Читать книгу Историки Варшавского университета. Время и судьбы - Н. А. Казарова - Страница 4

Ко времени приезда И. П. Козловского в Варшаву кафедра русской истории имела большую историю и традиции.

Первым профессором, занявшим кафедру русской истории в Варшаве, был Николай Яковлевич Аристов (1834–1882). Выпускник Казанской духовной академии, Аристов был сторонником областнической теории А. П. Щапова. Магистерская диссертация Аристова называлась «Промышленность древней Руси» и была защищена им в Петербургском университете в 1866 г., что позволило ему в 1869 г. занять кафедру во вновь открытом Варшавском университете. Двумя годами позже он стал и доктором русской истории за сочинение «Московские смуты в правление царевны Софии» (студенты поэтому называли его «доктор Софьи Алексеевны»). Наибольшую известность ему составила все же магистерская диссертация: Аристов вошел в историографию как один из основателей экономического направления. В 1873 г. он переехал в Харьков, где также занял кафедру русской истории в университете.

Преемником Аристова по кафедре стал выпускник Киевского университета Александр Иванович Никитский (1842–1886). Так же, как и Аристов, относившийся к экономическому направлению, он вошел в науку своими исследованиями древнего Новгорода и Пскова. Занимая кафедру в течение тринадцати лет, он некоторое время был и деканом факультета. В сущности же курс этот оказался очень удачным и полезным для студентов. В нем была сосредоточена вся русская история в целом ряде очерков систем всех выдающихся русских историков, так что в занимательном и систематическом изложении профессора студенты имели полную возможность ознакомиться с научными воззрениями на ход русской истории.

Одновременно с Никитским стал читать лекции по русской истории и Николай Павлович Барсов (1839–1889). Выпускник Петербургского университета, он уже в 1871 г. пришел на службу в Императорский Варшавский университет библиотекарем. С уходом Аристова и увеличением количества часов на русскую историю Барсов получил возможность перейти на преподавательскую работу. Закреплению его на кафедре способствовала и защита им в 1874 г. магистерской диссертации «Очерки русской исторической географии. География первоначальной летописи». Диссертация публиковалась двумя изданиями и до сих пор используется как ценный справочник.

После смерти Никитского на кафедру пришел Дмитрий Владимирович Цветаев, выпускник Петербургской духовной академии, специалист по истории церкви.

Двумя годами позже, после смерти Барсова, на кафедре начал работать Иван Порфирьевич Филевич (1856–1913), выпускник Петербургского университета, ученик К. Н. Бестужева-Рюмина. После окончания университета Филевич долгое время работал учителем в гимназиях и лишь в 1890 г. защитил в alma mater магистерскую диссертацию «Борьба Польши и Руси за галицко-владимирское наследие».

Во время перерыва в работе университета в годы первой русской революции Филевич переехал в Петербург, а окончательно уволился со службы в 1908 г.

Определенные трудности возникали у профессоров русской истории при чтении лекций на юридическом факультете, где большинство слушателей были поляки. Напротив, студенты историко-филологического факультета воспринимали лекции вполне благосклонно.

После возобновления в 1908 г. набора в Варшавский университет историко-филологический факультет, как и другие, оказался в сложном положении из-за незаполненности кафедр: за время перерыва в работе многие преподаватели уехали. Не стала исключением и кафедра русской истории. После продолжительных поисков на кафедру был избран выпускник Киевского университета, наставник-руководитель Нежинского историко-филологического института, магистр русской истории Иван Павлович Козловский.

В 1910 г. в помощь Козловскому вторым профессором по кафедре был избран приват-доцент Московского университета Григорий Григорьевич Писаревский. Он был специалистом по истории иностранной колонизации в России в XVIII–XIX вв. Его магистерская диссертация называлась «Из истории иностранной колонизации в России в XVIII веке» (М., 1909). Писаревский читал лекции по новой русской истории.

Представление об условиях жизни в Варшаве можно составить по воспоминаниям коллеги И. П.Козловского – профессора И. А. Малиновского: «Первое, что бросилось в глаза, когда приехали в Варшаву, это чистота, необыкновенная чистота… После дождя или снега выходят дворники с метлами, сметают мокрый снег и грязь в водосточные трубы. Если солнце пригреет, то через полчаса уже совершенно сухо… Любовь к чистоте, к зелени, к цветам свидетельствует о культурности населения. О культурности свидетельствует также обилие жизненных удобств и дешевая плата за пользование этими удобствами. За 76 р. в месяц мы имели небольшую, правда, но великолепную квартиру с массой заметных и незаметных удобств; два лифта, электричество, газ, газовая кухня, газовая ванна (в любое время можно было взять ванну: открыл рожок, чиркнуть спичкой, газ загорелся, и через 1-15 минут готово)… Дешевизна – это тоже характерная черта варшавской жизни… Можно было прожить дешево и с достаточным комфортом… Дешево стоили места в театры и на концерты. В Варшаве были так называемые правительственные театры – драматический оперный и опереточный. Представления давались на польском языке… Типичная, настоящая Варшава – польская. Мы жили в этой польской Варшаве, пользовались всеми теми удобствами жизни, какие она дает… Несмотря на высокую культурность и на все жизненные удобства, жить в Варшаве русскому человеку было тяжело… Варшава не могла дать нам нравственного удовлетворения. Мы чувствовали себя в Варшаве чужими людьми»[23].

Преподавательская деятельность И. П. Козловского не ограничивалась Варшавским университетом. Одновременно он преподавал и в частных учебных заведениях – в гимназии г. Турского, на Женских коммерческих курсах г-жи Семирадзкой и Высших женских курсах при Варшавском университете[24].

В Варшаве Козловский успешно завершает работу над главным своим сочинением – «Первые почты и первые почтмейстеры в Московском государстве».

История почтового дела в России занимает особое место в творческом наследии И. П. Козловского. Связано это было с рядом причин. Первой из них была необходимость изучения почтовой системы для понимания общего состояния России второй половины XVII в., степени государственного единства страны. Именно почта служила необходимым связующим звеном между метрополией и периферией, с ней было связано развитие инфраструктуры страны. Развитие почтового дела напрямую совпало с периодом подъема России, усиления ее внешнеполитических связей.

Историография развития почтового дела в России до появления работы Козловского была недостаточной, многие актуальные вопросы были слабо изучены или не изучены вообще. Основной упор делался на изучение почтового дела в отдельных регионах, при этом внимание уделялось в большей степени введению в научный оборот различных документов. Общего же анализа почтовой системы в рамках всей страны не проводилось. Решить эту задачу и было призвано вышедшее в 1913 г., к 300-летию «дома царей Романовых», в издательстве Варшавского университета двухтомное исследование И. И. Козловского «Первые почты и первые почтмейстеры в Московском государстве». Это классический труд по истории почты второй половины XVII в. Наибольший интерес представляет история почтовой гоньбы из Москвы в Новгород и далее, «за море». По богатейшим материалам московского архива Министерства иностранных дел историк до мельчайших подробностей воссоздал картину работы почты. До сих пор все сведения о «заморской» почте XVII в. в позднейшей исторической литературе не оригинальны, они почерпнуты из исследования И. И. Козловского.

В начале своего исследования И. И. Козловский обращает внимание на слабую освещенность в отечественной историографии вопросов, связанных с почтовым делом, и на почти полное отсутствие в архивах документов вплоть до Смутного времени. Действительно, с древнейших времен до XVII в. сохранилось лишь несколько сотен актов. Документы же XVII–XVIII вв. исчисляются десятками тысяч. Это обстоятельство существенно сказалось на исследованиях по древнейшей истории отечественной почты. И все же по тем сведениям, которые встречаются в древних актах, можно составить представление о старинной русской почте. Это – столбцы и книги Разрядного приказа, Приказные дела и другие фонды, введенные в научный оборот И. П. Козловским.

Исследователь ставит вопрос о том, что заставило русское правительство в середине XVII в. ввести в стране почту, несмотря на наличие отлаженной системы ямских трактов, восходящих к временам монголо-татарского владычества. Ответ историка прост: русская ямская гоньба с рекордной скоростью могла доставить в любое время суток одну важную депешу, по одному конкретному адресу. Европейская же почта ходила регулярно, к ее отправке можно было собрать большое количество писем и отправить каждое из них в строго определенное время в любую точку вдоль почтовой линии. Европейский опыт понадобился тогда, когда потребности российского внешнеполитического ведомства заставили поднять информационный обмен с западными странами на новый уровень.

Европейская почтовая система стала складываться в начале XVI в. В первой половине XVII в. у западных границ России окончательно сложились польские, бранденбургские и шведские почты, на что обратил внимание И. П. Козловский. Историк выстраивал изучение развития почтовой службы непосредственно с момента возникновения предпосылок ее организации. По его мнению, толчком к созданию русской регулярной почты стали неудачи в войне с Польшей за Украину. Воспользовавшись первыми успехами русско-украинских войск, Швеция тоже выступила против Польши и нанесла ей сильный удар. Шведская армия захватила Варшаву. Россия, боясь усиления Швеции, объявила ей войну. Однако отсутствие оперативной информации о событиях в Европе помешало дипломатам Посольского приказа правильно оценить международную обстановку и своевременно найти союзников.

Вскоре после подписания мира со Швецией, еще до окончания войны с Польшей, русское правительство предпринимает попытку качественно улучшить систему сбора внешнеполитической информации. Первым проявил инициативу приказ Тайных дел, который занимался самыми разными вопросами, лично интересовавшими царя Алексея Михайловича.

Изучение И. П. Козловским истории русской почты XVII в. давало историку основание для более общих выводов, в частности для вывода о том, что развитие России пошло по «догоняющему» варианту, толчком для которого были успехи стран Западной Европы и опасность отставания. На конкретной проблеме истории почты в России XVII в. Козловский строил концепцию общей истории страны, объясняющую общий ход исторического процесса.

Характерной чертой, отличающей исследование И. П. Козловского, было детальное рассмотрение исторических вопросов через призму биографий отдельных лиц, внесших вклад в историю русской почты. Козловский первым детально исследовал личность Яна Ван Свидена, одного из организаторов почтового дела в России. Результатом его деятельности была первая почтовая линия, соединившая Москву с Ригой, а через нее с Бранденбургскими почтами и, далее, со всей Европой[25]. Но фактически почта Ван Свидена была частным коммерческим предприятием, которое работало по договору с правительством и пользовалось его покровительством. В таком виде почта была неэффективна в больших масштабах. Поэтому она просуществовала чуть более двух лет. И. П. Козловский проанализировал причины подобного неуспеха, значительное внимание уделив личности главы Посольского приказа А. Л. Ордин-Нащокина, выступавшего за реформирование почты. А. Л. Ордин-Нащокин предложил создать вторую, польскую почтовую линию до Вильно. По его настоянию пункт об организации почтовой связи был включен в Андрусовский договор 1667 г. Козловский подробно и детально проанализировал этот документ.

Почта должна была служить сношениям между московским и польским правительствами по турецким и украинским делам, а также развитию торговли. И. П. Козловский обратил внимание на то, что Ордин-Нащокин нашел способ существенно удешевить доставку корреспонденции, используя ямскую службу. Вместе с тем автор отметил, что переход от вольного найма к использованию ямщиков привел и к определенным трудностям в доставке почты. Почта хронически запаздывала.

Козловский проанализировал скорость доставки почты в 60-80-х гг. XVII в. из Вильно в Москву: она составляла в среднем 8-10 дней, но иногда задерживалась до 15 дней.

Новый этап истории русской почты Козловский связывал с деятельностью Андрея Андреевича Виниуса. Личности Виниуса Иван Павлович уделял особое внимание. Ему была посвящена вышедшая в Санкт-Петербурге в 1911 г. монография «Андрей Виниус. Сотрудник Петра Великого (1641–1717)»[26]. Скрупулезно проанализировав сохранившиеся источники, автор нарисовал широкое полотно жизни этого незаурядного государственного деятеля, внимательно изучив все этапы его службы и подробно осветив различные стороны его деятельности. Андрей Андреевич Виниус родился в 1641 г., в 14 лет был крещен, в 23 – взят на государеву службу в Посольский приказ переводчиком при голландском посланнике Бореле. Его чиновничья карьера была неспешной, ее вершин он достиг почти в 60 лет. Каждый его шаг по служебной лестнице был нетороплив и выверен. Получив хорошее образование, обладая живым и подвижным умом, он, работая с иностранными специалистами – авторами проектов строительства флота и путей сообщения, профессионально вникал в суть последних, предложил свой проект строительства галерного флота. Виниус написал сочинение по географии, чертил карты, подавал многочисленные предложения в соответствующие приказы. Активная дипломатическая деятельность Виниуса приходится на 1672–1674 гг., когда правительство направило его в Европу (Англию, Францию и Испанию) с поручением добиться, чтобы королевские дворы Европы поддержали польского короля в борьбе с турками. Виниус вел переговоры с Карлом II в Англии, Людовиком XIV во Франции и Карлом II в Испании, но не добился успеха. Козловский считает, что в этом не было вины дипломата, просто у европейских королей были дела более важные, чем война с турками. В Москве, отмечал Козловский, это обстоятельство хорошо поняли и отблагодарили Виниуса за труды, пожаловав в московские дворяне, а еще через год произведя его в чин дьяка. Тогда же правительство предложило ему заняться организацией почтовой службы. Виниус принял предложение и более четверти века возглавлял почтовое ведомство.

Из множества других дел, которыми занимался Виниус, можно выделить руководство царскими аптеками, за что царь Федор Алексеевич пожаловал его старинной и очень ценной иконой Нерукотворного Спаса.

Довольно подробно Козловский останавливается на переписке Виниуса с Петром I. Автор пишет, что во время Азовских походов «царь имел в лице Виниуса постоянного важного и сведущего корреспондента. Через него он делал заказы за границей, военные заготовки у себя дома; через него получал сведения о заграничных и московских новостях, куранты, через него передавал сведения и поручения»[27]. Переписка с царем продолжалась и во время Великого посольства России в Европу с марта 1697 по апрель 1698 г. По оценке И. П. Козловского, царь едва ли имел в те годы в России еще одного такого конфидента. Царь писал ему часто, тайнописью, о делах, которые доверяют только абсолютно надежным людям. Царь писал о приемах, оказываемых Посольству, а Виниус – о почте, металлургии и делах Сибирского приказа, думным дьяком которого он стал около 1697 г.[28]

Козловский проследил еще одну сторону деятельности А. А. Виниуса, связанную со службой в Сибири. Он отмечал, что, возглавив Сибирский приказ в 1697 г., Виниус стал поощрять «охотников до приисков руд», направлять партии рудознатцев на Урал и в Сибирь. И хотя деятельность его на этом поприще продолжалась недолго, до лета 1703 г., и делил он ее с работой в почтовом ведомстве, Аптекарском и Артиллерийском приказах, выполнял еще множество личных поручений неуемного и нетерпеливого царя, все же сделать он успел очень много. Козловский обратил внимание на то, что Виниус увлек царя проектом освоения природных ресурсов Урала. Он писал царю об этом даже за границу, послав с одной из почт чертеж горы Магнитной, находившейся возле реки Тагил. Историк отмечает, что, возможно, под его влиянием царь, только вернувшись из Великого посольства, принял решение о строительстве Уральских заводов. Поражение русской армии под Нарвой создало предпосылки для дальнейшего освоения Урала. Виниус был назначен Петром «надзирателем артиллерии». По его инициативе казенный Невьяновский завод был передан Демидову. Виниус считал, что это позволит быстро и недорого обеспечить страну металлом, а армию – вооружением. В 1702 г. он выехал по именному указу «в Сибирь, в Тобольск, в Верхотурье, и с тех городов в уезды для досмотру новопостроенных… заводов и установления в литье пушечных и мортирных и иных полковых припасов». Первый уральский «железный караван» в Москву летом 1703 г. был, как отмечал Козловский, достойным итогом стараний Виниуса.

Не избежал Виниус и опалы в результате направленных против него интриг и в 1706 г. бежал в Голландию. Царь, узнав об этом, велел отобрать в казну все его имущество. Виниус бил челом царю о прощении, был прощен и вернулся в Москву. И. П. Козловский делает вывод, что жизнь Виниуса после этих событий так и не пришла в состояние устойчивого равновесия. По поручению царя он занялся переводами книг по механике, фортификации, артиллерии, составлением русско-голландского словаря. Его библиотека представляла собой редкое собрание довольно разнообразных сочинений по религии, философии, праву, литературе, в том числе голландской и немецкой.

Козловский проследил и последние годы жизни А. А. Виниуса, вплоть до завершения его земного пути в начале 1717 г. в Петербурге.

Таким образом, жизни, деятельности и судьбе А. А. Виниуса историк посвятил особое исследование, показав его как одного из организаторов не только почтового дела, но и уральской промышленности. В отечественной историографии это был первый научный труд о Виниусе и его деятельности в России в конце XVII в. и при Петре I. И. П. Козловский показал А. А. Виниуса личностью, сыгравшей немалую роль в проведении реформ Петра I и в культуре России того времени.

Заслуга И. П. Козловского в изучении истории почтовой службы в России состоит прежде всего в том, что он первым дал общий анализ развития почтовой системы всей страны. Изучение почтового дела имело большое значение для понимания общего состояния России XVII в., степени государственного единства, развития инфраструктуры, внешнеполитических связей.

Научную работу историк совмещал с преподавательской деятельностью и научным руководством. Среди его учеников был Борис Дмитриевич Греков.

В статье украинского историка О. Г. Самойленко приводится документ из Варшавского архива, который освещает первые научные шаги будущего видного советского историка Б. Д. Грекова. Это инструкция, составленная И. П. Козловским для занятий магистранта Грекова, который после окончания Московского университета вернулся в Варшавский университет, где обучался в 1901–1905 гг., для приготовления к профессорскому званию. «Историко-филологический факультет, – пишет И. П. Козловский, – обсуждая вопрос об оставлении при университете для приготовления к профессорскому званию магистранта Б. Д. Грекова, имел в виду желательность поддержки ученого работника в области западно-русской истории. Ввиду этого я полагаю, что наилучшим образом исполню пожелания факультета, если предложу г. Грекову усиленно заняться изучением старых литовско-русских и литовско-польских отношений, а ровно и отношений Юго-Западной Руси к Польше. Особенно необходимо ему сосредоточиться на следующих вопросах: 1) падение политической самостоятельности Галицкой земли; 2) история Киева с XIV в. до времени присоединения Малороссии к Москве; 3) переживание норм Русской Правды в литовском праве до издания Литовского Статута. Имея в виду в будущем чтение лекций по истории Южной и Западной Руси и Литвы, магистрант должен основательно познакомиться с литературой входящих вопросов и, насколько это для него окажется возможным, ознакомится с содержанием архивов Центрального Киевского, Виленского и Варшавского. Что касается диссертаций, то в виду того, что темы оных уже намечены, мне остается только заявить, что с моей стороны возражений не будет. Ввиду того, что магистрант уже давно занят вопросами о земельных богатствах новгородского владыки, об организации его хозяйства, о положении различных классов населения, сидящего на земле владыки, причем материалом ему служат кроме печатных источников (летописи, писцовые книги, акты и пр.) – документы, хранящиеся в Библиотеке С.-Петербургской Духовной Академии и Императорской Археографической Комиссии, – я полагаю, что эта работа должна быть окончена. Хотя она выходит из рамок занятий западно-русской истории, но, без сомнения, она обогатит автора сведениями по экономической истории и поможет ему впоследствии более сознательно отнестись к подобного рода вопросам. Темой второй своей ученой работы, к которой магистрант намерен приступить (по окончании предыдущей), магистрант избирает русско-польские отношения в царствование императрицы Екатерины II. В основу изучения этих отношений ему надо положить дипломатическую переписку дворов, помещенную в Сборнике Императорского Русского Исторического Общества, Lengnich, Jus publicum Poloniae; Volumina legum (VIII t.); Dembinski – Zrodla do dziejow drugiego i trzeciego rozbioru Polski; Koser Reinhold – Politische Korrespondenz»[29].

Разработкой проблем истории Юго-Западной Руси Б. Д. Греков займется значительно позже – во второй половине 1930-х – середине 1940-х гг. Тогда выйдут его «Развитие феодальных отношений Киевской Руси в XI–XII вв.», «Древнейшие судьбы Западной Украины», «Киевская Русь», «Общественный строй Галицкой Руси XIV–XV вв.», «Судьба населения Галицких княжеских вотчин под властью Польши (XV–XVIII вв.)», «Сельская община в Галицкой Руси и Польше» и др. Поэтому особенно важно отметить, что первым обратил его внимание на эту проблематику именно Иван Павлович Козловский.

Преподавательская деятельность И. П. Козловского была весьма разнообразной. Наряду с общим курсом русской истории он читал и специальные курсы, в частности по истории русского просвещения, методике, методологии и философии истории, исторической географии, архивоведению.

В многогранном научном наследии И. П. Козловского особое место занимает история русского просвещения в допетровскую эпоху. Взгляд ученого на уровень развития русского просвещения выражал его воззрения на характер и особенности российской истории в целом.

История русского просвещения была предметом научного интереса И. П. Козловского на протяжении всей его жизни. Первая научная работа только что закончившего курс Киевского университета св. Владимира Ивана Козловского была посвящена просветителю XVII в. Сильвестру Медведеву[30].

К сожалению, спецкурс И. И. Козловского по истории русского просвещения не был опубликован, хотя Иван Павлович предпринимал неоднократные попытки опубликовать его[31]. О содержании курса можно судить по сохранившимся конспектам лекций, которые он читал студентам историко-филологического факультета Варшавского университета в 1915–1916 гг. в Ростове-на-Дону. Курс охватывал большой период, начиная со свидетельств источников о первых школах и книгах на Руси в XI в. и до эпохи Петра Великого. Во введении к курсу автор давал определение понятий «культура», «цивилизация», «просвещение». Если история русской культуры началась с момента исторического существования русского народа, то началом истории русского просвещения автор считал время распространения христианства на Руси. Под историей русского просвещения И. П. Козловский подразумевал прежде всего историю интеллектуального развития русского народа. Поэтому его в первую очередь интересовала история школы и связанной с ней науки, а также личности русских просветителей. Эта проблематика тогда была слабо исследована. Впервые вопрос о школах и просвещении в древней Руси стал предметом специального исследования в диссертации Н. А. Лавровского «О древнерусских училищах» (1854).

На основании анализа Лаврентьевской, Софийской, Новгородской летописей, Патерика Печерского и других источников Козловский пришел к выводу о том, что распространение просвещения на Руси началось вслед за ее крещением. Большая заслуга в распространении просвещения принадлежала св. Константину и Мефодию, труды которых дали возможность познакомиться со священными книгами. Сословие учителей появилось одновременно с духовенством и в значительной степени с ним совпадало. Обучение в большинстве случаев ограничивалось грамотностью, однако желающие имели возможность учиться и языкам, и грамматике. Обучение существовало не только в главных, но и во второстепенных городах и монастырях. Женщинам образование тоже было доступно. Но пользовались обучением лица состоятельные. В целом же русская земля имела больше данных для успехов просвещения в X–XIII вв., чем западные государства того времени с их латинской письменностью, к которой привилегированные классы относились равнодушно, а народ совсем не понимал[32].

Таким образом, в дискуссионном вопросе об уровне русского просвещения Козловский, вслед за Татищевым, выступал как ревностный защитник теории о высоте просвещения в Древней Руси.

Признав факт существования школ в домонгольской Руси доказанным, Козловский попытался воспроизвести сам строй этих школ на основании свидетельств источников. Он обратил внимание на то, что наряду с духовенством существовали светские учителя. Это тем более вероятно, что представителей духовенства было немного, а часть его была греками, которые вряд ли могли так освоиться со славянским языком, чтобы на нем преподавать. Козловский считает возможным говорить о династиях учителей, когда дети наследовали занятие отцов[33]. Обучение начиналось в семилетием возрасте с азбуки, запоминания букв, затем слов и совершенствовалось чтением псалтири. Уважение к чтению, к книге отразилось на самом способе написания книг и их сохранении. Несмотря на дороговизну книг, любители собирали целые библиотеки (например, Ярослав Мудрый).

Из сказанного Козловский делает вывод о том, что в Древней Руси в образованных людях не было недостатка. На основании летописей и татищевских известий он приводит примеры высокой образованности князей (смоленских Святослава и Романа Ростиславичей, Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо, черниговских Игоря Ольговича и Святослава Давидовича, галицкого князя Ярослава Осмомысла) и духовенства (игумена печерского Феодосия, епископов новгородских Иоакима и Луку Жидяту, монахов печерских Нестора, Никона и Никиту Затворника, митрополита Иллариона, Туровского епископа Кирилла и др.).

Большое внимание историк уделяет кругу чтения древнерусского человека. Исследуя этот вопрос, И. И. Козловский имел в виду не только те книги, которые дошли до нас от XI–XIII вв., но и те, списки которых относились к более позднему времени, но о которых с уверенностью можно сказать, что они были знакомы русским читателям в XI–XIII вв. На первом месте среди древних книг стояли книги Св. Писания и творения отцов церкви. Любимым чтением были сочинения Иоанна Златоуста, так как его изложение отличалось жизненностью и отсутствием аскетического ригоризма. Был знаком русский читатель и с иностранной литературой, прежде всего византийской и югославянской. В большом почете были классические языки.

В вопросе о культурном влиянии Византии на древнерусское просвещение Козловский придерживается вывода о том, что с первых шагов русская литература стремилась к самостоятельности. Это видно из подбора тем и из их освещения. Но форма произведений была заимствована из Византии. То же можно сказать о школьном образовании. Византийское влияние сказывалось в смысле характера преподавания и его приемов, но не в смысле содержания преподаваемых наук.

Следующий раздел спецкурса был посвящен истории просвещения в эпоху монгольского ига (XIII–XV вв.). Козловский обращает внимание на то, что в литературе преувеличивают отрицательные культурные последствия для Руси монгольского завоевания. Напротив, на основании ряда источников (послание новгородского архиепископа Геннадии, Стоглав и др.) он констатирует более широкое распространение грамотности в этот период[34]. Об этом свидетельствует то, что учительством занимались разные люди за плату, т. е. была потребность в учении, существовал целый разряд людей, которые переписывали и продавали книги. Общий вывод, к которому приходит И. П. Козловский в этом разделе, состоит в том, что образовательный уровень духовенства в XIII–XV вв. понизился, но грамотность и любовь к просвещению развивались, особенно в светской среде. Византия перестала давать умственную пищу Руси, и передатчик этой пищи – духовенство – утратил свою роль в этом деле. В народе же грамотность продолжала развиваться, и культурные взгляды передовых людей приобретали национальную окраску.

Таких блестяще образованных людей, какими были Владимир Мономах или Кирилл Туровский, стало значительно меньше, но грамотность совершила обратный процесс[35]. Развитие грамотности вело к свободомыслию, появлению ересей, а позже и к расколу.

XVII век стал веком сильного умственного движения, которое потребовало участия и духовенства, и правительства, и приезжих иностранцев, и южно-русских ученых. Особое внимание Козловский уделяет истории образования в Юго-Западной Руси, справедливо считая, что южно-русские ученые сыграли выдающуюся роль в умственном движении Московского государства в XVII в.

На Юге рано осознали необходимость изучения латыни. Идея открытия высшего учебного заведения принадлежала Петру Могиле. Получив сан архимандрита Киево-Печерской лавры, он стал отправлять за границу монахов для получения образования. Вернувшись, они реформировали Киево-Печерскую школу. В 1633 г. она была объединена с Богоявленской школой и стала называться Киево-Могилянской коллегией. Так было положено начало знаменитой Киевской академии. Она обслуживала весь юго-западный край. В основу преподавания было положено три языка: латинский, славянский и греческий. Все преподавание было рассчитано на 13 лет. При Алексее Михайловиче инициативу создания школы в Москве взял на себя Ф. М. Ртищев. Тот самый Федор Ртищев, личность которого, как мы знаем, привлекла И. П. Козловского еще в начале его научной карьеры.

Козловский очень высоко оценивал религиозно-просветительную деятельность Ртищева и его роль в церковных реформах Никона, считая его инициатором реформ, а Алексея Михайловича и Никона – только исполнителями. Представление Козловского о Ртищеве как идеалисте в самом широком смысле этого слова тоже было преувеличением.

И тем не менее, несмотря на преувеличения и идеализацию Ртищева, Козловский проделал громадную работу, прочитал огромное количество печатных и рукописных исторических источников, на что потратил много времени и труда.

Историческое развитие России в XVII – начале XVIII в., и в частности история русского просвещения этого периода, занимает особое место в научном наследии И. П. Козловского. Именно этот этап он считал важнейшим в развитии страны. Интерес к данному периоду русской истории был характерен для историографии начала XX в. Он напоминал эпоху, которую переживало русское общество на рубеже XIX–XX вв., когда развертывалось творчество И. И. Козловского. Историк понимал значение познания переходного периода истории для уяснения сущности исторических явлений и процессов, общего характера существования страны в прошлом и настоящем.

Таким образом, интерес И. И. Козловского к истории русского просвещения не был случаен. Он в полной мере соответствовал характеру и особенностям общественно-политической мысли в стране в конце XIX – начале XX в. В развитии просвещения историк видел один из наиболее важных показателей особых черт и качеств отечественной культуры.

Другой спецкурс, который И. П. Козловский читал в Варшавском университете, назывался «Методология истории и новейшие направления в русской историографии»[36]. Он был издан литографическим способом в 1915 г. в Варшаве. К нему же прилагалась программа курса, которая дает четкое представление о его структуре.

Во введении к курсу И. П. Козловский давал подробный анализ литературы по предмету, в том числе по главному дискуссионному вопросу о том, можно ли считать историю наукой[37]. Далее историк останавливался на различных ступенях понимания истории. Первой ступенью было понимание истории как изображения подвигов героев. В связи с этим историк рассматривал вопрос о значении личности в истории. Затем в спецкурсе уделялось внимание различным методологическим подходам (от провиденциализма до марксизма) и основным направлениям в русской историографии (утилитарному, философскому, филологическому, историко-географическому, историко-археологическому, экономическому, психологическому и эклектическому).

Характеризуя современную ему литературу по методологии истории, И. П. Козловский отмечал прежде всего фундаментальный труд своего учителя В. С. Иконникова «Опыт русской историографии». Козловский указывал на то, что «Иконников добросовестно дает исчерпывающий материал, упоминает обо всех авторах, писавших даже о частных вопросах, например о значении личности в истории, и указывает богатейшую литературу»[38].

Из других авторов Иван Павлович указывает Томаса Карлейля (Герои, почитание героев и героическое в истории. СПб., 1908), Генриха Риккерта (Философия истории. СПб., 1908), А. С. Лаппо-Данилевского (Методология истории. СПб., 1910–1913. Вып. 1–2) и Н. И. Кареева (Главные обобщения всемирной истории. СПб., 1903).

Методологию И. П. Козловский понимает как часть философии, науку с определенными законами, программой и системой. «Методология истории – это система, излагающая способы и приемы изучения исторической науки, или, что то же – способы и приемы добывания истины из истории»[39]. То есть, определяя таким образом методологию, историк причисляет историю к наукам, хотя обращает внимание на то, что «этот вопрос авторитетами решается различно»[40]. Первым по этому вопросу высказался Конт. Он не отказывался категорически признать историю наукой, но считал, что она должна открывать общие законы, под которые можно подвести все жизненные явления. В отличие от Конта Шопенгауэр категорически отказывал истории в научности: «Не стоит и трудиться подводить историю под науку, раз она имеет дело с явлениями индивидуальными, – великие люди, великие эпохи – все это исключительно и индивидуально». Риккерт также поставил вопрос о том, насколько индивидуальное может быть предметом науки. Можно изучать последовательную смену индивидуальных явлений в социальной жизни людей. Но трудно изучать такую науку, где на каждое явление свои взгляды у работников науки.

Далее Козловский рассматривает, как в разные эпохи понимали историю и цель ее изучения. Ученый предлагает определение истории по содержанию и по форме[41]. По содержанию история – это наука, которая изучает факты прошлой жизни человека с целью разуметь современные формы его жизни. По форме – это художественное изложение проверенных фактов прошлой жизни человека.

Первая ступень понимания истории – как изображения подвигов героев – была пониманием истории как искусства, а не науки. Главной задачей было возбуждение у читателя храбрости, мужества и т. д. В качестве примеров такого подхода историк приводит «Илиаду», «Одиссею», «Энеиду», былины об Илье Муромце, который один охраняет целый город и государство. Ученый обращает внимание, что самый древний способ изложения истории сохранился до настоящего времени. Этот способ связан с вопросом о значении личности в истории. Личность в истории является как бы фокусом, преломляющим стремления и идеалы эпохи.

Козловский приводит различные взгляды ученых на роль личности в истории. Карлейль считал, что в героях заключен весь смысл мировой истории, весь интерес истории, они не только воплощают идеалы, но и создают их. Из русских историков первым о роли личности высказался Т. Н. Грановский в статье «Четыре характеристики». Он писал, что герой представляет собирательную мысль и волю народа. Он не только выражает личные идеалы, но и проводит их в практику.

Противниками этой теории были Кондорсе, Конт, Бокль, Спенсер. Они исходили из того, что все исторические законы подчиняются действиям естественных сил, великому человеку нет места в истории. Сам Козловский считал, что настоящим носителем прогресса является именно индивидуум: «Не признавая вполне мнения Гегеля об абсолютном духе, я склонен признать высокую духовную силу, которую можно назвать общим духом человечества, который ставит в разные эпохи человеческой жизни задачи. Эти задачи выполняются не всем человечеством, но немногими личностями»[42]. Поэтому он не склонен недооценивать роль личности в истории. В качестве примера историк ссылается на недавние 1905–1906 гг., когда «все общество трепетало, но великого человека не нашлось. В таких случаях происходят болезненные явления в жизни народов, которые разрешаются вничью. Это не значит, что идеи, добытые обществом, умрут. Они должны вступить в сочетание с другими идеями и будут ждать своего исполнения»[43].

Таким образом, на начальной стадии понимания исторического процесса (т. е. истории героев) историк выделяет три фазы: 1) мистическую, с чересчур преувеличенной верой в человеческие способности; 2) прагматическую, когда личности придается большое значение, но она не обожествляется; 3) психологическую, для которой характерно преувеличение влияния личности на массы.

Следующая стадия в понимании исторического процесса определялась господством провиденциализма, ход истории объяснялся влиянием провидения.

Третья стадия в понимании исторического процесса, названная Козловским утилитарной, тесно связана с первой. Утилитарное направление (В. Н. Татищев, Н. М. Карамзин) дало истории сравнительный метод, умение проводить аналогии, более глубоко изучать факты на основе источников. Таким образом, каждое направление, при всем несовершенстве, что-то оставило в общей сокровищнице исторического знания. Первое – вопрос о личности в истории, второе – о значении религии, третье – сравнительный (исторический) метод. Останавливаясь подробнее на сравнительном методе, автор предупреждает, что к этому методу нужно подходить осторожно. В качестве примера он приводит сравнение Великой французской и русской революции. Внешне похожие события имеют совершенно различный внутренний смысл и различные действующие силы[44].

Более подробно ученый останавливается на следующем, философском направлении. Он полагает, что в полном смысле философия истории появляется только во времена Гегеля. «Учение Гегеля представляет собой пантеистическую переделку провиденциализма. Там религия, здесь – дух. Содержание истории – процесс проявления духа в разумной действительности»[45]. Козловский считал, что историк обязан иметь философское образование, но быть чрезвычайно осторожным к подчинению исторических фактов различным философским теориям.

Далее ученый рассматривает вопрос о влиянии филологии на историческую науку. Филология расцвела в XVIII в. Она открыла родство народов на основании данных языка. Историки стали пользоваться филологическим методом. Одним из первых к нему обратился Б. Г. Нибур, дав критический анализ сочинений Тита Ливия. В России представителями этого направления Козловский считает прежде всего А. С. Лаппо-Данилевского и А. А. Шахматова. Козловский полагает, что Шахматов в работе «Разыскания о древнейших русских летописных сводах» сделал по отношению к древнерусским летописям то же, что Нибур по отношению к Титу Ливию[46].

Однако историк признает, что филологическое направление стоит особняком и малопродуктивно, «т. к. всякое злоупотребление филологией в истории не дает хороших результатов».

Результатом влияния естественных наук на историю стало выделение в самостоятельные отрасли знаний антропологии и этнографии, оформление историко-географического направления в русской историографии. Представителями этого направления были С. В. Ешевский, А. П.Щапов, Н. П. Барсов. Главное внимание Козловский уделил Н. П. Барсову и его труду «Очерки русской исторической географии». Он писал: «Часто бывает, что одно сочинение делает человека знаменитым навсегда. Русская историческая география домонгольского периода существует только у него (Барсова. – Авт.)»[47].

Историко-археологическое направление тоже развивалось в тесной связи с естественными науками, давшими сведения о пластах земли и химических процессах в предметах, которые были под землей. Среди представителей этого направления И. П. Козловский выделяет А. С. Уварова, которого называет отцом русской археологии, Н. И. Костомарова, И. И. Срезневского, И. Е. Забелина, особо останавливаясь на деятельности последнего[48].

Наряду с естественными науками большое влияние на развитие историографии оказали экономические науки в лице Адама Смита, обратившего внимание на важность экономических отношений в жизни человека, Сен-Симона, сделавшего вывод о том, что в основе всех отношений лежат производственные отношения, и К. Маркса, выявившего всю полноту факторов, влияющих на производственные отношения. Однако Козловский полагал, что учение Маркса отличалось большим догматизмом, что далеко не все явления можно свести к производственным отношениям[49]. В частности, стремление людей к размножению трудно объяснить экономическими интересами. В России представителями экономического материализма Козловский считал М. И. Туган-Барановского, В. О. Ключевского, П. Н. Милюкова, Н. А. Рожкова. Обращает он внимание и на книгу тогда еще молодого историка М. Н. Покровского: «В последнее время выходит популярная история Покровского, вся написанная с экономической точки зрения. Кому придется держать в руках эту историю, тот увидит, к каким искажениям может привести одностороннее освещение исторического факта. До каких курьезов могут дойти сторонники экономического материализма, говорит тот факт, что один из них вздумал объяснить возникновение Реформации протестом мясников против большого количества католических постов»[50].

Определенное влияние на историческую науку оказывает и психология. И. П. Козловский приводит слова И. Тэна о том, что истинным предметом истории является душа человеческая. Но психологическое направление не получило распространения в России. Исключением является творчество В. О. Ключевского, который дал блестящие психологические картины из жизни русского народа[51].

К эклектическому направлению историк относит труды Н. Г. Устрялова, К. Н. Бестужева-Рюмина, А. Г. Брикнера, Д. И. Иловайского и своего учителя В. С. Иконникова: «Иконников занимает первое место в эклектическом направлении. Его труд – драгоценнейшая книга для всякого, занимающегося русской историей… Для чтения эта книга непригодна, там так нагромождены факты, что читатель сразу бросит ее, но для справок она незаменима»[52].

Таким образом, курс лекций по методологии истории и новейшим направлениям в историографии дает наиболее полное представление о разных аспектах научной позиции И. П. Козловского, о его точке зрения по теоретическим, методологическим и конкретно-историческим вопросам, следовательно, является для нас важным историографическим источником. В основе построения курса лекций лежал принцип историзма, в свете которого историк рассматривал каждое явление в культурно-историческом контексте, исходя из его исторической обусловленности и соответствия своей эпохе.

Первая мировая война положила конец размеренной жизни ученого, но произошло это не сразу. Осенью 1914 г. фронт с Германией стабилизировался в 35 верстах от Варшавы. В университете начались занятия. 1914/1915 учебный год прошел в обычном режиме. В марте 1915 г. Иван Павлович принимал участие в юбилейном заседании Московского археологического общества, а в мае был делегирован Варшавским университетом на съезд профессоров русской истории и истории права в Москве по вопросу о чествовании Николая II за заслуги, оказанные им науке русской истории. На съезде было принято решение поднести Николаю II благодарственный адрес и ходатайствовать об учреждении периодических съездов профессоров русской истории и русского права под названием Николаевских. Козловский в числе прочих делегатов подписал адрес, но на царской аудиенции не присутствовал по болезни[53]. Жизнь шла своим чередом. Старший сын Сергей был уже студентом. Дочери Мария, Лариса и Александра учились в гимназии. Но вести с фронта становились все более тревожными, а 23 июля 1915 г. Варшава была оставлена русской армией. Профессорско-преподавательский состав и студенты в это время были на летних вакациях. Срочно был поставлен вопрос об эвакуации университета, который был решен в пользу Ростова-на-Дону.

7 августа 1915 г. по приглашению Ростовского-на-Дону городского управления члены правления университета – ректор С. И. Вехов, проректор Л. П. Щелкановцев, и. о. деканов В. В. Курилов, Д. Л. Давыдов, В. В. Есипов и В. А. Погорелов – отправились в Ростов для непосредственного осмотра предлагаемых городом помещений. 10 августа после осмотра помещений было принято постановление чрезвычайного собрания Ростовской городской думы о размещении университета в Ростове-на-Дону[54]. На заседании совета университета 12 августа 1915 г. ректор Вехов отчитался о поездке в Ростов. Из поездки он вынес благоприятное впечатление о городе и его жителях: «В Ростове 200.000 жителей, в соседней Нахичевани – 50.000. Жителей Ростова: русских 83 % (33 % из них казаки), армян 6 %, греков 3 %, евреев 7 %, татар 1 %. В городе канализация, водопровод, электрическое освещение, трамвай. 16 средних учебных заведений, 8 мужских и 8 женских гимназий, городская публичная библиотека. Все это вполне может обеспечить университет слушателями, а студентам это обеспечит заработок уроками. Городская комиссия обещала приискать квартиры профессорам и студентам, а также студенческую столовую»[55]. Ректор также отметил общее сочувствие жителей Ростова и энтузиазм молодежи при известии о перенесении университета в Ростов: «При появлении профессоров Варшавского университета в Ростовском городском саду им было оказано редкое академическое приветствие. Симфонический оркестр исполнил университетский гимн, и вся многочисленная присутствовавшая публика встала со своих мест и обнажила головы. А при отъезде профессоров из Ростова курсистки собрались в громадном количестве на вокзале и приветствовали профессоров пением университетского гимна и единодушными криками “до свидания”»[56].

На заседании совета университета 18 августа 1915 г. было принято решение командировать в качестве представителей от факультета по надзору за приспособлением помещений в Ростове, предназначенных для занятий, А. М. Евлахова и И. П. Козловского[57].

В местной газете Ростова-на-Дону «Приазовский край» И. П. Козловский знакомил читателей с историко-филологическим факультетом. Козловский подчеркивает тот факт, что историко-филологический факультет со времен его основания и до 1905 г. был малолюден. Позже факультет был закрыт на два года. После повторного открытия число студентов резко возросло. Все больше возрастал интерес к словесности и истории литературы в целом. У факультета, как и многих других, были свои преимущества и особенности. Широко было поставлено изучение славянской филологии, литературы и истории древности. Единственно слабым являлось преподавание философии из-за того, что не хватало преподавательского состава. И один профессор вынужден был читать курс и философии, и педагогики.

Таким образом, Иван Павлович принимал самое деятельное участие в эвакуации университета из Варшавы в Ростов и обустройстве его на новом месте.