Читать книгу Поцелуй меня крепче - Надежда Черкасова - Страница 2

Мила лежала с закрытыми глазами и ждала момента, когда ей самой захочется проснуться. Пока же с удовольствием витала между сном и пробуждением, вспоминая соблазнительные измышления Морфея. Она знала: если сразу не вставать, а немного понежиться, притворяясь, что все еще спишь, то приснившееся воссоздается со всеми подробностями.

А сон и в самом деле необыкновенно прекрасен. Она плывет в открытом морском просторе на своей белоснежной яхте и любуется закатом. Рядом с Милой на двухместном шезлонге под парусиновым тентом расположился знойный голубоглазый мачо, не спускающий с нее вожделенного взора, обещающего все наслаждения мира. Яхта мчится вперед, рассекая пенистые волны и уютно покачиваясь, словно колыбель младенца. Солнце уходит на покой прямо в море, расцвечивая его красновато-золотистыми отблесками. И вот огромный красный диск светила почти скрывается за горизонтом, плавно соскальзывая с неба в бескрайние воды. Вечерняя заря окрашивает небосклон во все цвета радуги.

Подобного совершенства красоты природы Миле видеть не приходилось. Как хорошо, что она решилась на это морское путешествие, оставив на время за бортом заботы и проблемы, многочисленных ненавидящих ее и желающих зла, а также бурную светскую жизнь, стремление властвовать и подчинять своей воле! Королеве ведь тоже иногда нужен отдых. Правда, совсем непродолжительный. Чтобы ненароком не заняли ее королевский трон: непредсказуемый светский мир с его волчьими законами так непостоянен. Однако здоровье дороже всего на свете, поэтому даже самые неотложные дела подождут… можно повременить.

И вот уже не нужно строить по собственной линейке и распекать работников, некомпетентность, леность и непрофессионализм которых весьма раздражают. С какими только бездарями не приходится работать, общаться и проводить свой досуг! А что делать? Положение обязывает. Вот и терпишь их возле себя, любимой. Правда, с терпением у Милы большой напряг. Слишком часто приходится менять свое окружение. Но самое неприятное, что освободившиеся места занимают такие же посредственности. Совсем разучились людишки работать. Им только плетка помогает. Никакой ответственности, ни малейшего творческого запала. Ах, как же она устала!

Может, бросить все и действительно махнуть в ка- кое-нибудь увлекательнейшее путешествие? Иначе и в самом деле кого-нибудь прибьешь ненароком, руки так и чешутся. Жаль, что оставить вместо себя некого: никому-то она, умница-разумница, не доверяет.

Мила даже пожалела, что позволила своему деятельному уму порассуждать о действительности. И как теперь сосредоточиться на воспоминаниях о молодом красавце с фигурой Аполлона, об очаровательном закате, успокаивающем плеске волн за бортом, чувстве умиротворения, блаженстве и уверенности, что все для нее складывается как нельзя лучше? Придется вставать и идти руководить этими…

Притворно-обреченно вздохнув и открыв глаза, Мила запнулась на полумысли, так как взгляд уперся в стену из неотесанных бревен, щели между которыми лохматились клочьями пакли. Мила повернула голову и растерянно оглядела небольшую комнатку с низким потолком, живо напомнившую декорацию спектакля, недавно просмотренного ею в Малом театре: печка-голландка, рядом сундук и табурет, над ними полка со старинным трехстворчатым складнем да небольшая деревянная кровать, на которой она лежит, а еще оконце, завешенное занавеской и напоминающее бутафорское.

«Где я? Что со мной? – метались тревожные мысли, не находя выхода из абсурдной нелепости. – Может, я еще сплю? Тогда какого черта: что за нищенский антураж? Мне никак не могут сниться подобные сны! – Милу охватило злобное негодование: – Что за дикость! Никто не смеет со мной обращаться подобным образом!»

Она попыталась вскочить с кровати, но лишь мысленно, так как не смогла даже шелохнуться. Мила взбеленилась: хорошие шутки – когда их разыгрываешь с другими ты сама, и весьма отвратительные – когда разыгрывают тебя. Ничего-ничего, она сейчас тоже с кем-то очень крепко пошутит, и им будет совсем не до смеха. Попадись только кто на пути – уничтожит, даже глазом не моргнет!

Однако кровопролитие пришлось отложить. Мила вдруг осознала, что, как ни пытается, не может пошевелить даже пальцем, которого не ощущает. Впрочем, как и всего тела. Она притихла, прислушиваясь к себе, но никаких признаков наличия у себя земной оболочки не обнаружила. Мила могла думать, поворачивать голову, даже приподнимать ее с подушки, но тело в его физических ощущениях словно отсутствовало. Она собралась с духом и приложила неимоверные усилия, чтобы разглядеть то, что скрывалось от глаз под стареньким лоскутным одеялом, которым была укрыта по самую шею, но бесформенное нагромождение тряпья ничего не прояснило, а многочисленные старания заставить хотя бы руки-ноги реагировать на ее желания ни к чему путному не привели.

После очередной неудачной попытки подняться она со стоном опустила голову на подушку. Хорошо еще, что стонать в состоянии. А говорить? Мила откашлялась, чтобы прочистить горло, и попыталась вымолвить хоть слово. Но язык словно гиря, которую не сдвинуть с места. Значит, говорить она тоже не в состоянии. Это еще одно доказательство: Мила просто спит. Вот и хорошо, а то она уже паниковать начала… Хотя что ж тут хорошего, если ее сон так подозрительно смахивает на явь? О, боже, неужели она попала в аварию!

Мила почувствовала, как закружилась голова. А если теперь она калека! Нет, только не это! Ее охватил такой ужас, что в глазах потемнело, и она мгновенно провалилась в глубокий омут беспамятства…

Очнулась внезапно, как от толчка, и сердце от ужаса сжалось в комок: сон-явь продолжался. Она шевельнулась и поняла, что может двигаться. Осторожно села в кровати, спустив ноги на дощатый пол, и закрыла глаза, ожидая, пока пройдет головокружение.

«Вот сейчас я снова усну и проснусь в своей огромной роскошной кровати с шелковыми простынями, в своей великолепной квартире в самом центре столицы…» – пыталась она уцепиться за последнюю надежду.

«Или не проснешься», – подсказал ошарашенный ум, не менее хозяйки пораженный увиденным.

«Может, без намеков обойдемся?» – вяло думала Мила, а страх уже хозяйничал в душе, рисуя картины одну страшнее другой.

«Обойдешься-обойдешься, – пустился в рассуждения ум. – Наломала дров, а теперь в кусты? Отвечать – кто будет?»

«Какие еще кусты?! – возмутилась Мила. – Давай думай, что теперь делать? Сон это или что – можешь мне ответить?»

«Или что!»

«Это как же понимать?»

«Да как хочешь, так и понимай. Каков вопрос – таков ответ».

«Ты меня с ума сведешь своими дурацкими выходками».

«А чего тебя сводить-то? Ты и так сумасшедшая».

«Заткнись, наконец!»

«Я-то заткнусь, а вот что будешь делать ты?» – не унимался ум.

«Уж как-нибудь обойдусь без твоего ехидства».

«Ну-ну! Никак, на подсознание надеешься?» – ревниво поинтересовался он.

«Надеюсь! А теперь умолкни, без тебя обойдусь».

«Да ты уже давно без меня обходишься: зачем дуре ум-то?»

Нет, этот паршивец своей самоуверенностью и пренебрежительно-снисходительным отношением к ней когда-нибудь точно ее доконает. Мила открыла глаза и, осознав, что для подъема сил пока недостаточно, снова прилегла.

Вдруг она услышала, как кто-то вошел в соседнюю комнату, осторожно, словно крадучись, приблизился к двери и теперь стоял за ней, словно прислушиваясь. Мила затаила дыхание от леденящей душу мысли: да это же они, ее похитители! Она замерла от ужаса, боясь шевельнуться.

Неожиданно дверь медленно и бесшумно начала открываться. В следующее мгновение Мила уже лежала, с головой укрытая одеялом, и представляла, как ее бедное сердце превращается в маленькую песчинку и исчезает. Вот бы и ей отсюда исчезнуть!

Между тем некто постоял в проеме двери, тяжело дыша, и Мила услышала удаляющиеся от двери шаркающие шаги. Она перевела дух. И чего так пугаться, ведь это лишь сон. Страшный, конечно, но ведь и она, Мила Миланская, известная стерва и дебоширка, просто так, без боя, тоже не собирается сдаваться… наверное.

Из-за приоткрытой двери раздались приглушенные голоса, и Мила, осторожно высунув голову из-под одеяла, прислушалась, интуитивно понимая, что ей нужна хоть какая-то информация, которая может пролить свет на происходящее. Она немного расслабилась, надеясь, что ситуация немедленно прояснится, но лучше все же проснуться. Однако щипать себя не стала, так как измученное болью тело и так ныло не переставая.

Тем временем неизвестные в соседней комнате тихо переговаривались, не предпринимая попыток войти в комнату. Вытянув, как гусыня, шею и навострив уши, Мила старалась не пропустить ни слова.

– Алешенька, голубчик, садись вот тут, за стол, я тебя пирогом угощу. Люсенькиным, любимым, – журчал ручейком ласковый женский голос.

И Мила явственно ощутила запах яблочного пирога, пробравшийся в комнату через полуприкрытую дверь. Она почувствовала, как засосало под ложечкой от голода, и сглотнула горькую слюну.

– Век буду за тебя Богу молиться. Если бы не ты, пропала бы Люсенька, внученька моя ненаглядная, в этой тайге проклятущей. Почитай два дня искали. Думала, что уже и не увижу больше сердечную. От голода и холода ведь могла помереть. Или зверь какой…

«Ничего себе! Я тут загибаюсь после аварии, а они даже не придут и не посмотрят. Может, я уже концы отдала! – злилась Мила. – Вместо того чтобы «Скорую» для меня вызвать, о какой-то Люське беспокоятся, которая где-то там в какой-то тайге заблудилась. Они у меня сейчас забегают, засуетятся! Я им покажу, кто миром владеет и правит!»

Она попыталась встать, но головокружение словно приковало ее к кровати.

«Да что они – совсем звери? Мне же помощь нужна, скорая и немедленная! Почему никто не бежит спасать меня, избавлять от боли? Почему никому до меня нет никакого дела? Звезда я или кто, в конце-то концов?»

– Сколько же она страху-то натерпелась, горемычная. И так уж умом-то слабенькая, а тут такая напасть. Это я, старая, виновата, недоглядела. Годы-то уж не те, не успеваю за ней уследить. Она у меня ведь как вихрь: так быстро со всеми делами управляется, что за ней не угонишься. И быстро решения принимает. – Раздался тяжкий вздох. – Не думает совсем. Что у нее в голове? Трудно мне с ней стало. То вроде спокойная-спокойная, я так даже и сердцем отойду, тоже успокоюсь. А потом вдруг сразу раз – и давай концерты устраивать. Да ты, Алешенька, ешь пирог-то. Вот я тебе кусок побольше отрезала, вкусный получился, как Люсенька любит – с яблоками и медом. У нас ведь сегодня вроде как праздник. Вроде как еще один день рождения: живой Люсеньку нашли. – И старушка всхлипнула.

– Степанида Макаровна, да вы не плачьте, все же хорошо закончилось, – уверенно произнес мужской голос. – Теперь я буду помогать вам приглядывать за ней. Раз нашел, можно сказать – спас, значит, теперь тоже отвечаю.

«Бархатистый баритон», – невольно отметила Мила и удивилась, что в подобной ситуации способна еще обращать внимание на какой-то там голос. Но она действительно никогда прежде не слышала столь приятного, что тут такого странного? «Нет, у истинного злодея никак не может оказаться такого приятного голоса! Интересно, каков он внешне?» – Мила вдруг на какой-то миг забыла о себе, что случалось крайне редко и было даже почти нереально для нее.

Разлюбопытившееся не на шутку воображение уже лихо рисовало образ обладателя чарующего голоса: высокий, крепкого телосложения, темноволосый, внешне грубоватый, но внутри – ах, как хотелось бы! – добрый, ласковый и нежный. Очень уравновешенный, мужественный и ответственный. В общем – настоящий мужчина. «Не иначе как сам Алеша Попович – русский богатырь!» – не удержалась от ехидства Мила.

– Да ты давно ли в этих глухих краях, надолго ли? – спросила старушка.

– Второй год пошел. Решил еще на годик задержаться… А пирог-то у вас знатный получился, никогда такого вкусного не ел, – явно перевел разговор приятный баритон.

«Интересно, когда же кто обо мне-то вспомнит? Они хоть знают, что я тут лежу после аварии и нуждаюсь в помощи врача? Я вообще здесь или меня здесь нет?» – выходила из себя Мила, возмущенная просто неслыханным к ее важной персоне равнодушием. Может, они и понятия не имеют, кто она?

– Не переживайте так за внучку. Вот поживет здесь немного – и привыкнет. Тайга суровая, но справедливая. Очистит и разум, и тело, все по своим местам расставит, – успокаивал старушку баритон.

«Нет, ты не Алеша Попович. Ты – чудовище! Тут лежит и страдает королева великосветского мира, наисветлейшая светская львица, олицетворение женственности и обаяния. Он же, чурбан неотесанный, аристократические беседы с какой-то старушенцией разводит. А меня, вселенскую диву и умопомрачительную знаменитость, оставляет без какого-либо внимания и помощи. Каков негодяй! Вот точно – он стар, уродлив и… у него голова набита соломой!» – заключила мысленно Мила, так как возникшее вдруг, словно ниоткуда, женское любопытство к этому еще невидимому, но уже заинтересовавшему ее всего лишь по необычному тембру голоса представителю мужского сословия осталось неудовлетворенным.

– Надо же Люсеньку будить. Пирог стынет, а она любит горяченький, – засуетилась старушка.

«Ну вот, опять она про свою Люську! Свет клином, что ли, на ней сошелся? Что там за Люсенька такая? И где она? Лежит, наверное, в соседней комнате и ждет своего любимого пирога. Кстати, моего любимого тоже. Коза драная! В тайге она, видите ли, заблудилась! А на кой ляд вообще туда поперлась, дура безмозглая?.. Интересно, сколько этой ненормальной лет и как она выглядит? Наверняка какая-нибудь дурочка деревенская», – думала, сочась злобой, Мила, и маленький червячок ревности шевелился где-то там внутри: она ненавидела конкуренцию в любом ее проявлении, так как привыкла быть единственной и неповторимой.

Между тем шаркающие шаги уже приближались к приоткрытой двери. Мила на всякий случай закрыла глаза, притворяясь спящей. Старушка вошла в комнату и, подойдя к кровати, остановилась. Мила затаила дыхание. Страх снова вцепился в нее острыми когтями.

«Да что же это творится! Просто какой-то фильм ужасов! Чего она ко мне-то притащилась? Ну и шла бы к своей Люське. От меня-то ей что нужно?.. А если она ведьма!» – еще больше напугала себя Мила, изо всех сил надеясь, что вот сейчас, сию же секунду проснется, избавится от кошмара.

В том, что это не явь, она уже не сомневалась, так как ее сознание никак не принимало происходящее, поэтому делало свои, более приемлемые выводы: ну не могла она, никак не могла оказаться в столь диком месте! Это лишь злая игра ее придурочного воображения. Все что угодно, но не явь. «Надо просто как следует ущипнуть себя и наконец-то проснуться», – думала Мила, лихорадочно выбирая подходящее для щипка место на теле, чтобы было не очень больно, – жаль все-таки себя, любимую.

– Люсенька, просыпайся, пирог остынет, а ты любишь горяченький, – раздался над ухом ласковый голос старушки, и Мила почувствовала, как ее легонько потрепали по плечу.

«Ну вот, опоздала себя ущипнуть. Надо было сделать это до того, как меня коснулись. А теперь уже бесполезно, придется реагировать. Идиотизм какой-то!» – Мила понимала, что, пока не взглянет в лицо пугающей неизвестности, ситуация не прояснится. Глубоко вздохнув, она открыла глаза.

Невысокая, худенькая старушка, седая, как лунь, но еще крепенькая и розовощекая, склонилась над Милой и смотрела такими невероятно добрыми голубыми глазами, что у Милы перехватило дыхание: давно уже никто не взирал на нее с подобной беспредельной любовью. Старушка, казалось, никак не может налюбоваться на Милу. Она прижимала к груди маленькие морщинистые ладошки, будто молясь на нее, и вздыхала.

Мила внимательно разглядывала старушку, осознавая, что происходит нечто странное, чего она понять пока не в состоянии. Ее здесь, кажется, очень любят, хотя явно принимают за кого-то другого. Вернее, за другую. А точнее – за какую-то таинственную Люсеньку. Наверное, Мила на нее чем-то похожа? Или в этом сне Милу зовут Люсенькой? В конце концов, что Мила, что Люсенька – все равно Людмила. Так какая разница? Главное – любят. Сон сном, а в любой ситуации лучше вести себя адекватно. Одно противно – слишком этот сон смахивает на явь. Мила медленно села в кровати, и снова комната перед глазами закружилась, но теперь вместе со старушкой.

– А ты, Люсенька, не вставай, я тебе сюда пирога принесу, – забеспокоилась та, ловко взбила подушку и подложила за спину Милы для опоры. – Намаялась, сердечная. Теперь тебе надо сил набираться: хорошо кушать и много спать. Почти двое суток по тайге плутать – это тебе не шутейное дело, могла и погибнуть. Слава богу, Алешенька тебя разыскал! И дай-то Бог здоровья вам обоим! Я мигом. – Старушка, охая и вздыхая, шустро засеменила в другую комнату, видимо, за обещанным пирогом.

«Глупость какая-то. При чем тут тайга? Меня что – в тайге нашли и привезли в столицу? Впрочем, какая разница, ведь это только сон, а в нем может быть все что угодно», – успокаивала себя Мила.

Она чувствовала в голове сплошную сумятицу. Сознание терялось в догадках и никак не могло найти правильного объяснения происходящему. А так как отдельные мысли не складывались в общую картинку, Мила решила не включаться в предложенную ей чудовищную игру то ли судьбы, то ли злых людей, то ли подсознания, которое лишь во сне, без участия спящего ума, может спокойно применять свои методы воздействия. «Разумеется, исключительно только в воспитательных целях», – не преминула съехидничать Мила и решила ни во что пока не вмешиваться, оставаясь простым наблюдателем. Даже интересно, к чему вся эта бредятина приведет?

При этом восхитительный запах яблочного пирога уже витал в воздухе, маня и соблазняя вкусить это чудесное яство. Только сейчас, когда Мила почувствовала себя в относительной безопасности, она поняла, что просто умирает от голода. Сон хоть и страшный, но вкусный, ведь теперь можно столько пирога съесть, сколько захочется, не рискуя при этом испортить великолепную фигуру. Эта весьма полезная способность, ставшая впоследствии не менее выгодной привычкой – находить хорошее в плохом, – и на сей раз помогла Миле извлечь хоть какую-то пользу из запутанной и совершенно абсурдной ситуации.

– Алешенька, голубчик, пойдем поможешь. Люсенька так слаба, что и чашку в руках не удержит. Ты неси чашку с молоком, не разлей смотри, а я возьму тарелку с пирогом, – услышала Мила и с любопытством принялась ждать появления незнакомца, якобы спасшего ее, вернее, какую-то там Люську, от верной гибели.

«Ну чем не Алеша Попович! Прямо слеза прошибает от великой благодарности», – исходила сарказмом Мила, но торчащие во все стороны волосы все же, как смогла, ладонями пригладила, удивляясь себе и одновременно злясь за стойкое неравнодушие к мужчинам, разумеется, если они того заслуживали.

Упражнения Милы в злобствовании были прерваны входящей в комнату процессией, возглавляемой шустрой старушкой, торжественно несущей глубокую глиняную миску с большим куском яблочного пирога. За ней послушно плелся – Мила глазам не поверила! – настоящий русский богатырь: крупный, импозантный, с широкой окладистой бородкой, аккуратно подстриженными усами и длинными, до плеч, густыми русыми волосами. Войдя, он, казалось, заполнил собой всю комнату.

«Вот это генофонд!» – с восхищением отметила про себя Мила, немного приоткрыв от удивления рот и изумленно таращась на незнакомца, который бережно держал в крепких руках небольшую глиняную чашку, внимательно рассматривая очнувшуюся девушку взглядом необыкновенной синевы.

– Алешенька, мы все равно здесь вдвоем не поместимся, так ты, голубчик, покорми Люсеньку и молочком козьим попои. – Хитренькая старушка просительно посмотрела на Алексея. – Оно ох какое полезное. А я пойду баньку готовить. Банька большую силу имеет: и хворь выгонит, и от тоски спасет, и порчу снимет, и от дурного характера избавит.

– Неужели банька поможет и от дурного характера? – спросил Алексей, старательно делая вид, что не смутился ни просьбы старушки, ни пристального и словно пронизывающего его насквозь взгляда огромных изумрудных глаз девушки.

– Может, касатик. Банька все может. А дурным характером я называю болезнь, когда у человека с нервами неладно. Самое лучшее лекарство от любой хвори – вот что такое банька. Люсеньку надо на ноги ставить, не в себе она. А банька в таких случаях – самое верное средство. Четверг сегодня, самый сильный день для лечения баней. Запарю травок лечебных, помою в них Люсеньку, попарю веничками специальными для такого дела, она быстро и поправится.

– Так, может, вам помочь баньку затопить? – предложил Алексей, видимо, не решаясь остаться наедине с девушкой, которая продолжала безмолвно и в упор его разглядывать.

– Нет, милок, – решительно отказалась старушка. – В этом ты мне не помощник. Это все я сама должна сделать, без лишних глаз. А ты, Алешенька, пока Люсеньку покорми. Ей силы понадобятся, ведь в баньке нельзя быть ни голодным, ни тяжелым от сытости. Да ты присаживайся рядом с ней, не опасайся. Она сейчас не буйная. Сил-то совсем не осталось от шатаний по тайге. Вишь, как смотрит на тебя? Значит, понравился ты ей. – Старушка улыбнулась глазами и, ловко расстелив на коленях Милы небольшое белоснежное полотенце, поставила на него тарелку с пирогом. – Сердечная ты моя, – вздохнула она, поцеловала Милу в макушку и вышла из комнаты.

«Вот зараза, – подумала Мила. – Старая-старая, а заметила. Они меня что же – за сумасшедшую, что ли, принимают? Обращаются со мной, словно с безмозглой куклой», – злилась Мила, однако чувствовала, что не только на какие-то действия, а даже на то, чтобы слово вымолвить, у нее пока сил никаких. Теперь главное – снова не потерять сознание. А впрочем, почему бы и не потерять? Ей теперь все одно: тело ватное, мозги и мысли такие же. Да, она кукла. Только голодная кукла. Ей бы поесть немного и поспать, а там – будет видно. Может, проснется уже в своей кровати и даже не вспомнит этот дурацкий сон.

Алексей опасливо присел на стоящий рядом с кроватью табурет, внимательно наблюдая за вверенной ему подопечной.

«Старушенция-то его сильно напугала, – злорадствовала Мила. – Вот тебе и русский богатырь Алеша Попович! Смотрит на меня, как будто боится, что я сейчас на него кинусь. Трус несчастный! Да корми же меня уже быстрее, ведь с голоду же помру! Потом оба будете рыдать над моим бездыханным телом».

– Ну вот, пожалуй, и начнем, – решился наконец Алексей, и голос его звучал тихо и ласково. Так, наверное, разговаривают с больными детьми. Или с умалишенными. – Сначала попьем молока. – И он поднес чашку с молоком к губам Милы, которая послушно, как маленький ребенок, конечно, а не как сумасшедшая, сделала глоток. – Умница, – похвалил Алексей и поднес к ее губам кусок пирога. – Теперь попробуем вкусный пирог, вот так, – приговаривал он мягким густым баритоном, который завораживал Милу, и она чувствовала, что не может сопротивляться. – А теперь еще глоток молока и еще кусочек пирога.

Мила послушно ела пирог и пила молоко, не спуская глаз с поразившего ее воображение странного и загадочного незнакомца с умным усталым взглядом, в синеве которого купалась ее измученная сомнениями и неопределенностью душа. Было так вкусно, что она уплетала пирог, как говорится, за обе щеки. Чувство голода притупило все другие ощущения. Она ела и получала от еды сказочное удовольствие. Какое счастье, что постоянные голодовки не привели ее к анорексии, когда организм сам, без воли и желания хозяина, отвергает любую еду. Какое счастье, что она наслаждается простым яблочным пирогом!

Да, простой-то он простой, вот только никогда прежде она не ела более вкусного. Может, потому, что рядом находится этот загадочный, такой огромный, заботливый и надежный Алеша, с которым ей хорошо и спокойно. Какой прекрасный вкусный сон: не надо считать калории и можно сколько угодно без всякого стеснения разглядывать этого роскошного мужчину! Их, настоящих-то, на свете осталось не так уж и много. А может, вообще только он один и сохранился.

Чувство сытости немедленно повлекло за собой сонливость, Мила ей только обрадовалась: нет смысла напрягать силы, которых совсем не осталось, и анализировать происходящее. Куда лучше смириться и плыть по течению, не сопротивляясь и не ропща. Она – щепка в бурном потоке, лишь лучинка и ничего более. А потому подчиняется любой воле Всевышнего.

Мила прилегла на кровать. Она, словно благодать, принимала истому, окутавшую ее, и, умиротворенная, погрузилась в глубокий омут то ли беспамятства, то ли сновидения. Бедный мозг не справлялся с неизвестностью, поэтому в целях самосохранения вынужден на какое-то время заблокироваться от разрушительных внешних воздействий.