Читать книгу Перестройка forever - Миша Токарев - Страница 6

Платок с мишкой

Сегодня я не пошел на работу, Семен Анатольевич мне разрешил. Он позвонил мне около пяти утра, когда я смотрел прыжки чернокожей спортсменки Фатимы Диаме. Она была похожа на грациозную пантеру, забывшую о законах всемирного тяготения. Она летела, а я смотрел, и пил остывший какао. Семен Анатольевич сказал: Михаил, вы, это самое, завтра можете не приходить. Я спросил, что там у них случилось, мне следует беспокоиться? Он покашлял в трубку и ответил, что все хорошо, просто непредвиденные обстоятельства. И я подумал: вот оно как. Знаю я такие непредвиденные обстоятельства, они как возникнут, потом приходится планы менять. Мы попрощались до послезавтра, и он добавил перед тем, как положить трубку: вы молодой человек ответственный, по возможности завтра не налегайте на спиртное. Я ответил ему: и не подумаю налегать на спиртное, мне мама не разрешает. Добро – сказал Семен Анатольевич и сбросил вызов. А у меня освободился целый день для того, чтобы починить наш сломанный унитаз, и выспаться. Прыжки закончились, Фатиме уже вручали награды, она улыбалась.

И вот я чиню унитаз: взвешиваю в руке молоток, стою перед ним. У него расшаталось сидение. Я должен сделать так, чтобы сидение больше не уезжало и не падало. Мама спрашивает у меня за спиной: ты совсем идиот, как ты будешь чинить его молотком? Я говорю ей: женщина, все просчитано, не мешай выполнять мужскую работу. Она цокает языком и уходит на кухню. Отрываю сидение, и понимаю, что молотком я никак его не починю. Может быть, стоит перевязать фрагменты сидения ниточками? Или заняться сваркой, что там еще делают очумелые ручки в таких ситуациях? Как бы мой папа решил эту задачку, если был жив? Наверное, он бы измазал все клеем моментом, а потом приклеился сам. Ходил бы по квартире злой со склеенными пальцами и бурчал: как они могли, кто так делает туалеты, низость! Мама бы его, конечно, успокаивала: не злись, я сама все сделаю. И сделала бы, представьте себе, мама все может. Откладываю молоток, иду на кухню за нитками, все-таки надо привязать это сидение. Мам, у нас есть нитки? – спрашиваю. Какие нитки? – она режет овощи для супа, показывает ножом в сторону ящика, где у нас лежит всякое барахло. Нахожу шмоток бечевки, и придумываю решение этой головоломки. Я порежу эту бечевку, и кусочки вставлю в места, где сидение крепится к унитазу. Получатся своего рода распорки, надеюсь, у меня все получится. И мы больше не будем съезжать с унитаза. У нас в семье никто не любит съезжать с унитаза.

У меня все получается, я все зафиксировал. Но проблема состоит в том, что сидение становится перекошенным набок. Я закрепил его таким образом, что деталь, которая должна высовываться едва, представьте себе, торчит полностью. Одну сторону закрепил так, как нужно, трудности возникли со второй стороной. Я глубоко вздыхаю, рядом с унитазом лежит молоток. А я очень вспыльчивый человек, во мне так мало терпения. Боже, уведи от меня это раздражение, прошу тебя – думаю про себя. Знаете, это помогает, такая искренняя просьба, главное не бояться просить. Раскручиваю крышку заново, чтобы в этот раз не облажаться. В кого я такой экспрессивный уродился? Наверное, в папу. С папой у нас были странные отношения, еще в моем детстве они со своей матушкой с нами что-то не поделили. И мне пришлось переехать жить к другой бабушке. Там я пошел в школу, пока мама была в подвешенном состоянии, работала в типографии и в магазине книг, чтобы заработать и вернуть меня на Родину. На этой самой Родине в Ангарске я чувствовал себя очень даже комфортно, и мне не хотелось уезжать.

Я помню аэродром, старый самолет похожий на кукурузник, нас даже кормили в нем. Впервые летел на самолете, а тут еще и курица в лотке из фольги, тут еще и молочный бисквит с какао. С другой стороны мамы рядом не было, а впереди ждала неизвестность, тарахтящая такая неизвестность, как мотор этого самолета. Там, в Ангарске у меня оставались игрушки, видеокассеты с мультиками и много еще чего нужного. Было неясно странное расставание с папой и второй бабушкой, помню, как наши с мамой вещи почему-то оказались на помойке во дворе. Помню, как со мной прощалась мама. Она сдерживала слезы, то и дело отводила взгляд в сторону, собираясь с мыслями. Хотя поводов для грусти я совершенно не видел. Она гладила меня по голове, положила в верхний карман моего пиджачка платок с вышитым мишкой. У мишки был красный нос, как у нашего соседа дяди Ромы врача, мне не нравился нос у мишки. Но я, чтобы не обижать маму сказал, что платок очень хороший. Мама почему-то расплакалась, ей не удалось больше сдерживать слезы. Она крепко меня обняла, и сказала, чтобы я был умницей, и мы скоро с ней встретимся. И я знал, что мы с ней скоро встретимся, люди же не расстаются навсегда, все обязательно со всеми встречаются (если этого хотят, конечно).

В самолете пахло чем-то кислым. Со мной рядом сидела женщина лет пятидесяти, на ней был коричневый костюм, а на шее висела серебряная птичка. Когда самолет загудел и поехал по взлетной полосе, она перекрестилась, посмотрела на меня и сказала: такой маленький, а уже летишь, не боишься лететь? Я смутился от такого фамильярного обращения, но все же поддержал разговор: а что поделаешь, обстоятельства. Она улыбнулась и представилась: Маргарита Сергеевна. Я тоже представился, но без отчества. После этой ситуации с моим папой, я не был уверен, что у меня теперь есть отчество. Самолет оторвался от земли, люди в салоне зааплодировали. Ничего себе трюк, самолет, да еще и летит – подумал я. Маргарита Сергеевна достала из кармана своего пиджака фляжку, отхлебнула оттуда. Посмотрела на меня, покачала головой: пока рано, малыш. Потом мы с ней смотрели в иллюминатор и летели. Дома стали, как спичечные коробки, вообще все стало до безобразия маленьким. Ко мне подошла стюардесса и спросила: курица или рыба? Я не знал, что ей ответить, поэтому сказал: на ваш выбор. Маргарита Сергеевна почесала свою волосатую бородавку на щеке, сказала стюардессе: рыба. Потом она снова достала фляжку, сделала долгий глоток, встала и, раскачиваясь из стороны в сторону, пошла в конец салона.

Я нестерпимо захотел в туалет, наверное, апельсиновый сок, выпитый в аэропорту, просился наружу. Мимо проходила стюардесса с тележкой, на которой были контейнеры с едой, она остановилась рядом, вытащила столик из сидения передо мной. Я присвистнул, надо же, целый столик возник из ниоткуда. Что дальше, слон с потолка, дети из капусты? Девушка протянула мне курицу с макаронами, коробку молочного коктейля с шоколадом и бисквит. Я спрашиваю у нее: а где здесь туалет, он есть на борту? Стюардесса говорит мне, где у них туалет, спрашивает, давно ли ушла моя соседка. А я говорю ей: сейчас пойду в ваш туалет и найду свою соседку. Девушка кивает, спрашивает: ты сам справишься, малыш? Фыркаю на этот бестактный вопрос, иду в конец салона.

Дверь оказывается не запертой, я открываю. На раковине сидит Маргарита Сергеевна. Пиджак валяется на полу, желтая рубашка с цветочками расстегнута, серебряная птичка висит на спине женщины, волосы растрепаны. Я замечаю пустой пузырек из-под таблеток. Она делает глоток из своей фляжки, замечает меня. Маргарита Сергеевна улыбается, потом заваливается на пол, отступаю назад. Меня смущает вся эта ситуация, я хотел бы помочь женщине, но я всего лишь ребенок. Появляются разные люди, кидаются к ней, они что-то ей говорят, трогают за плечи. Стюардесса вытесняет меня в салон. В туалет я так и не сходил. Остальную часть полета со мной сидел какой-то старик, который спал и пускал слюни. Надеюсь, что Маргарита Сергеевна выкарабкалась и пережила этот перелет.

Когда мы приземлились, меня встретила бабушка. Бабушка мне не очень понравилась. Она целовала меня и больно впивалась своими ногтями в спину. Что она говорила, я не запомнил, но суть сводилась к тому, что она рада была меня видеть. Она взяла мою руку, я вскрикнул от боли. На местах, где ее ногти входили в мою ладонь, проступили кровавые полумесяцы. Она прошептала мне на ухо: не позорь меня. И потянула к дверям аэропорта, здороваясь на ходу с людьми и представляя меня: да, вот встретила, это мой внук. Мужчина в милицейской форме со скучающим видом сказал ей: я думал это девочка. Этот милиционер засмеялся, а я хотел ему сказать, что он ошибается, но бабушка резко одернула. И мы вышли с ней на остановку. Со стороны аэропорт походил на сельский дом культуры, такой дом культуры показывали в кинофильме про подростков с трудной судьбой. К остановке подполз старый автобус, мы стали садиться. Бабушка впихнула меня в салон, в котором сидели люди. Она зачем-то представила меня им: да, это мой внук приехал. Никто из людей ничего не сказал, и мы поехали.

А когда приехали домой, бабушка тщательно просмотрела все вещи, которые я привез с собой, вытряхнув их на диван. Показала комнату моей мамы, сказав, что я буду жить здесь. Конечно, в дальнейшем я спал исключительно с бабушкой, но в тот момент, когда она показала мою будущую комнату, я был напуган. Напуган одной мыслью, что мне придется спать одному, раньше я этого не делал. Бабушка ходила по квартире и рассказывала о распорядках, я плелся за ней и внимательно слушал. Потом мы пошли на кухню, на столе дымилась картошка, на плите скворчали грибы. Бабушка сказала, что это наш сегодняшний ужин, который я должен еще заслужить. Я подумал: это что за фокусы, что придумала эта женщина. Но озвучить эти мысли я не успел, бабушка повела меня в туалет. И вот мы стояли напротив унитаза, в котором было много воды. Бабушка предложила мне его починить, а я ответил ей: я не силен в этом. Тогда она уверенно сказала: будем делать из тебя мужчину. Стоит заметить, что на протяжении следующих трех лет бабушке сделать из меня мужчину так и не удалось. Мы по-прежнему спали с ней вместе, она всюду ходила со мной и опекала.

И в тот раз починить туалет у бабушки я не смог. Зато сейчас смог. Я смотрю не этот бесполезный молоток, лежащий на кафеле. И понимаю, что надо было найти лишь бечевку, и тогда все бы получилось тогда. Мам, я починил туалет! – кричу маме на кухню. Там уже ничего не жарится, не стреляет, слышен запах какого-то супа. Умничка, иди кушать супчик! – кричит мама в ответ. И я иду кушать супчик.