Читать книгу Пришелец - Натали Бланш - Страница 6

НЕЖНЫЙ ЛЁД

Ты есть, но ещё не знаешь, что уже существуешь. Ты идёшь босиком по земле, и ступни твоих израненных ног окрашиваются алым, но, не чувствуя боли, ты смеёшься, удивляя других, удивляешься сам. Ты ещё человек, но уже не можешь быть только им. Книга твоей судьбы открытой дана тебе в руки, но тебе кажется, что это сон – чарующий и страшный; и вслушиваясь в вечно звучащий в тебе голос – твой и Его – ты ждёшь, как прежде, ждёшь, не догадываясь, что пробил час, и будущее уже наступило.

«Отец мой, я полюбил!»

Остановлено дыхание ночи.

Всё громче и громче стройный звон далёких колоколов, рождающий тончайшую вибрацию кристально-чистого воздуха. Шум воды вечного фонтана в тени древних башен, безмолвно устремлённых ввысь от начала сотворения мира.

Мысли светлеют и утончаются.

Внимание! Ситуация: я жду врага и, утомившись долгим ожиданием, теряю бдительность. Враг приходит неузнанным. Я уже вошёл в поток, и не могу изменить его течение. Что это?

– Это вызов.

– Вызов?… Я принимаю его!

Угасает незримый свет, долину окутывает туман, в котором затихает, удаляясь, звон колоколов, и тает, исчезая, перешёптывание водных струй.

Вновь повеял пьянящий ветер весны. Тихое веселие синих сумерек, пронизанное прохладой зимы, доживающей последние часы. Праздник обновления. Уход, возвращение, встреча. Мистерия встречи, разыгрываемая вновь. Там, в вышине, сначала синей, потом чёрной, дальше – звёздной, – слагаются удивительные гимны, предопределяющие судьбу. Чью – на этот раз? Кто Избранник и Избранница?

Тсс… Мы скоро узнаем.

Весна. Новый виток неизменного круга.

Нет, на этот раз – всё иначе.

Невидимые руки исполнителей Высочайшей Воли уже ткут заказанную ткань. Неслышные шаги вездесущих посланников уже прозвучали рядом. И выбрано место, и подготовлена почва, и посеяно семя, и проклюнулся росток.

Весна особая, неповторимая, единственная весна – время сбывающихся надежд, время судьбы и исполнения желаний, время любви.

Мистерия Встречи, разыгрываемая в пространствах древнего города, увенчанного золотыми куполами церквей, города, исполненного притягательной силы и тайны – космический ковчег загадочного народа, откуда «есть пошла земля русская».

«И были три брата: один по имени Кий, другой – Щек и третий – Хорив, а сестра их – Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по имени его Хоривицей. И построили город в честь старшего своего брата, и назвали его Киев».

Город твоего владычества – но ты не помнишь. Забвение – плата за возврат. Это же – условие договора.

Письмена судьбы сокровенны… Ты ясно видишь буквы, но не сумеешь уловить смысла, пока из букв не сложатся слова, из слов – предложения, а из предложений – история. Сокровенны письмена судьбы. И воды забвения угасили память – только странная притягательность этих мест: горы, на которой стоит здание академии, Голосеевской пустыни, маленькой церквушки в голубой ограде, где когда-то совершалось отпевание… Только странная власть запахов – как удар по обнажённым нервам; и загадка имён, и скрытый трепет сердца; вдруг промелькнувшее – знакомый пейзаж, уже слышанный оборот речи, до боли знакомое лицо…

– Где я мог видеть вас раньше?

– Нигде. Я вас нигде не видела.

– Может быть, вы меня не заметили?

– Нет, не может быть. У меня хорошая память на лица…

Лица… Но лицо – только оболочка, маска, скрывающая суть. Я знаю тебя. Я не могу пройти мимо… Итак, не узнан?… А сердце? Скажи мне!

Я не знаю тебя. Кто ты?

Тогда… дослушай эту мелодию до конца.

Здравствуй, Надюша!

Немного задержалась с ответом. Писать впопыхах, лишь бы написать – не хотелось, а время… не то, чтобы его не было, а просто не то состояние. Все выходные проспала, как сурок. Борька, не выдержав, сказал, что это ненормально – столько спать. Но это всё ерунда. Знаешь, иногда мне кажется, как бы это сказать точнее, что я для тебя некий эпизод, понимаешь? Только не обижайся, пожалуйста! Вот глупость взбрела в голову.

Ты хочешь знать, как всё было у нас? Во-первых, намного прозаичнее, чем я это себе всегда представляла. Познакомились мы почти сразу, как приехала. Я работала у него на участке, в подчинении, так сказать. Он – начальник участка, а я – не поймёшь в какой роли… Как-то осенью, ещё было тепло, он пригласил меня сходить с ним вместе в кино. Сходили. Но я как-то внимания на это не обратила. И потом всё только после Нового года. Получилось так, что мы в одной компании встречали праздник, и я очень «перебрала». Слово грубое, но точнее определения я не нашла. Очнулась, осознав, что я целуюсь. Да, да. Потом мне было плохо, он меня проводил домой. Ну, а потом пошло-поехало. Я убедилась, что он просто так в покое меня не оставит. Со своими фильмами надоел до смерти. Я не скажу, что он мне был неприятен или ещё что-то. Просто я считала, что Он будет не таким. И рост тоже. Ты же знаешь, что я была отнюдь не поклонницей низкого роста для мужчин… Вот так. Знал бы сейчас Борька, что я пишу. Он сидит почти рядом и читает журнал. Да, я отклонилась. Так вот, а Он оказался именно таким, и мы оба, наверное, до сих пор бы встречались, слонялись вечерами по улицам, если бы в один момент он не пришёл и не сказал: «Всё, завтра едем в город подавать заявление». А я не противилась. Знаешь, как слепой котёнок, который покорился судьбе и идёт туда, куда его зовут. Было, конечно, страшно, в голову, как всегда, лезли всякие пакости. Тысячи вариантов мелькали перед глазами. И ни на чём не остановиться… Потом как-то Борька спросил, что если бы он не взял меня за руку, я что, так и продолжала бы молчать? И я, подумав, ответила, что да. Вот так, море противоречий и полная растерянность.

А теперь я могу сказать, что меня любят, и любят по-настоящему. Представляешь? Я никогда не думала, что меня можно любить. Даже до сих пор странно говорить эти слова. И чего я могу ещё желать? Я спокойна. И не представляю для себя уже ничего другого. Теперь мы ждём дочку. И я уже знаю, как её будут звать. А он не знает. Пристаёт каждый день с глупыми вопросами. Я чувствую себя рядом с ним иногда тётей, которая много познала в жизни и которой приходится учить всему этого непоседливого, до ужаса упрямого ребёнка. А иногда сама себя чувствую маленькой девочкой рядом с ним. Девчонки иногда спрашивают, счастлива ли я. По-моему, счастье это что-то минутное, приходящее и уходящее. Я им отвечаю тогда, что я спокойна. По-моему, их этот ответ не устраивает. Но это их дело, а я живу, как живу. Занята ежедневными заботами: вовремя убрать, постирать, сготовить. Прозаично? Но такова жизнь, главное – не увязнуть во всём этом. Я бы ещё могла писать и писать, но хотелось бы поместить одно стихотворение, не знаю, читала ли ты. Это Фазу Алиева:

Сегодня, знаю,

Не придёшь,

И в жаркую бросает дрожь —

Мне дня наставшего не надо,

На что сегодняшний мне день,

Когда со мною будет рядом

Весь день

Лишь собственная тень.

Мой беспокойный взор поник,

Внутри меня таится крик,

Мне от него безумно душно,

Пусть вырвется он,

Как вулкан,

Пускай разбудит равнодушных,

Которым дар любви не дан.

Пускай покинет крик меня,

Приняв подобие огня, —

Пускай увидят трезвым взором

Разбуженные среди дня,

Что с их холодным миром рядом

Есть мир,

Исполненный огня.

Сегодня знаю,

Не придёшь,

И на пустыню мир похож,

И я бреду по той пустыне,

Но вот до моря добрела:

Наш Каспий, словно небо синий,

В день,

Раскалённый добела.

Молчу на тихом берегу,

Расстаться с болью не могу,

И вдруг разбушевалось море:

Волна вскипает за волной,

Наверно, в море

Капля горя

Обронена случайно мной.

Уже отзывчивый простор

Не усмирится до тех пор,

Покамест дара внятной речи

Я вновь не обрету вполне,

Покамест не дождусь я встречи

С тобою

В предстоящем дне.

Ну, вот, я всё, пока. Пиши. Жду.

Тебе понравилось стихотворение? Бывает такое?

Ну, всё, всё, всё.

Люда.

Киев. Март 1989 года.

Что-то странное начало происходить со временем – то ползёт, как черепаха, как вчера на лекциях, где ему было невыносимо тошно – впервые, то вдруг делает невообразимые скачки, как…

Он пытался размышлять, но мысли путались, метались лихорадочно, наскакивая одна на другую – то сцепляясь, то разбегаясь в разные стороны.

Он пытался размышлять, а руки быстро делали ставшую привычной работу – помешивали рис, тянулись за приправами. Потом машинально взглянул на часы. Две минуты четвёртого! Похолодев, Кидан выключил газ и бросился на улицу, на ходу натягивая куртку.

И вот я вижу тебя – вновь. Ты ждёшь меня, шевеля землю носком сапожка. На этот раз ты меня ждёшь. Я слегка замедляю шаг. Ты поднимаешь голову…

По дороге к общежитию Кидан достал из кармана рисунок и протянул его Наде.

– Я показивал друзьям. Они сказали: видно, что она хорошо рисует, но это как белий… не похоже.

– Да, я тебе говорила… Чтобы было похоже, надо, чтобы я понимала человека.

– Да… Правильно. Ти будешь рисовать другой?

– Если хочешь.

Они снова были на Ломоносова.

Почему-то Наде очень нравилось здесь. Над будничностью пейзажа, над серой пасмурностью этого выходного дня царила атмосфера веселья, беспечности, молодости. Из распахнутых окон всех этажей лилась разноголосая музыка, везде попадались только молодые симпатичные лица, слышались обрывки разговоров на непередаваемом и с трудом переводимом студенческом сленге, русская речь мешалась с украинской, иногда – с английской, иногда – не разберёшь с какой. Как хорошо было бы просто погулять здесь, подышать весной!.. Однако Кидан неторопливо, но неуклонно вёл её по своему маршруту.

– Давай немножко погуляем?

Кидан улыбнулся было, но тут же заговорил серьёзно:

– Я готовиль рис, ти любишь рис, э? Надя, я голёдний. Я ждаль тебя.

Они вошли в общежитие, поднялись на четвёртый этаж.

Надя немного робела. Она как-то не представляла себе этой встречи, которая и манила её, и пугала, как запретный плод.

На первый взгляд комната показалась ей мрачноватой – узкая, длинная, с высоким потолком, разделённая на две части неким подобием перегородки – две кровати до, две после – по столу в каждой половине, холодильник, телевизор – места совсем нет, только узкий проход между столом и кроватями.

Кровать Кидана под синим бархатным покрывалом стояла справа от окна. Такого же стиля, как и покрывало, коврик висел над ней. Точно такая же, как у Менгисту, полочка с парфюмерией и портретом хозяина.

– Это ты? Совсем не похож… Без усов.

В первой половине на кроватях сидели два русских мальчика, занятых своими делами. Но Надя знала, что они всё равно слышат каждое слово, и чувствовала себя неловко.

– Я готовиль обед. Всё бросал, боялся, что опоздаю к тебе, – он взглянул на ней с упрёком во взгляде и улыбкой на губах. Надя впервые встретилась с ним взглядом, и сердце её учащённо забилось. Как хорошо, что они были не одни! – Не знаю, что полючилось.

Получилось очень вкусно – рис с мясной подливкой и невероятным количеством перца и пряностей.

– Ты так хорошо готовишь.

– Я научилься здесь… Студенческий зижнь… Дома я даже никогда не заходиль на кухню!

Надя с аппетитом ела кушанье и осматривалась.

– А это чья кровать?

– Тоже земляк.

– С тобой учится?

– Нет, он учится юноверситет. Ми просто хотели жить вместе.

– А где он?

– Он сейчас Этьопия… Когда он вернуль, я тебя познакомлю…

В этот момент двое молчаливых слушателей оставили свои книги и потихоньку покинули комнату.

– А с этими ребятами у вас хорошие отношения?

– С советскими? А ти как думаешь?

– Откуда я знаю? Ты же с ними живёшь, а я – первый раз вижу.

– Да, хорошие, – и на лице его расцвела довольная улыбка. – Если би они меня не уважали, э? они би сейчас не ушли.

Кидан встал, подошёл к дверям и щёлкнул замком…

Какая странная началась жизнь – я вступила в совершенно новую для меня сферу, и то и дело попадала впросак. Даже в интимной жизни существуют определённые стандарты; стандарты, о которых я не знала и не собиралась придерживаться…

Кидан подсел к ней, и Надя сделала то, что ей давно хотелось сделать: запустила руку ему в волосы, с любопытством исследуя густую курчавую растительность, так знакомо пахнущую – хной? А он, как котёнок, подставлял голову ей под руки, поворачивась то так, то этак, зажмурив глаза и улыбаясь. Оставалось только замурлыкать.

– Ты как котёнок, – засмеялась Надя.

– Нет, я – как он, – Кидан гордо выпятил нижнюю губу, и без того выступавшую вперёд, и кивнул на стену, где поверх ковра было приколото несколько открыток, в том числе тигр и лев.

– Тигры, львы какие-то…

– Да, я лев!.. Я родиль в июле.

– А какого числа?

– По-вашему… по-вашему…

– А у вас что, по-другому?

– Да, у нас свой календарь, – он достал календарик и что-то подсчитал. – Примерно двадцать третьего июля. А ти?

– А я в мае, двадцать шестого. Я – близнец… Твои волосы пахнут хной.

На его лице промелькнуло встревоженное выражение.

– Что это – хной?

– Это краска такая.

– Я не красишь краска! – воскликнул он с возмущением. – Это – хороший волос, качественна!

Надя заливисто рассмеялась. Какой забавный! Конечно же, не краска – хна рыжая! Говорит о себе как о какой-то вещи. Она всё ещё продолжала смеяться, когда поймала его взгляд – он смотрел на неё с таким волнением, с такой неутолённой жадностью, что смех застрял у неё в горле. Тут же его руки крепко обняли её и потянули вниз.

– Кидан, подожди… Подожди!

– Надя! – в его голосе послышалась скрытая угроза.

– Скажи мне, зачем я тебе?

На минуту он задумался, полуприкрыв глаза, а затем спросил осторожно:

– А если я не отвечу?

– Конечно! Тебе просто нужна женщина!

Он мгновенно опустил глаза и быстро спросил:

– Как это?

– Послушай меня, я для тебя говорю – ну, у нас так получилось, ладно… но я не подхожу для таких отношений, тебе нужна не я, тебе нужна другая, кото…

– Не советовай мне других! – воскликнул он запальчиво и снова набросился на неё, зажав рот поцелуем, ясно показывая, что говорить он больше не намерен. «Тигр, настоящий тигр», – промелькнуло у неё в голове.

– Нет! Пусти! Не хочу!

– Ти что – ненормальный! – вскипел он. – Теперь, когда ми так касались! Мне же больно!

– Я боюсь. Мне тоже будет больно.

Взгляд его близких глаз смягчился и потеплел.

– Вот и пусть нам будет больно вместе, – произнёс он, освобождая себе путь и подавляя последние слабые попытки сопротивления.

В первый момент боль заполнила всё – она выгнулась дугой и вцепилась ногтями в его плечи, но уже через секунду в её широко распахнутых глазах отразилось удивление, хватка ослабла, голова мягко опустилась на подушку, а глаза тихо закрылись…

Я думала: я хотела знать, что это такое – теперь я знаю. Моё любопытство удовлетворено. А теперь – хватит.

Я уйду от тебя, исчезну насовсем… Но я хочу оставить след в твоей душе – ясный и чёткий, такой же, как этот рубец от моих ногтей на твоём лбу – рана зажила, а след остался.

Запомни меня, слышишь! Просто запомни навечно – это всё, что мне от тебя нужно.

Это всё.

И слёзы на глазах. Почему? Я не понимаю…

Я уйду от тебя, обязательно… но мне жаль. Безумно жаль.

Чего?

V

Говорят, дурные вести разносятся быстро, но и хорошие – тоже. Я был очень удивлён тем, что все мои друзья уже знали о тебе – при встрече подмигивали мне, подшучивали, расспрашивали меня о тебе, хотя сам я ни с кем о тебе не говорил.

Но они знали.

Сам, своими ушами, я услышал, что ты «хорошенькая, как куколка» – и мне понравились эти слова. Все хотели тебя видеть.

8 марта 1989 года.

Кидан позвонил ровно в четыре.

– Жду тебя через час – центральный стадион, знаешь?… Да… Я тебя жду.

Удивительно медленно тянулось время. Кидан, наученный горьким опытом, пришёл слишком рано, и теперь стоял, продрогший и недовольный, ёжась под порывами ледяного ветра, провожая очередной автобус хмурым взглядом. И всё больше и больше мрачнел. И только когда она вдруг выпорхнула, всё голубая – в голубой куртке, голубых брюках, с голубым бантом в волосах, с сияющими голубыми глазами, и озиралась по сторонам, не зная, что делать, – он шагнул навстречу, и губы сами собой разулыбались, хотя он и сердился на неё.

– Опаздываешь! Сегодня ти меня проверяла, да?

– Нет, извини, я просто не знала, сколько времени сюда добираться, а тётя Лида сказала: минут двадцать. Я так и вышла, – радостно защебетала она, и её бант подпрыгивал на каждом шагу. Он не выдержал – тронул рукой, потом взял её руку – ладошка была тёплой, мягкой. Она и впрямь казалась ему красивой куклой – из детства, с витрины магазина – с бантом, кудряшками и длинными серёжками в ушах.

– Ми будем гулять, – сказал он, и Надя весело засмеялась. Он и сам засмеялся вместе с ней, не зная, чему.

– Какой ты! Сегодня такой холод!

– Ти сама говорила: хочу гулять, – произнёс он с упрёком.

– Да, и хочу, только бы не превратиться в сосульку.

– В сосульку, – повторил он, – старательно выговаривая буквы непривычного слова. – Что это «сосульку»?

– Как ты! – она опять беззаботно расхохоталась, теребя его замёрзшие руки. Кидан уже вспомнил, что такое это «сосульку» – и тоже развеселился.

– Если ти замёрзла, давай бежим – кто бистре.

– Давай! – охотно согласилась она и начала быстро высвобождать карманы. – Только положи это к себе – у тебя молния, а то я потеряю, тут ключи и…

Он остановился, крепко сжав её руки, и спросил удивлённо:

– Ти что – правда хотела бежать?

Они поднялись по лестнице и вышли на бульвар Леси Украинки, к остановке троллейбуса.

– Куда это мы?

– Гулять, ти сказала: «гулять».

– На троллейбусе?!

– Нельзя гулять на троллейбусе? – спросил Кидан, точно поддразнивая. После истории с бегом Надя уже не знала, шутит он или говорит серьёзно, – и отвернулась. Кидан притронулся указательным пальцем к её подбородку, развернул к себе её лицо и объяснил с улыбкой:

– Ми идём в гости общ…жите институт культури. Ти знаешь, где это?… Мне надо что-то взять, если… он привёз. Ну, будем посмотреть…

В вестибюле общежития было тепло, но сидела бдительная дежурная.

– У тебя есть какой-нибудь документ?

– Ну, только пропуск.

– Давай… проспуск.

По сравнению с тем, что Наде доводилось видеть, общежитие института культуры было новым и чистым. Перед входом в лифт, в маленьком закоулке, где они были одни, Кидан неожиданно прижал Надю к себе, приник губами. Глаза его закатились. По её телу пробежала дрожь. Впервые вкус его губ показался знакомым, её потянуло навстречу, и она впилась в его губы с такой силой, что Кидан вскрикнул – и тут же рассмеялся.

– Всё против, всё против, эре, – прошептал он. – Когда ми комнате: не хочу, не хочу! Сейчас… – он не договорил – они снова целовались.

Комната на одного человека – просторная и хорошо обставленная – была полна народа. Надя растерялась от обилия чёрных лиц, среди которых промелькнуло и два женских. Она поздоровалась. Кидан помог снять куртку, и они присели на кровати в углу, пока другие суетились – накладывали им еду в одну тарелку, отыскивали ложку для Нади (остальные ели руками, очень ловко помогая себе двумя кусочками хлеба). Еда снова была очень наперчённой, но кто-то заботливо налил сметаны с Надиной стороны тарелки. Смех, разговоры, музыка не смолкали ни на минуту, и хотя Надя не понимала ни слова, её было весело. Она с интересом рассматривала гостей и обстановку, хозяина комнаты – мужчину зрелых лет в роскошном атласном халате, – как вдруг почувствовала, что горячая, – точно раскалённый уголь! – рука Кидана осторожно легла ей на спину и принялась медленно поглаживать. Никто из гостей не мог этого видеть, зато не одни внимательно наблюдавшие за «новенькой» глаза заметили, как вдруг вздрогнула её недонесённая до рта рука с ложкой и стремительно безвольно опустилась на колени, как вдруг затуманились её глаза, а выражение лица сделалось беспомощным… Надя с ужасом почувствовала, что не может себя контролировать – здесь, в людной комнате эта вполне невинная ласка подействовала на неё невероятно, точно пропущенная через мощный усилитель.

Она повернулась к Кидану и умоляюще шепнула ему в самое ухо:

– Не надо.

Теперь пришла его очередь вздрогнуть, даже волосы зашевелились на голове – так живо и горячо прозвучало слово. Он не рискнул взглянуть на Надю, только покорно убрал руку. Пришли ещё гости, среди них парень, которого он ждал.

– Одна минютка!

Кидан встал.

Как интересно они приветствовали друг друга – обнимались, прикасаясь щекой к щеке и похлопывая друг друга по плечам. Потом Кидан ненадолго скрылся в противоположном углу с одним из гостей, а вернулся, неся в руках какой-то свёрток.

– Пошли!

В обществе ещё нескольких парней они вышли на улицу.

– Я взял билеты в кино, семь часов. Ти любишь кино, да?

– Смотря какой фильм.

– Забиль… Подожди, подожди… камень…

– А! «Роман с камнем»! Я смотрела! – выпалила Надя и тут же пожалела. – Нет, это хороший фильм, с Майклом Дугласом. Я могу посмотреть ещё раз.

– Да? – в его голосе прозвучало сомнение. – До семи ещё целий час. А ти смотрела «Отелло»? Хороший фильм. Чекспир… Обязательно посмотри.

Надя только улыбнулась.

Вместе с другими они сели на троллейбус, добрались до Бессарабки и тут распрощались с его друзьями.

– Хочешь, ми купим билеты другой фильм – пораньше и которий ти не видела?

Но ни в одном из центральных кинотеатров не было в этот вечер билетов на ближайший сеанс.

На улице царило праздничное оживление. По Крещатику разгуливали весёлые компании.

– Пойдём пока посидим в кафе, здесь есть очень хорошее кафе «Солнечный грот». Я там один раз была, – Надя тащила его за руку, а Кидан упирался. Она не понимала, в чём дело. – Пойдём! Там так уютно!

– Посмотрим, как нам там будет уютно, – пробурчал он, сдвинувшись, наконец, с места. Но ещё не дойдя до кафе, Кидан увидел там большую толпу и круто изменил направление.

– Ми туда не пойдём! Есть ещё много времени, пойдём Одесса-бар.

В этом кафе Надя была впервые. Здесь царил полумрак, играла приятная модная музыка, столики были покрыты белоснежными салфетками, а высокие массивные стулья с резными спинками придавали залу респектабельный вид. Закуски, напитки, фрукты, десерты, сладости – на любой вкус.

Надя сидела за столиком, спиной к стойке, и с аппетитом уплетала цитрусовый десерт. Кидан ел очень медленно, смотрел на неё, не отрываясь, и в его тёмно-карих глазах что-то плавилось и переливалось. Но Надя ничего не замечала – она была в восторге от музыки, и её пальцы легонько барабанили по столу, отбивая такт.

Я люблю музыку до умопомраченья. Я едва-едва сдерживалась, чтобы не вскочить и не начать танцевать. И место было. Искушение возникло настолько сильное, что я не могла отвести глаз от этого пространства между столиками, где уже видела себя танцующей. Я не боялась шокировать публику – мне уже доводилось танцевать и в автобусе, и на обочине дороги, и посреди огромного зала под рукоплескание заведённой публики. Но вот как отнесёшься к этому ты?

– Что ти так…ходишь? – мягко спросил он. – Надо так сидеть, как джельтмен.

– Я хочу танцевать!

Он улыбнулся, и его тихий вибрирующий голос прозвучал вкрадчиво:

– Пойдём к нам, там ти будешь танцевать, как ти хочешь.

– Если я буду только танцевать, я согласна.

– Что?

– Если я буду только танцевать…

– Ти грубий! – воскликнул он горячо. – Как ти можешь так говорить? Тебе не жалко?!

На минуту Надя растерялась, но тут же сказала ему тихо и серьёзно:

– Я тебя предупреждала… Я для этого не подхожу. Тебе нужны лёгкие, ни к чему не обязывающие отношения. Я понимаю, ты думаешь, я привыкну и на всё соглашусь, но этого никогда не будет!

– Как не будет?

– Так, как ты хочешь!

– Что здесь плохого, эре, если ми поймём друг друга, э?

Он смотрел ей прямо в глаза, точно ждал чего-то; Надя не знала, как его понять и что ответить.

– Ты очень хитренький, – произнесла она, сбивая на шутку.

– Я – хитренький? – искренне удивился он. – Нет. От моей хитрости нет вреда. Хитрость, от которой нет вреда, это ум.

Надя улыбнулась: неплохо это у него вышло – сделать комплимент себе самому.

– Целюй меня! – попросил он вдруг.

Она удивилась.

– Что? Прямо здесь? – и уже потянулась, было, к нему, но Кидан остановил её, ласково притронувшись ладонью к щеке.

– Что ти спросила – прямо здесь? Да, правильно. Мне не надо било просить тебя об этом, да? – он как будто ждал опровержения. И тут, глядя ей в глаза, произнёс:

– Голюбчик мой!.. Так можно сказать? Так наш профессор говорит.

– Голубушка.

– Голюбушка, – повторил он, смеясь.

Двое чернокожих парней – из тех, что были с ними в общежитии института культуры, – вошли в кафе и направились к стойке. Кидан едва приметно взглянул на них и произнёс растроганно:

– Им видела – друзья?

Он ещё раз попытался уговорить Надю поехать с ним, а билеты порвать.

– Ти видела, тебе будет скучно.

А она подумала, что скучно, вероятно, будет ему, и погрустнела. Сама по себе она ему не нужна – так ей казалось в эту минуту. А тут он ещё достал из внутреннего кармана маленькую бутылочку коньяка и спросил: «Хочешь?» Надя с возмущением отказалась, Кидан спрятал бутылочку на место и сказал: «Пошли», а у неё почему-то создалось впечатление, что теперь, когда у него не вышло с ней, он спешит «в другое место».

«Да-да! Откуда я знаю, может, у него есть кто-то, а тут ещё познакомился со мной».

Настроение совсем упало. Они встали из-за стола; Надя двинулась к выходу. Кидан внимательно наблюдал за ней, потом подхватил оставшийся на стуле свёрток и протянул Наде:

– Возьми, тут есть подарки для тебя.

– Спасибо, – ответила она безразлично.

Дворец культуры «Украина» светился яркими огнями, в фойе двигались нарядные пары.

Снова подошёл троллейбус, и несколько минут спустя они вышли возле автовокзала.

Кидан затянул Надю в телефонную будку.

– Позвони домой. Скажи, что приедешь поздно.

– Нет, уже и так поздно.

– Надя…

– К тебе я не поеду, – отрезала она.

– Почему ти не посмотришь, что там?

Он сам развернул пакет и извлёк из него красивую коробку в замше с тиснёным золотом орнаментом, распахнул как книжку – там оказался прекрасный набор теней с зеркальцем и двумя кисточками. Ему так хотелось видеть, как она обрадуется, но реакция была довольно скудной – только в первый момент дрогнули ресницы.

– Не показывай никому, – сказал Кидан, снова заворачивая коробку и пряча её в пакет.

– Почему?

– Ну, слюшай меня, не показывай!

– Да почему? Что здесь такого?

– Ува! Если ти покажешь, они будут думать о тебе плёхо.

И он долго целовал её, не вынимая рук из карманов, недовольный отказом, но не решаясь высказать это вслух.

V

Я не знаю, что мне делать.

Да, я решила с тобой расстаться, но теперь, когда ты пошёл на уступки, когда мы только гуляли, и это было так хорошо… «Что здесь плохого, эре, если ми поймём друг друга, э?»

Просыпаясь по утрам, я в первые же секунды с восторгом и замиранием думаю: «У меня есть ты!» Но следующая мысль бывает менее радужной.

Меня мучают сомнения. Да, ты мне нравишься, очень нравишься, я даже не могу определить границы этого чувства: иногда мне кажется, что наша встреча – только точка на прямой, продолжающейся в обе стороны, как будто я знала тебя ещё до нашего знакомства… Но физическая близость – камень преткновения! Камень на моей шее! Каменная стена между нами! И я… я не верю тебе!

– Надя, скажи, какое твоё отношение?

Кидан стоял в комнате Менгисту, спиной к двери, потому что она вновь пыталась сбежать от него.

– Ну, ты мне понравился, и я хотела тебя видеть.

– Сначала «нравится», а потом? А потом? – спрашивал он, пытаясь привлечь её в свои объятия, но она отворачивалась и не хотела отвечать. – А потом любить, – заключил он, сжимая её так сильно, как только мог, не задумываясь, что в порыве страсти причиняет её боль.

Но она всё не сдавалась – ни его нежности, ни его силе.

– Оставь! Ты меня не любишь!

– Если бы я тебя… – он на миг запнулся, словно подыскивая другое слово, – не любил, я бы не мог!

Но она всё не сдавалась.

И когда вышли на улицу, быстро пошла вперёд, а потом вдруг неожиданно остановилась под фонарём и дрожащим голосом произнесла:

– Нам не надо больше встречаться.

– Почему? – спросил он спокойно.

– Потому что для этого нужно любить!

– А ти меня не любишь?

– Нет.

– Надя! Это не правда.

– Почему? Надо же, какого ты о себе высокого мнения!..

– Ти хочешь, чтоби ми сейчас просто сказали: до свидания – и больше не виделись?

Она долго молчала, точно пытаясь совладать с собой, и в конце концов выдавила из себя:

– Да.

Ему ещё никогда не приходилось видеть, чтобы человек так явно желал одного, а вслух произносил совсем другое. Он видел, как она боролась сама с собой, и сила воли этой маленькой женщины поразила его. Он обнял её за плечи, запрокинул голову, и они шли, целуясь, то и дело натыкаясь на фонарные столбы. И когда на прощание он сказал:

– Я жду тебя в субботу, – у неё не было сил возразить.

V

Утро, когда все расходятся кто на работу, кто в школу – самое любимое время для меня.

Я иду в детскую, прибираюсь, сажусь за машинку… Но очень скоро замечаю, что не печатаю, а сижу, уставясь в пространство с глупой улыбкой на губах, пока какой-нибудь звук или бабушкин голос не вернут меня к реальности. Ты смеёшься? Часто звонит телефон, а когда беру трубку – там играет музыка. Думаю, это Вовочкины приятели развлекаются. Я как-то раз сходила с ним на тренировку по каратэ, посмотреть, и вот с тех пор началось. А когда прохожу мимо них на улице, шепчут вслед: «Сестра С-а пошла».

Знаешь, Люд, я за работу не волнуюсь, я чувствую – даже несколько странно! – абсолютную уверенность, что всё уладится, но я обнаружила, что мои главные цели, ради которых я приехала в Киев – работа, учёба, творчество – отодвинулись куда-то на второй план, а впереди – он. Я шагу не могу ступить, чтобы не погадать. Понимаешь, Люд, когда я поняла, что Кидан – тот, кого я ждала и о ком мне говорила баба Таня, меня начало пугать это «если».

Мне на днях приснился сон: иду, а навстречу – цыгане, цыганка посмотрела мою руку и говорит: «Ну, у тебя всё хорошо». Я возмутилась: «Вы хорошенько посмотрите и скажите толком». Она ещё раз взяла мою руку, присмотрелась и как-то странно взглянула на меня: «Первый раз такое вижу! У тебя есть две дороги – одна главная, очень ясная – твоя судьба, но если ты пойдёшь по ней, ты будешь несчастна. А другая – боковая, еле заметная, но если свернёшь на неё, тебя ждёт счастье». Она расхохоталась и убежала, оставив меня в полном недоумении.

Так и наяву.

Я влетаю в любовь, как в бездонную пропасть. «Вам надо разойтись. Ты ведь знаешь, что вместе вам не быть…» Ты права, надо остановиться, но… Я всё говорю и говорю с ним об этом в моих мыслях, от которых болит голова.

Днём, когда Костик возвращается из школы, я отправляюсь бродить по Киеву, открывая для себя всё новые и новые чудесные уголки. Но ты знаешь, моя дорогая, меня мучительно, точно гигантским магнитом притягивает в одно и то же место.

Догадываешься куда?

Повсюду были слышны песенки «Ласкового мая» – из раскрытых окон домов и из проезжающих мимо машин, в кафе и подземных переходах – в воздухе, на земле и под землёй. Надя тоже раздобыла себе кассету и заслушивалась ею, напевая целый день то «белые розы, белые розы», то «ветер холодной зимы, вечер – и вновь вместе мы», ничуть не смущаясь насмешливыми замечаниями братьев, которые были поклонниками совсем иного стиля. Они не понимали, что музыка только фон для её мечтаний и грёз наяву.

В субботу, отправляясь на свидание, она взяла кассету с собой.

Кидан встречал её вместе с каким-то парнем. Маленький, с быстрыми глазками, он почему-то сразу не понравился Наде. Она забыла дома пропуск, поэтому быстро проскочила мимо дежурного, оставив Кидана разбираться. Она остановилась у окна между этажами и слышала доносящийся снизу его голос – недовольный, что-то доказывающий. Этот парень тоже подошёл.

– Пойдёмте, он сейчас придёт.

Она не тронулась с места, точно не слышала.

Кидан, оказавшись рядом, обнял парня за плечи и пошёл с ним вместе по коридору, разговаривая. И у Нади вдруг появилось искушение: повернуться и убежать, пусть поищет. Точно почувствовав ход её мыслей, Кидан обернулся…

В комнату они вошли вдвоём, а парень отправился дальше по коридору.

Надя протянула Кидану свою кассету, и когда зазвучала знакомая музыка, она радостно заулыбалась и начала подпевать. На ней был белый свитер и коричневый комбинезон – весь на кнопках. Кидан любовался ею и одновременно прикидывал: как же всё это снимается?

Они танцевали, обнявшись, но не прошло и минуты, как он часто задышал и шагнул к кровати.

– Ну, ты сразу падаешь! – упрекнула она.

– Да, сразу. Я горячий, а ти холёдная, да?

Она не ответила. Отстранилась и – точно обдала ушатом холодной воды:

– Мне надо выйти на минутку.

– Зачем ти берёшь сумочку с собой? – заволновался он.

…Возвращаясь, Надя обнаружила, что не знает номера комнаты. Она толкнула одну дверь наугад, но та оказалась закрытой. Из другой комнаты рядом слышался гул нестройных голосов; в соседней работал телевизор; заглянув ещё в одну, Надя тут же выскочила назад под взрывы смеха… Она в растерянности остановилась посреди длинного коридора, не зная, что же теперь предпринять. В это время одна из дверей отворилась, и Кидан с озабоченным видом выглянул наружу. Надя устремилась к нему.

– А я потерялась! – радостно сообщила она, но тут же смешалась под его тяжёлым взглядом – Кидан пропустил её вперёд и запер дверь.

Он улёгся на кровать, привлёк Надю к себе, но лицо его всё ещё оставалось недовольным. А Надя распевала вместе с «Ласковым маем»:

– Я так хотел нарвать весны букет и подарить единственной тебе, единственной тебе, единственной тебе…

– Единственной мне? – переспросил Кидан простодушно. – Нет, я не верю.

Надя засмеялась, а он вдруг сказал, прищурившись:

– Я так наблюдаю, ти несерьёзная. Да, ти несерьёзная.

– Конечно, несерьёзная, – беззаботно отозвалась она. – Если бы я была серьёзная, я бы с тобой сюда не пришла.

– Именно со мной? – вдруг разъярился он. – Давай, я познакомлю тебя с другим, с советским! – он так разгорячился, что даже больно схватил её за руку – точно знакомство должно было состояться прямо сейчас. Но Надя высвободилась и произнесла обиженно:

– Не надо мне, со мной и так по сто раз в день…

– Сто раз в день? Давай познакомлю! Надя! Ти же не маленькая. Вышла из комнаты – номер не знаешь!

– Я близорукая, плохо ви…

– А как ти пришла? Ти не оставила проспуск! Если би дежурный не постеснялся, он должен бил вернуть тебя. Хорошо, что они все меня знают. Мне било стидно!

Он говорил, говорил, и вдруг заметил, что она давно уже не возражает, не оправдывается, а на глаза навернулись слёзы, вот-вот польются ручьём. Довольный эффектом воспитательной беседы, он смягчился:

– Надя, не плачь. Я не затем тебе говорю, чтоби ти плакала… Ти же совсем меня не знаешь!

– Да, совсем не знаю, – подтвердила она, всхлипывая.

– Во-от, это что би ти не думала, что я такой… легкомисленний.

Он прижал её к себе, руки проникли под одежду…

– Давай сегодня не будем, – попросила она, и Кидан снова вскипел:

– Чего «не будем»? Я же тебе ещё ничего не сказаль! Это ти дома так решила?

Он сел и смотрел на неё искоса долгим пристальным взглядом – как она лежит, откинувшись на подушку, – и неодобрительно качал головой.

Я чувствую себя довольно глупо – опять всё не так. Ну, что мне делать, если я действительно «дома так решила». Если я скажу тебе позже, тебя уже не остановить, заявишь: «Ти что, ненормальная?» А может, ты, в самом деле, не думал об этом, и я тебя обидела? И как мешает мне яркий свет и зачем-то работающий телевизор.

Ты кажешься совсем простой, но я знаю, что это не так. Хуже всего, что я теряю над собой контроль. Последнее время что-то со мной происходит… Что-то тревожит меня… Я стал плохо спать по ночам. И всё это – ты.

– Выключи телевизор.

Её голос неожиданно ворвался в ткань его размышлений.

– И свет.

Он не шелохнулся, только смотрел и смотрел – как будто она в чём-то перед ним провинилась. На лбу собрались уже знакомые ей гневные складки. И вдруг заявил:

– Тебя нельзя любить.

– Почему?

– Да. Тебя нельзя любить.

– Но почему? Почему? – спрашивала она, вся встрепенувшись, весьма обрадованная тем, что слышит заветное слово, пусть даже и в таком контексте.

– Ти заставляешь мучиться человека.

Но к его удивлению по её лицу пробежала волна удовольствия.

Ты меня поражаешь! Ты как будто читаешь в моей душе!..Так я тебя мучаю? А как иначе я могу узнать твои чувства?

Кидан долго старался – и всё напрасно. Она ничего не хотела, только капризничала:

– Выключи свет!.. включи музыку!.. Выключи телевизор, ну, выключи!

Вконец измучавшись, он выпустил её, откинулся на подушку и с мрачным видом уставился в телевизор.

Надя обошла комнату, вернулась, присела на краешек кровати и спросила тихо, как провинившийся ребёнок:

– Ты обиделся?

– Что?… Нет, – Кидан обернулся к ней и сказал очень мягко: – Надя, я не животное. Я тоже не всегда хочу. Может быть так, что ти хочешь, а я – нет.

– А я – животное?

– Нет, я так не говориль.

– Вот я и не хочу.

Но в знак благодарности за то, что он понял её, не сердился и не настаивал, Надя слегка коснулась губами его щеки. Нежная, гладко выбритая кожа, чистая и упругая, пахла свежестью… Она уже узнавала его запах. Он её манил. И вот она коснулась его щеки во второй раз – чуть ближе к губам, потом провела губами по пушистым усам и, чуть улыбнувшись, осторожно поцеловала в губы.

– Тебе нельзя верить, – прошептал он. – Ти меняешься… Как ти меня целовала! – он прищёлкнул языком, полуприкрыв глаза. Надя улыбнулась – и завладела его губами с такой силой, что у него мгновенно вскипела кровь, и комната куда-то поплыла… Пару минут спустя Кидан вскочил, выключил свет, телевизор и бегом вернулся к ней. От её поцелуев он нагрелся, как утюг, его руки нетерпеливо стаскивали, сбрасывали её одежду – всю, до последней нитки, затем он также быстро разделся сам, и вот, когда его обнажённое тело впервые приникло к её телу, он, утопая в блаженстве, вдруг ощутил слёзы на её лице.

– Надя, что слючилось? – его голос прозвучал с неподдельной тревогой.

– Ты никогда ничего мне не скажешь…

– Тебе нужны слова?… Словам не надо верить.

– Когда я к тебе прихожу, ты даже не радуешься!

– Я радуюсь! Когда ти приходишь, ти сразу меняешь мою настроению, а ти этого даже не замечаешь, да?

Она всё продолжала всхлипывать.

– Ты меня не любишь!

– Надечка, это чувство… Ти мне нравишься, и я могу тебя любить, но нужно время…

Его слова перемежались поцелуями, от раскалённого тела исходил жар и какие-то иные токи, пронизывающие её насквозь, до сладкой дрожи. Сомнения и страхи её улеглись.

– Тебе так подходит, эре?

– Да!.. Да!.. – шептала она в такт его движениям, а тонкие руки обхватили его с неожиданной и властной силой.

– Моя маленькая! Моя маленькая!

Надя открыла глаза: прямо над ней из темноты выступало его лицо…

Никогда я не забуду твоих глаз и твоей улыбки в эту минуту – умных, нежных, всё понимающих, снисходительных, счастливых глаз мужчины, который сумел разбудить огонь страсти в своей неопытной возлюбленной.

…его лицо – и выражение этого лица поразило её: в его умных проницательных глазах, светящихся бесконечной нежностью и счастьем, ей почудилось что-то сверхчеловеческое. Он смотрел на неё, как смотрит мудрый учитель на свою маленькую ученицу, когда ей нетвёрдой рукой удаётся, наконец, вывести первую букву.

Потом долго лежал, прижавшись лицом к её животу и коленям…

Что ты сделала? Я не могу пошевелиться! Не могу и не хочу…Мне нравится твой запах! Здесь, внизу, тайный твой запах, идущий из недр твоего существа.

– Надечка, можно один раз так?

– Нет!

– Немножко.

– Нет.

– Чуть-чуть. Ми считаем – один, два, три – и всё. Пожалуйста, Надечка, один раз…

И когда, не слыша больше возражений, он сделал так, оба едва не потеряли сознание.

Несколько минут после пережитого шока в комнате царило молчание. Кидан первый произнёс:

– С тобой я устаю… Видишь, как я сильно… Я никогда не устаю! – и тут же умолк, спохватившись. Незавершённая фраза повисла в воздухе, но она молчала – ни о чём не спросила, не пожелала разъяснений. Казалось, она не совсем ещё пришла в себя.

– Первий её любовник и зовут его Кулья, – улыбнулся Кидан.

Он сам не понимал, как и когда это произошло, но он снова хотел её и вошёл так стремительно, что она не успела даже удивиться.

Она больше не чувствовала ни боли, ни желания сопротивляться – нет, всё, что они сейчас делали, было прекрасно. «Теперь я понимаю…» – подумала она, так же, как и он, не закончив своей и без того ясной мысли. И снова, как много – о, как много! – дней назад прозвучал его вопрос, по интонации больше похожий на утверждение:

– Твоё тело подходит к мне?

– Да? Подходит?

– Я тебя спрашиваю!

– Я не знаю…

– Если би не так, да, если би не подходило, ми би сейчас так не касались! – и добавил шёпотом, с неподражаемо милой улыбкой, обозначившей ямочки на щеках: – Белим всегда подходит чёрний.

Он сел, меняя кассету в магнитофоне, но его взгляд – через плечо – был прикован к ней, как она сидела, зажав ладони между коленями, прикрыв руками грудь… Ему приходилось видеть роскошных женщин с куда более обильной плотью, но почему-то именно это хрупкое создание казалось ему восхитительным и совершенным…

Почему? И сейчас, и когда ты уйдёшь, и ещё много-много времени после я буду думать об этом, пытаясь разрешить неразрешимую загадку: почему? Я не могу отвезти от тебя глаз. У меня странное чувство, очень-очень странное чувство по отношению к тебе: как будто Господь в глубине сердца узрел мою мечту, вывел её во вне и облёк плотью, и вот – ты передо мной. Мне всё в тебе мило, меня пленяет каждый изгиб, каждая выпуклость твоего тела. Не прячься! Я хочу тебя видеть!

– Скромная, – проговорил он с улыбкой, точно в этом было что-то забавное. Потом во внезапном порыве встряхнул, рывком поднял её на ноги, поставил перед собой на кровати, любуясь, – и вдруг упал перед ней на колени.

– Ти – чуди!

– Кто?

– Чу-да… да? Так правильно?… Надечка, если би все твои действия били как твои слова, ти би никогда, ни с кем… – и смеялся, довольный своей победой.

В дверь в который уже раз тихо, но настойчиво постучали.

– Почему ты не открываешь?

– Ти хочешь?

Они оделись, заправили постель, Кидан подошёл к двери, открыл, переговорил с кем-то в полголоса, а потом вышел. Надя протанцевала, кружась по комнате, и остановилась, как вкопанная – в дверь осторожно, боком вошёл тот самый непонравившийся ей парень и двинулся к ней.

– Что ви тут делаете? Танцуете?

Надя растерялась, не зная, что и думать, а он тем временем подошёл совсем близко, точно собирался с ней потанцевать.

– Я уже… – только и успела выговорить она – он накинулся на неё, как сумасшедший, осыпая поцелуями. Девушка отскочила и в страхе двинулась к двери с другой стороны стола – так, чтобы он не сумел её перехватить, – и не спускала с него испуганных глаз. Однако он первый добрался до двери, и выскользнул вон, как уж, сказав:

– Он сейчас придёт.

Дверь за ним закрылась, а Надя тотчас же бросилась к шкафу, сорвала с вешалки свою куртку и начала торопливо одеваться. Сердце колотилось от пережитого потрясения, в голове рождались жуткие мысли: «Специально ушёл, чтобы этот! Фу, гадость какая! Нет, не может быть!! Тогда что? Проверяет? Специально подстроил мне ловушку?» Она была так занята своими размышлениями, что не заметила, как вернулся Кидан, и вздрогнула от его близко прозвучавшего голоса:

– Кто разрешил тебе одеться? – и тут он увидел, что всё лицо её залито слезами, а губы дрожат, не в силах произнести слово. – Что слючилось?

– Вот, значит, как ты говоришь обо мне своим друзьям!

– Не трогай моих друзей! – воскликнул он запальчиво.

– А путь твои друзья меня не трогают! – так же воскликнула она. В этот миг глаза его чудесно сверкнули. Потом спросил озабочено:

– Скажи, что слючилось? Когда я уходил, всё било… Он что – бил здесь без меня?

– Да, ты ушёл, а он зашёл…

– Что он сделал?

Она открывала и закрывала рот, но никак не могла произнести.

– Ува! Что можно сделать за этот время!

– Спроси у него сам!

Кидану удалось её успокоить, но больше остаться она не захотела. Они вышли.

Было совсем темно и довольно безлюдно. Он проводил её на автобус и тут, когда пришло время расставаться, спросил жалобно:

– Почему ти никогда не целюешь меня на прощанье?

Она взглянула удивлённо («И я хотела бы спросить тебя о том же!»), ничего не сказала, только молча чмокнула в щёку. И от этого небрежного холодного поцелуя у него защемило сердце – уж лучше бы не просил, лучше бы ждал, пока она сама захочет это сделать…

V

Как-то в одно из первых свиданий ты спросил: «Ты знаешь английский?» Я ответила: «Немножко. Учила в школе, но у нас, знаешь, как учат – только читать умею», а ты сказал: «Учи английский, ладно?» И с тех пор уже несколько раз повторяешь: «Учи английский! Учи!.. Миссис Надя». Почему «миссис»? Что ты хочешь этим сказать?

Вчера я устала от твоей страстности, мне хотелось домой, но, расставшись с тобой, и особенно сегодня я начинаю скучать, я жалею, что была такой вялой, ни о чём тебя ни спросила и не сказала того, что хотела бы сказать, что была холодной и сдержанной – меня тянет к тебе вновь, всё сильнее и сильнее – хоть бы ты позвонил! Но звонить ты должен только завтра. Волей-неволей я должна сдерживать свои порывы, но если бы ты знал, как я жду твоего звонка – точно от этого звонка зависит вся моя жизнь! Только бы ты позвал меня – сейчас, пока я сама хочу и стремлюсь к тебе. Но боюсь, ты опять скажешь: «Завтра» или «Послезавтра». Мне хочется кричать, плакать, требовать, но вместо этого я опять должна себя сдерживать, душить свои чувства – ведь надо как-то продержаться день или два… И потом, к началу следующей встречи, я укрощу себя до того, что снова не смогу сказать тебе ни слова, а уж тем более – отвечать на твои ласки. И ты даже не догадываешься, как я хочу этой встречи и чего мне стоит дожить до неё. Ах, Кидан!

– Алло!.. Алло!! Кидан, ну, почему ты молчишь?!

– Я хочу, чтоби ти сказала: «Это ти?»

– А откуда я знаю, что «это ти»? У меня много друзей, – заявила Надя, и его голос, прозвучавший в ответ, сразу переменился, точно он получил удар ниже пояса:

– Когда ми устретимся?

Молчание.

– В субботу?

Теперь то же самое случилось и с её голосом – точно железная рука сдавила горло, стало трудно дышать, – ей хотелось кричать, умолять; только не так долго! Прошу тебя! Я не вынесу! – но гордость и упрямство взяли верх, и она произнесла со всем возможным безразличием:

– Хорошо, давай.

– В субботу? – переспросил он недоверчиво.

– Угу, – подтвердила она злорадно.

– Или… нет… в субботу мне надо… я забиль… Завтра тебе позвоню, хорошо? Завтра позвоню три часа. Ну, пока.

– Пока.

– Чао.

Работы всё не было. Женя, дальняя родственница тёти Лиды, работавшая на студии, познакомила Надю с начальницей реквизиторного участка Надеждой Петровной – очень милой и обаятельной женщиной, которая каждый раз встречаясь с Надей, – то на курсах, то просто в коридорах студии обнадёживающе улыбалась и обещала позвонить сразу, как только начнутся запуски картин. Время шло, но обещания так и оставались обещаниями. Однако Надя не сомневалась, что всё в конце концов сложится, а пока – печатала очередной сценарий, учила историю и литературу, готовилась к экзаменам и много-много гуляла.

Погода стояла прекрасная – сияющая весна.

В этот год Надя чувствовала небывалый прилив сил и энергии, она не ходила, а летала – в коротенькой юбочке и куртке нараспашку. И как часто ей приходилось ловить на себе заинтересованные взгляды мужчин и слышать их вопросы:

– Девушка, не подскажите, который час?

– Начало третьего.

– Вы спешите?

– Спешу.

– Девушка, а у вас вечер не свободен?

Она только смеялась над незадачливыми кавалерами, не различая ни возрастов, ни лиц – для неё теперь существовал только ОН, один-единственный в целом мире мужчина, чьи волосы пахнут хной, руки горячи, как огонь, а голос… голос… его необычный завораживающий голос приводил её в трепет – даже по телефону.

Единственный в мире мужчина был ревнив. Небрежно брошенная ею фраза: «У меня много друзей!» лишила его сна и покоя. И вообще что-то с ним происходило непонятное: он всё время спешил – и всегда опаздывал, планировал сделать множество дел – и ничего не успевал, ночами не мог спать, а на лекциях погружался в непреодолимую дремоту – в какое-то сладкое состояние, среднее между сном и бодрствованием, и не слышал ни обращённых к нему вопросов, ни шуточек сокурсников. Из-за того, что немногое успевал на занятиях, приходилось больше работать дома – но дома ли, в библиотеке, в академии – он одинаково не властен был над собой и своими мыслями. Но это были не только сладкие грёзы, нет… что-то давно уже мучило его, но он никак не мог ухватить это; оно всплывало вдруг, задетое случайной ассоциацией, и, прежде чем он успевал сказать себе: «Вот!» – снова исчезало.

Так и сейчас – какой-то звон в голове заставил Кидана остановиться – и вот, вместо того, чтобы идти домой, он уже несколько минут стоял у окна, в рассеянности ковыряя пальцем чуть облупившуюся краску. Он всё пытался понять: что, что его тревожит? Что так настойчиво жаждет проявиться – и никак не появляется?… Вдруг вспомнилось без всякой видимой связи: в детстве он очень любил одну сказку – о дочери ветра и бедном юноше-рыбаке; о девушке со светлой кожей и голубыми глазами…

Глаза… твои глаза… голубые глаза с прозрачными радужками и чёткими, точно требующими чего-то от меня кружками зрачков… как будто видел их раньше…

Напрасно Кидан тёр пальцами переносицу – он так и не мог вспомнить: потому ли запомнилась ему эта сказка, что она напоминала один поразивший в детстве сон, то ли сон приснился потому, что ему полюбилась эта сказка… И снова всплыло само собой, точно со скрипом отворилась массивная старая дверь, которой давно не пользовались: когда ему не исполнилось ещё шести лет, он вдруг заболел – какой-то неизвестно откуда взявшейся загадочной болезнью. Врачи ставили один за другим диагнозы, но, по правде сказать, сами ничего не понимали. А бабушка твердило одно: смерть подошла очень-очень близко, чем повергла в немалое горе отца и мать… Он и впрямь угасал на глазах. Никакие снадобья не помогали – горел, бредил, часто впадал в забытьё… Вот тогда он и увидел её – светлокожую девочку с голубыми глазами, которая шла к нему по воде – да, прямо так и ступала по воде, как Господь Иисус. Мама рассказывала потом, как он вдруг разулыбался, прошептав: «Белая девочка». А к утру был здоров – к немалому удивлению врачей и радости всех родных и знакомых. Эту «белую девочку» его сна бабушка назвала смертью, объявив: «На этот раз она прошла мимо». «Нет, бабушка, она шла прямо ко мне!» – так он сказал или только хотел сказать, потому что с бабушкой спорить не полагалось… С тех пор он никогда не боялся смерти, наоборот, она представлялась ему прекрасной и желанной – белая девочка с голубыми глазами, ступающая по воде… Кажется, она снилась ему не раз, светло согревая душу. Всё в тех снах было по-детски чисто и невинно… А потом… потом она перестала приходить. И он, казалось, забыл… Когда?… Почему?… Вот же, это так живо в его душе и никуда не… чёрная родинка! Да-да! Чёрная родинка! Внезапный страх – и совсем иной образ – обольстительный и пугающий, притягивающий и отталкивающий одновременно. Пожалуй, такой ОНА и показалась ему в первую встречу, сначала, – опытная, обольстительная, коварная, с кошачьей грацией движений, с холодным блеском в серых глазах. Но вот в то мгновенье, когда в темноте вдруг раздался её крик…

Кидан весь напрягся, точно вновь переживая те минуты. Сердце бешено колотилось, ему сделалось жарко, даже капельки пота выступили на лбу…

…когда она забилась в его руках, и внезапная боль обожгла лицо и грудь – мгновенный ужас, недоумение и – словно молния сверкнула перед глазами… Что это было? Что?! Её смущение и растерянность? Её кровь? Нет, раньше, раньше… её крик, испуг… нет, раньше, когда я только… О, Боже!

Рука замерла в воздухе. Несколько секунд он смотрел прямо перед собой в абсолютном безмолвии. Он вспомнил.

В тот самый миг, когда он, преодолев преграду, ворвался в её плоть, перед ним точно молния сверкнула, и ему вдруг показалось, что он сжимает в объятиях прекрасную девочку своих невинных детских снов. Но в этой мысли было столько боли!.. «Нельзя, – подумал он, – чтобы тебя так предали. Ты была такой чистой и доверчивой, и лёгкой – легче воды… Мы играли, мы смеялись и танцевали, и рой сверкающих брызг летел на нас со всех сторон. Ты пела… солнце и ветер, волны и птицы были нашими друзьями в этих чудесных снах… Я до сих пор слышу твой смех и плеск воды. Нет! Пусть так и останется!.. Нет. Я не посмел бы… Это не ты!»

И усилием воли стряхнув с себя печаль и задумчивость вместе с обрывками далёких воспоминаний, он зашагал по пустому коридору, навстречу своей судьбе, полунасмешливо-полусерьёзно бурча себе под нос: «Ну, и хитрость! С тобой надо быть начеку! Недаром меня предупреждали». Обольстительная и коварная – так ему больше нравилось.

И он снова с лёгкостью забыл то, о чём с таким трудом вспоминал много-много дней.

V

– Алло-у!

– Привет! Сегодня ты позвонил ровно в три. Молодец!

– Ти тоже молодца!.. Надя, жду тебя четыре часа конечная остановка семнадцатый автобус.

«Жду тебя!» Как приятно! Но немного изучив его повадки, Надя не ожидала встречи в этот день и не была готова – теперь всё надо было делать быстро-быстро, а времени оставалось катастрофически мало… И она, как любая женщина, предпочла опоздать, но не являться к своему избраннику неизвестно в каком виде.

Но когда она, вся цветущая и благоухающая, добралась, наконец, до автовокзала, было уже без двадцати пять. Тщетно всматривалась она в мелькавшие мимо лица… Вдруг в двух шагах от неё затормозило такси, и Кидан, выскочив из него, бросился ей на встречу, растроганный и счастливый.

– Надя! Ти давно меня ждёшь?

– Нет, я опоздала. Я только что пришла.

– О! Как хорошо, что ти опоздала. Ти перепутала, я ждал тебя Большевик, потом – тебя нет, я так и подумал! Я брал такси… Как хорошо, что ти опоздала!.. Почему ти опоздала?

Он был такой смешной – весёлый, взбудораженный, счастливый, говорил непривычно много и быстро.

В автобусе Надя сидела, а Кидан стоял напротив и всё смотрел, смотрел и улыбался. А когда добрались до общежития Менгисту, и Надя, не дожидаясь лифта, первая побежала по лестнице, он догонял, стараясь ущипнуть. Никогда ещё Надя не видела его таким весёлым. Но её настроение было совсем иным, и когда, закрывшись в комнате, Кидан попытался привлечь её к себе, он встретил резкий отпор.

– Надя! Почему?

– А почему, интересно, ты не хотел меня видеть целую неделю? Ты сказал: в субботу! Ничего себе! Если бы ты меня любил, ты бы не мог не видеть меня так долго!

Кидан весело рассмеялся и принялся расстегивать пуговицы на её рубашке, но Надя оттолкнула его руки.

– Не трогай меня! Не хочу!.. Откуда я знаю, сколько у тебя подружек!

– Тси! Ха-ха-ха! – его веселью не было предела. – Мне и тебя хватает!

– Да, а кто у тебя был раньше?

– Никого, – ответил он проникновенно, однако быстро отвёл глаза.

– Да-да, конечно, так я тебе и поверила!

– Надя, ти хочешь ссориться? Что я – опоздал к тебе или что-то… Я же на тебя не сержусь, хотя ти мне сказала по телефону: у меня много друзей.

– Ну и что? Это просто знакомые ребята, Сашкины и Вовкины друзья, они звонят целый день… Не трогай меня!

– Надечка, другим не разрешай. Мне – разрешай. У меня есть на тебя право!

Он произнёс это так уверенно, что Надя на миг растерялась и уставилась на него в удивлении.

– Да, у меня есть на тебя право, подписанное тобой!

– Какое ещё право?

– Да. Хочешь, я тебе покажу?

Она не понимала: о чём он? Ей вдруг представился какой-то важный документ с печатью, и она быстро воскликнула:

– Нет! – и пожалела. Было всё же очень любопытно – о чём это он?

– Надя, пожалуйста, снимай это. Это синтетика, там – чистый хлёпок. Пусть будет только это… Надя, я порву!

Судя по выражению его лица, он намерен был осуществить свою угрозу. Но она ни за что не желала уступать. «Не хочу, значит, не хочу! С какой стати?!»

Несколько минут они боролись. Его лицо сделалось злым.

– А! Надоела ти мне! – воскликнул он, вскакивая с кровати. Оба были взъерошенные, растрёпанные и тяжело дышали. Но на минуту перехватив её взгляд, Кидан заметил в нём явное торжество.

Они вышли. Менгисту, как неприкаянный, бродил в холле, там же, где и час назад, когда они поднимались в его комнату. Он взглянул на Кидана, на Надю и вышел вместе с ними на улицу – проводить. Кидан был одним из самых близких его друзей, они знали друг друга с детства и часто понимали друг друга без слов. Друзья негромко о чём-то переговорили, и Кидан повернулся к Наде:

– Он спрашивает: почему так бистро уходите? Я говорю: потому что она меня не любит.

– Совсем не так! Почему надо сидеть в комнате? Сегодня хорошая погода. Я хочу гулять!

– Куда можна гулять? – пробурчал Кидан, но Менгисту неожиданно поддержал Надю:

– Да, погода очень хорошая, сегодня хорошо можно гулять. Здесь рядом есть красивый парк…

Он проводил их ещё немного и попрощался, пожав руки обоим.

– Не хочу с тобой разговаривать! – заявил Кидан, как только они остались одни.

– Ну, и пожалуйста! Всё равно ты меня не любишь!

– Ти сама ничего не сделала, чтоби я тебя любил!.. В субботу, примерно, – произнёс он выразительно, и на лице его зажглась улыбка, – мне било очень приятно. Ува! Никогда не хочешь! Соглашаешься только, чтоби мне не било плёхо. Если ти так, то лючше…

– Что «лучше»?

Он сразу сбавил тон и произнёс умоляюще:

– Только не так сразу.

Надя шагнула от него в сторону, точно намереваясь уйти, но он схватил её за руку и притянул к себе, страстно целуя.

– Тебе свободно здесь?

– Да.

– А мне не свободно! Я хочу тебя обнимать, целёвать. На улице я не могу. Твои люди увидят, что ти с таким чёрним целюешься, они тебя убьют… Маленькая… не понимаешь! Это хорошо, что ти правильно относишься, у тебя свободный взгляд, я тебя за это уважаю, но не все люди так…

Он неожиданно разговорился, обещал, что в следующий раз они обязательно будут много гулять, сходят на ВДНХа.

– Сегодня мне надо бистро-бистро общежитие, надо менять бельё.

– Можно я поеду с тобой до автовокзала?

Опять ты меня удивляешь! Почему тебе вдруг понадобилось меня провожать?

В автобусе, крепко сжимая её руку и ощущая ответное пожатии, он всё размышлял над этим: почему сначала ничего не хотела, спешила уйти, а теперь сама едет с ним в такую даль? Почему?

– Надя, ти скучаешь дома?

– Как?… По родителям?

– Нет.

– По тебе?

– Нет! – и он тряхнул головой, точно сама эта мысль казалась ему невозможной, а между тем ей так хотелось подтвердить: да, да! Я очень скучаю по тебе! Я не могу не видеть тебя несколько дней подряд! Но он добивается чего-то другого.

– А! Ты думаешь, что мне нечего делать? Ну, да! Мне дома очень весело, я всё время со своими братьями. Разве они дадут скучать? А когда никого нет дома, у меня тоже много дел: надо готовиться к экзаменам и ещё я пишу… печатаю на машинке…

Они всё время разговаривали, прижавшись друг к другу, не разжимая сплетённых рук, – и дорога показалась удивительно короткой.

Уже стемнело. Воздух посвежел, напоминая о недавней зиме. Ярко горели огоньки светофоров. Надя быстро побежала через дорогу – только пятки засверкали. Ничего подобного не ожидавший Кидан, бросился вдогонку, крича: «Спортсменка!»

Им опять было весело. Надя вприпрыжку шагала через сквер, чуть впереди, задом наперёд и объясняла:

– Ты всё сам решаешь! Всё время командуешь!

– Нет!.. Я за демократия. Когда всё, как один хочет, это диктатура, это плёхо!

– За демократию – ты?! – рассмеялась она, но неожиданно остановилась и положила обе руки ладонями ему на грудь. – Кидан, давай видеться чаще! Или хотя бы чаще звони! А то я один день думаю о тебе, а на второй начинаю забывать.

– О-ё! На второй день?! Тогда ти совсем не так относишься. Я тебя никогда не забуду до конца жизни! – эти слова вырвались сами собой, прежде чем он успел что-либо обдумать, – и теперь он улыбнулся смущённо, точно раскаиваясь.

– Ага, до конца жизни! Сам говорил: «Словам не надо верить»! И я не верю.

А он смотрел на неё и не понимал, чего ему больше хочется: плакать или смеяться.

Как перемешано, переплетено в тебе – женщина и ребёнок. Временами я просто не могу относиться к тебе всерьёз, но не всерьёз – тоже не могу. Надя, что это? Я не понимаю. Даже когда я просто смотрю на тебя, комок подступает к горлу, мне трудно дышать… Может быть, я боюсь чего-то, не знаю. Может быть, это всё глупости, бабушкины сказки, как говорят у вас. Скажи мне, успокой меня! Иногда мне так хочется рассказать тебе всё. Если бы я мог тебе доверять! С самого начала, ещё до того, как я впервые заглянул в твои глаза, это стояло между нами. Ты веришь в судьбу? Я тону, понимаешь? Я теряю голову, но не могу крикнуть тебе: «Помоги!» Врагов не просят о пощаде. Ты – враг? Невозможно поверить. Но ты стоишь у меня на пути, ты увлекаешь меня за собой, ты обладаешь мною так, что я уже не принадлежу себе. Вот это – опасно. Я ищу ответа. Почему-то все те, что я знал раньше, здесь не походят. Я не понимаю тебя, не понимаю себя, я ничего не понимаю! Мои мысли о тебе – лабиринт, из которого нет выхода. И я… я боюсь тебя потерять. Почему-то мне кажется, ты только ждёшь удобного момента, чтобы сбежать от меня. Но ведь этого не может быть?!