Читать книгу Зайка - Мона Авад - Страница 3

Часть первая
1

Оглавление

Мы называем их зайками, потому что именно так они сами зовут друг дружку. Я не шучу. Зайками.

Например:

Приветик, Зайка!

И тебе привет, Заинька!

Чем занималась вчера, Зайка?

Да мы же вместе были, Зайка забыла?

Ой, и правда! Мы были вместе! Просто лучший вечер в моей жизни!

Зайка моя, я тебя люблю.

И я тебя, Зайка.

А потом они обнимаются так крепко, что кажется, будто сейчас одна из них лопнет. Честно говоря, всякий раз, когда я сижу за партой в классе или аудитории или прислоняюсь к стенке на кафедре и наблюдаю за тем, как четверо взрослых женщин – моих сокурсниц – сюсюкаются и душат друг друга в объятиях, втайне надеюсь, что именно это и случится. Они обнимаются, когда здороваются. Обнимаются, когда прощаются. А иногда начинают обниматься на ровном месте, просто потому что ты такая душенька, Зайка! И они тискают кремовые тельца друг друга с такой яростью и сплетаются в такой горячий клубок любви, что даже у меня дух перехватывает. Они прижимаются щечка к щечке, трутся курносыми носиками или висками. В такие минуты они напоминают мне обезьян, выбирающих друг у друга вошек. А еще миленьких демонических девочек из фильма ужасов. Четыре пары глаз жмурятся в почти что религиозном экстазе. Четыре пары напомаженных губок раздвигаются в приступе монструозной любви и издают визг, от которого у меня начинает дергаться глаз.

Люблю тебя, Зайка!

Сколько раз в прошлом семестре я втайне возносила молитвы, чтобы одна из них все-таки лопнула в этом удушающем объятии. Чтобы нежная плоть брызнула из рукавов, белых воротничков и воздушных юбочек, пышных, как завиток крема на капкейке. Чтобы одна из них случайно запуталась в прическе а-ля мать драконов, хитросплетениях косичек, которыми они все украшают свои аккуратные головки сердечком, и задохнулась. А не в косичках, так в приторных травяных духах, которыми они все душатся.

Но ничего из этого так и не произошло. Ни разу.

Они всегда выбирались из объятий целыми и невредимыми, сколько бы лучей ненависти я ни посылала в их сторону своими выпученными, как у злодея из мультика, глазами. Улыбались. Брались за ручки и раскачивали ими из стороны в сторону. В такие минуты их персиковая кожа так упоительно сияла от удовольствия, словно они только что умылись ключевой водой.

Люблю тебя, Зайка!

И презрение сокурсников им как с гуся вода. Мое, например. Саманты Хизер Маккей. Она-то не Зайка. И никогда не станет.

Я наливаю нам с Авой еще по стаканчику бесплатного шампанского в дальнем углу шатра и прислоняюсь плечом к белой дорической колонне, окутанной облаком дышащего тюля. Сейчас сентябрь. Национальный университет Уоррена. На факультете повествовательных искусств в самом разгаре традиционный Demitasse[1] в честь начала учебного года. Потому что наш университет слишком элитарный, чтобы называть тусовку тусовкой. Смотрите, какие у нас изысканные вазы с тигровыми лилиями. А как красиво смотрятся рождественские гирлянды на облаках из воздушного тюля, плавающего повсюду, точно вы вдруг оказались в толпе призраков! А еще взгляните, какие у нас оловянные подносы, нагруженные семгой на шпажках и кростини с утиной печенью, украшенные крошечными засахаренными орхидеями. Взгляните на этих важных белых мужчин в черных смокингах, самодовольно обсуждающих гранты, выбитые на перевод французской поэзии, которую все равно никто не будет читать. Только посмотрите, как все эти заумные умы набились в этот пышный шатер, точно перья в подушку, – прекрасно постигшие все на свете искусства, кроме искусства общения. Улыбаются, забывая о том, что этот город – филиал ада на Земле. Или, как мы с Авой называем его, Логово Ктулху. Ктулху – это гигантский кальмароподобный монстр, порождение автора классических ужасов, который сошел с ума и умер здесь. И, знаете что, это не удивительно. Гуляя по улицам городка, лежащего за стенами Уоррена, чувствуешь, что с этим местом что-то неладно. Что-то не так с домами, деревьями, уличными фонарями. Стоит заговорить об этом в компании, и люди изумленно поднимают брови, не понимая, о чем речь. Все, но только не Ава. Ава в такие моменты говорит: «Да, боже, вот именно! И город, и дома, и деревья, и фонари – тут, блин, все нездоровое какое-то!»

И вот я стою, слегка покачиваюсь, переполненная теплым шампанским, ливером и еще невесть каким теплым бухлом, которое то и дело подливает в мой пластиковый стаканчик из фляги Ава.

– Еще раз – что это, говоришь, такое? – спрашиваю я.

– Да ты просто пей.

Я наблюдаю поверх ее солнцезащитных очков за тем, как женщины, которых я, увы, вынуждена называть своими коллегами, встречаются после летних каникул, которые провели в разлуке в разных далеких краях: на каких-нибудь тропических островах, на юге Франции или в Хэмптонсе. Как их маленькие тела пылко бросаются навстречу друг другу в непонятном для меня восторге. Как их ногти, выкрашенные ядовито-ярким лаком, вонзаются в пухленькие ручки с яростным, но, не устану это повторять, насквозь фальшивым обожанием. Как их блестящие губки размыкаются, чтобы произнести эту их дурацкую кличку.

– Господи, они это серьезно? – кривится Ава.

Она впервые наблюдает всю эту вакханалию слащавости вблизи. Я рассказывала ей про них еще в том году, но она мне не поверила: «Не могут взрослые женщины так себя вести. Ты все выдумала, Хмурая». За лето я и сама чуть было в это не поверила. В каком-то смысле сейчас было даже приятно их увидеть и убедиться, что я все-таки не сошла с ума.

– Ага, – говорю я. – Даже слишком.

Я вижу, как она рассматривает их сквозь сетчатую вуаль своим фирменным взглядом Дэвида Боуи – со смесью ужаса и тоски, сжав губы в невыразительную красную линию.

– Теперь-то мы можем уйти?

– Я пока не могу, – говорю я, не отрывая взгляда от заек.

Они, наконец, отлепились друг от дружки. На слащавых платьицах ни складочки, прически – по-прежнему волосок к волоску. Лица лоснятся, подпитанные незримым сиянием медицинской страховки. Они сбились в кучку и дружно умиляются неугомонному ши-тцу одной из преподавательниц.

– И почему же?

– Я уже говорила, мне нужно посветить лицом.

Ава смотрит на меня и пьяно сползает по колонне. Я до сих пор ни с кем не поздоровалась. Ни с поэтами, исчадиями собственного булькающего ада. Ни со свежеиспеченными фантастами, неловко хихикающими над креветками. Даже с Бенджамином, дружелюбным администратором, за которого я обычно держусь на таких мероприятиях, помогая ему размазывать свежий паштет по тостам. Даже с Фоско, преподавательницей, которая вела у нас творческую мастерскую весной. Ни со всеми остальными представителями нашего многоуважаемого факультета. А как твое лето, Сара? Как продвигается диссертация, Саша? И все – с вежливым равнодушием. Они вечно забывают, как меня зовут. Что бы я ни сказала – честно призналась, что диссертация застряла, или откровенно наврала с полыхающими ушами, что все прекрасно, – реакция всегда одна и та же: неизменный понимающий кивок и немного печальная улыбка, вслед за которой мне скормят банальные до боли зубовной слова о том, что Процесс изворотлив и неуловим, а Работа – неверная подруга. Просто поверь мне, Саша. Прояви немного терпения, Сара. Иногда полезно и отступить, Серена. Иногда, Стефани, нужно хватать быка за рога. А за этим обычно следует пространный рассказ об аналогичном кризисе, который переживали они сами, пребывая в ныне уже, увы, закрытой рабочей резиденции где-то в Греции, Бретани, или Эстонии. Слушая, я буду понимающе кивать и все глубже и глубже вонзать ногти в собственную руку.

И уж точно я не стала здороваться со Львом. Хоть он и здесь, разумеется, – где же ему быть. Точно где-то здесь. Я вроде бы видела его краем глаза – он возмужал за лето, обзавелся парочкой новых татуировок. Он наливал себе бокал красного вина у бара. Голову он не поднимал, хоть я и заметила, что он почувствовал мой взгляд. А потом он заметил, что я заметила, но все равно никак не отреагировал и невозмутимо продолжал заниматься вином. После я его уже не видела, скорее ощущала его присутствие затылком. Когда мы только пришли, Ава сказала, что Лев, должно быть, где-то неподалеку, потому что – ну ты только взгляни, – как небо вдруг посмурнело безо всякой причины.

Все мое искусство общения в этот вечер свелось к полуулыбке в адрес того, кого зайки называют Шизанутым Ионой, моего собрата из поэтической группы, который прямо сейчас стоит в одиночестве у чаши с пуншем и блаженно улыбается, пребывая в своем блаженном мире антидепрессантов.

Ава вздыхает и прикуривает от одной из спиртовых свечек, которыми усыпан наш стол. Оглядывается на заек – те в этот момент разговаривают о чем-то и поглаживают друг друга по рукам.

– Я так скучала по тебе, Зайка, – воркуют они тоненькими приторными голосками, хотя, блин, стоят в метре друг от друга, и я прямо ощущаю у себя на языке этот металлический привкус ненависти, которая переполняет их сердца.

– А я скучала по тебе, Зайка. Без тебя это лето было просто невыносимым. Я и слова написать не могла, так мне было грустно. Давайте больше не будем расставаться, хорошо?

Ава, услышав все это, запрокидывает свою пушистую голову и откровенно хохочет, даже не пытаясь прикрыть лицо ладонью. Какой восхитительный, хриплый смех. Разливается в вечернем мареве, точно музыка, которой здесь, конечно же, нет.

– Тихо! – пытаюсь урезонить ее я, но уже поздно.

Смех привлекает внимание одной из заек, которую я называю Герцогиней, и она поворачивает в нашу сторону свою головку в короне ведьмовских платиновых локонов. Сначала она смеряет взглядом Аву. Затем меня. Затем снова Аву. Должно быть, удивлена, что я в кои-то веки стою не одна и что у меня тоже могут быть подруги. Ава встречает ее взгляд смело и открыто, прямо как я в своих мечтах, когда воображаю себя храброй и крутой. У Авы взгляд грозный, европейский. Не отводя глаз, она продолжает курить и потягивать шампанское. Как-то раз она рассказала мне о том, как играла в гляделки с цыганкой в парижском метро. Та женщина откровенно глазела на нее, и Ава решила поглазеть в ответ. Они неслись сквозь Город Огней и целились друг в друга взглядами, точно из ружей. Просто смотрели друг на дружку с разных концов громыхающего вагона. А потом, не отводя от цыганки глаз, Ава медленно и многозначительно сняла сережки. Зачем она это сделала? Она решила, что сейчас они схватятся не на жизнь, а на смерть. Но, когда поезд прибыл на остановку, цыганка просто встала и направилась к выходу, да еще и двери вежливо придержала, пропуская Аву вперед.

Ну, и какой урок мы можем из этого извлечь, а, Хмурая?

Не делать скоропалительных выводов?

Никогда не отводить взгляд первым.

Поворот головы Герцогини тянет за собой головы остальных заек. Сначала оглядывается Кексик. Затем – Жуткая Кукла стреляет в нас взглядом тигриных глаз. А после и Виньетка поворачивает в нашу сторону свое скуластое викторианское личико с изумленно приоткрытыми пошлыми губами. Все они разглядывают нас с Авой с головы до пят, впиваясь взглядами с той же жадностью, с которой их маленькие ротики потягивают причудливые коктейли. Носы подрагивают, восемь глаз смотрят на нас, не мигая. Смотрят и смотрят. А потом резко обращаются к Герцогине и склоняются друг к другу, а их густо намазанные блеском губки начинают шептать.

Ава стискивает мою руку, крепко.

Герцогиня оборачивается к нам, приподняв бровь, и поднимает руку. В ней, что, невидимый пистолет? Да вроде бы нет. Ее ладонь пустая. А затем она неторопливо машет. Мне. На ее лице даже некое подобие улыбки. А губы произносят:«Приветик».

Моя рука внезапно оживает и поднимается прежде, чем я успеваю опомниться. Я машу им в ответ и говорю «Привет» одними губами.

А потом все остальные зайки, как по команде, поднимают руки и начинают махать мне в ответ.

И вот уже мы все машем друг другу под воздушными облаками тюля.

Все, кроме Авы. Она молча затягивается и разглядывает заек так, словно перед ней – четырехглавая гидра. Когда же я наконец опускаю руку и поворачиваюсь к ней, вижу, что Ава смотрит на меня так, словно я ей чужая. Или и того хуже.

1

Праздник, который устраивают в кругах богемы. Носит одноименное название с маленькими кофейными кружечками. – Здесь и далее, за исключением переводов и случаев, оговоренных особо, примечания переводчика.

Зайка

Подняться наверх