Читать книгу Открытый вопрос: гайд по миру новой этики - Н. М. Горшенина - Страница 3

Оксана Мороз, доцент Департамента медиа Факультета коммуникаций, медиа и дизайна НИУ ВШЭ; кандидат культурологии. Автор «Блога злобного культуролога»

– «Новая этика» – это понятие, которое родилось от некоторой безысходности. Мы наблюдаем изменение социальных, культурных и политических норм, но описывать это довольно тяжело: получается развесистая формулировка, которая очевидна, например, для исследователей социально-гуманитарного поля. Более-менее понятно, о чем мы говорим, потому что дальше включается презумпция, что все читали Фуко и еще какого-нибудь автора, который писал про разные нормирования и отношения власти, силы и доминирования в обществе. Поскольку это сложная формулировка, то хочется придумать что-то простое, и возникает это странное словосочетание «новая этика».

Почему странное? Потому что на самом деле ничего «новоэтичного» в нынешних реалиях не наблюдается, то есть никаких отходов от прежних этических школ или пересмотров принципов, скажем, гуманизма – нет. Но есть новая ситуация, в которой появляется значительное количество людей, претендующих на то, что они занимают место в публичном пространстве, размещают там свои суждения и мнения, выступают как консолидированная сила. Именно благодаря их присутствию и меняются нормы.

Сейчас трансформируется представление даже не столько о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо», а о том, о каком «хорошо» и о каком «плохо» можно говорить, на какие феномены, которые инвариантно плохи и на которые мы могли закрывать глаза раньше, имеет смысл обратить внимание сейчас. В итоге мы начинаем видеть разлитое в обществе насилие и говорить, что его прошлая нормативность по объему и представленности – это нехорошо, и с этим нужно что-то делать. Мы расставляем новые реперные точки, и «мы» здесь – это не просто представители элиты, имеющие возможность принимать решения, а все пространство говорящих субъектов, которых становится больше.

Понятие «новая этика» вполне подходит для разговоров на обывательском (в хорошем смысле этого слова) и наивно повседневном языке. Естественно, использовать его в научных или научно-популярных текстах без какой-то критики и осмысления сложно: получается попытка «хайпануть» на явлении, которое почти сразу срабатывает как хэштег, лакмусовая бумажка и красная тряпка для разъяренного быка. Так что все зависит от контекста. Если вам нужно придумать какой-то ярлык для того, чтобы быстро вбросить в пространство обсуждение новых норм, то можно использовать это выражение.

Тем не менее я прекрасно понимаю раздражение от словосочетания «новая этика», которое рождается из следующей ситуации: огромное количество публицистов и публичных интеллектуалов, зачастую не имеющих никакого отношения к социально-гуманитарным исследованиям, стали производить свои высказывания на этот счет и захватывать повестку. В этой связи голоса людей из академической сферы, которые обычно не пишут таким легким языком и не всегда получают доступ к каким-то популярным пространствам, оказываются не так слышны. Выходит, что в широком поле лидируют и доминируют понимания, очень упрощающие ситуацию, и это пугает. Но на самом деле это вечное противостояние академиков, которые сидят в башне из слоновой кости и надеются, что их книжки на 1000 экземпляров будут читать все, и людей, которые пытаются как-то иначе работать с публичной сферой.

Кроме того, «новая этика» – это сочетание очень разных вещей: историй про харассмент в университетах, движения #MeToo1 и, что называется, you name it [«и так далее» – прим. ред.], поэтому люди из разных сфер заходят в обсуждение этой проблематики. Есть политологи, которые будут про это говорить; есть представители Gender Studies, которые будут про это говорить. Возникает образ такого «слона», которого ощупывают с разных сторон, пытаясь найти общий язык. Но мы-то понимаем, что общим языком описать, условно говоря, «хвост», «хобот» и «уши» крайне сложно. При этом формируется чувство, что можно, и это сильно раздражает.

Последнее, что я нахожу важным: большинство понятий «новой этики» – это англицизмы, у которых либо нет перевода на русский язык, либо он есть, но шероховатый и скрадывающий некий смысл. Оксюморонная ситуация: мы придумываем русскоязычный ярлык, в расширение смыслов которого попадают исключительно англицизмы. Это странно, потому что вы или все время говорите в пространстве англоязычного лингва франка (и тогда не надо придумывать русский аналог), или перестаете рассказывать про «гостинг», «шейминг», «абьюз» и «харассмент» и используете что-то более знакомое с точки зрения словаря и практик русскоязычного человека.

Здесь есть пример. Недавно издание The Bell проводило исследование вместе с карьерными сервисами HeadHunter и SuperJob о том, насколько сотрудники российских компаний знают о харассменте.2 Результаты были ужасающими, причем они оказались такими даже с учетом статистики прошлых лет. Казалось бы, мы говорим про харассмент и объясняем, что это такое. Кроме того, у нас есть центр «Насилию.нет», который вкладывает много сил в то, чтобы в частности рассказать про это явление. Однако когда ты разговариваешь с людьми, они говорят: «Нет, у нас в компании такого нет, и вообще я никогда в жизни с этим не сталкивалась (или не сталкивался)». Это происходит потому, что люди интуитивно отказываются применять к себе нормы инокультурного и иноязычного пространства, например, считывать как харассмент хамство коллеги или нежелательные комплименты? Либо они в принципе не хотят об этом говорить, потому что им кажется, что ничего не изменится? Либо они считают, что небезопасно как-то поднимать эту тему?

Это значит, что мы находимся в ситуации, когда разговоры про «новую этику» раздражают еще и тем, что вокруг них можно построить очень много спекуляций. Для качественных исследований хорошая спекуляция и хорошая гипотеза – это неплохо, но сложно что-то подтвердить количественно. Непонятно, с чем мы имеем дело: или желанием вписать российский контекст в международный и попыткой избавиться от колониального наследия, или прекрасным шариком, которым жонглируют интеллекуталы, потому что это удобнее и приятнее, чем говорить, например, о конфликте между Азербайджаном и Арменией.3 Отсюда и возникает напряжение, потому что неясно, говорим ли мы о том, что реально существует и что надо решать как проблему, или мы просто занимаемся любимым интеллектуальным упражнением.

Дарья Литвина, научный сотрудник факультета социологии (программа «Гендерные исследования») ЕУСПБ

– Существуют большие дебаты по поводу того, что такое «новая этика», существует ли она вообще, и есть смысл использовать это понятие. Я бы сказала, что сейчас под ним обычно понимается гласность относительно проблем, которые связаны со злоупотреблением властью, преимущественно в связке с обсуждением сексуальности, гендерных отношений, разных форм уязвимости и неравенства в институциональных взаимодействиях.

В целом я действительно не уверена в том, что мы можем говорить про «новую этику» как про принципиально новую практику или новые идеи. При этом я не приверженец логоцентричности и не борюсь за точность эпитета: если у нас есть какой-то консенсус относительно того, что понимать под этим термином, то мы можем им пользоваться. Я не думаю, что он сохранится продолжительное время или что мы можем использовать его как аналитический и академический инструмент, но тем не менее сейчас, когда ты говоришь «новая этика», примерно понятно, про что идет речь. Возможно, со временем смысл этого выражения выкристаллизуется, или изменится формулировка, если эта тема еще будет актуальна для нас через пять, десять, пятнадцать лет. Пока что выражение «новая этика» прижилось, и нам, по крайней мере, не приходится путаться в словах и искать другие определения, чтобы сообщить собеседнику предмет разговора Я не могу сказать, что привержена этому термину или, наоборот, отношусь к нему настороженно. Мне кажется, что это просто словосочетание, которое помогает нам устанавливать коммуникацию. Посмотрим, что от него останется со временем.

Для меня «новая этика» – это новая гласность, новая солидарность и водораздел, который делит людей на тех, кто условно «за» и тех, кто условно «против». Вряд ли слово «новая» имеет здесь содержательное значение, потому что, как мы знаем, многие люди считают «новую этику» поворотом к консервативным идеям и практикам, от которых мы долго уходили. Почему, собственно, эта солидарность часто проходит по поколенческим критериям? Потому что для людей старшего поколения либерализация сексуальности была связана со свободой, и сейчас им кажется, что «новая этика» как будто бы запрещает ее. Как раз для них это откат назад, консервативная история, а для людей более молодого поколения, наоборот, это что-то радикальное, почти революционное. Поэтому возникает вопрос: для кого эта этика «новая», этика ли это вообще или что-то другое. Я думаю, что это словосочетание – просто маркер определенных настроений и дискуссий, такой объединяющий хэштег.

Анастасия Новкунская, доцент факультета социологии и научный сотрудник программы «Гендерные исследования» ЕУСПБ; PhD in Social Sciences

– Я не считаю, что можно говорить о «новой этике» как таковой: тот комплекс проблем, который обсуждается, на самом деле не такой уж и новый. Кажется, что «новая этика» – это относительно недавно возникшая в России непонятная категория, которую ни исследователи, ни активисты не изобретали. Поскольку мы не знаем, кто ввел в оборот это понятие, довольно сложно определить, что в него входит.

Обычно «новая этика» описывает ряд изменений в российском и международном обществе, которые касаются социально-культурных норм в измерении гендерных отношений, межличностных отношений, отношений к разным социальным группам, часто обозначаемых как сексуальные, религиозные, этнические меньшинства (количественно эти группы не всегда представляют меньшинство, но в культуре закрепилась такая категория).

Это не изменения последних нескольких лет, это даже не изменения, если мы говорим про мировой контекст, последнего десятилетия. Вероятно, рассказ о такого рода изменениях стоит начать с середины XX века, американского и западноевропейского общества. Когда женщины, например, получили больший доступ к оплачиваемой занятости, обнаружилось довольно много точек напряжения, которые до этого просто не были заметны из-за жесткого разделения приватной (женской) и публичной (мужской) сферы. До этого момента с этикой и коммуникативными паттернами, – какой язык использовать, как к кому обращаться, – все было более-менее понятно, не существовало никаких проблем. После того, как границы стали более подвижными, а социальные институты – открытыми, возник вопрос, как теперь общаться, ведь старые коды перестали работать. Женщины, занявшие другие позиции в обществе, обратили внимание, что на работе к ним продолжают относиться как к приятным приложениям, в первую очередь оценивая их визуальный образ, а не профессиональную эффективность. Эти и другие проблемы стали активно артикулироваться, и в 70-х годах США ввели в законодательство понятие «харассмента», которое, в свою очередь, часто относят к «новой этике». Таким образом, уже полвека в правовом поле, по крайней мере, Штатов харассмент закреплен как недопустимая практика коммуникации в рабочих отношениях.

Дальше последовал целый ряд перемен, которые сделали такие темы более видимыми, более обсуждаемыми, более заметными. Например, благодаря развитию цифровой среды и социальных медиа стало гораздо проще выносить обсуждение таких проблем в публичное информационное пространство.

Елена Омельченко, профессор Департамента социологии и директор Центра молодежных исследований НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге; доктор социологических наук. Редактор книг «В тени тела» и «PRO тело. Молодежный контекст»

– На мой взгляд, «новая этика» – это некий новый, неоформленный и незакрепленный ни в общественном мнении, ни тем более в законодательстве свод правил и норм этикета, которые явочным порядком отвоевывают себе права на существование. Они формируются через громкие скандалы и тихие истории с определенным разоблачением каких-то поступков, расценивающихся, в силу измененных обстоятельств, как недопустимые.

Мы можем использовать разные термины, весь вопрос в уместности и в том, с какой аудиторией мы разговариваем. Если мы участвуем в продвижении неких новых правил, канонов, имея определенную систему доказательств и аргументов для того, чтобы обосновать, что это вполне соответствует времени, измененной жизни и проблемам, с которыми мы сталкиваемся, будь то Россия или США, тогда мы можем использовать это понятие. Однако необходимо договориться, что мы под этим подразумеваем.

Когда мы только открываем это понятие, например, разговариваем со студентами или даем какую-то экспертную оценку для общедоступного издания, которое все читают, нужно очень здорово объяснять, что такое «новая этика», либо пытаться как-то иначе рассказывать об этом. Само словосочетание, если мы не даем ему интерпретацию, теряет всякий смысл. Я полагаю, что «новую этику» можно проинтерпретировать как требование и ожидание сензитивного отношения к вопросам, связанным с различиями людей в современном мире, которые основываются на гендере, расе, этничности, религии, сексуальности, физический или интеллектуальной дееспособности. Это требование новой чувствительности предполагает изначальное утверждение прав на голос и тело, высказывание и отказ, то есть право на самость во всех этих измерениях. Если эта чувствительность проявляется недостаточно, и нарушаются границы самости, в каком бы виде она не существовала, то общество или некое сообщество, которое является автором этого нового движения, требует санкций.

Надежда Нартова, старший научный сотрудник Центра молодежных исследований и заместитель академического руководителя магистерской программы «Современный социальный анализ» НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге. Редактор книг «В тени тела» и «PRO тело. Молодежный контекст»

– Я бы назвала «новую этику» процессом (именно процессом, а не каким-то конкретным феноменом) пересмотра правил и норм взаимодействия во всех сферах жизни. В первую очередь, конечно, тех, которые касаются межличностной и гендерно маркированной коммуникации.

Я согласна с тем, что этика меняется постоянно. Но когда есть некая конвенция, доминирующая и устоявшаяся норма, которой следует большинство, при ее пересмотре можно говорить о появлении чего-то нового. Это не значит, что раньше не было тех людей, которые думали по-другому, или что не было сопротивления, но существовало некое принятие способа взаимодействия. В основном это, разумеется, касалось общения между мужчинами и женщинами: действовала позднесоветская практика коммуникации, связанная с особыми режимами понимания приватного и публичного, гендерной иерархии, сексуальности и индивидуальной автономии. Грубо говоря, хлопки по попе, хватания за коленку или объятия на вечеринке, о которых никто не просил, являлись нормами выражения внимания, проявления власти и производства маскулинности и феминности. Конечно, всегда были те, кому это не нравилось, но в целом это разделялось как норма.

Думаю, то, что происходит сейчас, – это следствие многих процессов. Во-первых, это результат, как писали Энтони Гидденс и Зигмунт Бауман, становления рефлексивного общества и индивидуализации. Во-вторых, это результат появления психотерапевтической культуры, которая связана с попыткой контроля по крайней мере себя и своих границ, осознанием внутренней отличности. В-третьих, это результат эмансипации и феминистского движения, то есть субъективации женщин, пересмотра их позиции в коммуникации и места в обществе.

Почему этика «новая»? Потому, что она связана с новым поколением, поколением 20—30-летних. Это не означает, что в этом процессе нет 40—50-летних: как мы помним, например, в движении #MeToo участвовали люди совершенно разных возрастов. Но это проблематика, которую в первую очередь ставит молодежь.

Интересно, что молодежь, как правило, проблематизирована: она не такая, она не вписывается в какие-то нормы, она все нарушает. Вдруг оказывается, что сейчас ее нельзя назвать «плохой», потому что молодые люди, в отличие от предыдущего поколения, к примеру, меньше потребляют алкоголь, статистически дольше учатся, отлично ладят с гаджетами (последнее во время пандемии оказалось очень полезным навыком). Молодежь не «плохая», но она другая.

Прилагательное «новая» наделено позитивным смыслом. Молодежь не пришла и все разрушила, но предложила пересмотр каких-то важных вещей, которые другие люди, тоже проходившие через явления позднего модерна, в принципе понимают, даже если им сложно изменить собственное поведение. Уровень доверия и уважения к молодым повысился, и потому остальные прислушиваются к тому, что они проблематизируют. Таким образом, возникает идея «новой этики», то есть уважения границ, гендерно равноправной коммуникации, изменения иерархии, в том числе сексуальной, где доминирующая роль ранее принадлежала мужчине, а подчиненная – женщине. Я думаю, что это хороший эгалитарный процесс.