Читать книгу Жена палача - Ната Лакомка - Страница 5

Даже самые страшные потрясения со временем забываются. Так и убийство фьеры Селены – о нем забыли, не прошло и месяца. Убийца не был найден, и фьер Капрет не переставал язвить по этому поводу. Трагедию списали на беспутный нрав фьеры Селены, и вскоре Лилиана снова устраивала пикники за городом, и фьеры и форкаты снова весело играли в волан или жмурки на лужайках.

Сестра взялась подыскивать мне мужа с огромным усердием – она устраивала дамские посиделки и водила меня в гости к своим подругам, у которых были неженатые братья. Я ещё не сняла траур, но молодым людям это не помешало увидеть во мне массу достоинств. Все они наперебой старались услужить, говорили милые комплименты, и в салонных играх чуть не дрались друг с другом за право играть со мной в паре.

Но самым настойчивым, учтивым и – что скрывать! – самым блистательным был фьер Сморрет-младший. Он объявил себя моим рыцарем и отстаивал это звание с недюжинным упорством.

Он взял за правило встречать нас с тётей каждый день, на прогулке, пропуская занятия в университете. И в ответ на наше с тётушкой беспокойство уверял, что наверстает и изучит пропущенное хоть ночью, но не может отказаться от удовольствия видеть меня.

Мы гуляли по парку, разговаривали обо всём и ни о чём, и это были удивительно спокойные и приятные часы. Элайдж умел говорить интересно, не надоедая, не утомляя, и не менее хорошо умел слушать.

Я рассказывала, как жила в маленьком провинциальном городке, где все жители знают друг друга в лицо. Рассказывала, как умер папа, как сначала в Сартен уехал старший брат, и тётя устроила его свадьбу с дочерью судьи, а потом уехала Лилиана, и очень удачно вышла замуж стараниями тёти.

– Она всего лишь жена брата моего отца, – говорила я, обрывая с ветвей резные красные листья, – но заботилась о нас так, словно мы были её родными детьми.

– Она очень добрая – фьера Монжеро, – признал Элайдж.

– Я всё слышу, – сказала тётя, которая шла немного впереди нас. – Не льстите, молодые люди, не заставляйте старушку краснеть!

– Тётя, вы вовсе не старушка, – запротестовала я.

– И такая красавица, – подхватил Элайдж, – что будь я посмелее, то отбил бы вас у фьера Клода.

– Господи, что за молодежь теперь, – притворно ужаснулась тётя, но я видела, что подобные шутливые разговоры её очень забавляют.

Ещё Элайдж взял за правило каждое воскресенье сопровождать нас с тётей в церковь. Мы не пропускали ни одной службы, а дядя был ярым противником посещения церкви, утверждая, что религия – пережиток прошлого, и Бог должен быть в душе, а не в каменном доме.

Меня пугали такие радикальные высказывания. Я не была сильна в религиозных спорах, но в церковь ходила с удовольствием и благоговением. Элайдж уверял меня, что тоже очень ревностно соблюдает все правила и посты, но не мог прочитать даже общую молитву.

– Раньше он не был таким прилежным прихожанином, – сообщила мне тётя, когда фьер Сморрет решил исповедаться и по ошибке зашел в комнатку, где полагалось находиться священнику. – Да что там! Он, вообще, сюда не показывался. И вдруг воспылал таким религиозным огнём… Хвала небесам… – она молитвенно сложила руки, и мы совершенно неприлично прыснули.

Пока исповедовалась тётя, Элайдж стоял рядом со мной, чуть позади меня, так что я ощущала его дыхание на своей шее. На нас никто не обращал внимания, и вдруг я ощутила прикосновение губ – пониже затылка. Всё произошло так быстро, что в следующую секунду я уже сомневалась – а был ли этот мимолетный поцелуй? Не почудилось ли мне?

Я оглянулась на молодого человека, и тут же почувствовала, как моя прическа рассыпалась.

– Я украл вашу ленту, – шепнул Сморрет, пока я пыталась подобрать локоны под шляпку. – Украл – и не отдам её вам. Теперь эта лента – моя святыня, – он прижал к губам полоску голубого шелка и спрятал ее за пазуху.

– Не говорите святотатства перед алтарём, – пробормотала я, краснея до корней волос. – Вы ведете себя…

– Как влюбленный, – признался он. – Виоль, ведь для вас не секрет, что я полюбил вас с первого взгляда. Полюбил сразу и навсегда…

Наверное, каждая девушка мечтает услышать подобное, и я была не исключением. Пылкие слова красивого юноши… Похищение ленты… Всё так романтично, как в модных романах, которые мы с подругами читали тайком от взрослых…

– Виоль, а вы можете ответить… – начал Элайдж, но в это время тётя вышла из исповедальни.

– Тише, – взмолилась я. – Не сейчас, очень вас прошу.

– Хорошо, я умолкаю, – шепнул он, – до следующего воскресенья, Виоль.

Тётя сразу заметила отсутствие ленты, но на обратном пути болтала с таким невозмутимым видом, будто я каждый день теряла по три ленты из прически. Зато дома она устроила мне настоящий допрос, только что пытки не применяла, и тормошила меня до тех пор, пока я не призналась, что произошло.

– Какая ты быстрая! – изумилась она, услышав все подробности разговора в церкви. – Тебя даже и в свет не успели вывести, а ты уже поймала золотую камбалу на крючок! Лилиане понадобилось полгода, прежде чем фьер Капрет пригласил её на танец.

– Наверное, у Лил было много других поклонников, а фьер Капрет просто долго думал! – отшутилась я. – Тётя Аликс, ты не будешь меня ругать? Это же так неприлично…

– О чём ты говоришь, моя девочка? – возмутилась тётя. – Я буду ругать этого нахального молодого человека, который посмел совершить кражу! И пожалуюсь его родителям. Да-да, так и сделаю.

– Тётя! – завопила я, перепугавшись до смерти.

– Ну что ты такая легковерная, – тётушка рассмеялась. – Я ничего не знаю, и ни во что не вмешиваюсь. Но помяни моё слово, скоро он сделает тебе предложение. Уверена, он не станет дожидаться даже начала бального сезона. Побоится, что какой-нибудь франт вскружит тебе голову.

Новый город, новые знакомства, весёлое времяпровождение – всё это притушило мои переживания по Сартенскому палачу. Я не встречала его, потому что в городе не проводились казни. Мне надо было радоваться, что никого не лишают жизни за преступления, но я со стыдом ловила себя на мысли, что почти жду объявления об очередном наказании, чтобы у мастера Рейнара был повод приехать. Пару раз, когда мы выезжали за город, чтобы устроить пикник, я видела черные крыши дома палача в волнах алой рябины, но самого мастера мне увидеть не удалось.

Иногда я расспрашивала тётю о нём, но она отвечала рассеянно и… ужасно мало. А мне хотелось знать больше, гораздо больше. Я и сама не могла объяснить, откуда в моей душе появился такой интерес к этому человеку. Было ли дело в его таинственности, или в двойственности его натуры – убийца и лекарь?.. Я не знала, совсем не знала. И от этого становилось страшно и… восхитительно.

В следующее воскресенье после похищения ленты я, тётя и Лилиана, в сопровождении фьера Сморрета-младшего, отправились к утренней службе. Лилиана пошла с нами, жалуясь, что ей снова отчаянно скучно – муж уехал по делам, и она не хочет сидеть дома одной.

– Даже на церковь согласна, чтобы развеяться, – призналась она, капризно надувая губы.

– А заодно и платье обновить, – подсказала тётя, незаметно состроив мне гримаску.

– Всего лишь совместила полезное с приятным, – отозвалась сестра. – А вы, тётушка, и ты, Виоль, всегда рады надо мной пошутить.

Но платье сидело на ней бесподобно – жёлтое, подчеркивающее яркую красоту Лилианы. В нём она была похожа не на лилию, а на жёлтую магнолию, и привлекала всеобщее внимание точно так же, как привлек бы этот экзотический цветок, распустись он в Сартене.

– А тебе, Виоль, уже пора бы снять траур, – сказала сестра, поигрывая ручкой зонтика. – Месяца через два начнутся званые приемы и балы, надо позаботиться о гардеробе.

– Все уже заказано, – заметила тётушка сдержанно. – Но мы идем в церковь, Лил. Лучше бы подумать о небесном, а не о земном.

– Самое главное сейчас – выдать замуж Виоль, – назидательно сказала Лилиана. – Ей скоро двадцать лет, медлить не следует. И небесам, между прочим, это прекрасно известно.

– Тётя и так очень помогает нам, – одёрнула я сестру, потому что мне стало неловко, что она вот так напомнила, что пора бы и раскошелиться на платья для меня. – И если она пожелает, чтобы я жила рядом с ней и дядей, не выходя замуж, я с радостью подчинюсь. И не надо никаких нарядов.

– Ну, что за ужасы я слышу, – тётя погрозила мне пальцем. – Мы найдём для тебя самого лучшего мужа, Виоль, и не надо никаких жертв. Не волнуйся и не переживай – так и должно быть. Небеса не дали нам с Клодом своих детей, значит, мы должны позаботиться о других. И ты, и Лилиана, и Микел – вы для нас, как родные.

– И мы все очень вам благодарны, – сказала я, прижимаясь щекой к ее плечу.

Мы уже подходили к собору, я на мгновение прикрыла глаза, а когда открыла – увидела сартенского палача.

Мастер Рейнар стоял возле церкви, в стороне от входа, держа в руке шапку. Он стоял, чуть отвернувшись – наверное, чтобы не видеть, как косились на него прихожане, которые проходили в церковь. Он не заметил нас, но я сразу отпрянула от тёти – мне стало стыдно и неловко за такое откровенное проявление чувств. Глупости, конечно, но в тот момент я испытала самый настоящий стыд за яркое платье Лилианы и за то, что у меня была любящая богатая и уважаемая семья.

Тётя и Лилиана, насколько я заметила, тоже испытали некоторую неловкость. Мы торопливо и молча вошли в церковь, и только тогда я почувствовала себя свободнее, хотя ни в чем не была виновата.

Фьер Сморрет-младший встал сразу за нами, и я ещё больше занервничала, вспомнив, что он обещал продолжить разговор о любви. Почему-то сейчас это не казалось мне ни романтичным, ни привлекательным. Неужели это встреча с палачом так изменила меня? Разом заставила стыдиться всего, чему я только что радовалась?..

Пожалуй, впервые я была так рассеянна во время службы. И если раньше я посмеивалась над Элайджем, что он не может прочитать общую молитву, то теперь не в силах была сделать это сама.

И чаще, чем на статуи святых, я посматривала на дверь, всякий раз, когда она хлопала – не вошел ли мастер Райнер?

Но он не показывался, зато Элайдж всякий раз, когда я оглядывалась, ласково мне кивал. Надо было готовиться к исповеди, а я открыла молитвослов, но не видела ни единого слова.

«Какая ты грешница, Виоль, – поругала я себя мысленно. Тебе надо думать о вечном, а ты думаешь о мужчинах! Вспомни, как страшно кончают жизнь те, кто думает о мужчинах, а не о спасении души».

Дверь хлопнула в очередной раз, и я не утерпела – снова посмотрела в сторону входа, хотя только что читала себе самой проповеди о благочестии.

Но вошел не палач, а мужчина, одетый в куртку с нашитым на груди вензелем, мешковатые штаны и грубые сапоги – по виду, слуга из богатого дома.

Он остановился, оглядывая прихожан, заметил фьера Сморрета и подошел к нему, сняв шапку и что-то прошептав ему на ухо.

– Прошу простить, – сказал нам Элайдж, и лицо его выразило неприкрытую досаду, – я должен вас покинуть, фьера Монжеро, фьера Капрет, форката Монжеро, – каждой из нас он поклонился очень учтиво, но на мне задержал взгляд и посмотрел особо. – Папашечка решил срочно обсудить какие-то важные дела. А с ним, как вы знаете, лучше не спорить, – он смягчил слова улыбкой.

– Конечно, конечно, – тётя Аликс ответила за всех. – Передавайте привет вашей матушке. Скажите, рецепт вишневого пирога, что она мне прислала, бесподобен!

– Непременно, – фьер Сморрет ещё раз раскланялся и покинул церковь, даже не приложившись к кресту.

– До сих пор бегает у своих папеньки и маменьки на посылках, как дрессированный пёсик, – сказала Лилиана насмешливо и тихо – так, что услышали только мы с тётей. – Будет бегать до седых волос, поверьте мне.

– Просто он – почтительный сын, – назидательно сказала тётя. – Не вижу ничего плохого в почтительности.

Лилиана фыркнула, но в это время вышел священник, и служба началась.

Я исповедалась, рассказав священнику, скрывавшемуся по ту сторону резной решетки, обо всех гадких поступках, что я совершила за неделю – слишком много думала о предстоящих зимних балах, радовалась взглядам мужчин, примерила розовую шляпку, хотя еще носила траур, ела конфеты с молочной начинкой в пятницу – не смогла отказаться, когда угостили, и осуждала сестру за то, что она стала слишком важной, чтобы поговорить со мной, как в детстве и юности.

Единственное, о чем я не нашла в себе сил признаться – это в своих снах о палаче. Правильнее было бы покаяться, потому что сны точно были не от благих мыслей, но я не смогла. Впервые за свою жизнь я не смогла довериться служителю Бога. Как будто можно что-то скрыть от небес!

Угрызения совести мучили меня всё сильнее, и к концу службы это заметила даже Лилиана.

– Ты побледнела, Виоль, – сказала она неодобрительно. – Немедленно пощипай щеки! Девушка на выданье должна быть румяной. Томность тут ни к чему, можешь мне поверить. Только в стихах мужчины любят белокурых и бесплотных фей, в жизни они предпочитают земную красоту.

Чтобы сделать ей приятно, я пощипала себя за скулы.

– Мама зря назвала тебя Виоль, – произнесла сестра, строго наблюдая за мной. – Так надо было назвать меня, а тебя – Лилианой.

– У Виоль глаза по цвету – совсем как фиалки, – заметила тётя. – Поэтому её и назвали Фиалкой.

– О, несомненно, цвет глаз всему причиной, – сестра передернула плечами. – Тогда замечательно, что нашей матушке не пришло в голову назвать меня Угольком.

– Ты не в настроении? – невинно осведомилась тётя. – Расстроил отъезд мужа?

Сестра вздохнула, принявшись обмахиваться платочком:

– Ах, тётя, вы же знаете, что сегодня у меня приглашено на чай полгорода. У меня все мысли о том, сколько понадобится пирожных, мороженого и сладких пирогов. Столько хлопот, когда хочешь выдать замуж младшую сестру…

Мы с тётей переглянулись, и она чуть заметно покачала головой, показывая, что не надо принимать упрёки Лилианы близко к сердцу.

– Ты права, дорогая, – сказала тётя участливо, – ты совсем забегалась со всеми этим и приёмами и похождениями в гости. Разреши я помогу тебе? Пройдёмся по лавкам и закажем всё, что тебе нужно.

Лилиана сразу повеселела, а мне стало совсем совестно.

Мой отец был аптекарем и когда умер, не оставил ничего, кроме долгов и трех детей. Тётя и дядя помогали нам всегда и очень щедро, и продолжали помогать теперь. Дядя пообещал мне хорошее приданое, и я совсем не понимала, зачем Лилиана продолжает принимать подарки от тёти. Неужели ее муж не смог бы оплатить пирожные и сладости к дамскому приёму?

– Это ведь не просто приём, – шепнула тётя мне на ухо. – Это приём для тебя. Поэтому вполне справедливо, что мы с Лилианой разделим расходы.

– Вы такая добрая, – только и смогла произнести я, а тётя весело подмигнула мне.

После утренней службы Лилиана собралась тут же идти за покупками, но я не пожелала составить ей и тёте компанию.

На душе у меня было неспокойно, и мне хотелось провести ещё полчаса в церкви – без свидетелей, в тишине, чтобы подумать, утешить сердце и утишить совесть.

– Мы вернемся за тобой на обратном пути, – пообещала тётя, целуя меня в лоб. – Будь здесь и никуда не уходи.

– Я вполне могу дойти до дома сама, – запротестовала я. – Прекрасно знаю дорогу.

– Юной форкате неприлично бродить по улицам одной, – осадила меня Лилиана. – Мы зайдем за тобой через полчаса.

Я пересела на скамейку в первом ряду, с краю, чтобы меня никто не побеспокоил, и раскрыла молитвослов на покаянных молитвах.

Постепенно церковь опустела, служки погасили свечи и опустили шторы, и я склонилась над молитвословом ниже, чтобы разобрать слова.

Прошло четверть часа, и полчаса, а тётя и Лилиана не возвращались. Но я совсем не тяготилась их отсутствием. Закрыв молитвослов и положив его на колени, я смотрела на разноцветные витражи, изображавшие чудеса ангелов, думала о покойных родителях, о брате, который переехал с семьей в другой город, о Лилиане, о предстоящем зимнем сезоне в столице. В моей жизни были печали, но будут и радости. Всё будет хорошо, надо только быть честной перед небесами и не совершать ошибок.

Шорох и тихие шаги заставили меня вздрогнуть и обернуться.

Из исповедальни вышла фьера Томазина Роджертис, я была представлена ей в доме сестры. Тогда фьера Томазина устроила мне почти допрос, расспрашивая, как я жила в доме родителей, чем занималась, какое образование получила и что умею. Разговаривала она со мной важно, немного свысока, и произвела впечатление уверенной и степенной дамы, но теперь выглядела совсем по-другому. Щеки ее горели, как будто она только что щипала себя за скулы, из прически выбились локоны, а сама фьера Томазина куталась в шарф, наброшенный на плечи, и покусывала губы, словно сдерживая улыбку.

Благородная фьера не заметила меня, торопливо прошла к выходу и выскользнула из церкви, не хлопнув дверью.

Я проводила госпожу Томазину взглядом, а потом снова принялась рассматривать витражи. Но теперь мои мысли кружились вокруг фьеры Роджерис. С чего это она так разволновалась? Неужели каялась с таким усердием?

Из исповедальни вышел священник – я услышала быстрые и легкие шаги, потом едва слышно стукнула дверь, и стала тихо.

Прошло ещё четверть часа, и с клироса спустился прелат Силестин. Он уже сменил праздничную мантию на простую черную, и нес вазу с астрами, мурлыкая что-то под нос и поправляя пышные соцветия.

Заметив меня, он смутился и объяснил, что хочет поставить цветы у входа, чтобы все прихожане могли полюбоваться на букет.

– Они выросли в моём саду, – сказал он и не смог скрыть гордости.

Я похвалила цветы, и он совсем растаял.

– Очень, очень радует, форката Виоль, что воскресный день вы проводите не в праздных увеселениях, а думаете о душе, – в свою очередь похвалил он меня. – Я буду молиться, чтобы небеса даровали вам хорошего мужа, с которым вы будете идти рука об руку всю жизнь.

– Благодарю, – я поцеловала перстень на его руке, получила благословение, и не удержалась от вопроса: – Как вы прошли на клирос, отец Силестин? Разве не вы только что принимали исповедь у фьеры Роджертис?

– Что вы, – удивился он, встряхивая вазу, чтобы цветы распушили лепестки. – Исповедь проводится только перед утренней службой, сейчас никто не исповедует. Вы ошиблись.

– А… да… – ответила я, не найдясь с вразумительным ответом.

Прелат поставил вазу на столик перед входом, полюбовался еще раз на астры и вышел, а я осталась сидеть, вцепившись в молитвослов и постепенно заливаясь краской до ушей.

Кто же был в исповедальной вместе с фьерой Томазиной? Неужели, Лилиана права, и в этом городе женщины совсем потеряли стыд?

Умиротворение, охватившее меня после молитвы, исчезло в один миг. Мне захотелось поскорее уйти из церкви – хотя бы на крыльцо. И надо ли рассказать обо всём тёте?

Я решила поставить свечи в маленькой часовне в церковном саду – там была статуя святой Иоланты Арпадской, которую я всегда почитала своей покровительницей, и теперь было самое время спросить её помощи и совета.

Выйдя из церкви, я прошла между липами по тропинке, посыпанной белым песком, обогнула собор, но когда до часовни оставалось всего с десяток шагов – остановилась, как вкопанная.

Не я одна решила посетить в этот час святую Иоланту – возле часовни стоял, опустившись на колени, сартенский палач. Только он не молился, а подтесывал топором дверь, проверяя, хорошо ли она закрывается.

Палач находился вполоборота ко мне. Я видела жесткий край его маски и копну черных волос. И еще мне были видны его руки, державшие топор. Загорелые, с сильными, длинными пальцами они привлекали внимание, и я не могла оторвать от них взгляда. Даже зная, что это – руки убийцы, я залюбовалась их работой.

Как странно. Этими руками он убивает, и, если верить тёте – спасает. А теперь они ловко орудуют топором, подтесывая дверь, чтобы точно вошла в дверной проем. Удивительные руки…

Словно почувствовав меня рядом, палач резко оглянулся, и я была застигнута врасплох. Перепугавшись непонятно чего, я метнулась сначала в сторону, потом отступила назад, и только потом остановилась, нервно засмеявшись.

– Я хотела только поставить свечу святой Иоланте, – сказала я, краснея.

Пристальный взгляд палача из-под черной маски, смущал меня невероятно. И я чувствовала себя вдвойне неловко, тут же вспомнив сон о нем. Хотя… мы ведь не в ответе за то, что нам снится. И мне не приснилось ничего постыдного…

Палач не ответил мне, только распахнул двери, предлагая пройти в часовню. Он даже не встал с колен, дожидаясь, пока я поставлю свечу и уйду, а он сможет продолжить свое дело.

Поблагодарив, я поднялась на две ступеньки, придерживая юбку, чтобы не задеть подолом палача, зажгла свечу от лампадки и на секунду закрыла глаза, чтобы обратиться к святой Иоланте. Но как назло, в голове стало пусто, как барабане.

Я постеснялась стоять у статуи святой слишком долго, и поскорее спустилась по лестнице, но уйти сразу не смогла.

Палач, начавший было снова подтесывать дверь, опустил топор и посмотрел на меня. Он ничего не сказал, но в его взгляде я читала молчаливый вопрос. Наконец-то я рассмотрела маску вблизи – надбровные дуги выпуклые, кожа на них глянцевая, чуть светлее, чем на лбу и щеках, и от этого облик палача получался по-звериному пугающим. Солнечные блики, падавшие сквозь листву, скользили по темной коже маски, заставляя черные глаза вспыхивать искрами и снова превращаться в черные омуты.

Черные омуты… да, подходящее описание для этих глаз…

Я спохватилась, что слишком долго стою перед палачом, разглядывая его. Смотрела на него на берегу, теперь опять таращусь – как на хищника в зверинце. Крайне неприлично благородной девушке так себя вести.

– Хочу извиниться за то, что произошло на берегу, – произнесла я, краснея всё больше. – Я не хотела подглядывать за вами. Наша карета сломалась, я всего лишь решила посидеть на берегу.

Я могла бы не вспоминать о том случае – этикет как раз и требовал, чтобы о подобных конфузах тактично умалчивали, но почему-то меня тянуло к этому страшному человеку. Возможно, всё дело было в маске. Она придавала ему таинственности, и эта тайна влекла меня, как бабочку на огонь.

Бабочка… огонь… огненные рябины на холме…

Мне показалось, что я заново переживаю свой сон – как будто огненный поток хлынул на меня, грозя накрыть с головой, сжечь, обратить в пепел…

Палач молчал, и его молчание испугало меня больше, чем его маска.

– Наверное, холодно плавать в такое время? – выдала я с перепугу несусветную глупость.

Если он не ответит, мне останется только уйти, постаравшись сохранить достойный вид. Но как можно сохранить достоинство, если только что выставила себя дурочкой?! Зачем я вообще заговорила с ним…

Губы палача шевельнулись – четко очерченные, до этого плотно сжатые – и он ответил:

– Даже не заметил холода, форката.

Голос у него был низкий, немного хриплый, и услышав его я вздрогнула. Как будто привидевшийся мне огненный поток снова обрушился на меня.

– И не беспокойтесь, вы ничем меня не обидели, – продолжал палач, поигрывая топором. – Скорее, это я обидел вас. Но я заметил вас, только когда выбрался на берег. Знал бы, что вы гуляете – отсиделся бы в воде.

– О, это было бы лишнее, – заверила я, глядя на его губы.

Каждое их движение приводило меня в какой-то непонятный восторг. Как будто я встретила медведя, а он заговорил со мной по-человечески. Или причина была вовсе не в этом? Может, мне просто нравилось смотреть на его рот, потому что так понимала, что разговариваю, всё же, с живым человеком, а не с неподвижной маской.

– Мне было бы вдвойне неловко, если бы вы простудились и заболели из-за меня, мастер… Рейнар. Простите, я не знаю вашей фамилии.

– У палачей не бывает фамилий, – ответил он мне и встал, бросив топор на землю и выпрямившись во весь рост.

Он был на полголовы выше меня, и я невольно попятилась, хотя палач не сделал ничего угрожающего. И только потом до меня дошел смысл его слов. У палачей не бывает фамилий.

Как – не бывает?

Фамилия есть у всех, если только ты не сирота без роду и племени. Но и таким выдается паспорт и присваивается фамилия вроде «Найдёныш», «Подкидыш». Но вряд ли палач солгал… Неужели, у него нет даже паспорта?..

Похоже, Виоль выдала вторую глупость за сегодняшний день!..

– Те цветы… Это ведь было какое-то лекарство? – спросила я, хотя мне полагалось уже попрощаться и уйти – как примерной благовоспитанной девушке. Разговор с мужчиной наедине – тётя пришла бы в ужас! Но я продолжала стоять возле часовни, словно меня прибили к ней гвоздями. – Мне сказали, что вы – искусный лекарь.

– Так говорят, – нехотя кивнул палач, явно не желая поддерживать беседу. – С вашего разрешения, форката, мне надо закончить с дверью.

Намек был ясен, и я, попрощавшись, пошла к церкви. Было ужасно стыдно, и ужасно хотелось оглянуться. Я не утерпела и, прежде чем свернуть с дорожки, посмотрела через плечо.

Палач поднял топор, но вместо того, чтобы заняться дверью, продолжал стоять у тропинки. Невозможно было определить – смотрит он мне вслед или нет, но я опять ощутила жар и пламя огненной реки – обжигающей, грозивший сжечь дотла.

Я отвернулась и почти побежала к крыльцу, и вернулась как раз вовремя, потому что через пару минут к церкви подошла тётя Аликс. Она была одна и крайне недовольна.

– Совсем заждалась? – посочувствовала мне тётя. – Идём домой, скорее. Лилиана как с ума сошла – потащила меня по всем кондитерским! Она готовит на вечер что-то грандиозное! Как будто собирается встречать самого короля!

Я не мешала тёте ворчать, и кивала головой, соглашаясь с каждым словом. А сама всё ещё стояла на посыпанной песком дорожке, под сенью лип, рядом с человеком в маске, у которого не было фамилии…

Вечер у Лилианы и в самом деле получился грандиозным – с горой вкусных сладостей, с приглашенными музыкантами и актрисой, которая представляла живые картины.

Было весело и шумно, и замужние фьеры наперебой приглашали меня с ответным визитом, а сестра только подталкивала меня локтем в бок, чтобы я соглашалась.

Мы с тётей вернулись домой в девять вечера, и дядя, не дождавшись нас, успел поужинать в гордом одиночестве. После шутливых упрёков с его стороны, тётя согласилась составить ему компанию на второй ужин, а я, пожелав им спокойной ночи, поднялась в свою комнату.

Уже лёжа в постели, погасив свечу, я вернулась мыслями в церковный сад. Почему, вспоминая встречу с палачом, я думала не о казнях, не о глухом стуке меча по человеческой плоти, а как наяву ощущала солнце сквозь желтую и багряную листву? Видела, как скользят солнечные пятна по черной маске… Как сильные, загорелые руки проверяли – ровно ли остругана дверь… Как эти руки касаются меня…

Мне казалось, что всё это – продолжение моих мыслей, но на самом деле я уже спала и видела сон. Сон тревожный, но волнующий. И по холму стекала огненная река – будто ветер пробегал по макушкам алых осенних рябин…