Читать книгу Боги Звери Люди - Надежда Колышкина - Страница 6

Гермес всматривался в янтарные песьи глаза, и его мысленному взору предстает мирная семейная картина.

Светлый просторный зал, стены которого увешаны испещренными иероглифами таблицами, напоминает кабинет ученого. В кресле из буйволиной кожи сидит Осирис, кутаясь в звездный плед. Его седовласая грива украшена двумя перьями, резной посох и плеть лежат у ног, но их грозное соседство отнюдь не смущает златокудрого мальчика, играющего рядом, на ковре. Без короны, в простой льняной рубашке, ребенок напоминает Гора лишь непокорным локоном, свисающим на глаза.

– Ты все еще Аписами играешь? – Осирис склоняется к сыну и забирает у него игрушку – черного бычка с белой отметиной и солнечным диском между рогами.

– А почему бы и нет? – вскидывает свои ясные глаза Гор. – Гермес говорит, что игра – лучшая учеба. Мы с ним сейчас разучиваем новую игру – гимнастические упражнения с быками. Хотим ее мальчикам с Крита предложить. Пусть играются с Минотавром[17].

Гор поднимает с пола фигурки гимнастов, и они оживают в его руках. Осирис, включаясь в игру, берет в руки бычка, рассматривает, потом ставит его на ковер. Бычок носится по кругу, гимнасты гоняются за ним, пытаясь догнать и оседлать. Самые ловкие перепрыгивают через спину быка, делая в воздухе замысловатые сальто.

Осирис зачарованно наблюдает за гимнастами, молодея на глазах. Кажется, он сам готов оседлать быка и прокатиться на его могучей спине.

Гор не сводит счастливых глаз с отца. Он всегда завидовал тем, у кого отцы молодые, а ему вот достался старый бог, да к тому же не вылезающий со своих излюбленных полей Иару, где от скуки и вечного покоя можно зачахнуть. Ему не терпится поговорить с Осирисом, пока тот не погрузился в свои бесконечные тексты, и он важно заявляет, стараясь блеснуть ученостью:

– Игра – основа педагогики, а кроме того, Апис – это же символ нашей династии.

– Ишь ты! Династии! – смеется утробным смехом Осирис. – Где ты слов-то таких нахватался? Не иначе как у Гермеса! А тому Зевс голову морочит. Возомнил себя законником и готов всех построить по ранжиру. Понапридумывали династий, родов, кланов всяких – одна зависть от этого да раздоры.

– А как же обществом управлять, если оно не структурировано? – вспомнил одно из наставлений Гермеса Гор.

– Каким еще обществом? – усмехнулся Осирис. – Человеческие стада сами выберут себе вожака, а тот, кто считает себя богом, должен полагаться на свой ум, не ожидая ни приказа, ни подсказки, ни одобрения. Бог всегда одинок и всегда в единении со всем, что его окружает. В этом, кстати, и основа вражды Зевса с титанами. Те действуют сообразно ситуации и все риски берут на себя, а Зевс привык манипулировать чужими волями. Впрочем, тебе еще рано об этом… На вот, играйся. Это тебе подарок от Посейдона[18]. – Осирис протягивает сыну крылатую златогривую лошадку. – Посейдон, хоть и не из нашей, как ты выражаешься, династии, но бог щедрый и справедливый. Кстати, скоро к нам брат его, Аид явится. Не приставай к нему с вопросами, он этого не любит.

Гор с недоумением смотрит на отца. Впрочем, новой игрушке он рад.

– Спасибо, папа, – тихо говорит он. – Но нрав Аида мне знаком. Владыка, случается, помогает нам с Маат правильно распределять вновь прибывших. Это только матери кажется, что я бездельник и целыми днями витаю в облаках.

– Витать в облаках – лучшее, чему мы можем на учить людей, так зачем же нам самим отказываться от этого удовольствия, – молодо сверкнул глазом Осирис. Потрепав сына по кудрявой голове, он озабоченно добавил: – Прости сынок, что, уединившись на блаженных полях, я взвалил на тебя столько обязанностей. И та Кемет на тебе, и Преисподняя. Тебе хоть Гермес-то помогает?

– Скорее я помогаю вместо него супруге его, Маат, – признался Гор, замерев от неожиданной ласки обычно сурового Осириса. – Зато Гермес взялся обучать моих тупоголовых жрецов, потому что у меня на них терпения не хватает.

– Весь в меня, сынок! – расчувствовался Осирис. – Я, бывало, учу, учу этих лодырей земледелию, виноградники насаживаю, злаки сею, а они упьются пива и – в драку, за последний мешок полбы, вместо того чтобы сохранить семена до посевной. Так я, в гневе, Нилом их смывал вместе со всем их жалким скарбом, – ностальгически улыбнулся Осирис своим воспоминаниям. – А иные людоедством баловались, и не с голодухи, заметь, а по дикости. Я таких нравов на дух не переношу, вот и упросил Аида вечно держать каннибалов в самых мрачных глубинах Тартара[19]. Смотри, сынок, не выпусти кого по доброте душевной. Каннибализм, как и педофилия, – это неисправимо.

Где-то вдали зашумело, будто налетел ураган, чего не могло быть на полях Иару по определению.

В распахнутое окно, за которым виднелись бескрайние поля, укутанные воздушными замками облаков, врывается огненно-черный вихрь. Разметав на полу игрушки и растрепав кудри Гора, вихрь замирает перед Осирисом, и становится видно, что это не смерч и не туча, а некто закутанный в черный плащ с кровавым подбоем.

– Присаживайся, дружище, – приподнимается Осирис навстречу гостю, стараясь скрыть улыбку. – Устал, поди, с дороги, на тебе лица нет.

По правде говоря, у гостя не было не только лица, но головы целиком, однако Осирис привык к чудачествам Аида и лишь иногда позволял себе беззлобно подтрунивать над ним.

– Да не устал я, – доносится из пустоты загробный голос. – Просто у меня от ваших светлых далей глаза режет, вот и пришлось колпак надеть. Можно я шторы задерну? Запросто ослепнуть можно при такой иллюминации.

Не дожидаясь ответа, Аид вихрем проносится по комнате, опуская тяжелые шторы, а Гор тем временем поспешно собирает игрушки и незаметно перемещается в самый дальний угол, делая вид, что не понял, что за странный визитер прибыл к отцу. Склонившись над своими лошадками и бычками, он внимательно прислушивается к разговору за спиной.

Голос Аида смягчился и подобрел. В полумраке комнаты его бас рокочет, как перевалы на реке Стикс[20].

– Летел сейчас над твоими благословенными полями, и душа радовалась. Все так ухожено, облагорожено, будто ручки моей ненаглядной Персефоны[21] приложились к твоим угодьям.

В голосе, однако, звучат нотки ревности, будто Аид действительно подозревает, что Персефона, отпрашива ясь к матери на весенне-летний период, заглядывает по дороге и на поля Иару – места, отведенные для праведников и блаженных.

– Персефону я, поверь, сюда не зазываю, она и так снует между матушкой и тобой, стараясь угодить обоим, – с некоторым укором говорит Осирис. – А вот за великанов, которых ты ко мне толпами шлешь, спасибо. Молодцы ребята! Не брезгуют никакой работой, выносливы, неприхотливы, а главное – до наград не охочи, не то что несносные людишки. Те шагу не ступят, коль выгоды нет.

– Да уж, вконец испорченное племя, – проворчал Аид, кивая отсутствующей головой. – С тех пор как мы их заступника, Прометея[22], сослали на Кавказ, совсем от рук отбились.

– Снял бы ты, братец, свой колпак, – как можно мягче молвил Осирис, стараясь не обидеть гостя. – У меня здесь людей-то практически и нет, а от кого еще прятаться?

– Уж больно мы их изнежили, людишек этих несчастных, – продолжал ворчать Аид, снимая колпак, – не напугай их лишний раз, не прокляни… Школ понаоткрывали, где наши дети мозги свои сушат. И все не в коня корм, как говорит племяшка моя, Афина. А уж ей-то как обидно! Она, можно сказать, душу свою в них вложила, а они дичают на глазах.

Сняв шапку-невидимку, Аид мнет ее в руках, и по комнате разливается нежный цветочный запах.

Осирис морщится, учуяв земной дух.

– Что ты притащил с собой, Аид? Уж не букет ли цветов прячешь под своим плащом? Ты же знаешь, я не лю блю сорванных цветов. Я вообще противник преждевременной смерти, сам через это прошел. Хлебнул полной мерой, валяясь в Нильских болотах.

– Я с тобой о деле хочу потолковать, про эти чистки без разбору, про то, куда титанов разместить, а ты – «цветы»! Откуда у меня цветы!? – возмущенно вертит головой Аид, высматривая, нет ли в покоях вазы с цветами, поскольку цветочный дух явственно чует и он. – Я их вообще не выношу, ни живых, ни мертвых. Мусор один от них. Если бы не чистюля Маат, люди бы погребли нас под ними. Нашли моду – задаривать букетами да венками усопших. При жизни гроша ломаного не дадут, а как умер – самых редкостных цветов не пожалеют. – Аид поводит носом. – А ты прав, духом цветочным откуда-то веет!

Принюхивается, морщась, наконец догадывается поднести к носу свой колпак. Блаженная улыбка озаряет его лицо.

– Так это все Персефонушка! Как вернется от матери – не жена, а чисто оранжерея! А шапка моя с ее вещами лежала, вот и провонялась вся. Не выбрасывать же, кто теперь изготовит такую, когда у всех война на уме.

– Зевсу стоило бы полюбовно договориться с титанами, а не войны затевать, и не скликать потом всех на Советы, – нахмурился Осирис. И, не дождавшись ответа, продолжил: – До меня уже дошли эти нелепые слухи, что Зевс намерен разместить титанов на полях Блаженных. Не бывать этому. И точка.

– Я тоже считаю это глупостью несусветной, – охотно согласился Аид. – Как их сошлешь, когда они ни с кем не считаются, каждый сам себе голова, и на Совет, который мог бы их обязать, не явятся, я уверен…

– Ха! Ха! Ха! – захохотал Осирис, откинувшись на упругие ремни кресла. – У Зевса совсем ум за разум зашел! Ха! Ха! Ха! Кому его пустопорожние совещания нужны? И я не приду, и не уговаривай!

– Ты не подумай… я не посланником от Зевса, – замахал руками Аид, распространяя запах цветов. – Я сам по себе. И на Совет тоже, скорее всего, не пойду. Сошлюсь на занятость. И правда, как Зевс чистку неперспективных видов затеял, так у нас в Преисподней – ни сна ни отдыху. Чередой идут добры молодцы, один краше другого, и все с непогасшим духом состязательности, с жаждой победы. Да ты сам убедился, ведь я наиболее покладистых и трудолюбивых к тебе посылаю. Им бы жить да жить, женок любить, молодь плодить, а Зевс всех готов загнать в Иные миры руками своих смертных сыновей. Обещает сделать из них Героев, а они, между прочим, такие же дикари, как и те, кого они истребляют. Им что морду набить, что башку проломить.

– Да ты, брат, поэтом, гляжу, стал, – едва сдерживая улыбку, проговорил Осирис. – Мало того, что пахнешь, как цветущий сад, так еще и говоришь стихами, что твой племянник, Пегас[23].

– Правда?! – смутился Аид, засовывая шапку за пазуху. – Вот уж верно сказано, с кем поведешься, от того и наберешься. Привязался я тут к одному, из Гипербореи. Шустрый, синеглазый. Я поначалу не понял, что он поэт, потому как прибыл парнишка к нам с ножом под сердцем – в пьяной драке получил. Не успели мы его к Маат направить, как он к Керберу кинулся, чуть ли не обниматься лезет, а потом присел перед ним на корточки и говорит: «Дай, джин, на счастье лапу мне», – он не понял поначалу, что Кербер – собака, – поясня ет Аид. – Думает, раз трехголовый, значит – джин. Так вот, и говорит он Керберу: «дай лапу мне, такую лапу не видал я сроду. Давай с тобой повоем при луне, на тихую и ясную погоду». Кербер до того расчувствовался, что не только лапу дал, а и лизнул поэта прямо в нос, а потом задрал все свои три морды – и ну выть! А парнишка уткнулся своим красивым личиком ему в шерсть – да как зарыдает. Хочешь – верь, хочешь – нет, но меня самого чуть на слезу не прошибло. Стыдоба, да и только! С Кербером они теперь – не разлей вода! Я даже ревную немного. Поэт бродит, стишки бормочет, а Кербер всех от него отгоняет, чтобы не ржали и тумаков не отвешивали. Там ведь теперь сплошь гиганты да великаны, а гипербореец – от горшка три вершка. А уж как тоскует по Родине! Просится обратно.

– Гиперборейцы всегда будут стоять особняком, даже когда самой Гипербореи не будет, – задумчиво проговорил Осирис. – От моих полей до Гипербореи рукой подать, так сюда их песнопения, да колокольные звоны частенько долетают. И я все дивлюсь, как это Аполлону с Артемидой удалось воспитать такой музыкальный, такой чувствительный народ. Отпустил бы ты своего поэта, что ему среди твоих головорезов делать?

Аид грустно вздохнул, кашлянул смущенно в бороду.

– А ему и предначертано вернуться на Родину. Но случится это… где-то… через полтора солнечных цикла. Но и тогда судьба не будет к нему милостивей. Так что пусть пока отдохнет, у Кербера под охраной. Лучше с другом потерять, чем с врагом найти, так кажется, люди говорят.

– Немножко не так, – улыбнулся Осирис. – Лучше с умным потерять, чем с дураком найти.

– Потерять, положим, всегда обидно, особенно жизнь! – философски заключил Аид. – А тем более жизнь неисчерпанную, как ты справедливо заметил, преждевременно прерванную.

– Я и раньше-то не считал Зевса слишком умным, – криво улыбнулся Осирис, – но чтобы выбраковывать самых тонко организованных, тех, у кого развита сенсорно-чувственная связь с Верхними мирами. Это он перегнул. Чем ему поэты-то помешали?

– Ну, с поэтами не так все просто, – вздохнул Аид. – Они и сами пока не вписываются в человеческие сообщества. Их зачастую свои же братья травят за непохожесть, лодырями считают, пропойцами. Хотя кто из смертных этим не грешит?

– Следовало бы внушить людям, что стихотворцы, равно как и музыканты, – это не бездельники, не шарлатаны, а любимцы богов. Скажи брату своему, Посейдону, чтобы он почаще Пегаса к людям посылал. Поэт без высокого покровителя от тоски на луну завоет, как твой Кербер. А тех, что не могут ужиться со своими собратьями, ко мне направляй. Я им создам самый льготный режим, а красоты здесь, на Иару, – просто немыслимые. Им, поэтам, для творчества красота нужна. А у тебя в Преисподней, все-таки мрачновато.

– Ой, брат, боюсь, не приживутся они у тебя. При всей их тонкой организации, поэты – почитай, все – бузотеры. Им любой режим обременителен, они почти как титаны – воображают, что сами себе хозяева.

– Не удивительно! – задумчиво проговорил Осирис. – Слышать музыку Высших сфер и разговаривать сквозь время – это же наследие Урана[24], вот и строптивость их оттуда же. Но дары Урана давно под запретом для людей, а у богов Уран их сам отнял.

Владыка Преисподней буркнул раздраженно:

– И было за что.

Аид не любил, когда при нем вспоминали ту стародавнюю историю, когда Крон[25] лишил своего отца Урана детородного органа, полагая, что сей акт опозорит древнего бога, а главное, лишит его и всех остальных потенций, а прежде всего – властных полномочий.

Оскорбленный Уран удалился на одну из дальних планет, в отместку лишив всех детей Крона провидческого дара, а самому Крону напророчествовав падение от руки собственного сына. Вот Зевс и бесится теперь, что, сместив Крона, он как бы выполнил волю Урана, сам при этом не став сильнее, более того, его собственная судьба так и осталась для него закрытой. Да еще поговаривают, что Крон не чувствует себя побежденным и вовсю осваивает земли с самыми развитыми племенами.

Молчание затянулось, и Аид понял, что большего он от упрямого Нильского бога не добьется. Однако Осирис мог заподозрить, что он подослан Зевсом, а этого никак нельзя было допустить. Следовало для приличия поговорить о разных пустяках.

– Посейдон и сам частенько на Олимпе бывает, он там дачу задумал строить, – уныло проговорил Аид. – А строители – все сплошь смертные. Представь, брат всё с Афиной соревнуется, кто больше человеческий род облагодетельствовал. А мне не с руки в эти дела вмешиваться. Что до искусств, так за них дочки Зевса и Мнемосины[26] отвечают, их целый выводок, и одна талант ливей другой. А я как-то при Персефоне замурлыкал расхожий мотивчик, так жена рассмеялась и говорит: – «Тебе медведь, случайно, на ухо не наступил? – Не понял, говорю, ведь песенка-то без слов, где тебе почудились медведи?». А во дворце, между прочим, с ее появлением ни одного чучела, даже самой мелкой пташки не осталось, потому что Персефонушка всех жалеет и, когда к матери наверх уходит, всех забирает с собой, чтобы в Элевсинском храме оживить. Хорошо Геката[27] оказалась рядом, она и пояснила, что про медведя говорят, когда хотят намекнуть, что петь тебе не надобно, потому что ты на ухо туговат. Я все равно не понял, какое это ко мне имеет отношение, потому что ни один медведь в мире меня никогда не видывал, да и вряд ли увидит. Ведь ни в лесу, ни в поле я ни за что без головного убора не появлюсь, потому что зверье мне ничем не навредило, а я ведь могу нечаянно кого-нибудь взглядом убить. Но петь я все-таки перестал. Кстати, мне собираться надо, так что с твоего позволения я колпачок-то надену, потерпи уж немного.

– Да куда нам спешить? Амброзии выпей, фруктов местных попробуй, кроме того, о делах мы почти и не потолковали! – не очень энергично запротестовал Осирис.

– Так главное-то я узнал, – простодушно брякнул Аид, – что ты на Совет не собираешься, – и тут же, спохватившись, принялся уверять: – Ты не подумай, я не для того, чтобы Зевсу доложить, я для моральной поддержки самого себя. Я и сам идти не собираюсь, но, видишь ли, я не титан, чтобы вот так самолично вызов Зевсу бросать. А если и другие не придут, так вроде так и надо. Мо жет, он и отменит Совет вовсе. Тем более столь уважаемых богов, как Осирис и Исида, не будет. Исида ведь не придет?

– Исида точно не придет! Она Геру терпеть не может, да и других жен Зевса недолюбливает.

– Ну вот и славненько! – совсем по-детски обрадовался Аид, натягивая колпак и снова становясь невидимым. – А Гора я и сам не пущу. Завалю его по горло работой.