Читать книгу Перейди за Иордан. Судьба сильной женщины на переломе эпох - Монахиня Нина - Страница 7

Папа… Такое дорогое слово…

Папа, такой добрый и такой влюбленный в свою геологию, в поиски чистых вод и осушение болот дивной земли Колхиды.

Он часто брал с собой Алю в экспедиции: и к вершинам снежных гор, откуда брали начало ручейки, сливающиеся потом в реки, и на равнины, покрытые болотистыми кочками, между которыми стояла темная вода, рассадник малярии.

А еще на берегу моря под Сухуми, в своем огромном саду, папа разводил удивительные растения. Он приносил их осторожно, как маленьких детей, из таинственного ВИРа (Всесоюзный институт растениеводства), и назывались они тоже таинственно: леимкваты, кинканы, цитроны, аннона, бэра… Папа выкапывал ямки, лил туда подогретую на солнце воду и сажал в них свои сокровища. Все молча, сосредоточенно, записывая что-то в походный блокнот. Аля хлопотала рядом, тоже молча, наблюдая, запоминая и впитывая в себя всю серьезность происходящего.

С папой она плавала далеко-далеко в море. Он плыл на боку, а она держалась за его плечо. Так они уплывали вглубь, пока берег не превращался в тонкую полоску, а кругом была лишь синь воды, синь неба и тишина… и от этого казалось, что ты попал в какой-то другой, незнакомый и радостный мир, из которого не хотелось никуда возвращаться. Они почти не разговаривали, оба погруженные в тихую радость общения с морем…

Но, видно, девочка еще и еще жаждала этого общения. Часто, когда весь дом затихал, она в темноте соскальзывала с кровати и бесшумно выходила из своей комнаты. По дорожке сада, под сенью огромных апельсинов она пробиралась к калитке, а от нее по тропочке в ежевике, по прибрежной гальке к самой воде. Здесь останавливалась, прислушивалась, ничего не видя в темноте южной ночи. Но постепенно глаза привыкали, небо виделось более светлым, а море было темное, огромное. И оно спало у ее ног…

О чем думала эта девочка? Что тянуло ее из мягкой постели к холодным ночным камням и темной воде? Но для нее эта вода была живая, эта вода вздыхала, тихо набегая на берег и обнимая его. Вздыхала и девочка, лежа на спине и глядя на черно-синее небо, усыпанное звездами. И из ее глаз текли теплые слезы, текли по щекам, по шее и капали на остывшие камни…

А губы шептали: «Как Ты все устроил? Как у Тебя красиво! и как мне хочется к Тебе…»

«Нельзя, нельзя… Еще рано», – как бы слышала она в ответ и от этого еще сильнее плакала.

Иногда она так и засыпала. И просыпалась на рассвете от холодного бриза. Просыпалась успокоенная, тихая и бесшумно возвращалась домой. Натянув одеяло, она опять засыпала крепким безмятежным сном. Утром папа не разрешал ее будить, ведь обычно она сама вставала рано. Он, видимо, знал о ее ночных путешествиях. Знал и молчал.

В это время папа писал большую работу об осушении болот Колхиды, которую Сталин призвал превратить из малярийного края в здравницу страны. За плечами папы был большой опыт, он обошел всю Абхазию и Аджарию, провел гидрогеологическую съемку Черноморского побережья от Сочи до Батуми и теперь почти все время работал дома.

Мама уезжала на работу рано. Она была архитектором, строила мосты через бурные реки, строила красивые школы и вокзалы, похожие на дворцы.

Аля оставалась дома с папой. Утро он начинал с того, что тщательно убирал столовую: ничего в ней не было лишнего, подоконники были пустые, открытые окна без занавесок выходили в сад, и через них в комнату свисали то черешни, то грозди винограда – вся комната была как бы продолжением сада. Папа развешивал по стенам карты, схемы, на столе и на полу раскладывал таблицы, зарисовки шурфов, образцы глин, песчаников и камней. Папа писал. Девочка сидела на пороге распахнутой двери, а в углу, на печурке, которая летом служила тумбочкой, тихо играл патефон – Козловский, Лемешев, Барсова, Эмиль Гилельс, Коган, Юдина…

1941 год, весна. Пятый класс окончен на все пятерки. Папа берет ее с собой в Москву на доклад о проделанной работе. Они будут жить у знаменитого профессора, папиного руководителя и друга.

Москва. Большой Спасоглинищевский переулок, что выходит на улицу Маросейка. Огромная профессорская квартира, пропитанная запахом старых книг и древностей. Здесь все говорят спокойно, двигаются не спеша и уважают друг друга. И этот мир старой квартиры передался девочке, и она чувствовала себя в нем просто и уютно. Часами листала она толстые книги и редко беспокоила папу вопросами. А по вечерам папа со своим другом до глубокой ночи склонялись над картами.

Днем Аля выходила в глухой, как колодец, двор и играла с детьми в мяч о стенку. И подружилась она с милой девочкой Олей, и полюбила ее всей душой. Какая это радость – друг, и какое это счастье – иметь друга. Друг! Это так много, это так важно, это навсегда!

Когда Аля уходила с папой, она забегала к Оле предупредить, что ее не будет, а когда возвращалась, то опять бежала к ней сказать, что она уже пришла. Оля смеялась в ответ и говорила: «Ну что ты, когда придешь, тогда и придешь. Смешная ты…»

Папа докладывал о своей работе в Большом зале Дома ученых академии наук СССР, а Аля сидела и во все глаза глядела на папу, вся напряженная, вся за него, а когда ему стали задавать вопросы, ее прямо в жар бросило – а вдруг он не ответит! Но папа ответил. Ответил спокойно, ведь он так хорошо все знал. Потом его все поздравляли, жали руку и даже обнимали, а он смущался, улыбался и кланялся в ответ. А когда кто-то предложил зачесть его работу как диссертацию, у него даже слезы появились на глазах.

Вечером все сидели за праздничным столом в Спасоглинищевском. А когда гости ушли, Аля попросила кусочек торта. Утром она вышла во двор со сверточком, в котором были две конфеты, кусочек торта и яблоко. Оля была очень рада, она даже обняла Алю и сказала, что она настоящий друг. И сразу же все съела. А потом девочки играли и играли. Мяч без устали отскакивал то от стенки, то от земли.

Во двор вошла нарядная женщина под руку с мужчиной. «Оля!» – крикнула она и пошла дальше.

– Это моя мама! Видишь, какая она красивая!

Оля важно вскинула голову и побежала за женщиной. А Аля стояла, улыбаясь, держа мяч в вытянутых руках.

– Оля, мячик!

Оля побежала обратно, резко выбила мяч из Алиных рук, подхватила его и, убегая, высунула язык и крикнула:

– Эй ты, смешная! Что уставилась?

А Аля все продолжала стоять с вытянутыми руками. Ее большие серые глаза в пушистых ресницах, выгоревших на южном солнце, были сейчас не просто большие, они были огромные. Они не плакали, нет. Они просто остановились.

Когда Аля опустила руки, это была уже как будто другая девочка – осунувшаяся и повзрослевшая.