Читать книгу Дарьины зори. Повести и рассказы - Надежда Опескина - Страница 10

Время тянулось медленно. Вестей от Василия не было. Всякое думалось Дарье, но гнала от себя тяжкие мысли. Стала неистово молиться перед сном. Пелагея тихонько замирала на своей постели, боясь спугнуть, ведь за сыночка её бьёт поклоны невестка. Исхудала вся, исстрадалась. Морщинки у глаз, а в глазах боль и страх затаились. В работе ту боль прячет. Всё сама и по дому, и на подворье, что тебе ломовая лошадь.

Матвей не знал, с какого боку подойти. Что спросит, невестка так ответит, как бритвой отрежет. С одним Данилой ровна и ласкова, а Матвей, видя это, ещё злее становится. Услышит их разговор, аж с лица сменится. Пелагея понимала всё, но что этому супостату скажешь. Зашибёт насмерть. Одна радость – Полюшка. Ладное дитя растёт, на неё, Пелагею, похожая.

В марте, на Масленицу, Дарья во дворе снег расчищала, когда увидела подъехавший возок ко двору, а в нём старого знакомого из военкомата. И слов не надо было, по взгляду всё поняла. Упала как подкошенная на снег и взвыла от боли в сердце. На крыльцо выскочили Матвей и Пелагея. Зашлась мать криком.

– Чего вой до небес подняли! Не к тёще на блины Василий уходил, на войну! Там ему такая судьба досталась – погибнуть. Ты, мил человек, зайди в дом, блинами угостись, наливочки для сугрева выпей. Расскажи, какие теперь льготы и кому будут за погибшего. Чего и сколько, знать бы надо, – затарахтел Матвей.

– Некогда, Матвей, блины есть и наливочки распивать. Других надо посетить с печальною вестью. Поеду потихоньку. А тебе, Дарья, Василий письмо прислал, но запоздало оно и пришло с вестью печальной вместе. Возьми, прочитай его последние слова, может, полегчает. Жить надо, Дарья, дочь растить, она теперь сирота наполовину. Будет ей государство пособие платить за отца, ежели закон такой выйдет. Но с Василием и здесь непонятки, он считается без вести пропавший. Крепись! – сказал приехавший, отдал письмо и похоронку и погнал коня прочь от подворья.

– Погодь уезжать! Как это без вести пропавший? Он что, и возвернуться ещё может? – кричал вслед уезжающему Матвей.

Дарья в дом не пошла. Зашла в амбар, где Данила проживал, зажгла лампу и раскрыла письмо. Василий писал, что служит в группе снайперов. Часами приходится лежать затаившись, примерзая к подстилке. Но другим ещё труднее. Надеялся, что война скоро закончится и он вернётся домой. Просил написать письмо ответное, спрашивал про дочь. О матери и брате просил написать. Отметил, что финны хорошо к войне подготовились. Ещё о земляках написал. Встретил он на фронте Михаила Силантьева. Поговорили о жизни. Признался тот, что мечтал жениться на Дарье, но окрутили его родичи с Катькой, девкой подлой. Скандалы чинила, что беременна от Михаила, а сама понесла от другого человека. Будь тот русский, никто бы правды и не узнал, а оказался парень-казах. Дитя родилось копия папаша. Срам-то и открылся. Михаил подал на развод и возвращаться назад не думает. Почему-то просил Василий, чтобы помнила Дарья о заимке на Иртыше и Данилу о том предупредила. А зачем и почему, не написал и велел письмо сжечь.

Матвей, узнав, что письмо сожжено, бушевал весь вечер, обзывая Дарью дрянью.

– Ты что это, девка, дрянь неблагодарная, удумала письма сыновьи от нас с матерью прятать? Вышвырну из дому, пойдёшь по миру. Внучку не отдам, на неё, может, пособие какое будет. Я с тобой и отцом твоим сполна рассчитался. Не дам более себя обирать всяким голодранцам. Хватит вам мою кровушку пить!

– Кто у кого ещё пьёт, Матвей Савельевич! Вышвырнуть решили? Прав был ваш сын, уходя на фронт, что не будет места нам с дочерью в вашем дому, сживёте со свету, куском попрекая. Уйду и без вашего крика. Не больно-то хочется в батрачках оставаться. Найду и работу, и дом новый, где мне рады будут. А дочь отдадите, судом заберу, ежели артачиться начнёте. Матушку Пелагею с Данилой жаль только. Сожрёте и не подавитесь! К татарам уйду. Люди они добрые, не чета вам. Год поношу траур и выйду замуж. Сегодня же и уйду! – вспылила Дарья на слова свёкра.

Матвей стоял, разинув рот от удивления, губами шевелил, а слова не получались. Глазища вытаращил, того и гляди кондратий хватит. Потом присел у стола.

– Погодь, погодь, Дарья! Чего это мы на крик перешли. Никто не гонит тебя из дому, вспылил я от злости, что письма не показала, может, там для нас с матерью пара строк была. Год, говоришь, траур носить хочешь? По-божески это, правильно решила. Живи этот год тут, при нас, его родителях, а там жизнь покажет. За год много воды утечёт. За слова обидные прости, злость обуяла, а язык, что помело, лишнего наплёл.

С того дня меж собой они больше и не говорили. Дарья только с Пелагеей и Данилой беседы вела. Все трое чувствовали – неспроста Матвей так затаился. Данилу перестал гнобить, Пелагею к себе в горенку попросил перебраться, но она отказалась, и он промолчал, не стал кричать и кулаками сучить. Смирился с её решением.

В конце марта Данила ушёл в поход по лесам на несколько дней. Сердце Дарьи тревогой холодело. Матвей всё выпытывал у Пелагеи, где сын. Услышав, что к татарам подался на какой-то там праздник, кричать не стал.

Данила возвратился задумчивый. Пригласил Дарью на лыжах покататься, предупредил мать, чтобы съестного им поболее приготовила и крупицы какой положила с сальцом. Рыбки сушёной прихватил торбу. Пелагея в догадках терялась. Матвея дома не было, по делам отлучался, а возвратившись, устроил скандал, сказав, что нет у неё ума, раз отпустила двоих молодых одних.

– Соображать бы тебе, старая, надо! Обрюхатит Данила невестку, как пить дать, обрюхатит. Дело молодое, сотворят грех, а нам потом людям гляди в глаза.

– Да что ты такое мелешь, Матвей! Данила дитя ещё, и не вдвоём они пошли, с ними ещё девка татарская, Эльмиркой зовут. Она шибко нашего Данилу любит, ровесница его. Они дружат сызмальства. Дарья её хорошо знает.

– Эльмирка, говоришь? Та ещё бестия! Охотница хорошая. Значит, ей Данила наш по нраву? Так это и хорошо, значит, никакого греха у них с Дарьей и не будет.

Сам Данила это отродье басурманское выбрал, мешать не стану. Пусть хоть и веру ихнюю принимает. Мне теперь ни холодно, ни жарко.

Повеселел Матвей, даже с внучкой понянькался, пока Пелагея на стол собирала. Скверно стало на душе Пелагеи. Сердцем давно уже поняла, что муженёк неровно дышит к невестке. Свирепствует только от того, что та его взгляды никак не понимает. И сына на фронт спровадил в надежде на его гибель. Хоть и знала об Василии, но теплилась надежда – не погиб, а может, в плен попал к финнам. Пущай хоть на чужбине, но живой её кровиночка останется.

Ещё издали Дарья увидела дымок из трубы избушки. Сердце бешено колотилось в груди, последние метры бежала, сбросив лыжи. На топчане лежал человек, укутанный в одеяла. Признать в этом заросшем человеке Василия было трудно. Стояла, вглядываясь.

– Я это, Дарьюшка, Василий. Вот занемог, пока добирался в свою берлогу. Домой нельзя было, отец бы сразу сдал властям. Матушке не надо говорить, потому как не выдержит и скажет отцу, а он тогда всех нас со свету сживёт. Отлежаться мне надо, сил набраться, и уйду я, Дарьюшка, в страну другую. Потом, когда встану на ноги, заберу вас всех, не оставлю с отцом.

Дарья кинулась на грудь ему, слёзы полились ручьями. Вошедшие Данила и Эльмира стояли у двери, боясь шелохнуться. Вот уж десять дней выхаживала Эльмира Василия. Жила при нём неотлучно. Брат ей помогал. Сюда привезли, чтобы от властей спрятать, а потом и Даниле сказали.

Эльмира кинулась ужин готовить, чтобы горячего дать больному. Сутки без варева был, пока за продуктами ходила, одёжку свежую принесла и котелок побольше. Обмыть бы надо, натопив печь пожарче. Брить бороду и стричь волосы рассоветовал отец Эльмирки. Так труднее в нём будет признать Василия. Настоек травяных наготовила дома.

Управились с делами. Василий сидел на топчане, укрытый одеялами. Сели вокруг и попросили рассказать Василия обо всём, что с ним приключилось. От его рассказа холодела душа. Каждый представлял себя на его месте.