Читать книгу Остров белокрылых кораблей - Морвейн Ветер - Страница 5

Месилон Ригель стоял у окна своей спальни и сверху вниз смотрел на приближавшуюся к замку кавалькаду всадников. Чёрные плащи хлестали по бокам лошадей. Белые колыхались на ветру.

Его собственные воины и воины проклятого дома Шаул летели по берегу в направлении ворот бок о бок.

Всё чаще Месилону казалось, что мир кругом него просто сошёл с ума. Белое смешалось с чёрным, чёрное стало белым. Те, кто раньше говорил о многоцветии оттенков, исчезли, сварившись в одну серо-бурую массу соглашателей и вечно погрязших в протесте. Новые силы выходили на сцену, но Месилон чувствовал, что в том, новом, нарастающем в городе, нет места для него. Он, прошедший войну и сумевший выжить после неё, когда ведьмаки один за другим отправлялись на тот свет, ненужные никому, теперь понимал, что и его час скоро пробьёт.

Месилон не касался иты с тех самых пор, как знамёна взвились над побеждённым Брен-Тантар. В свои сорок пять он оброс седой бородой, но был мощным и властным стариком – в то время как соратники его обрюзгли и иссохлись уже добрый десяток лет назад.

Повернув голову, Месилон прищурился, вглядываясь в туман, где дымка, застелившая горизонт, скрывала побережье материка.

Там, за занавесью сизых облаков, на западном окончании архипелага скрывались, будто затаившись до новой войны, островерхие шпили Брен-Тантар. Практически это был уже не остров, а небольшая часть суши, которая во время прилива соединялась с материком лишь тонким перешейком.

Брен-Тантар принял удар отступников первым. Вековые стены дрогнули… но устояли. Впрочем, тогда темных ещё не называли отступниками, тогда их звали – слуги Армии Заката. И вёл их могущественный Сайдэ Киан. Он стал единственным из темных магов, чей сговор с изначальными удалось доказать. Но к тому времени, когда всеми правдами и неправдами солдатам Атоллы удалось загнать Киана обратно на материк, любого, кто мог читать заклятья, не вдохнув эликсиров, называли преступившим.

Месилон не сомневался в правильности этого суда никогда.

Ита, Пыльца фей, лежала в основе всех магических напитков, но использование её обходилось слишком дорого – во всех отношениях. Такие, как он, быстро старели, а перед смертью часто сходили с ума. К тому же каждая новая порция иты действовала хуже предыдущей. А ещё глаза, которые с годами у ведьмаков начинали пылать красным закатным заревом…

А вот чародеям, которых иногда называли еще тёмными, порошок был не нужен. Они черпали силу у самих изначальных. Магия будто бы текла по их жилам. Магия, какой сидевшие на ите имперские ведьмаки не могли себе даже представить. Им завидовали. А потому, когда к рубежам империи подошла Армия Заката, напитанная силой демонов, это послужило сигналом для всех, кому чародеи были костью в горле. Не смущаясь того, что настоящий враг стоит у стен, толпы горожан, подгоняемые аристократией, жгли башни магов и ровняли с землёй дворцы тёмных – а чародеи, надо сказать, жили весьма неплохо. Внезапно те, без кого накануне не обходилось ни одно торжество, кого любили и почитали в больницах и школах, в армии и в торговле – оказались виновниками войны.

И вот тогда появилось слово «отступники». Месилон не знал ни одного чародея, который после погромов остался бы на стороне империи. Все они ушли на континент, и многие поддержали Киана. Те семь… О них заговорили уже ближе к концу. Теперь Месилон не был уверен, что они были врагами. А тогда всё было просто. Каратели получили приказ. Приказ уничтожить тех, кто убивал и калечил их братьев и сестёр. И каратели сделали своё дело – как всегда.

Когда война подошла к концу, многие ведьмаки стали жалеть о том, что творили во время войны. Многие из них насиловали, грабили и сжигали дома врага. Но Месилон не вычеркнул из своей биографии ничего. Всё, что он сделал, он сделал потому, что того требовала война.

Он презирал тех, кто отступился от своей веры, не меньше, чем тех, кто поддался на жажду наживы, на кровавый зов иты, поселившийся у них в головах.

Месилон готов был ответить за каждое из своих действий и слов – и немало нашлось тех, кто желал предъявить ему счёт.

Почти что сразу после войны начались суды. Люди всегда любят искать правых и виноватых. Вот только судить было уже некого. Все Семь были мертвы. И Каратели… Большинство из них тоже отправилось к изначальным. Ита собирала свои жертвы.

Наверное, тёмные, требовавшие вернуть им земли, права и ещё чёрт знает что, тоже имели основания к тому, чтобы так вести себя. Наверное, но не Месилону было их понимать.

Во время войны Месилон потерял жену. Только чудом выжили дети – трое его дочерей и двое сыновей, которых кормилица спрятала в пещере на морском берегу, когда армия Заката прошлась по замку Брен-Ригель чёрной волной. Месилон был далеко. Судьба не доверила ему шанс совершить месть. И он запечатал в памяти воспоминания о войне, заставив себя думать только о том, что ждёт его и его дочерей впереди.

Но время шло, и война вновь заглянула к нему домой.

Месилон вздохнул и снова посмотрел за окно.

Война давно прошла, и даже шрамы давно затянулись на гладкой коже империи. Но они – такие, как и Беиска, те, кто видел, как проливалась кровь – сами были подобны этим шрамам. Один только факт существования другого напоминал каждому из них о том, сколько крови когда-то пролилось на этой земле.

Беиска хотела получить кусок острова, но для Месилона это была больше чем земля. И не только потому, что на этой земле росла проклятая магическая трава.

Месилон никогда в жизни не отступал перед лицом тьмы. Не стал бы он делать этого и теперь. Но ранняя старость входила в свои права. Он не был уверен, сколько лет ещё сможет удерживать Брен-Ригель в своих руках. Эриан должна была занять его место, и хотя он любил дочь, но следовало признать, что разумности её действиям хватало не всегда. Как теперь – когда она поехала кататься на лошади под носом у врага.

Сможет ли Эриан принять бразды правления из его рук? Месилон не знал.

Нужно было обеспечить этой земле благоденствие и покой. Сама мысль о том, чтобы отдать на тёмный двор одну из своих дочерей, была противна Месилону, как и тот факт, что нога Сафирота Шаула ступит в его дом. И всё же он привык приносить жертвы, которых нельзя избежать. Чтобы сохранить замок и видеть Эриан его госпожой, Месилон был готов поступиться многим, чего иначе не допустил бы никогда.

– Отец! – высокий голос дочери прозвучал у него за спиной, вспарывая застоявшуюся в спальне тишину, – отец, Сафирот уже здесь! Въезжает в замок! С минуты на минуту он испросит дозволения говорить с тобой!

Месилон развернулся и увидел перед собой раскрасневшееся, запыхавшееся лицо Эриан.

– Он видел тебя?

Эриан покраснела ещё сильнее и потупила взгляд.

– Прости… – тихонько сказала она.

– Эриан… – в голосе отца была такая тоска, что Эриан, не задумываясь, бросилась к нему и повисла на шее.

– Я больше ему не покажусь, – затараторила она, – правда-правда. Хочешь, я вообще уеду и проведу в лесу те несколько дней, которые он будет здесь.

Месилон задумался, размышляя.

– Не надо, – сказал он наконец, – по крайней мере пока. Навлечёшь ещё большую беду. Лучше иди к себе и не высовывайся. Еду тебе будет носить Полетта. Если кто-нибудь тебя побеспокоит – сразу скажи ей, а она передаст мне.

Эриан кивнула, хотя новость и не обрадовала её.

– Хотя бы когда он уедет, мне можно будет поехать на охоту с тобой? У меня такое чувство, что я пленница, а не дочь.

– Не говори глупостей, – Месилон обнял её в ответ, – ты знаешь, что я даю тебе всё, что могу.

Вздохнув напоследок, Эриан подобрала полы шали, плотнее кутаясь в неё, и пошла прочь.

Месилон отказался принимать гостя днём наотрез.

– Все дела – после ужина, – отрезал он, когда посланец Сафирота ступил на порог его спальни, чтобы сделать официальный доклад, – адъютант разместил вашего господина хорошо?

– Да, но… Сафирот не любит ждать.

– Как и вся молодёжь, – Месилон с напускным высокомерием посмотрел на него, – а я не люблю спешить, гонец. Можешь так ему и передать. Мои домашние к его услугам. А меня пусть не тревожит, с тех пор как мне стукнуло шестьдесят, перед ужином я люблю отдохнуть.

Гонец вынужден был откланяться, а Месилон распахнул портьеру, скрывавшую небольшой альков, и принялся упражняться с мечом – ему хотелось выпустить пар.

Во время ужина над столом висело тягостное молчание – только тихонько позвякивали приборы. Сафирот сидел напротив Месилона и каждый раз, нанизывая на вилку кусок мяса, Месилон поднимал на нём сосредоточенный взгляд, будто движениями своих челюстей хотел показать, что он сделал бы с визитёром, если бы смог.

Две его дочери сидели по обе руки от лорда. Нимея, с рыжими, как блики костра, пушистыми волосами, спадавшими по плечам, стеснённо улыбалась, опасаясь поднять взгляд от тарелки.

Вивиан походила на свою старшую сестру куда сильней. Она, напротив, не опускала взгляд и почти что не отрываясь смотрела на гостя, будто глазами хотела его приворожить. Светлые, как платина, волосы её были заплетены в тугую косу, и Вивиан весь вечер жалела, что не заставила служанку уложить их более торжественно. Сафирот нравился ей. Он был таким же холодным и властным, как она сама. Сердце Вивиан замирало от одной мысли о том, что она может стать его женой.

Сафирот скользил взглядом от одной к другой, стараясь не показывать, насколько неуютно ему встречаться взглядом с их отцом. А когда семья хозяина и приближённые, среди которых были сенешаль, адъютант и ещё несколько человек, вышли из-за стола, и они с Месилоном наконец уединились в библиотеке, Сафирот всё размышлял том, какие бы подобрать слова, чтобы спросить о черноволосой всаднице, которая имела в замке достаточно власти, чтобы управлять стражей и скакать верхом, но придумать ничего так и не смог. Месилон же явно не собирался давать подсказок.

– Вам понравились мои дочери? – спросил он, сведя к минимуму светский трёп.

– Они красивы, – признал Сафирот, – у вас их только двое?

– Моя жена умерла пятнадцать лет назад.

Сафирот не заметил подвоха в его словах.

– Мне нужно время, – сказал он. – Я хотел бы получше их узнать.

Месилон без тени любезности смотрел на него добрую минуту.

– Хорошо, – мрачно сказал он наконец, – можете оставаться в моём замке столько, сколько требует от нас с вами долг.

Эклери с трудом заставил себя вынырнуть из тумана, в который унёс его шар. Высвобождение от магии само по себе было долгим, ему казалось – он несётся на пелене облаков, и где-то вдали виднеются белые паруса легендарных кораблей.

Однако стоило вернуться в собственное тело, как на него с новой силой накатила тоска. Стены библиотеки и город кругом казались серее обычного после морского берега и зелёных лесов.

– Эклери! – позвала его Тали. Она уже не сидела рядом с ним за столом, а стояла в дверях. Похоже, Эклери провёл в наблюдениях несколько часов.

Он поднёс к глазам собственные пальцы, разглядывая их со всех сторон и силясь сфокусировать на них взгляд. Они казались бледными и немощными после того мира, который показал ему шар.

– Всё хорошо, – сказал он, – откуда он… у тебя?

Тали усмехнулась.

– До войны таких было полно, – она ненадолго скрылась в подсобке и вернулась с разделочной доской, украшенной рисунком с алыми маками. На доске стояли чайник и две чашки, – их побили в основном. А делать их не умеет, кажется, уже никто. Слышала, в Академии есть факультет кристаллических систем – но они больше мечтают. Так ни одного шара и не сделали всерьёз.

– Да… – задумчиво сказал Эклери, всё ещё разглядывая собственные руки, – до войны было много всего.

– Да ладно, – Тали фыркнула и, наполнив обе чашки, одну поднесла к губам, – это было уже давно. Нужно двигаться вперёд.

Эклери снова опустил взгляд на ладони.

– Это тяжело, – признался он. – Когда… «Когда никто не ждёт», – хотел он сказать, но замолк.

– Эклери, – Тали отставила чашку и стиснула его пальцы, – у каждого из нас бывают тяжёлые времена. Вся разница состоит в том, что одни находят дорогу к миру, другие – уже нет.

Эклери вопросительно посмотрел на неё, и Тали продолжила.

– Я знаю ведьмаков… тех, с которыми дружит мой муж. Их четверо. Но только двое по-настоящему живут.

– Что стало с остальными двумя?

Тали пожала плечами.

– Один перестал верить в мир. Другой потерялся в собственных снах. Каков твой вариант?

Эклери покачал головой.

– Спасибо, Тали, – сказал он, – мне нужно идти.

– Как скажешь. Шар будет ждать.