Читать книгу Я – алкоголичка Вера - Надежда Нелидова - Страница 2

– Ох, какая невыносимая боль!

– Женщина, не мешайте работать. Была бы невыносимая – в морге бы лежали, а не в приёмном покое. Не вынесли бы боли.

Всё так и есть. Интернет предупреждал: сожми зубы и терпи. Вскрики, стоны, ойканье, кряхтение и издание прочих непотребных звуков раздражают измученных, усталых медиков. Якобы пациент спекулирует и таким образом оттягивает внимание от более серьёзных больных на себя. Не та боль, что кричит – а та, что молчит.

Рядом очень полная женщина самостоятельно пыталась из кресла вскарабкаться на каталку. Она не знала, что скорую нынче нужно вызывать с бригадой «всегда трезвых грузчиков». Приподнималась на руках, руки подламывались, она с воплем падала обратно. Санитарка и сестра выглядывали из двери и, убедившись, что больная продолжает «симулировать», исчезали.

Наконец, бедняжка, дико вскрикнув, переползла-перевалилась и замерла, не дыша и вытаращившись. Елена Савельевна с ужасом встретилась с ней взглядом и поспешно отвела глаза. А если у женщины позвоночник или таз, спинальная травма?! Если она двигается в шоковом состоянии, когда двигаться абсолютно противопоказано?! С другой стороны, не хватало сестре и нянечке, при их грошовых зарплатах, ещё и в грузчики-тяжеловесы переквалифицироваться, надсаживаться и вывихивать спины, выкручивать руки. Женщинам по трудовому законодательству нельзя поднимать больше 7 килограмм.

Елена Савельевна возблагодарила бога за бараний вес.

***

У Елены Савельевны в жизни было два любимых занятия: сидеть в интернете и гулять на свежем воздухе. В сущности, у неё только и были эти единственные два дела – интернет и гулянье. Компьютерной грамотности её научили в последние годы на почте, где она всю жизнь служила, иначе бы сократили. И всё равно сократили.

Насидится за компьютером – и на улицу. Обувь «прощай молодость»: мягкая, удобная, на толстой рубчатой подошве. Нога в ней спала.

Десять километров в любую погоду – Елена Савельевна, назло Пенсионному фонду, отмеренный государством «период доживания» собралась растянуть как можно дольше. Разрумянится, разгладится лицом, насытит каждую клеточку кислородом, сбросит лет двадцать. И, усталая, с приятно ноющими косточками, сядет один на один с товарищем – компьютером.

Обложится яблоками, морковкой, орешками, финиками, изюмом – всё недорого, но полезно – включит приглянувшийся фильм. Это был её ежевечерний личный маленький кинотеатр, можно сказать, королевская ложа.

Ради неё, единственной, устраивался сей маленький киношный праздник. Ради неё сценарист ломал голову над захватывающим сюжетом. Для неё, зрительницы №1, снимались голливудские созвездия. Персонально для Елены Савельевны трудилась киногруппа: режиссёры, операторы, ассистенты, осветители, гримёры. Ради неё, только ради неё одной выделялись миллионные бюджеты. И Елена Савельевна царственно хрустела морковкой.

Хочешь – смотри переживательные сериалы, хочешь – ужасайся квазарам, пульсарам и прочей космической нечисти, хочешь – путешествуй по всему миру. В принципе, она не прочь путешествовать «живьём», но, ради бога, с кем? Перебирала и отбраковывала подруг.

Та отличная компаньонка и покладистая, но старовата. Ей нужна сиделка и носильщик, а Елена Савельевна не нанималась. Эта умница – но хабалистая и хамоватая. Да чего там, хамка самая настоящая. Они поцапаются и подерутся уже на перроне, приедет милиция разнимать.

Третья – жуткая скряга и примется искать самый ужасный дешёвый отель и самое экономное задрипанное кафе. И будет в номере варить вонючий доширак в стакане, с кипятильником.

У четвёртой элементарное недержание речи. Если Елене Савельевне в обильном потоке слов удаётся вставить словечко – уже удача. А наедине в купе и гостиничном номере – уши свернутся в трубочку.

Пятая вся какая-то дистиллированная, правильная. Ни рыба ни мясо, будто в рассоле вымочена. Ни женским поделиться, ни похихикать, ни посплетничать.

Есть спокойная Катюша, прелесть – но та после совместной с Еленой Васильевной поездки в Турцию почему-то наотрез отказывается покупать тур на двоих. В общем, как в песне: «А тот сёмый, рослый да весёлый, сам не хотел меня брать».

***

Она весело перебирала лёгкими, сухими ногами в ботиках, радуясь новогоднему морозцу. И вдруг под предательски припорошенным снегом – страшно скользкий ледяной накат с сильным уклоном. И со всего долговязого роста она рухнула на лёд.

Успела подумать: «Какая я молодец, правильно падаю. Как учили в группе «Здоровье»: сгруппироваться – и бочком в позе эмбриона. Тогда откуда эта пронзившая бедро боль и чувство странного смещения, будто сложились костяшки домино, и эта невозможность встать на ватные ноги? Вот так же мама с шейкой бедра… Только не шейка, ах только не шейка – гроза, кошмар, ужас и приговор женщин за 55.

Но какие у нас родные, милые люди! Говорят, за границей прохожие шарахаются от упавшего человека: потом разборок со страховой компанией не оберёшься. У нас заахали, набежали, подняли. Прижали салфетку к рассечённой брови, отвели в сторонку, кто-то уже вызывал скорую.

Она лепетала, оглядываясь: «Песочком присыпать. Ветку воткнуть…». Пока с ней хлопотали, ещё двое, как подкошенные, один за другим хлопнулись на ледяной ловушке.

***

– О, ещё одна, по ходу, звезданулась! Блин, и чего я на неё не поставила? Везучая ты, Танька. Попёрло, вот и донаты закапали.

Школа три недели как на дистанте, на улицах свирепствуют дружинники, хватают и штрафуют: карантин. Деффки усеяли подоконник и придвинутый к окну стол. Хозяйка комнаты, начинающая стримерша Танька взгромоздилась на спинку кресла. У неё есть всё для стрим-онлайна: программа, камеры, микрофон, лампы, все дела.

С вечера сгоняли мелкую, та под окном выбрала участок тротуара с наклоном. Трудолюбиво бегала туда-сюда, поливала накат водой из полторашек, за ночь схватилось. Дворовые пацаны тут же затеяли толкаться на ледяном покатом озерце, довели скользкость до годного состояния. Время от времени мелкая, засунув за щёку бакшиш: чупа-чупс или сникерс – радостно пританцовывая, бежала присыпать снегом, маскировать ловушку.

Если прохожий чебурахнулся, вскочил и отряхнулся – выходило где-то по полтиннику деревянными. Захромал – стольник. А за дылду старушенцию, которая барахталась на льду таракашкой и которую усадили на заборчик – не грех бы донатить и по полтыще.

Ещё тётка копытами кверху крутанулась волчком, предъявив миру окорока в цыплячьих панталонах. Со всех уголков нашей необъятной Родины полетели восторженные смайлики – приз зрительских симпатий. Кэш мелодично звенел.

– Пакостите помаленьку, мучачи?

Без стука вошёл отчим – тоже на удалёнке. Лёгким шлепком согнал Таньку из кресла, развалился, вытянул мускулистые джинсовые ноги. Подцепила же где-то мать интересного молодого мужика. Танька на него поставила: в эту четверть, сто пудов, затащит в койку, под скрытой камерой. А нет – ему хуже. За эти вот родственные шлепки по попе закатает самозваного папашу далеко и надолго. Успели ли деффки запечатлеть хлопок по попе, как очередное сексуальное растление несовершеннолетней падчерицы? Огрызнулась:

– Чего это сразу пакостим-то?

– А вы на большее не способны. Ё-моё, смотрю на вас и удивляюсь. Вас же под микроскопом, как плесень, можно изучать – откуда такие взялись? Или по ярмаркам возить, как гомункулов.

Отчим повертел журнал с лакированной, в смугло-розовом мэйкапе, Бузовой на обложке, швырнул на пол.

– Гос-споди, почему у них у всех лица-то такие плоские? Знаете анекдот? Все думали, что это днище, но снизу постучала Бузова.

Зря он это, про плесень. И Олечку зря на пол бросил. Ладно, чувачок. Месть – блюдо, которое хорошо в холодном виде.

Отчим заладил обычную шнягу. Ду-ду-ду, ду-ду-ду. Чтобы жалела мать, хоть капелька благодарности, помощь по дому… На свет родили, выкормили-вырастили, обули-одели, выучили. Вон какие кобылы вымахали, сытые, жопастые.

– А я не просила рожать! – взвилась Танька. – Матери взбрендило ляльку себе завести, а может, папаша презик забыл надеть – а я за их хотелки отдувайся?! Да они на коленях у меня должны прощения просить и всю жизнь содержать. И вообще, не мать меня воспитала, а Пуночка.

– И мы, и мы! – радостно защебетали деффки. – И мы не просили рожать! Игрушек себе нашли. А раз родили гомункулов – то и терпите, расхлёбывайте! Предохраняться надо было, таблетки пить, нечего теперь!

***

Елену Савельевну вывезли из рентген-кабинета на хлипкой, опасно кренящейся каталке. Трясясь от холода и страха под наброшенной курткой, сложив ладошки, она молилась на трещину в белом оштукатуренном потолке: «Только не перелом! Господи, если ты есть, только не перелом!»

Бог был. Хирург вышел и озабоченно сказал: «Кости, связки целы, но ушиб нехороший. Недельку понаблюдаем в отделении».

И вот Елена Савельевна, для которой один день без ходьбы – вышвырнут из жизни, и вообще нож в сердце – лежит истуканом на койке. Изредка в ходунках проковыляет к раковине и в туалет. Ниже поясницы ощущение ужасное – как будто голой попой усадили на мёрзлое железо.

Ладно хоть место у окна, почти как у монитора, с видом на оживлённую улицу. Сверстницы Елены Савельевны легкомысленно несутся на каблучках – и вот ведь ничего с ними не случается. Угораздило же Елену Савельевну оказаться именно в этом месте, в этот миг. Вот так одна роковая секунда вырывает человека из его планов на день, на месяц, на год, из привычного образа жизни. А некоторые секунды вырывают человека из жизни.

В группе «Здоровье» тренер советовала: вставая по утрам, радуйтесь щедрому дару, неслыханному счастью. Помните, что в это самое время тысячи людей не имеют возможности спустить ноги с кресла или койки, не то что бегать и прыгать. Елена Савельевна послушно повторяла слова благодарности. И вот результат.

Рядом бледненькая девушка, вот уж кому не позавидуешь. Одна нога на вытяжке, другая в гипсе. За ней ходит старушка в мягкой кофточке, в платочке.

На тумбочке книги и иконка. В закапанном фарфоровом подсвечнике-ангелочке теплится крошечная свечечка. Вот ведь тоже. Те, за окном, небось и носа в церковь не кажут, а бог-то их пожалел, наказал эту монашку. Для Елены Савельевны все, кто молится – монашки.

– Наказал? – удивилась соседка. – Бог пострадать дал – значит, не отвернулся, не забыл. Болезнь не зря даётся: человека из суеты выдёргивает, приподнимает, с высоты даёт оглянуться. Разве я бы столько передумала, пока здесь лежу?

***

В больнице новости разносятся моментально. В соседнее гинекологическое крыло привезли изнасилованную девушку.

Палата слышала, как постовая сестра по телефону ужасалась: «Кусочек мяса. Лицо чёрное, рот как резина ополз. Сразу ввели в медикаментозную кому. Звери!».

«Звери? – думала Елена Савельевна. Она любила смотреть канал „Живая планета“ и могла сравнивать. – Вот только не надо оскорблять зверей, пожалуйста. Где вы у них видели насилие, тем более групповое?! В природе – лишь кроткая ласка и безбрежная любовь, самое терпеливое многодневное ухаживание. Даже у примитивных птиц: подарки в виде жирных червяков, брачные песни. Заискивание, обольщение яркими пёрышками, свитыми цветочными домиками-гнёздами… И только робкая, нежная попытка пробуждения в даме ответных чувств. И покорный, полный рыцарского достоинства уход, если отвергли».

Елена Савельевна взглядывала на освещённую трепетным огоньком иконку на соседской тумбочке:

«Господи, кого Ты создал по своему образу и подобию? Ужаснулся творению своих рук, отшатнулся, замахал руками, отрёкся, открестился, удалился в скорби. Демонстративно сложил руки на груди: «Живите своей волей».

Самоустранился. Хорошенькие дела! Это то же самое, что специалист, ответственный за ЭКО, нечаянно произвёл на свет чудовище, сложил инструменты – и в кусты: «Разбирайтесь как хотите, я не при делах».

Если бы Елена Савельевна встретила бога, она бы точно не стала трепетать в дурацком экстазе. Есть суд Божий, а она учинила бы свой суд, суд Елены Савельевны – да, да. С достоинством, в лицо, строго спросила бы Создателя:

– Зачем? Кто Тебя просил, не жилось Тебе спокойно. Что толкнуло Тебя сотворить человека: любопытство? Эволюционные опыты? Ты, Господи, виноват, потому что это Твоих рук дело. Ты наш Отец, Родитель, а родители до конца в ответе за своих детей. Слепил себе куколку – так не отводи смущённо глаз. Не прячься за удобными обтекаемыми формулировками: «искупление», «первородный грех», «выбор»…

(Голос Елены Савельевны мысленно крепчал, наливался силой, она даже кулачком по одеялу пристукнула). О каком выборе Ты говоришь, Господи? Не было и нет никакого выбора. Ты не спросил человека: а сам-то он хотел своего появления? Зачем, зачем Ты сотворил человека, который мучает себя, мучает других – он Тебя об этом не просил!»

И, разделав таким образом Бога под орех, Елена Савельевна гордо бы удалилась. А соседки не могли понять, отчего у дамочки-задаваки у окна вдруг разрумянились щёки и заблестели глаза.

***

Отчим, уходя, крикнул:

– Не забыла, Пуночка твоя приезжает? Испекла любимые пирожки с капустой, дитятко ты великовозрастное. Шапку какую-то моднячую связала, а сестрёнке рукавички.

– Ура! – закричали в один голос Танька и мелкая.

Пуночкой Танька звала маленькую бабулю, отцовскую мать. В одной сказке ей понравилось ласковое, милое название пичужки.

«Пуночка! Бабушка, ты Пуночка! Теперь ты Пуночка моя!»

Быстрая, крошечная, повязанная зимой и летом, крест-накрест, пушистой шалью. Танька её уже в прихожей хватала под мышки, поднимала, крутила. Та каждый раз пугалась, вцеплялась сухими горячими ручками и слабо причитала: «Ох, надорвёшься, детонька, ох, отпусти!»

Всё детство Танька болела, и за ней ходила Пуночка. Эти горячие твёрдые ручки помнит Танька, и по особенному защипнутые капустные пирожки, и сказки на ночь. Пуночка, в шевелящихся на птичьем носике очках смешно, тоненько читала:

– Котику-братику! Несёт меня лиса за тёмные леса!

Танька начинала басом рыдать, и Пуночка захлопывала книжку: «Давай другую». – «Эту!» – заливалась Танька. – Котику-братику!» – «А не будешь плакать?» – «Не буду!»

Но, едва доходили до «котику-братику» – жалостно краснели и дрожали Танькины бровки, под носом блестели алмазные ручейки. А уж когда «несёт меня лиса…» – прыскала фонтаном горючих слёз.

***

– Блин, из-за твоего папаши самое клёвое проморгали. Отмотай назад.

Деффки привстали на цыпочки, вытягивали шеи, сгрудились у окна. Во дворе чернела маленькая толпа. Уезжала скорая, переваливаясь в снегу. Двор освещался мигающим лунным светом от полицейского маячка. И ещё стояла распахнутая машинка- «буханка» с синими шторками.

– Бинго, деффки. Конкретно, жмурик, – прошептала Танька. У неё было чудное лицо: вытянувшееся, замершее, слегка побледневшее, а на нём огромные круглые глаза. Кэш звенел беспрерывно, счётчик бешено крутился, показывая пятизначные цифры.

***

– Тут у бабки сидор рассыпался. Пирожки, что ль, – сказал шофёр. – С капустой. Выброшу на хрен.

– Славке на закусь сгодится, он и не такое жрёт, – сказал грузчик. Отодвинул торчащую с носилок маленькую ногу, чтобы не мешала. Один пирожок понюхал, подумал и стал жевать. Варежки на резинке перекинул на шею, а узорчатую шапочку ради смеха напялил на большую бритую макушку.

Так и ехал, отмахиваясь от весело прыгающего помпона и откусывая пирожок. Пирожки решил съесть сам. А варежки и шапку отдаст Машке, дочке. А то ходит как не знаю кто, чувырла.