Читать книгу Об Ахматовой - Надежда Яковлевна Мандельштам - Страница 4

Для Надежды Яковлевны Ахматова была не просто поэтессой Серебряного века или подругой акмеистической юности покойного супруга. Она сама знала Ахматову без малого полвека, если вести отсчет с лета 1924 года, когда Мандельштамы перебрались из Москвы в Петербург, а потом в Детское (оно же Царское) Село. Осип Эмильевич привел тогда на Фонтанку свою молодую киевлянку-жену. «С этого дня, – записала в «Листках из дневника» А.А., – началась моя дружба с Надюшей, и продолжается она по сей день»⁴⁰. Эта дружба никак не вписывалась в разряд эпизодических отношений с женой или вдовой друга, она была мощной и самостоятельной силой, лучом, ярко освещавшим четыре с лишним десятилетия до дня смерти Ахматовой и еще пятнадцать лет после ее смерти. Переписка между ними, несмотря на всю неполноту сохранности, отчетливо передает эту силу.

Дважды по нескольку лет А. А. и Н.Я. прожили в одном городе или почти в одном – четыре года в середине 1920-х, когда Мандельштамы жили в Детском Селе, и около двух лет в Ташкенте, в годы эвакуации, где какое-то время они жили буквально бок о бок⁴¹. Все остальные годы они прожили на изрядном расстоянии друг от друга.

А.А., ставшая невольной свидетельницей ареста О.М. и настойчивой просительницей за его освобождение, собиралась посетить и посетила его и Н.Я. и в Воронеже. Двенадцатого июля 1935 года она написала ему в Воронеж следующее письмо:

12 июля

Милый Осип Эмильевич, спасибо за письмо и память. Вот уже месяц, как я совсем больна. На днях лягу в больницу на исследование. Если всё кончится благополучно – обязательно побываю у Вас.

Лето ледяное – бессонница и слабость меня совсем замучили.

Вчера звонил Пастернак, который по дороге из Парижа в Москву очутился здесь. Кажется, я его не увижу – он сказал мне, что погибает от тяжелой психастении.

Что это за мир такой? Уж Вы не болейте, дорогой Осип Эмильевич, и не теряйте бодрости.

С моей книжкой вышла какая-то задержка. До свиданья.

Крепко жму Вашу руку и целую Надюшу.

Ваша Ахматова⁴²

Приезд А.А. несколько раз переносился, но все-таки состоялся – с 5 по 11 февраля 1936 года. Надо ли говорить о том, какой радостью, каким подарком была эта встреча для обоих?

В стихотворении «Воронеж» А.А. написала об О.М.: «А в комнате опального поэта Дежурят страхи Муза в свой черед. И ночь идет, Которая не ведает рассвета». Она прочтет эти стихи адресату только в мае 1937-го, когда Мандельштамы ненадолго вернутся в Москву.

Небольшое письмо, отправленное в Воронеж, было скорее исключением в переписке А.А. с Мандельштамами. Телеграмма, казалось, была для нее более органичным эпистолярным «жанром». На десяток ее телеграмм к Н.Я., считая и коллективные, приходится всего четыре письма, каждое из которых по объему не сильно превышало телеграмму. А вот Н.Я., состоявшая в переписке сразу со множеством корреспондентов, письма писала помногу и щедро, – ее скитания по провинции просто не оставляли ей другого выбора. В переписке с А.А., охватившей два десятилетия – с 1944 по 1964 год, – письма Н.Я. явно преобладают.

Если А.А. поделила свою послевоенную жизнь – и даже смерть! – между Ленинградом и Москвой, то бездомной Н.Я. пришлось изрядно поколесить по вузовским городам Союза: с 1944 по 1949 год она работала в Ташкенте, в Среднеазиатском госуниверситете, с 4 февраля 1949 по апрель 1953 года – в Ульяновске⁴³, с сентября 1953 по август 1955 года – в Чите, с сентября 1955 по 20 июля 1958 года – в Чебоксарах, где она даже заведовала кафедрой. В 1959–1960 годах она в Тарусе, где прописалась, а с сентября 1962 по конец весны 1964 года – во Пскове, и уже после Пскова – с передышкою снова в Тарусе, – пока наконец поздней осенью 1965 года не переехала в Москву, в собственную кооперативную квартиру, приобретенную с помощью К.М. Симонова. Лето у Н.Я. почти всегда подмосковное, в Тарусе или, с 1966 года, в Верее, а начиная с 1970-х годов – в Переделкине или Кратове.

Переписка Н.Я. и А.А. началась с отъезда А.А. из Ташкента. Прилетев в Москву 15 мая 1944 года, она провела в столице две с небольшим недели. Именно в эти московские дни и ушла в Ташкент, на Жуковскую, 54, бодрая ее телеграмма, открывающая эту переписку. Н.Я. в Ташкенте не находила себе места без А.А., она жаловалась Б.С. Кузину на то, как без нее трудно и грустно⁴⁴. Кроме того, молчание А.А. ее пугало, – и, в ответ на ее безответные письма и телеграммы (не сохранившиеся), А.А. отозвалась, наконец, второй телеграммой. И только в третьей – в июле – известила Н.Я. о своей личной трагедии – разрыве с В.Г. Гаршиным.

Следующая группа писем и телеграмм – 1957–1958 годов – относится к «чебоксарскому» периоду Н.Я. В марте 1957 года ей понадобился адрес Таты Лившиц, и А.А. тотчас же отбила телеграмму в Чебоксары. Письма Н.Я. вращаются в основном вокруг внешних событий – Комиссии по наследию О.М., коваленковской провокации⁴⁵, книги в «Библиотеке поэта», а также квартиры в Москве, куда Союз писателей намеревался поселить их обеих и вместе. Из этой затеи так ничего и не вышло: не только А.А. сама отказалась от квартиры, но одновременно и Н.Я. отказали в предоставлении любой жилой площади в Москве вообще, о чем она узнала, правда, с некоторым опозданием⁴⁶. Со временем, когда трудности, которых не избежать в случае, если бы совместное проживание А.А. и Н.Я. состоялось, стали заслонять упущенные радости от того же самого, Н.Я. даже написала Н.Х.: «Мне ее очень жаль, но всё же хорошо, что она отказалась тогда от квартиры».

Постепенно на первый план выходит будущая книга стихов Мандельштама. В 1958 году, когда договор с Н.Х. уже был подписан, а книга стояла в плане, рассуждения и тревоги Н.Я. по этому поводу заслоняют буквально всё. Но начиная с 1959 года, когда, после короткой мартовской поездки в Ташкент, Н.Я. поселилась в Тарусе, ее переписка с А.А. приобрела устойчивую «ахматово-центричность» – отзывы о книгах О.М., просьбы об экземплярах и о «Поэме», отклики на события ее жизни, вспоминания былых встреч и переговоры о встречах грядущих. Лишь изредка мелькают упоминания о других людях и событиях – колючая встреча с Ариадной Эфрон, трудная защита у Егора Клычкова, оказии в Ленинград. Лейтмотивом же идут зазывания А.А. в Тарусу, где, по мнению Н.Я., рай в любое время года, а Паустовский, приедь А.А., скупил бы пол-Елисеевского.

В конце 1961 года (Н.Я. в это время, читая Владимира Соловьева, обнаружила, что он был хорошо известен и Мандельштаму) О.М. вновь возвращается на страницы их писем, а с ним и сама Н.Я.: «Пришлите мне что-нибудь – письмо, слово, улыбку, фотографию, что-нибудь. Умоляю… Я ведь тоже человек – все об этом забывают, – и мне бывает очень грустно в этой самой разлуке. Мое поколение сейчас психически сдает – Эмма, Николаша, я». И там же – уж совсем неожиданное: «Вот я бы взяла заказ на книгу: „Русская философская школа. В. Соловьев. Теория нравственности и познания“. Докторская диссертация или популярный очерк на 10 печатных листов». Это, по сути, едва ли не первая заявка Н.Я. на писательство, а не просто свидетельство того, что она ощутила в себе литературный дар и как бы подыскивает себе подходящую тему. Порой Н.Я. откровенно веселится и даже сообщает А.А., что Н.Х. снова не прочь стать их «общим».

Весной (скорее всего, на майские праздники) 1963 года Н.Я. приезжает к А.А. в Ленинград. Возвратившись, она пишет ей с благодарным восхищением:

Ануш, дорогой мой! Очень трудно от вас уезжать. <… >

Думаю, что уж и мне пора написать вам о «Поэме». Я эту зиму очень о ней думала. Постараюсь собраться с мыслями и сделать это. А сейчас о вас. Мне нечего говорить о том, как я вас люблю, как я счастлива, что у Оси есть такой несравненный друг, и о том, какую жизненную силу я получила от вас. Это и я, и вы знаем – для нас это не новость. Мне о другом хочется – какая вы прелесть. Умница, веселая, красивая. Просто прелесть. <…> Умница, роднуша, прелесть.

В октябре 1963 года Н.Я. возвращается и к «Осиной книге»: «Новостей у меня нет. Про Осину книгу вы знаете. Ну их всех к… Равнодушной мне быть надоело. 27 декабря (если верить этой дате) 25 лет со смерти Оси. Подумайте, четверть века…»

А свое обещание написать о «Поэме без героя» Н.Я. выполняет уже в самом начале следующего года:

В сталинские дни мы были так измучены общим давлением эпохи, что могли думать и говорить только о том, что было связано непосредственно с ней. Сюда подходит вся тема «невстречи», и многое, и «Поэма» (взгляд настоящего-будущего на прошлое и на предчувствие будущего, которое охватило людей, стоявших на пороге надвигающейся эпохи). Это движение пластов времени, которыми вы орудуете в «Поэме», очень характерное чувство для нашей жизни. <…>

И еще об одном. О том, что история, эпоха, течение времени, просто само время, наконец, действуют на нас, на наши чувства и мысли гораздо больше, чем мы могли предположить. Казалось, что мы всегда мы, запуганные или успокоившиеся, плачущие или спящие. Оказывается – это не совсем так. Время, как будто, это и есть наша «несвобода», наше «изгнание из рая», наши настоящие оковы. Не возраст, а само его течение. В такие эпохи, как наша, это наглядно.

Это письмо заметно выделяется во всей переписке. До известной степени его можно уподобить эскизу, причем к обеим книгам Н.Я. – и к той, которую она в это время заканчивала, и к той, которую еще не начинала.

А 27 декабря, спустя ровно четверть века после гибели О.М., Н.Я. получила от А.А. следующую телеграмму: «Пусть и мой голос голос старого друга прозвучит сегодня около Вас крепко целую = Ваша Ахматова». Вдогонку пришло и письмо, датированное тем же числом:

Надя,

посылаю Вам три странички – это в «Листки из дневника», которыми я продолжаю постоянно заниматься. Вероятно, кончится небольшой книгой.

Думали ли мы с Вами, что доживем до сегодняшнего Дня – Дня слез и Славы. Нам надо побыть вместе – давно пора.

У Вас, то есть у Осипа Эмильевича, всё хорошо. <… >

Ваша Ахматова

Н.Я. ответила А.А. 29 декабря 1963 года:

Ануш, мой друг! Спасибо вам за всё – за телеграмму, за листки из дневника, за записочку.

Понимает ли мой старый друг Анна Андреевна, Ануш, Аничка, Анюта, что без ее дружбы я никогда бы не дожила до этой печальной и хорошей годовщины – двадцатипятилетия? Конечно, понимает. Ведь всё было так наглядно.

В этой жизни меня удержала только вера в вас и в Осю. В поэзию и в ее таинственную силу. То есть чувство правоты. <…> Я вас очень люблю и всегда о вас думаю – каждый день.

Ваша Надя

А 23 июня 1964 года уже Н.Я. поздравляла А.А. – с ее предпоследним, как оказалось, днем рождения: «Анечка вся наша жизнь прошла вместе Я вспоминаю всё целую вечного друга в день семидесятипятилетия»⁴⁷.

И жизнь А.А., и жизнь О.М., как, впрочем, и жизнь Н.Я., были отданы русской поэзии и стали манифестацией той самой таинственной силы и внутренней правоты.

Быть может, лучшим доказательством этого могла бы стать книга об Ахматовой, которую написала и от которой отказалась Н.Я.