Читать книгу Я поживу еще немного - Нана Губанова - Страница 9

Утро в городе оказалось удивительно ясным. Оно было наполнено ароматом распускавшихся почек сирени, а также запахом выхлопных газов от суетившихся машин, который и был признаком того, что город проснулся. Яркое солнце слепило глаза. Сквозь асфальт то тут, то там пробивались одуванчики, символизируя силу природы и жизни, красоту весны. Казалось, они улыбаются всем, кто встречается им на пути. Перелетая с ветки на ветку, весело пели дрозды и кричали грачи, дополняя гул городской спешки приятными звуками.

Мне нравилась внутренняя легкость, с которой я шла в школу, наслаждаясь теплым солнечным утром. Я жадно прислушивалась к звукам и разглядывала все подряд: деревья, дома, трещины в асфальте, провода, светофоры, словно пыталась напоследок запомнить жизнь.

Однако иногда сквозь обнимающую меня легкость проступала тревога, точно кричала мне и просила, чтобы я опомнилась. Какой-то части меня не хотелось верить, что все по-настоящему. Да, я долго боролась, а теперь все… Устала. Но внутренний голос как будто умолял меня не делать так, просил дать еще один шанс. И этот голос победил. После трудной борьбы «за» и «против» на моих внутренних весах чаша «за» перевесила…

До конца учебного года оставались считаные дни, и я спешила в школу заполнять дневник годовыми отметками. Первым уроком была геометрия. Учитель предложила мне исправить оценку за контрольную работу. Я просто опешила. Она ведь раньше никогда не разрешала этого делать, хотя я частенько обращалась к ней с такой просьбой. Исправлять можно было только работы, выполненные на оценку «неудовлетворительно». «Наверное, все дело в годовой статистике успеваемости по ее предмету, которая, по всей видимости, оставляет желать лучшего», – подумала я.

Меня всегда очень волновала моя школьная успеваемость. Стремясь стать круглой отличницей, я огорчалась, даже когда появлялись четверки. Оценки были для меня чем-то вроде соломинок, за которые я отчаянно хваталась, чтобы не свалиться окончательно в бездну мрачной повседневности.

Но теперь я подумала, что терять мне нечего, ведь через несколько дней закончится учебный год, а вместе с ним и моя жизнь…

Я отказалась от заманчивого предложения учителя, чем вызвала ее искреннее удивление. Просто я не видела больше в этом никакого смысла, как и в самой жизни. Почему-то именно сегодня меня охватило холодное чувство безразличия ко всему. Я почувствовала, что меня вообще больше ничего не держит в этом мире. И мой отказ только подтверждал это. К тому же сегодня последний день, когда я могла прийти к психологу. Она и была тем человеком, который сохранял мой внутренний баланс, не давая темной стороне взять верх над светлой.

Я очень любила Маргариту Дмитриевну. Она кутала меня своей теплотой, обнимала заботливым вниманием. В ее участливых, все понимающих глазах я видела отражение своей боли и от этого самой себе казалась видимой. Я бы к ней ходила еще и еще, но с посещением были определенные трудности. Мама запрещала мне ходить к психологу и всегда следила за тем, чтобы после уроков я сразу возвращалась домой. Поэтому, чтобы прийти к Маргарите Дмитриевне, я сбегала с последних двух уроков.

Еще неделю назад в разговоре с ней я поделилась самым сокровенным и рассказала, что приняла решение уйти из жизни и оно твердое и окончательное. Сообщила, что собираюсь осуществить задуманное в первых числах лета. Я даже рассказала, где прячу таблетки… До того ей доверяла. У меня не было ни малейшего сомнения, что она примет любое мое решение, даже если оно будет совсем не тем, какое бы ей хотелось. Просто я чувствовала, что Маргарита Дмитриевна на моей стороне, она за меня…

Я тогда вполне осознавала, что уход из жизни – это хотя и неправильный, но выход из кошмара, в котором я тлела, как догоравшее полено. Я долго взвешивала все за и против и до последнего боролась, пыталась справиться с душевной болью, которая была настолько невыносимой, словно вмещала в себе всю боль мира. Порой мне казалось, что я разлагаюсь, расщепляюсь изнутри. Я ощущала себя лишней, мусором, который каждый пинал, топтал и никто не осмеливался донести до урны. И мне хотелось скорее покончить с этим. Я решила, что сама себя выброшу, чтобы не валяться под ногами и не мешать.

Пока наши встречи с психологом продолжались, я терпела. Они давали мне немного кислорода, не позволявшего задохнуться в реальности, на которую я не могла повлиять…

– Понимаешь, Тея, ты так чувствуешь, потому что твое настроение болеет, его можно вылечить, – внимательно выслушав меня, объяснила психолог и предложила поехать с ней к врачу. – Доктор выпишет тебе таблетки для хорошего настроения, и все пройдет, – убеждала она.

Мне хорошо было известно про подобные лекарства. Я знала, что они могут мне помочь. Но больше не хотелось… Пойти к доктору – означало дать себе еще одну возможность, на которую у меня просто уже не было сил. Все это я пыталась объяснить Маргарите Дмитриевне. Спорила, горячилась, словно охраняя что-то очень ценное для меня, что вот-вот отнимут…

Несмотря на то что Маргарита Дмитриевна не стала настаивать, а предложила лишь подумать, я чувствовала себя оскорбленной.

«Зачем она со мной так? – думала я, выйдя из кабинета. – Я же все решила».

Теперь я вновь терзалась сомнениями. Возобновилась моя внутренняя борьба между желанием остаться и решением уйти. Во мне определенно что-то хотело жить, но мне казалось это предательством по отношению к самой себе и пугало меня. Время от времени я ловила себя на мысли, что просто боюсь умирать, и тогда упрекала себя за трусость, но иногда, прислушавшись к себе, я соглашалась, что надо бороться, ведь можно жить хорошо и нужно лишь еще чуть-чуть приложить усилий, тогда все обязательно наладится. И все-таки желание уйти из жизни оказалось сильнее. Я это почувствовала, когда решила не переписывать контрольную. Теперь для меня не имело значения, какую годовую отметку мне поставят по геометрии. Это равнодушие подсказало мне, что назад пути нет…

После занятий в школе я побежала к Маргарите Дмитриевне. Я предвкушала нашу последнюю встречу. Хорошо осознавая ее ценность, я размышляла о том, как с ней лучше попрощаться. Мысли путались.

«Почему бы последний раз не побороться за жизнь, раз и так терять нечего? – нашептывал мне крохотный кусочек обманчивой надежды. – Почему бы не попытаться спасти себя, хотя бы для того, чтобы окончательно убедиться, что я сама для себя сделала все возможное и теперь со спокойной душой могу уходить на тот свет? Зато как Маргарита Дмитриевна обрадуется! Хотя бы напоследок…»

Из чувства благодарности к ней я ухватилась за эту возможность сказать спасибо и сделать приятное самому дорогому мне человеку, и внутри медленно и трудно начало зарождаться еще неясное решение.

Смущенно ерзая на стуле и заливаясь румянцем, я робко и неуверенно сказала:

– Я хочу поехать к доктору за таблетками.

– Тея, я рада, что ты приняла такое решение! – воскликнула Маргарита Дмитриевна, и на ее лице появилась радостная и одновременно озабоченная улыбка. – Я сейчас быстро позвоню и узнаю, сможет ли врач принять нас сегодня. Хорошо?

– Ладно, – с облегчением ответила я.

Маргарита Дмитриевна сразу ушла звонить доктору.

Не скрывая восторга, я думала: «Это шанс!» Я чувствовала приятное волнение и гордость за себя. Но к ним присоединились тревога и мучительное ожидание возвращения Маргариты Дмитриевны. «А что я скажу доктору? Вдруг она засмеет меня… И надо все успеть, чтобы мама ничего не заподозрила…» Мысль о том, что я встречусь с незнакомым мне человеком, вызывала любопытство и страх одновременно.

– Доктор примет нас в три часа дня, – сообщила вошедшая Маргарита Дмитриевна. – Сейчас я соберусь, и мы поедем.

– Хорошо, – робко ответила я.

Ее возвращение немного отвлекло меня от мыслей.

Через четверть часа мы двинулись в путь. С нами поехала еще одна женщина – социальный работник, которая работала в паре с психологом.

Был полдень. Солнце стояло прямо над головой и жарко палило, как будто на дворе середина лета. На улице было сухо и пыльно. Мы двинулись в сторону метро. Сначала завернули во дворик, потом прошли через парк и вышли на главный проспект. Я держалась поодаль, но старалась не отставать, поскольку дорога мне была незнакома.

Весь путь Маргарита Дмитриевна оживленно общалась со своей напарницей. Я прислушалась к их разговорам, и мне вдруг стало очень обидно. Я злилась и всем своим существом ненавидела социального работника.

«Зачем с нами напросилась эта женщина? – с досадой размышляла я. – Скорее бы они уже прекратили разговаривать. Я ведь тоже о многом хочу спросить и сказать. И вообще, они какие-то глупости обсуждают. Ну что, она без психолога не выберет себе модные брюки? Наверное, Маргарите Дмитриевне совсем не интересно об этом слушать. А она время у нее отнимает».

Я старалась не показывать свое недовольство, но, когда на лице Маргариты Дмитриевны появлялся неподдельный интерес к тому, о чем оживленно рассказывала ее коллега, я сжимала кулаки и от переполнявшей меня обиды старалась перегнать их, чтобы они наконец заметили меня.

Всю дорогу я не проронила ни слова. Когда мы зашли в метро, Маргарита Дмитриевна спросила, доставая монетки из кармана:

– Тея, тебе купить жетон?

– Нет, у меня есть проездной, – смущаясь, торопливо заверила я и тут же достала из кармана карту…

Вот мы и приехали. Зашли в небольшое двухэтажное здание. Со всех сторон доносился гул скопившихся здесь людей. Детский смех, плач, крики сливались с заботливыми, ласковыми, строгими голосами взрослых. Чувствовалась общая напряженность и суетливая усталость дожидавшихся своего времени посетителей. К врачу была большая очередь, но нас обещали принять первыми.

– Тея, если хочешь, я зайду одна и поговорю с доктором, а потом зайдем вместе, – предложила мне Маргарита Дмитриевна.

– Давайте! – обрадованно воскликнула я.

Она как будто прочитала мои мысли. Я хотела, чтобы она сама все объяснила, тогда доктор не заметит мою робость.

Когда дверь кабинета отворилась, Маргарита Дмитриевна исчезла в нем, а я осталась сидеть в коридоре с женщиной, на которую все еще злилась. Тщетно я пыталась подавить свою внутреннюю дрожь. Тревога путала мысли. От этого время тянулось очень долго. Наклонившись низко к полу, я пристально разглядывала свои кроссовки и беспокойно теребила пальцы.

Соцработник сделала несколько попыток со мной заговорить. У меня не было желания с ней общаться, и я отвечала односложно, всем своим видом стремясь показать ей свою безграничную подростковую холодность.