Читать книгу Неприятные тексты - Настасья Хрущева - Страница 9

Джесси. В тот вечер, когда мы разошлись, на меня напала хандра.

Обычно в таких случаях – когда я начинал немного хандрить – мне достаточно было снести пару голов каких-нибудь проходящих мимо кретинов или избить до полусмерти какого-нибудь жалкого неудачника. В этот раз хандра была особенно сильной. Я отправился в таверну Спенсера, что находится в двух милях от таверны Джо, решив наконец-таки выбить остатки мозгов из этого болвана, который там обычно разливал свой отвратительный виски. Вы все знаете это место. Помните, мы наведывались туда пару раз и оба раза неслабо там почудили, напоследок выбив глаз хозяину.

Но когда я его увидел, я почему-то вдруг произнес: «Ну что, Спенсер, как твои делишки? Не хворает ли семья?» Он вздрогнул, решив, что я издеваюсь, и грубо ответил: «Семья семьей, а ты иди своей дорогой, кретин». Обычно на такие речи я даже не отвечаю, а сразу сношу башку вообразившему, что может говорить такое безнаказанно. Но тут, не знаю почему, я вдруг сказал примирительно: «Да ладно, Спенсер, старина, расслабься и налей мне лучше пару стаканчиков твоего дерьмового напитка». Он оторопел, решив, что я что-то задумал и явно собираюсь здесь неслабо пошалить. Я видел, что он был перепуган до смерти, но, собравшись с духом, взял ружье и сказал мне: «Если ты сейчас же не выйдешь отсюда, дерьмовый ублюдок, я проделаю в тебе столько дыр, что ты станешь похож на кухонное сито, которым моя жена просеивает гребаный овес!» Обычно такие фразы я даже не дослушивал до конца. Должен признаться, что это была первая настолько длинная гребаная фраза, которую я услышал в своей жизни, не размозжив голову говорящему. Но тут, опять же не знаю почему, я произнес следующее: «Послушай, Спенсер, старина, я понимаю, что ты раздражен, но хочу признаться тебе, что ты просто счастливчик и на редкость удачливый малый, что тебе довелось жениться на такой красотке, которая настоящая чертовка, и тебе завидует каждый, кто видит вас вместе, да и ведь еще и она родила тебе двух таких славных юрких сорванцов». После этих слов Спенсер разволновался еще больше, он явно не знал что и думать – ведь я не из тех малых, что решают дела с помощью разговорчиков. Старик дрожал от страха и наполнялся яростью. «Уноси отсюда свои вонючие ноги, пока я не отстрелил нахер пару твоих тухлых яиц!» «Черт возьми! – подумал я. – Да этот кусок дерьма явно слишком много о себе возомнил!» Но в ответ я лишь улыбнулся ему, как старый приятель, и сказал примирительно: «Ты и впрямь славный малый, Спенсер, где еще как не в твоей таверне можно услышать столько крепких словечек».

«Это все эта чертова хандра, – думал я. – Ведь я всегда был готов размазать по стене мозги любого засранца, который мне чем-либо не приглянулся, а тут я веду себя как гребаный добряк». Я и правда не понимал, что со мной происходило. Вместо ярости и злобы во мне бурлила эта гребаная доброта, мне хотелось мириться с каждым и с каждым ублюдком стать добрыми приятелями. Я смотрел на этого мелкого подонка Спенсера и улыбался как кретин. Я улыбался как дешевая шлюха, я улыбался как гребаный добряк.

И тут в Спенсере что-то резко переменилось. Похоже, что он понял, что я спятил. Он понял, что я спятил и я стал гребаным добряком. Его перекосила усмешка.

Спенсер сказал: «А сейчас ты встанешь на колени и вылижешь мои вымазанные в навозе ботинки своим поганым языком». Я покорно подчинился ему, не переставая улыбаться как гребаный добряк и периодически повторяя: «Спенсер, старина, ты и впрямь славный малый, мне чертовски повезло свести с тобой знакомство».

После того как ботинки были вычищены, Спенсер позвал двух своих сынков – сучьих выблядков – и сказал им: «Смотрите, парни, теперь у вас есть живая игрушка». И эти маленькие подонки стали играть со мной в игру, которую они назвали «расколи себе башку»: заставили меня с разбега биться головой об острый угол деревянного столба, стоявшего посреди таверны их папаши, пока из глаз у меня не пошла кровь, тогда они переключились на игру «догони свою лошадку»: привязали меня к ноге старой хромой клячи, которая уже еле передвигалась, и прижгли ей задницу раскаленным куском железа – она рванула, как молодая кобыла, и протащила меня за собой добрых полторы мили.

Во время третьей игры, которую они назвали «разуй уточку», я чуть не испустил дух, но продолжал улыбаться как гребаный добряк и периодически говорил им: «Все-таки вы горячие парни – и мы с вами сегодня неплохо повеселились».

Так прошло двадцать лет. Маленькие ублюдки подрастали, а их игры становились все жестче взрослее. Каждый мой день приносил мне новые мучения и длился мучительно, как целые двадцать лет, но с моего лица не сходила легкая улыбка, и я не переставал быть гребаным добряком.

Но наступил день, когда к играм своих подросших сыновей присоединился сам Спенсер. Эту игру старик назвал «Завтрак в таверне у Спенсера», и по ее замыслу они должны были подвесить меня за ноги, слегка подкоптить на костре, а затем отрезать мне яйца и поджарить их на сковородке в томате, смешав с потрохами, подаваемыми к завтраку. Ублюдочные переростки уже были полны азарта и потирали свои ручонки от нетерпения, а старик Спенсер недолго думая привязал меня головой вниз прямо над разгорающимся костром.

Дым поднимался к моей голове, а я висел и смотрел на приготовления. И тут Спенсер подошел ко мне, хлопнул меня по ляжке и впервые за двадцать лет вместо брани я услышал от него: «Ну что, старина, ты и впрямь добрый малый. Ты все терпишь, как настоящий добряк. Вся моя семья, моя красотка жена и двое наших крепких парней просто в восторге от тебя и очень ценят твою доброту. Ведь ты и впрямь добрый малый, старина, ты и в самом деле настоящий добряк». Я спросил Спенсера: «Ты считаешь, что я и впрямь добрый малый, ты действительно считаешь, что я настоящий добряк, старина Спенсер?» И Спенсер ответил: «Да, старина, за двадцать лет мы не слышали от тебя ни одного злого слова, ты все терпел и был покорным – пожалуй, ты самый добрый из всех, кого я встречал, ты и впрямь настоящий добряк». А я сказал ему: «А вот и нихера подобного, Спенсер, нихера подобного, слышишь?» И с этими словами я изо всей силы резко выгнулся и вцепился ему в горло зубами и тут же разорвал веревки, скрутил ими двух подонков-переростков и их шлюху-мать и бросил их в разгоревшийся костер. И тут поднялся сильный ветер. Огонь перешел на таверну, а затем и на все склады, амбары и сараи и на все сраное имущество жалкого ублюдка, которого я должен был прикончить двадцать лет назад, но не смог, потому что на меня тогда напала хандра и я стал гребаный добряк. Но сейчас хандра прошла, и я уже не гребаный добряк. Хандра прошла вместе с ветром, который впервые подул так сильно, и я понял. Я понял тогда, что это и есть последний ветер Дикого Запада, это его зов. Это зов последнего ветра Дикого Запада.

После рассказа Джесси все внезапно, не сговариваясь наводят стволы на Фрэнка. Пауза. Все с опаской смотрят на храпящего Джо. Все понимают, что, если начать стрельбу, может проснуться Тот, кто Спит. Все смотрят на Фрэнка. Фрэнку ничего не остается, кроме как начать свой рассказ.