал наблюдать, как смола ветвится на сотни тонких рук, змеится, на ощупь продвигаясь вперед, цепляется за камень, за редкую траву, за корни деревьев, выступающие из-под земли.

Юкке меланхолично отметил, что происходящее действительно странно. Но тут споткнулся и свалился на землю; в нос с новой силой ударила вонь, словно все трупы кладбища еще не переварились в чьей-то гигантской утробе. Смола поспешила подтечь ближе, нашарила его ноги и принялась окутывать с ошеломительным рвением, будто он – единственное, что ей нужно.

Юкке пытался стряхнуть субстанцию, но боролся впустую, как муха в меду. Смола тяжело легла на грудь, обездвижила руки. Но даже тогда Юкке оставался верен себе: он не кричал, не звал на помощь, с пугающим равнодушием принимая неизбежный исход.

Если это смерть, то судьба проявила небывалую изобретательность. По крайней мере, он не отравился крысиным ядом…

Когда густая, вязкая смола затекла в нос, уши и горло, все вдруг закончилось. Юкке точно вынырнул из-под воды: сделал жадный судорожный вдох, ловя как можно больше воздуха. Он думал, что успел задохнуться, но легкие наполнились живительным кислородом. Глаза распахнулись и увидели свет.

Юкке недоверчиво осмотрел себя, охлопал, но не обнаружил ни следа, ни черного пятнышка. Затем поднял голову: склеп был как склеп, могилы как могилы, и еще дымился неподалеку брошенный окурок.

Тогда он поднялся, все еще борясь с дрожью в руках и ногах, подобрал слетевшую с плеча сумку, пригладил волосы. Что бы ему тут не привиделось, желание курить его покинуло – возможно надолго.

Юкке торопливо направился к выходу с кладбища, но вдруг замер. Дыхание перехватило, зрачки расширились.

«Приветствую, смертный», – вкрадчиво прошипело-просвистело в голове. – «Как думаешь, мы с тобой подружимся?»