Читать книгу Устойчивое развитие - Мршавко Штапич - Страница 4

«Родная» – я сразу принялся ее так называть, хоть это и фамильярно – так обращаться к божеству.

Кажется, она полюбила то, как я умею любить. А я до нее и не знал, что вообще умею. Но это ведь неизбежно – если ты встречаешь не человека даже, а нечто, что больше тебя, лучше тебя, если ты всегда в душе осязал его и не мог до него дотянуться, а тут – въявь, да так, что можно потрогать, хоть и нельзя объять. У тебя нет выбора: ты влюбляешься, и задача одна – быть рядом, чего бы это ни стоило; присвоить, даже если цена тому – твоя жизнь. И все слова распадаются до морфем – настолько сложно об этом говорить; только взаимность божества собирает их обратно в новом, доселе неведомом порядке; только любовь создает текст о себе. Она полюбила то, как я умею любить, а я сумел полюбить только оттого, что она – божество. И ты узнаёшь себя наконец в способности преклониться: как в единственном, для чего ты, убогий, и создан. Но, как только колени твои касаются пола храма, где возвышается твой идол, ты понимаешь, что никого другого в этом храме быть не должно, потому что весь этот храм ужат до тебя, и ты его и воздвиг. В храме любви раб хорош только тогда, когда раб в нем – единственный хозяин.

«Родная», – неловко-восторженно говорил я ей. «Родная, пойдем заниматься танго?» – предлагал я, чтобы хоть как-то воплотить то, что я чувствую, кроме как в постели, потому что, когда любишь, постели ничтожно мало, поцелуй неощутим сразу после отрыва от губ, нельзя все время пребывать в умопомрачительной возне в простынях или в объятиях – при встрече ли, во сне ли, полуслучайно, – все это кусочки и секунды, все это – не плоть любви, не рисунок разговора, а отдельные восклицания.

В Москве на курсах танго не хватает мужчин. Поэтому для женщин условие простое: привести с собой партнера. Бухгалтерши уважаемых контор и прочие офисные дамы за тридцать ищут кого-нибудь – коллегу, друга, соседа, кто мог бы составить им пару. Как правило, не находят. Поэтому основная часть учеников – влюбленные или спасающие отношения пары, которые с первого же занятия, надо полагать, как и мы, задаются вопросом: отчего каждые три минуты надо обмениваться партнерами?

«Не смотреть в глаза, мужчина ведет грудью», – твердят двухголосием преподаватели, мужчина и женщина, которые, видно, устали спать друг с другом, но танцы – их дело и прокорм, и тут приходится оставаться партнерами. Дюжина пар в носках топчется по залу. Уже в середине первого занятия я, ведущий какую-то сорокалетнюю сухую даму, слышу преподавателя-мужчину: «Идеальная партнерша!» Это – о Миле, как же иначе. Преподавательница, сомневаясь в Миле (а может, и ревнуя), отнимает ее у своего коллеги, ведет, будто бы она мужчина, и через полминуты восклицает: «Идеальная партнерша!» Продолжаю наступать на ноги сорокалетней, отрываю взгляд от Милы в руках преподавательницы и принимаюсь рассматривать странную косметическую припарку на шелушащейся коже лица моей ведомой. Играет «Кумпрасита». «Отлично!» – пробуя новый для Милы шаг, кричит с восторгом преподавательница. В эту же секунду преподаватель оказывается рядом со мной: «Не смотреть в глаза!» – полурявкает-полуцедит он тоном армейского прапора, хоть я и не смотрел «в» глаза: я разглядывал морщины, составляющие веко.

В Москве на курсах танго не хватает мужчин. Я стал тем мужчиной, от которого курсы откажутся, даже если я буду последним мужчиной в городе.

Я вышагивал под «Либертанго», «Танго де Роксан», «Эль Чокло», под финские и аргентинские мелодии, под аккордеон и скрипку, – с подушкой по комнате; я шагал и шагал, пока «идеальная партнерша» сидела за компьютером и без всякой тренировки продвигалась с каждым занятием куда-то в поднебесные выси. Преподаватели по очереди показывали мне, что же такое танго, в углу, как отстающему. Они были молодцами и глядели сочувственно, так школьные учителя смотрят на тех, кому надо в класс коррекции, но спецшколы рядом с домом нет, и все это понимают, и ребенка надо как-то тянуть, хоть он и жует козявки, не может раскрыть скобки в квадратном уравнении и портит статистику образцового класса. Но пусть я был из «тупых» детей, зато с твердым характером, и только закалялся: «А медиа луз» и «Пор уна кабеза» входили в мою кровь, я топтался дома с подушкой, мне казалось, что подушка уже чувствует малейшее движение моей груди и идет туда, куда я подумал, только потому что я так подумал. Мы с подушкой могли выиграть чемпионат мира по танго, так считал не только я, но и она, моя нежная, набитая гусиным пухом, подруга. Но как только я расставался с ней и мы с Милой разувались в подвале на Чистых, – я снова слышал: «Идеальная партнерша» и – еще до начала музыки – «Штапич, давайте-ка сюда, сейчас покажу» – опять хором.

Пока преподаватели показывали мне, какой я балбес и неумеха, прочие партнеры менялись между собой. Все хотели танцевать с Милой. Все смотрели на нее как на чудо. Главный «отличник» курсов вел Милу с особенным, нескрываемым удовольствием, осмеливался на сложный шаг. Он любовался собой – и любовался тем, как хороша моя Мила рядом с ним. В это время я, сопя, топтался на ногах его квелой дохлой бабы с впалой грудью. «Ну, сука, я тебя застрелю», – думал я. И, кстати, всенепременно застрелил бы, встреться он мне в момент, когда я оказался бы с пистолетом в руках да без свидетелей. Бог создал нас хорошими и плохими танцорами, но полковник Кольт давно уравнял наши шансы. Я кладу довольно кучно и быстро, я мягко жму на крючок, стреляю я куда лучше, чем шагаю, и каждому зазнайке с «пятеркой» по танго следует об этом знать.

В то время как я мысленно вынимаю пистолет из кобуры, преподаватели бьются над тем, чтобы моя грудь указывала путь партнерше. И вот, когда я, кажется, настолько отвлекся от самого танца, что он начал получаться, меня пускают в общий круг, и я тут же попадаю на Милу. И, конечно же, сразу наступаю ей на ногу. Идеальная партнерша чувствует всех и каждого в этом сраном подвале, всех и каждого, но не меня. Я здесь один такой, неспособный вести идеальную партнершу. В глазах моих туман. В глазах учителей – трудно скрываемое желание оттащить меня от несчастных женщин, которых я – одну за другой – мучаю.

Идеальная партнерша на все случаи жизни и бездарь-недоделок – мы бились полтора месяца, и я бился не на жизнь, а на то, что она сможет, страстно выгнув спину, закинуть икру за мое колено летним вечером в саду какой-нибудь ресторации Барселоны (отчего-то казалось, что в Испании отовсюду звучит танго). Но нет. Идеальная партнерша однажды спросила:

– Абонемент у нас – на десять занятий? Мы же их уже отходили?

– Ну да. Я оплачу следующие, – ответил я, как раз обдумывая, где раздобыть двадцать тысяч на это.

– Давай прекратим. Мне не нравится.

Я молил, чтоб мы продолжили. Ненавижу проигрывать. Но Мила уперлась. Мне показалось – не желала видеть мое самобичевание танцем. Я настаивал. «Хочешь – ходи сам». Но, конечно, в одиночку проходить эти унижения мне уже было не под силу. Я отказался.

Мила слишком хороша даже для танго. Она слишком хороша там, где я не прошел естественный отбор.

Мы с подушкой еще какое-то время не оставляли надежд – и танцевали под «Агонию» Шнитке. Но на то она и агония – чтоб потрепыхаться и застыть.

* * *

Голым в Москве работу получить куда проще, чем одетым.

Когда сидишь в пиджаке, причесанный, несешь какую-нибудь тривиальную мутотень про то, почему ушел из предыдущей компании, – приходится врать и изворачиваться. Например, вместо «курил анашу в туалете, поймали, предложили», или «по собственному желанию», или «по статье» ты должен нудить про то, что «достиг потолка». (О потолке обычно говорят те, кто опустился на дно.) Как только собеседник спрашивает «кем вы себя видите через пять лет», хочется ебнуть ему, уронить под стол и, надавив ногой на грудь, напомнить о том, что он видит через пять лет себя тем же, выплачивающим ипотеку деньгами, которые он получает за идиотские вопросы, а я вот не могу ответить так же по-идиотски, меня тогда не возьмут.

Меня хватило на одно собеседование, которое я покинул до его окончания. Да и работа у меня была; мне нужна была подработка, дополнительный заработок размером в такую же зарплату. За этим я отправился в «Сандуны».

(Вот уж где про пять лет даже спрашивать не будут – и так понятно, что каждый второй четверг я там, приблизительно в одно и то же время, и ничто меня с этого не сдвинет, и через пять лет я вижу себя здесь же.)

О, этот пар!.. Благословение небес спущено на лучший город земли в двухэтажную, невероятную парную, и всякий пришедший купается в пару, нежится и избавляется от шелухи повседневных забот да накопленного зла, всякий наг и прекрасен, всякий обнадежен и обогрет. Здесь все – братья, и оттого тут так хорошо и уютно; здесь соблюдается банный дух, здесь не принято повышать голос и быть пьяным, здесь принято уважать других, и не только потому, что в соседней кабинке может сидеть кто влиятельный, просто таков уклад «Сандунов», самого демократического и спокойного места столицы.

Разморенными, расслабленными людьми здесь ведутся разные разговоры: каким методом лучше выкачать жир из живота и какую новую косметологию «только для мужчин», с секретным входом под вывеской сигарного клуба, открыли в подвале на Кутузовском, на какую выставку сводить молоденькую любовницу-искусствоведа, какие таблетки лучше принимать вместо известных синеньких, когда ждать перемены замминистра в Минпромторге, как бы закупить подшипников в Китае и выдать их за российские при продаже на АвтоВаз. Здесь заключаются госконтракты, оговариваются откаты и планируются распилы, и это не редкость; «Сандуны» нынче могли бы даже зваться модными словечками «платформа» или «акселератор» – в том смысле, что и здесь тоже как разворовываются, так и зарабатываются деньги. Дух старой купеческой Москвы смешался с духом бандитских девяностых, жирных нулевых и равнодушных десятых годов – и оказалось, что этот дух един, и люди – те же.

На входе в первый разряд любой гость, пришедший сюда впервые, непременно остановится – взгляд его будет прикован к портретам знаменитостей; на паре стен здесь собран весь мир в лицах – от Брюса Уиллиса и Жерара Депардье до Далай Ламы. Да, в этих банях бывали все значительные люди, которым случалось оказаться в Москве; если вы бывали в Москве и вас не отвели в «Сандуны», есть повод думать, что вы в глазах принимающей стороны – лицо незначительное.

Серьезные местные приходят сюда по утрам, когда гостей не бывает. Моя обычная компания в то время: еврей, которому принадлежало пол-улицы в центре Москвы (он обычно был вместе с внуком-подростком и раздраженно жаловался на то, что перегороженные из-за укладки плитки на улице помещения первых этажей не приносят дохода, потому что арендаторы посъезжали), парень, который за толику малую строил фермы для выработки криптовалют (ему было интересно одно – где украсть еще электричества), самый крупный добытчик мамонтовой кости в России (бизнес его отлично рос из-за оттайки мерзлот и все чаще обнажавшихся из ледовых и лессовых слоев бивней) и мышан, то бишь высокооплачиваемый носитель папок под мышкой из кабинета на совещание, с круглого стола в торгово-промышленную палату и обратно, трудившийся в администрации самого бессрочного из демократически избранных (этот разговаривал только о сексе и все время норовил показать обнаженных восточных девушек, которые присылали ему фото своих прелестей; ему постоянно напоминали, что показывать обнаженных дев в бане – дело не совсем верное, но, придя в следующий раз, он опять тянулся к телефону). Меня в эту компанию привел торговец бивнем, Семён, знакомый мне уже лет пять как.

Однажды мы вместе побывали в небольшом приключении – наш товарищ по морскому походу, в почтенном уже возрасте человек, схватил инфаркт на арктическом острове, и Семён его оттуда вытаскивал – сначала на корабль, потом на Большую землю на вертушке погранцов. Я же просто провел с пострадавшим пару ночей в судовом медпункте в качестве наблюдателя, надо было дать единственному доктору отоспаться. Семён это крепко запомнил, и с тех пор мы подружились.

Конечно, я никогда ни о чем не просил его; иногда Семён звал меня в ресторан, к его знакомым, или обсудить дела тет-а-тет и посоветоваться. С наскоку озвучивать проблемы с нехваткой денег было нельзя, и я, соблюдая приличия и позабыв о том, что с экземой в баню противопоказано, зашел в парную. Перчаток я снимать не стал, чем вызвал массу вопросов. Рассказал о болячке – ведь здесь принято напрямую объявлять о своих недугах, а после положено вежливо выслушать различные рецепты борьбы с болезнью. Спасти может всякое: банки, припарки, знахарь из Туапсе, полублаженный пастух из Осетии и, конечно, обильные свечи святой Матроне. Покуда я выслушивал все это, а также сопутствующие истории о волшебном грибе чаге, который избавил какого-то дядьку от простатита, кожа на руках разбухла, размягчилась, и на выходе я почувствовал прилив боли будто бы уже в самих костяшках. Унять невероятную резь удалось в кадке с ледяной водой, куда я сиганул и сидел, пока не стало холодно. И вот я в кабинке – продрогший проситель в простынке и мокрых перчатках.

– Слушай, мне неловко обращаться с просьбой, – начал я, когда остальные ушли в парную, – но мне нужна работа. Не у тебя, а что-нибудь по профилю.

Семён молча взял телефон, выдохнул через ноздри, чтобы я понял, что он сейчас задачу постарается решить, и, глядя в упор на меня, будто бы ко мне и обращаясь, сказал:

– Алло, Андрей. А тебе нужен еще человек? Да, о том. Понятно, что не по телефону. У моей проверить? Ладно. Тогда она посмотрит, и я его к тебе пришлю. Уверен. Давай. Давай, да, в ложу – в субботу, – проговорив это, Семён кинул телефон в сумку и наклонился ко мне: – Одному губеру нужен пиарщик.

– Какому?

– Вот тебе какая разница?

– А я потяну?

– Ты уж потяни. Но сначала – мне нужно точное время и место твоего рождения. Не как в паспорте, а точно!

– А разве людей на такие позиции не утверждают… сами руководители регионов?

– Тут не та ситуация. Губера вот-вот посадят.

– Теперь мне будет проще понять, о ком речь.

– Гугли, доходяга.

До того мне случалось уже слышать о натальных картах. В основном – от девушек со слабыми школьными аттестатами и ярким макияжем (отчего-то это часто сочетается). Натальная карта – это когда мошенник, который гадает по звездам, по твоему месту и времени рождения может определить все: от успеха брачного союза до того, стоит ли именно тебе брать алюминий в момент падения котировок на лондонской бирже. Вот и мой вопрос – урожден ли я пиарщиком подсудного губернатора – должна была решить такая гадалка-астролог.

К счастью, оказалось, что Марс или там Юпитер идут как раз по таким орбитам, что мне очень кстати будет именно сейчас отправиться в сибирский город, чтобы предпринять нечто во спасение бывшего уже губернатора. Этот поворот моей жизни правда был решен самой судьбою – ну а как еще можно назвать такое совпадение обстоятельств, когда сумасшедшая, решившая, что планеты с ней беседуют, дала соизволение от лица Венеры одному ревнивцу заработать на путешествия?

* * *

Тонконогая секретарша попросила меня достать телефон и прочую технику, если такая есть. Мой разбитый «BlackBerry» был отправлен в металлическую коробку наподобие клетки Фарадея.

– Что это у вас? – на всякий случай спросил я.

– Ящичек от ФСБ.

– Так я и подумал.

Итак, адвокат Андрей Николаевич Циркун. Как я понял позже, человек бодрый от собственной усталости. Его настолько заколебало объяснять разводящимся футболистам, что часть их состояния он все равно оттяпает в пользу супруг и детей, что он подзабросил прибыльную нишу семейных тяжб и ударился в уголовное право. Даже отучился где-то в Швейцарии, где познал права человека и нормы сутяжничества с государствами.

– Ты знаешь, что такое туннель сознания? – спросил Циркун, красиво разложив руки на столе.

Признаться, я ожидал необычного начала, но подготовиться к такому непросто.

– Это когда свет с обоих концов тоннеля, но идти бесполезно. Сколько ни иди – будет один люкс освещенности, как ночью, – разъяснил Андрей и стал выжидательно смотреть на меня.

Я подумал, что вся эта придурь мне порядком надоела. Осточертели полусумасшедшие, которые хотят, чтобы я что-то понял, что и понимать не надо. Достали те, кто дает мне задание писать закадровые тексты про людей, которые на спор рубят друг другу бошки топором. Я просто хочу купить билеты и побыть с любимой на солнышке или в горах, в разных пейзажах, и я только в самом начале пути, а меня все это уже так раздражает, что руки чешутся с двойной силой.

Чтобы не смотреть в глаза адвокату, я по привычке задрал голову и увидел – высоко за его спиной – картину, репродукцию Айвазовского. Волны с раскатистой, слоистой пеной на гребне, отблески то ли молний, то ли заката, то ли распадающегося на атомы солнца, буря, которая разрывает даже мрак.

– Всех успокаивает, – отметил мою реакцию Циркун и достал листочек А4. – Кофе будешь?

Листочек быстро покрылся кружками – в одном буква «Р», в другом – «М», между ними – «наш», тоже в кружочке, а над всеми ними, без кружочка, появился «Сам».

– Смотри. Этот, М., – раньше решал в администрации Самого. Он был в хороших с Нашим. Сам тоже с нашим был в замечательных, семь раз за два года виделись, никто так часто из губеров с Самим не встречается. А этот, Р., известный пидор, кстати говоря, попал в администрацию Самого после М…

Постепенно я въехал в речь Циркуна. Переводя со странно-скрытно-адвокатского на человеческий язык, историю можно было бы представить так: губер, бывший «красный» директор, пришедший руководить регионом, оказался человеком порядочным, и, что необычно для русского губернатора, – решительным. Он принялся отменять госзакупки на миллиарды, воевать с застройщиками и казнокрадами, и все сходило ему с рук, пока он не напоролся на влиятельную, по-настоящему влиятельную группу – владельцев крупного вещевого рынка. Губер покумекал с налоговиками, и вышло, что около двух миллиардов долларов, оборачиваемых на развале, фактически находится в тени. То есть с этой суммы никто не платил ни копейки налогов. Как уже было заведено, губер принялся за дело с открытым забралом, решил снести рынок и поставить на его месте крытый и легальный. Договариваться с бывшими бандитами, собственниками рынка, губер не стал – отказал даже во встречах. Но у владельцев нашлись влиятельные покровители – в администрации Самого, как выражался Циркун. Снести губера было делом непростым – человек с идеальной репутацией, и, хоть верится в это с трудом, на него не было существенного компромата. Пришлось изобретать уголовные дела, но, к счастью, в Отечестве полно достойных умов, которые собаку на этом съели. Умы, точный состав которых неизвестен, прошерстили документы в поисках криминального следа безупречного губера и нашли. Фактура была такова – три года назад губер без аукциона отдал кусок земли застройщику. Пара гектаров в центре города с советских времен принадлежала психушке, ютившейся в гнилом двухэтажном деревянном бараке. Застройщик построил новую больницу, перевез больных и врачей и получил право на покупку земли. В представлении умов, преступное намерение губера состояло в том, чтобы нанести ущерб региону, не проведя торгов на землю. Нелепость состава преступления напрягала даже Р. из администрации Самого, который и должен был добиться снятия губера с должности и возбуждения дела. Р., поняв, что Сам может не дать делу хода, подгадал момент – и подсунул указ об «утрате доверия» в день, когда Сам был на пике радости – он только что вернул России кусок благодатной суши и пару миллионов душ в придачу. В такой день Сам предательства не стерпел. Поддавшись эмоциям, он подписал указ, подложенный Р.; остальное было делом техники. Теперь же губер находился под домашним арестом, и первое, чего хотели добиться адвокаты – смены меры пресечения на подписку о невыезде.

– Какая у меня задача? – спросил я у Циркуна, получив описанные вводные.

– Нам нужны новости. Суд настолько смешной, что достаточно рассказывать ровно то, что там происходит.

– Так. А с клиентом я могу встретиться?

– Не клиент, а доверитель. Только доверитель. И нет – не можешь. Сделай так, чтобы журналюги притопали в суд.

Тонконогая секретарша, взяв мой паспорт, купила мне билет на самолет. Циркун выдал аванс.

* * *

Миле я сказал, что уже не впервые оказываюсь в истории, будто порожденной воображением Виктора Олеговича Пелевина. Мила села перечитывать «Generation „П“». Я собирался в Шереметьево.

– Мил, вот кредитки с пин-кодами. Там немного, но, если что… активируй через комп кредит на миллион и отправь детям. Представь, адвокат сказал пользоваться только наличкой. Да. И никому не говори, где я и чем занят.

Мила оторвалась от книжки.

– Надо купить тебе нелепую шапочку. Чем нелепее шапочка, тем меньше вопросов к человеку.

Так у меня появилась серая шапка с надписью «LOL». Стало быть – клоун у пидорасов, не пидорас у клоунов.