Читать книгу Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами - Натали Земон Дэвис - Страница 2

В 925/1519 году узник-мусульманин, сидевший в римской тюрьме, написал по-арабски на рукописи, которую он позаимствовал из библиотеки Ватикана, свое имя, состоящее из трех частей: ал-Хасан ибн Мухаммад ибн Ахмад ал-Ваззан. Так мы узнаём, что его отца звали Мухаммад, а деда – Ахмад ал-Ваззан. «Ал-Фаси», – продолжил он, обозначив, как принято у арабов, свое происхождение: «из Феса», хотя в другом месте он вставил «ал-Гарнати», чтобы подчеркнуть, что родился в Гранаде, а вырос в Фесе17.

Вот если бы ал-Хасан ал-Ваззан был столь же откровенен в отношении даты своего рождения! В своей объемистой рукописи про Африку он привел об этом лишь косвенные сведения, отметив, что впервые посетил марокканский город Сафи на атлантическом побережье «двенадцатилетним юнцом», а затем побывал там снова «примерно четырнадцать лет спустя» (или, возможно, переписчик написал «примерно четыре года спустя»). Джованни Баттиста Рамузио, подготовивший первое печатное издание труда ал-Ваззана, либо восстановил эту важную цифру по контексту, либо взял в другом списке рукописи и прочел как «четырнадцать». Во время своего второго путешествия ал-Ваззан доставил официальное послание от двух султанов к берберскому вождю из Сафи, состоявшему на службе португальского короля18. Ал-Ваззан описал, как этот вождь воевал и собирал дань – это, по сведениям португальских властей, следивших за каждым шагом бербера, происходило между 918 и 921 годами хиджры/1512–1514 годами, но, скорее всего, в начале лета 918/1512 года19. Это позволяет приблизительно датировать рождение нашего героя в Гранаде, в семье Мухаммеда ибн Ахмада ал-Ваззана, периодом 891–893/1486–1488 годов, что хорошо согласуется с другими его рассказами о себе20.

У ал-Хасана ибн Мухаммеда было всего несколько лет для того, чтобы впитать в себя картины и звуки Гранады. Область Гранада входила в состав древнеримской провинции Бетика, но сам город – по-арабски Гарната – приобрел значение только после того, как мусульмане – арабы и берберы – пересекли Гибралтар, чтобы завоевать христианскую Испанию в начале VII века. В XI веке Гранада была центром маленького берберского княжества; в XIII веке, когда христиане начали Реконкисту, а верховная политическая власть исламского ал-Андалуса рухнула, Гранада стала столицей султанов из династии Насридов – последнего яркого всплеска мусульманской культуры на Иберийском полуострове. За два десятилетия до рождения ал-Ваззана один египетский путешественник нашел «Гранаду с ее Альгамброй одним из величайших и прекраснейших городов ислама», с великолепными зданиями и садами, с созвездием знаменитых поэтов, ученых, законоведов, художников, однако сокрушался о том, что поблизости рыщут неверные, уже завладевшие большей частью ал-Андалуса21.

Когда родился ал-Хасан ибн Мухаммад, Гранада была городом с пятидесятитысячным населением, преимущественно мусульманским, а также еврейским и христианским. На ее извилистых улицах все теснее толпились беженцы-мусульмане из Малаги и других городов Гранады, которые на протяжении 1480‐х годов отвоевывали у них кастильские христиане. Его семья, по-видимому, была благополучной – не столь знатной, как окружение Боабдиля, султана Гранады из династии Насридов, но все же обладала определенным имуществом и общественным положением. Жили они, наверно, в каком-то из оживленных кварталов по берегам речки Дарро, битком набитых лавками ремесленников и торговцев, усеянных мечетями, среди которых выделялась прекрасная Большая мечеть, и мавзолеями святых. Оттуда они могли видеть на скалистом холме внушительные строения Альгамбры с ее дворцами, укреплениями, мечетью, богатыми лавками и садами, где жили в роскоши султан, его семья и высокопоставленные чиновники.

Ал-Ваззан – то есть человек, который занимается взвешиванием, весовщик – это, по-видимому, часть прозвища как отца ал-Хасана, так и его деда. Они, по всей вероятности, являлись помощниками мухтасиба, важного должностного лица, надзиравшего в городах Гранады за всем – от нравственности до порядка на базарах. А раз так, то они должны были стоять рядом с мухтасибом на базаре ал-Кайсерия, удостоверяя правильность мер и весов при взвешивании хлеба и других продуктов22.

Родным языком ал-Хасана был арабский, а отец, может быть, начал с детства знакомить его с испанским. Разговорный арабский улиц Гранады и окрестных селений пестрел словами и звуками из испанского, отражая взаимопроникновение обоих языков. Люди благородного происхождения, ученые, высокопоставленные лица, кроме того, говорили и читали на классическом арабском языке и нередко достаточно владели испанским, чтобы общаться с христианами-торговцами, пленниками, политическими представителями, причем писали на этом романском языке арабскими буквами23. Тем временем до ал-Хасана, возможно, долетали обрывки разговоров его родителей и близких: про наступающие армии кастильцев, про сопротивление Гранады, про жестокую борьбу, которая кипела тогда между султаном Боабдилем и его родственниками, про обращение в христианство некоторых видных мусульман и про то, что все больше жителей Гранады уезжает в Северную Африку.

Может быть, Мухаммад ибн Ахмад собрался и уехал со своей семьей еще до сдачи Гранады, а может быть, оставался там с начала ужасной зимы 897/1491 года, когда улицы города заполнили голодные беженцы, и весь январь 1492 года, когда победители-кастильцы заменили крестом полумесяц на Альгамбре и провели церемонию христианского освящения мечети ат-Таибин. Но когда бы они ни уехали, Мухаммад ибн Ахмад собирался растить своих детей в такой стране, где власть прочно держали в руках мусульмане. Свобода отправления религиозных обрядов, обещанная мусульманам Гранады христианскими монархами, уже через несколько лет оказалась под угрозой. Словом, семейное имущество было продано, и семья ал-Ваззан присоединилась к потоку эмигрантов из Гранады, многие из которых направлялись в Фес24.

Ал-Хасан ал-Ваззан увез в памяти несколько картин из той жизни – майоликовые плитки, которые всплывали перед его глазами, когда позже он видел похожие предметы в школе при мечети в Марракеше, характерное белое покрывало до колен, в которое его мать куталась, гуляя с ним по улицам, и которое она, вероятно, продолжала носить в Фесе, и еще кое-какие воспоминания. Рассказ о своем обрезании и о празднике с танцами по этому случаю он, должно быть, слышал от родителей, потому что в Гранаде и в Магрибе привыкли совершать этот обряд на седьмой день после рождения мальчика25. Остальное – о прошлом мусульманского ал-Андалуса, о его славных мужчинах и женщинах, о его поэтах и ученых знатоках ислама, о его мечетях и памятниках – он узнал из рассказов, книг и воспоминаний, уже находясь в другой стране.

Некоторые из андалусских эмигрантов горько жаловались на свое новое положение: им не удавалось найти способ зарабатывать на жизнь в Марокко и хотелось вернуться в Гранаду. Их жалобы были столь громогласны, что ученый законовед из Феса, Ахмад ал-Ваншариси, упрекал их в маловерии. Зато другие эмигранты процветали. Гранадские улемы – мусульманские богословы – издавна имели тесные связи с коллегами в Фесе, так что заслуженные выходцы из Гранады занимали посты священнослужителей не только в мечети Андалусцев, но и в большой городской мечети ал-Каравийин26.

Семья ал-Хасана ибн Мухаммада принадлежала к преуспевающим. Его дядя, вероятно, из более ранней эмиграции, состоял на дипломатической службе у султана Мухаммада аш-Шейха, основателя новой фесской династии Ваттасидов, пришедшей на смену двухсотлетней династии Маринидов. Этот высокопоставленный родственник, по-видимому, облегчил семье ал-Ваззана переход к новой жизни. Возможно, Мухаммад ал-Ваззан стал в Фесе помощником контролера мер и весов или занялся торговлей шерстяными и шелковыми тканями из Европы – в этой отрасли здесь преобладали беженцы из Гранады. Отцу ал-Хасана удалось купить виноградники на севере, в Рифских горах, а также арендовать замок и землю в горах над Фесом, но в основном семья жила в городе27.

Фес, в стенах которого насчитывалось около ста тысяч жителей, был в два раза больше Гранады, на его улицах встречались арабы, берберы, андалусцы, евреи, турки и рабы из Европы и африканских земель южнее Сахары. Город раскинулся по обоим берегам реки Фес и привлекал к себе торговцев из обширного прилегающего округа, привозивших ткани, металл, продовольствие. Призыв к молитве раздавался из сотен мечетей по всему Фесу, самой знаменитой из которых была многовековая мечеть ал-Каравийин на западном берегу реки. Сюда на лекции и в библиотеки стекались студенты и ученые из городов и селений всего Магриба. К западу от старого города лежал Новый Фес, созданный как правительственный центр двумя столетиями ранее, с его дворцами, конюшнями, базарами. Семья ал-Ваззан, вероятно, обосновалась на одной из улиц, уходящих вверх от восточного берега реки, в Андалусском квартале, где столетиями обосновывались переселенцы и беженцы из‐за Гибралтара. Здесь и рос юный ал-Хасан, жадно впитывая виды холмов, строений, садов и звуки кипящей жизни Феса28.

Он начал учиться в одной из многочисленных квартальных школ, где мальчики заучивали Коран наизусть от начала до конца и учились грамоте. Позднее ал-Хасан ибн Мухаммад вспоминал, что отцы в Фесе задавали пиршества, когда их сыновья усваивали наизусть всю священную книгу: юноши и их соученики ехали на великолепных лошадях, с пением гимнов во славу Аллаха и его пророка29.

Далее он перешел к более продвинутым занятиям в медресе – школе при мечети. Судя по всему, ал-Ваззан посещал лекции и дискуссии в мечети ал-Каравийин и в расположенном поблизости изящном здании медресе Бу Инанийя. Стержень программы составляли грамматика, риторика, вероучение и фикх (суннитское право и юриспруденция), причем последний в изложении маликитской богословско-правовой школы, преобладавшей в Магрибе30.

В студенческие годы ал-Ваззана своими блестящими лекциями славились двое крупных ученых – эрудит Ибн Гази и законовед Ахмад ал-Ваншариси. Последний в это время составлял многотомный свод судебных решений всех юристов ал-Андалуса и Магриба, а первый писал и читал лекции на различные темы, от Корана, хадисов (то есть преданий о речениях и деяниях пророка Мухаммада) и фикха до истории, биографии и стихотворных размеров. От своих учителей ал-Ваззан должен был получить представление об основных проблемах, занимавших исламских ученых Магриба того времени, о вопросах, которые оказались важными для него в дальнейшей судьбе с ее непростыми изгибами и поворотами. Как следует относиться к сектам в исламе, к евреям, к вероотступникам? Что думать о нововведениях – бидаа, которые нельзя обосновать Кораном и мусульманским правом? Знаменитый марокканский суфий Заррук (ум. 899/1493) осуждал бидаа как, с одной стороны, избыточный аскетизм и экстатические проявления, а с другой – упорную приверженность к молитвенным коврикам и разукрашенным четкам. Все это не имело отношения ни к шариату, ни к Сунне, то есть к примеру пророка. Но существуют ли допустимые нововведения? А как же быть с вольностями в отношении закона, такими как винопитие, принятое в Рифских горах, неподобающее общение мужчин и женщин во время танцев и тому подобное? Ведь некоторые из подобных злоупотреблений происходили в распространяющихся суфийских орденах и обителях.

И, что особенно важно, как следует понимать обязанность джихада, священной войны, в то время, когда португальцы захватывают мусульманские города вдоль Средиземноморского и Атлантического побережья? Ал-Ваззан наверняка слушал посвященную этому лекцию Ибн Гази, а потом, в 919/1513 году, видел его, уже семидесятилетнего старца, в числе приближенных султана Феса, когда мусульмане тщетно пытались отбить у христиан город Азелла к югу от Танжера на берегу Атлантики31.

Годы учения принесли ал-Хасану ибн Мухаммаду и другой опыт. В то время студент уже не мог, как прежде, рассчитывать на полную финансовую поддержку от своего медресе в течение семи лет обучения. Благочестивые жертвователи учредили в свое время благотворительные имущественные фонды (ахбас, авкаф) для поощрения образования, однако эти имущественные дарения были разорены войнами между династиями Маринидов и Ваттасидов за верховенство в Марокко в конце XV века, а теперь их по кусочкам догрызал жадный до денег ваттасидский султан. Ал-Ваззан дополнял свою стипендию, подрабатывая в течение двух лет нотариусом в фесской больнице для занемогших путешественников и умалишенных. На такой ответственный пост его должен был назначить судья (кади), ведь нотариус оценивал надежность предстающих перед ним свидетелей. Годы спустя ал-Ваззан помнил сумасшедших пациентов в цепях, которых били, если те буйствовали, приставали к посетителям и жаловались на свою судьбу32.

Впрочем, у ал-Ваззана все еще оставалось время для студенческой дружбы, например с братом святого отшельника из Марракеша, с которым они вместе слушали лекции о мусульманском вероучении33. А еще было время для поэзии – формы самовыражения, равно любимой и учеными, сведущими в юриспруденции, и святыми людьми, и влюбленными юношами, и купцами, воинами, кочевниками пустыни. Ал-Ваззан изучал поэтические формы в медресе, ведь серьезные идеи религиозных учений вполне могли излагаться стихами, и к тому же образцом ему служил дядя, искусный поэт. В Фесе часто проводились публичные чтения стихов, а вершиной года было поэтическое состязание в день рождения Пророка, мавлид ан-наби. Все местные поэты собирались во дворе главного кади и с его кафедры читали стихи собственного сочинения, восхваляющие посланника Всевышнего. Признанный лучшим становился князем поэтов на год вперед. Ал-Ваззан не сообщает, удалось ли ему победить хотя бы раз34.

***

Ал-Хасан ибн Мухаммад начал путешествовать с юных лет. Кроме периодических поездок на север, на семейные виноградники в Рифских горах, и летнего пребывания в арендованном семьей замке на холмах над Фесом, отец с малых лет брал его с собой в ежегодно проводившиеся после окончания рамадана шествия из Феса к гробнице святого в Центральном Атласе – в горах этого хребта, тянувшегося к югу от города, стояло немало мавзолеев. В двенадцать лет, в числе сопровождавших его отца или дядюшку, ал-Хасан посетил город Сафи на берегу Атлантики, оживленный порт, где вели торговлю как местные купцы – и мусульмане, и евреи, – так и коммерсанты из Португалии, Испании и Италии. Кроме зерна и злаков, ожидавших отправки на Иберийский полуостров, он наверняка видел изделия из кожи, окрашенной в мастерских Сафи, тюки тканей в разноцветную полоску, сотканных тамошними женщинами и так ценимых африканками, живущими по ту сторону Сахары. Здесь он впервые столкнулся с соперничеством между группами мусульман на глазах у интриганов-португальцев и их агентов35.

Ал-Ваззан уверял также, что «в начале своей юности» ездил и гораздо дальше – в Персию, Вавилонию, Армению и в земли татар, что в центре Азии. Может быть, он и совершил с дядей такое далекое путешествие во все эти края, но если так, то в дошедших до нас его сочинениях это мало отразилось. Быть может, ему хотелось преувеличить свои юношеские приключения, чтобы сравниться по размаху странствий, к примеру, со знаменитым географом и историком ал-Масуди, писавшим столетия назад36.

Более обстоятельно он описывает, как рыскал по кладбищам Фесского королевства в поисках стихотворных эпитафий на гробницах султанов и их сановников, а потом, в 910/1504 году, когда ему было лет шестнадцать, преподнес их собрание Мулай ан-Насиру, брату нового ваттасидского султана Мухаммада Португальца (Мухаммада ал-Буртукали). Отец обоих братьев, старый султан Мухаммад аш-Шейх, только что умер, и ал-Ваззан подумал, что эпитафии помогут им утешиться в горе37. Таким подарком он, несомненно, обратил на себя внимание правящего рода.

Примерно тогда же политические связи и дипломатическая подготовка ал-Ваззана заметно продвинулись благодаря тому, что он сопровождал дядю в посольстве, направленном новым султаном Феса Мухаммадом ал-Буртукали к великому правителю Томбукту и Гао. Султан, вероятно, хотел оценить торговую, политическую и религиозную ситуацию в могущественной империи Сонгаи, лежавшей к югу от Сахары. Когда они ехали на юг через хребет Высокий Атлас, один местный вождь, наслышанный о красноречии посла, пригласил его к себе. Но дядюшка ал-Ваззана спешил, а потому послал своего племянника с двумя сопровождающими отвезти вождю подарки и только что написанную поэму в его честь. Ал-Ваззан с учтивостью все исполнил, прочитал стихи собственного сочинения и ловко справился с беседой, говоря по-арабски с хозяином, изъяснявшимся на атласско-берберском наречии. И как же им восхищались, ведь ему «было тогда всего лишь шестнадцать лет»! Нагруженный ответными дарами, он догнал дядю, чтобы пуститься в трудное, но захватывающее путешествие через пустыню на верблюдах. Однажды он видел шествие страусов, которые двигались вереницей и показались издали всадниками, идущими в атаку. Потом ему пришлось внять предупреждениям дядюшки и остерегаться ядовитых змей пустыни. Он научился благодарить судьбу за колодцы, обитые внутри верблюжьей кожей и отстоявшие друг от друга на пять-семь дней пути. Вдоль дороги он видел кости купцов, умерших от жажды, когда сирокко обрушил на их караван песчаную бурю, засыпав драгоценные источники воды38.

Через несколько лет после этого путешествия ал-Хасан ал-Ваззан начал совершать самостоятельные деловые вояжи. Иногда, вероятно, он ездил с коммерческими целями: год за годом он пересекал пустыни Сахары и проходил вдоль берега Северной Африки с мусульманскими и еврейскими купеческими караванами, и куда бы ни приехал, он пристально наблюдал за рынками, ярмарками, товарами, ценами. Однажды он провел на соляных копях в Сахаре три дня – «столько времени понадобилось, чтобы погрузить соль» для продажи в Томбукту. Возможно, он и сам был одним из торговцев, везших соль на продажу39. Однажды в поездке, видимо, торгового назначения, ал-Ваззан едва избежал гибели. Купеческий караван с грузом фиников пересекал Атласские горы на обратном пути из пустыни в Фес накануне наступления зимы, собиралась метель. И тут несколько всадников-арабов пригласили – или заставили – его и одного еврейского купца поехать с ними. Подозревая, что они хотят его убить и ограбить, ал-Ваззан отпросился по нужде и сумел закопать свои монеты. И начались его бедствия – сначала его раздели на морозе, отыскивая деньги (он сказал, что оставил их у родственника в караване), потом, пока продолжался буран, он просидел два дня со своими подозрительными провожатыми в какой-то пастушеской пещере, занесенной снегом, а выбравшись, узнал, что почти весь караван погиб в снегу, но деньги его уцелели там, где он их спрятал40.

Путешествовал он, в том числе и в качестве эмиссара, слуги, солдата, информатора и посла фесского султана. Мухаммад ал-Буртукали получил свое прозвище – Португалец, – потому что провел детские годы в плену в Португалии. Потом он, как и его отец, воевал в горах, чтобы распространить свою власть в Северном Марокко, за пределами округа Феса. Вожди воинственных племен – арабы и берберы, издавна властвовавшие по всей Северной Африке, по-прежнему верховенствовали над многими городами, горными селениями и общинами кочевников, благодаря заключенным союзам или превосходству в силе. Как явствует из написанного самим ал-Ваззаном, султанские наместники и агенты в этих областях не могли твердо рассчитывать ни на сколько-нибудь существенные сборы податей и налогов, ни на поставку всадников для королевской армии. Иногда, при помощи пороха или брачных союзов, удавалось склонить чашу весов в пользу Ваттасидов. В 904/1498–1499 годах, столкнувшись с серьезным восстанием в городе Дебду на востоке Среднего Атласа, Мухаммад аш-Шейх в конце концов одержал победу, направив восемь сотен аркебузиров против арбалетчиков, выставленных бунтовщиками. После их капитуляции султан выдал двух своих дочерей замуж за сыновей раскаявшегося вождя берберов племени заната. Когда в 921/1515 году ал-Ваззан посетил Дебду, его старый предводитель все еще был верен Фесу41.

Тем временем португальцы уже не первое десятилетие совершали набеги вдоль Средиземноморского и Атлантического побережья. Обычно они начинали с договора, по которому город становился вассалом под защитой португальского короля. Затем появлялись укрепленные португальские торговые анклавы и приходили католические священники. Если горожане проявляли недружелюбие или между ними начинались раздоры, португальцы присылали войска, как случилось в Сафи в 913/1507–1508 годах и в Аземмуре в 919/1513 году. С этого момента португальцы брали управление и торговлю в городе под контроль своих собственных губернаторов, собирали дань, без помех захватывали берберов и арабов, чтобы сделать их рабами у себя дома, в Португалии, и, как с гордостью писал король Мануэль I новоизбранному папе Льву X, полностью привести королевства Фес и Марракеш в лоно христианства42.

Ваттасиды сопротивлялись португальцам от случая к случаю, и часто безуспешно. Берберские и арабские племена восставали против диктата Феса, что бы там ни затевалось. Кроме того, всякое завоевание португальцы предпринимали при поддержке тех или иных представителей местных мусульман и евреев, которые видели хотя бы временную экономическую или политическую выгоду в сотрудничестве с христианами. Сам Мухаммад аш-Шейх утвердил власть Ваттасидов над Фесом на основании мирного договора с португальцами, хотя его сын Мухаммад ал-Буртукали, по словам ал-Ваззана, не желал теперь «ничего, кроме мести» португальцам43.

Разительный пример такой сложной политики представлял собой бербер Йахйа-у-Тафуфт, фигура, хорошо знакомая ал-Хасану ал-Ваззану. В 912/конце 1506 года он в сговоре с одним честолюбивым другом убил мусульманского градоначальника Сафи. Затем он не стал делить власть в городе со своим сообщником, начал поддерживать португальцев, одновременно интригуя с их соперниками, а когда возникла угроза его жизни, сбежал в Лиссабон. Через несколько лет он вернулся в качестве помощника португальского губернатора. На этот пост его назначили потому, что жители Сафи просили, чтобы «посредником между мусульманами и христианами служил мусульманин» (или, как выразился ал-Хасан ал-Ваззан, потому что «губернатор не знал обычаев народа»). Между тем Йахйа-у-Тафуфт, с одной стороны, радовал короля Мануэля I военными победами над Мулаем ан-Насиром, братом ваттасидского султана, и над султаном Марракеша, а с другой, злил португальского губернатора тем, что собирал налоги и издавал постановления от своего имени, а не от имени христианских властей. Мусульманским предводителям Йахйа внушал, что тайно поддерживает их дело и выжидает удобного момента, дабы напасть на португальцев; королю Мануэлю I он присягнул на верность. Одновременно он создавал для себя опору среди населения деревень, городков, среди племен в областях к востоку и к югу от Сафи. Мало того, он издавал указы, которыми назначал наказания за правонарушения, казалось, ставя себя выше маликитских судей в Фесе44.

Этому-то влиятельному интригану ал-Хасан ал-Ваззан, вероятно, в начале лета 918/1512 года привез известие от султана Мухаммада ал-Буртукали, который, судя по всему, старался выяснить, какова в действительности позиция Йахйи в отношении португальцев45. Помимо того что ал-Ваззан вез это послание, он еще выступал в роли представителя некоего «шерифа, эмира Суса и Хахи». Речь шла о Мухаммаде ал-Каиме, основателе династии Саадитов, известном как шериф, то есть потомок пророка. В южном Марокко – в пустынях и долинах области Драа у подножия Анти-Атласа, откуда вышел род Саадитов, и в земледельческой области Сус на равнине между хребтами Анти-Атласа и Высокого Атласа, а также в соседней области Хаха вдоль берега Атлантики, с ее купцами и пастухами – всюду Мухаммад аль-Каим находил сторонников, привлеченных его высоким происхождением, превосходившим все сети племенных взаимосвязей, на которые опиралась непрочная власть Ваттасидов. Султаны династии Ваттасидов обращались за признанием законности своей власти к ученым законоведам маликитской школы – к Ибн Гази, Ахмаду ал-Ваншариси и их последователям, чей религиозный авторитет вытекал из права налагать проклятие и объявлять порицание. Напротив, Саадиты искали легитимации у странствующих святых мистиков, предрекавших приход Махди, или «ведомого [богом по правильному пути]», чтобы принести праведность в мир.

Лучшим примером такого рода был суфийский мистик ал-Джазули (ум. 869/1465), которого очень почитали последователи и суфии из сельских обителей на юге Марокко. Во времена восстания против султанов из последних Маринидов и первых Ваттасидов один из последователей ал-Джазули странствовал, перенося его останки с места на место, и, наконец, похоронил в Афугале, селении в Хаха. Стремясь связать свое имя с ал-Джазули и его духовной и политической доктриной, Мухаммад ал-Каим в 919/1513 году перенес свой двор в Афугал, а после своей смерти в 923/1517 году был похоронен рядом со святым46.

Для шерифа из рода Саадитов превыше всего была священная война против неверных, к которой и призвали его местные марабуты (мурабитун, святые люди) и суфийские обители – сельские, а теперь иногда и городские. Если приемлемой считалась торговля с испанскими, генуэзскими и португальскими купцами, то уж никак не оккупация дар-ал-ислама (территории ислама) христианами. Терпя поражения в Сафи и в других местах, Мухаммад ал-Каим мог зато похвастаться победами, одержанными над португальцами дальше к югу. По этой причине ваттасидский султан начал искать с ним союза и дважды – в 918/1512 и в 920/1514 годах – посылал ал-Хасана ал-Ваззана с письмами по поводу организации совместных военных действий. Весной 921/1515 года ал-Ваззан участвовал в делегации, направленной из Феса, чтобы вместе с саадитским шерифом наладить сопротивление португальцам, угрожавшим тогда городу Марракешу и его султану. Войска совместно выступили против христиан и победили их47.

Впрочем, устремления саадитского шерифа не ограничивались изгнанием христиан. В 915/1509 году он прибавил к своему имени слово «ал-Каим», входившее в титул «восставший по повелению Всевышнего». Быть может, он предугадывал великую судьбу, ожидавшую его сыновей. И действительно, в середине XVI века Саадиты одолеют Ваттасидов в кровавой битве и станут правящей династией всего географического региона, впоследствии известного как Марокко. Захват Марракеша в 931/1525 году сыном и преемником ал-Каима стал решающим событием в этой борьбе. Но во времена дипломатической службы ал-Хасана ал-Ваззана две династии время от времени сотрудничали друг с другом. Так, в 918/1512 году Мухаммад ал-Буртукали пожаловал сыновьям Мухаммада ал-Каима, окончившим медресе в Фесе, белый флаг и барабан высокопоставленных военачальников48.

Ал-Ваззан не только ездил с миссиями от султана Феса к Мухаммаду ал-Каиму, но один или два раза вел переговоры от лица их обоих, какое-то время находился при дворе шерифа, путешествовал в его свите по Южному Марокко. Он даже выполнял его поручения, сопровождая одного из чиновников на базар в области Сус, чтобы купить рабынь из‐за Сахары для его услуг.

Подобно многим в кругу Ваттасидов, ал-Ваззан не без оговорок воспринимал религиозное настроение саадитского шерифа, в особенности его приверженность учению ал-Джазули. Ученик ал-Джазули, ас-Саййаф, некогда выступил против ранних Ваттасидов и в глазах ал-Ваззана являлся еретиком и противником шариата. Наверняка ал-Ваззану внушал беспокойство и другой последователь ал-Джазули, блистательный ал-Газвани, проживший несколько лет в Фесе около 919/1515 года: услыхав, как одна женщина испустила приветственный вопль в честь султана ал-Буртукали, ал-Газвани разбранил ее, вскричав: «Я султан этого мира и последующего». В конце концов ал-Газвани покинет Фес и все влияние своей святости, как и всех своих последователей, отдаст на службу саадитскому шерифу49. Впрочем, находясь в свите Мухаммада ал-Каима, ал-Ваззан, конечно, должен был держать все критические соображения при себе.

Большинство же миссий и поручений во все годы службы ал-Ваззан исполнял для султана Феса50. Совершив два отдельных путешествия, он объездил все Северное и Центральное Марокко, побывал в городах, деревнях и селениях, проехал верхом от побережья до высокогорья. Путешествуя по многоводному северу, в Рифских горах вдоль Средиземного моря, по равнинам и северным склонам Среднего Атласа, он мог лакомиться поспевающим виноградом, инжиром и другими фруктами, есть маслины, зревшие в течение лета. Если в этих местах в конце весны его заставали дожди, он мог радоваться их приходу вместе с местными жителями, которые называли такие дожди «водой нусу», благословенной влагой, питающей рост молодых растений, и сберегали ее дома в маленьких бутылочках.

Опаснее было подниматься в горы Среднего Атласа, так как в горных лесах водились львы и леопарды. Здесь встречались ущелья, которые нужно было обходить по дальнему перевалу или преодолевать по мосту. Ал-Ваззану особенно запомнился «чудо-мост» через реку Себу, ловко построенный берберской общиной в Среднем Атласе: прочная корзина, вмещавшая целых десять человек, которую переправляли через пропасть с помощью блоков. Он наслаждался поездкой, пока не услышал разговор о том, как однажды корзину нагрузили сверх меры и пассажиры попадали в реку, бурлящую далеко внизу, «отчего у меня по телу пошли мурашки от ужаса»51.

Во время некоторых путешествий ал-Ваззан участвовал в военных действиях: несколько раз при Азелле, которую Мухаммад ал-Буртукали не смог отбить у португальцев; в 915/1509 году при городе Тефза, на северном склоне Высокого Атласа, где ал-Ваззан предложил стратегию ведения переговоров, благодаря которой удалось вернуть восставших жителей в подчинение султану Феса; а в 921/1515 году при городе ал-Мамура на Атлантическом берегу, где португальцы пытались возвести крепость, но были жестоко разбиты войсками Мухаммада ал-Буртукали и его брата. Ал-Ваззан долго помнил картины и шум этой битвы, а особенно сокрушительный огонь ваттасидских пушек по португальским кораблям. «Три дня, – писал он, – морские волны имели цвет крови»52.

В других случаях он ездил в свите Мухаммада ал-Буртукали – с делегацией или сам по себе, с рекомендательными письмами султана и с инструкциями, предписывавшими установить отношения с тем или иным шейхом (вождем), градоначальником или местным правителем53.

В разгар своих поездок по Марокко, примерно в 918/1512 году, после того как в начале лета он побывал в Сафи, у Йахйа-у-Тафуфта, с поручением от султана, ал-Хасан ал-Ваззан отправился в длительное двухмесячное путешествие через Сахару в Томбукту. Из Сафи он спустился в Марракеш, затем на юго-восток через горы Высокого Атласа и Анти-Атласа в Сиджилмасу, оазис на краю пустыни. Некогда красивый город, обнесенный стенами, политический и экономический центр прежних берберских династий, в начале XVI века Сиджилмаса превратилась в скопление укрепленных деревень, каждая с собственным мелким вождем, где берберы, еврейские торговцы и ремесленники, купцы из Северной Африки и из других мест торговали с землями, лежащими за Сахарой. Ал-Ваззан прислушивался к разговорам о ценах и таможенных пошлинах, рассматривал монеты местной чеканки и наблюдал, как арабские всадники собирают подати, пока, наконец, не установилась подходящая погода для отправки караванов в пустыню54.

Совершая первую поездку такого рода со своим дядей восемью годами раньше, он учился тонкостям дипломатии, а на этот раз направлялся в империю Сонгаи с полномочной самостоятельной дипломатической миссией. С середины XVI столетия правители Сонгаи сменили владетелей Мали в роли верховенствующей силы на территории, известной как Билад ас-Судан (от судан, чернокожие), Страна черных. Империя Мали, основанная одним из народов семьи манде, распространилась от города Гао в среднем течении Нигера до самого Атлантического океана. Когда могущество малийцев ослабло и они упустили Гао, то Сунни Али из племени сонгаи – «человек большой силы, огромной энергии и безжалостный головорез», по словам одного местного историка, – начал завоевание Среднего Нигера. Во время ал-Хасана ал-Ваззана под властью Аскиа Мухаммада, ревностного мусульманина и предприимчивого военачальника, многонациональная империя с центрами в Гао и Томбукту простиралась на запад от реки Нигер едва ли не до Атлантики, и на сотни миль к востоку до султаната Аир (на территории нынешнего Нигера), граничащего с королевствами хауса. В конце концов завоевания Аскиа Мухаммада на севере, на территории Сахары, охватили прибыльные соляные копи Тагазы в двадцати днях пути от Томбукту, хотя во время второго визита ал-Хасана ал-Ваззана цена на соль в Томбукту все еще стояла очень высоко55.

Ал-Хасан ал-Ваззан хорошо знал историю Аскиа Мухаммада: как он, будучи доверенным наместником сонгайского правителя Сунни Али, восстал против сына и преемника последнего в 898/1493 году и провозгласил себя султаном; и как несколько лет спустя, движимый религиозным рвением и в надежде узаконить свой захват власти, он совершил паломничество в Мекку с громадным эскортом из военных и ученых, а также с богатой казной для раздачи подарков. Это благочестивое начинание, как и долги, возникшие из‐за него, все еще были у всех на устах, когда в 910/1504 году ал-Хасан ибн Мухаммад впервые побывал в Стране черных вместе с дядей56.

Кроме того, они с дядей, надо полагать, во все уши слушали, что говорят мусульманские богословы в Томбукту о недавнем визите в Гао магрибинского ученого ал-Магили. Ал-Магили проповедовал строжайшее неприятие неверных, особенно евреев, отступников от ислама и сторонников тахлита (от халата, смешивать) – речь идет о смешении законов и ритуалов неверных с исламскими. С тех пор как он побудил мусульман оазиса Туват в Северной Сахаре не только разорвать торговые связи с евреями, но и разрушать синагоги, захватывать имущество евреев и убивать их, на него с тревогой смотрели не столь приверженные пуризму североафриканские правители, например ваттасидский султан Феса. Вскоре после этих кровавых событий в пустыне ал-Магили явился в Фес излагать свои воззрения, но рассердил и тамошних законоведов, и султана и был изгнан из города.

Не устрашенный, ал-Магили отправился на юг, в Страну черных, где около 903/1498 года встретился в Гао с Аскиа Мухаммадом, который только что вернулся из паломничества в Мекку, преисполненный обретенной там благодати (барака, божественное благословение). Ал-Магили, построив наставление в форме вопросов и ответов, указал исполненному религиозного пыла правителю, какие меры дóлжно принимать против «неверных» и «грешников». Эти категории он определял очень приблизительно. Так, он разрешил Аскиа Мухаммаду конфисковывать владения Сунни Али на том основании, что бывший правитель Сонгаи не был истинным мусульманином и позволял процветать многобожию, а также предписал Аскиа Мухаммаду освобождать любого из рабов Сунни Али, бывшего истинным мусульманином на момент взятия в плен, и, наконец, санкционировал будущие завоевания Аскиа Мухаммадом земель тех правителей, не исключая мусульман, которые несправедливо захватывали имущество своих подданных57.

Последствия этих благочестивых увещеваний были перед глазами ал-Хасана ал-Ваззана во время обеих его поездок в Страну черных. Он мог видеть множество пленных, захваченных в войнах, которые вел Аскиа Мухаммад. Кого-то из них порабощали как неверных, никогда не бывших мусульманами, женщин брали в рабство как жен ненастоящих мусульман. Ал-Ваззан отметил политику обложения тяжелыми налогами и данью, проводимую Аскиа Мухаммадом в завоеванных землях, и написал о нем следующее: «Султан Томбукту – смертельный враг евреев до того, что в его областях нет ни одного еврея. И мало того, если султан узнает, что кто-нибудь из купцов из Берберии торгует с евреями, состоит в партнерстве с евреями или является агентом евреев <…> то конфискует все его товары и передает их в королевскую казну, едва оставив ему денег, чтобы вернуться домой»58.

Важной обязанностью нашего дипломата, конечно, было доносить обо всех подобных обстоятельствах Мухаммаду ал-Буртукали в Фес. Коммерческие связи с империей Сонгаи имели центральное значение: ткани (частью из Европы), медные изделия, рукописи, финики, лошади, упряжь текли на юг из Феса, Марракеша и их областей через Сиджилмасу в Тагазу или в оазис Туват, а оттуда в Томбукту и в Гао. Золото, рабы, кожаные изделия, перец и другие специи из всего региона южнее Сахары поступали на север из Томбукту и Гао теми же путями. Султана Феса надлежало извещать обо всем, что могло нанести ущерб этой торговле, наряду со сведениями о товарах и рыночных ценах. Султан нуждался также в непосредственном наблюдении за политической и религиозной жизнью в Билад ас-Судане, Стране черных: какие царства попали под власть Аскиа Мухаммада и как они управляются? Каково положение богословов и законоведов? Связи между берберскими династиями и регионом южнее Сахары поддерживались веками, и во времена ал-Ваззана между Фесом и Томбукту существовало оживленное движение ученых людей и книг59.

Ал-Хасан ал-Ваззан не оставил нам своего точного маршрута по Стране черных, но привел подробности о некоторых остановках во время второй миссии. Судя по всему, он получил первую аудиенцию у Аскиа Мухаммада во дворце в Томбукту, который, как узнал ал-Ваззан, спроектировал андалусский архитектор двести лет тому назад. Главный королевский дворец находился в Гао, но, подобно европейским монархам, Аскиа Мухаммад постоянно путешествовал в сопровождении многочисленных придворных и по дороге решал государственные дела. Ал-Ваззану пришлось встать перед ним на колени и посыпать пылью голову и плечи – такова была церемония самоуничижения, положенная «даже послу великого правителя». За полтора столетия до этого знаменитый путешественник и писатель Ибн Баттута был свидетелем подобных же проявлений почитания со стороны подданных императора Мали и удивлялся, как они не запорошат себе глаза60.

Все общение с Аскиа Мухаммадом, на языке сонгаи или на арабском, шло через посредников. Когда ал-Ваззан отправился в близлежащий порт Кабара, он, наконец, смог поговорить напрямую с его главным начальником. Тот был родственником правителя и человеком, которого ал-Ваззан назвал «справедливым» – редкий комплимент в его устах. Находясь в Томбукту и в Кабаре, ал-Ваззан, видимо, встречал купцов из городов и селений Мали, лежащих вверх по Нигеру, и из славного города Дженне и района вглубь от него, в двухстах милях к юго-западу, на притоке Нигера. Обе территории несколько десятков лет назад присоединил к империи Сонгаи Сунни Али, и ал-Ваззан много услышал о них, пока наблюдал, как купцы из Томбукту нагружают свои небольшие суда, чтобы отправиться в путешествие вверх по реке. Может быть, когда он впервые приезжал в Страну черных, его возили туда вместе с дядей, но в этот раз он, скорее всего, повернул на восток, к многолюдному городу Гао, центру власти сонгайских правителей, с его богатым купечеством и множеством рынков. В великолепном тамошнем дворце его восхитил громадный внутренний двор, окруженный галереями, где Аскиа Мухаммад принимал посетителей; возможно, посол из Феса получил у императора вторую аудиенцию61.

Из Гао ал-Ваззан, кажется, поехал с караваном на северо-восток, в Агадес – город, из которого туарегские султаны правили своим царством Аир (на территории современного Нигера). Там ал-Ваззан выяснил, что в результате произведенного одиннадцать лет назад военного набега со стороны Сонгаи султаны платят внушительную дань Аскиа Мухаммаду, но, несмотря на это, правители получают крупные доходы от поземельных налогов и таможенных сборов. Ал-Ваззан отметил смешанный состав населения: в Агадесе доминировали берберы – элита туарегов, потомки выходцев из Сахары, а местное население, поставляющее солдат в армию правителя и занятое разведением коз и коров в южном Аире, состояло из людей с темной кожей, как и у рабов62.

Он наверняка слышал также о тахлите – смешении религиозных верований и обрядов – в царстве Аир. Среди населения, не принадлежавшего к туарегам, было много немусульман, и даже в числе последователей Пророка многие продолжали «поклоняться идолам и приносить им жертвы». Довольно любопытно, что султаны Агадеса получали наставления от ученого египтянина ас-Суйути, проявлявшего в этом смысле гораздо больше гибкости, чем ал-Магили. Ас-Суйути побуждал султанов править справедливо, в духе предначертаний Пророка и шариата, но когда его спрашивали по поводу изготовления и использования амулетов и талисманов, он говорил, что это не запрещается, «если в них не содержится ничего предосудительного»63.

Следующую большую остановку, после длительного путешествия на юг, ал-Ваззан сделал в государстве Борну, где говорили на языке канури, а точнее – в его столице Нгазаргаму, в нескольких милях к западу от озера Чад64. Борну находилось вне досягаемости для властителей Сонгаи. Его султаном, или маи, был в то время Идрис Катакармаби – человек, запомнившийся ал-Ваззану, а также описанный в хрониках и эпосе как правитель, успешно воевавший с соседями, народом булала из Канема, издавна посягавшим на его земли. Как красноречиво описывал его деяния один тогдашний факих, маи Идрис был «справедлив, богобоязнен, благочестив, смел и неустрашим» – правитель, совершивший паломничество в Мекку. Ал-Ваззан, впрочем, заметил, что султан довольно уклончиво ведет себя, когда требуется за что-то платить, но очень любит покрасоваться своим богатством. Борну находилось на южном конце одного из сравнительно легких путей через пустыню, и маи Идрис посылал по нему купцов за лошадьми в Магриб. Затем он заставлял их дожидаться долгие месяцы, а то и целый год, пока у него наберется достаточно рабов, захваченных в военных походах, чтобы с ними расплатиться. Купцы жаловались ал-Ваззану на свою судьбу, особенно огорчительную в связи с тем, что при дворе Идриса Катакармаби золото сверкало повсюду: из золота были чашки и миски, лошадиная сбруя и шпоры у всадников, даже цепи на собаках65.

Проведя месяц в Борну, ал-Ваззан проехал через земли королевства «Гаога» – таинственную область, центр которой историки ассоциируют с той или иной частью нынешнего государства Судан. По описанию ал-Ваззана местный мусульманский правитель Хомара (Умар или Амара) оправдывал свою репутацию щедрого властителя, вдвойне вознаграждая за каждый полученный им подарок. К его двору часто приезжали купцы из Египта, жаждущие обмениваться товарами, и весьма вероятно, что с каким-то из их караванов ал-Ваззан пересек нубийские земли, чтобы нанести один из трех своих визитов (возможно, первый) в страну на Ниле. Путешествие было опасным – однажды проводник сбился с пути в оазис, и странникам пришлось растянуть пятидневный запас воды в бурдюках на десять дней, но чудеса в конце поездки того стоили66.

***

Ал-Ваззан исследовал каждый уголок «великого и многолюдного города» Каира, но как дипломат он должен был выяснять, каковы политические настроения и течения при дворе престарелого мамлюкского султана Кансуха ал-Гаури. За Кансухом стояла долгая и яркая традиция: он был двадцать вторым в череде правителей Мамлюкского султаната, многие из которых имели черкесское происхождение, все владели турецким языком, все начинали как рабы-военнопленные (мамлюк по-арабски означает «принадлежащий кому-либо»), и всем приходилось отрекаться от христианской веры, в которой они родились67. Каждый из султанов приходил к власти не по законному праву наследования, а благодаря интригам, связям и военной силе. Их империя охватывала Египет и Левант, причем последний был известен как аш-Шам (Сирия) и включал в себя Святую Землю. Кроме того, они претендовали на власть над Хиджазом, западной частью центральной Аравии, и поставили там гарнизоны и крепости для защиты Мекки, Медины и других городов. Среди денежных поступлений в мамлюкскую казну шли доходы от контроля над торговлей специями и драгоценными породами дерева из Индии68.

Кансух ал-Гаури начинал как черкесский раб великого султана Каит-бея и подражал своему бывшему хозяину, осуществляя обширные строительные начинания. Ал-Ваззана особенно поразили мраморные здания медресе и мечети, возведенные султаном в 908/1502 году на Базаре шляпников. Поблизости находился и будущий мавзолей султана. Народ Каира восхищался богатым убранством новых построек, но и отпускал насмешки по поводу конфискаций, реквизиции мрамора и расхищения средств вакуфных благотворительных фондов, пущенных на финансирование этих строительных проектов. Что касается знаменитой каирской цитадели, то ал-Ваззан нашел ее дворцы «изумительными». Там султан задавал роскошные пиры и принимал своих чиновников, наместников и послов69.

Отметим, что дипломат из Феса, похоже, ни разу не был официально принят Кансухом ал-Гаури за те месяцы, что провел в Каире. Летописец правления султана Мухаммад ибн Ахмад ибн Ийас, который с любовью к деталям описывал все подобные события в своем поденном журнале, ни разу не упомянул посла из Феса. С одной стороны, 919/1513 год выдался неподходящим для приемов. В месяце мухарраме (марте) Каир поразила чума, от которой за три-четыре ближайших месяца умерло много людей. Затем султан заболел глазной болезнью и смог в полной мере возобновить свои публичные обязанности только в месяце шаабане (октябрь)70. С другой стороны, ал-Хасану ал-Ваззану было бы трудно подготовиться к дорогостоящему представлению мамлюкскому султану. Когда годом ранее принимали посла от султана Туниса, тот преподнес Кансуху ал-Гаури дорогие ткани, породистых коней из Магриба, оружие и другие драгоценные предметы стоимостью, по слухам, в десять тысяч динаров71. Столь помпезного представления ожидали от каждого посла к августейшему «владыке двух земель и двух морей». Но мог ли дипломат из Феса предстать перед султаном с подобающей пышностью после целого года нелегких странствий по Стране черных?

В любом случае Магриб не имел большого значения для Кансуха ал-Гаури. Выходцы из Магриба жили и в Каире, и в Александрии – матросы, солдаты, и особенно купцы с семьями. В 913/1507 году султан даже посылал своего официального переводчика выкупить некоторых магрибинцев, захваченных христианскими пиратами и сидевших в плену на Родосе и в других местах. В начале царствования Кансуха ал-Гаури к нему приезжали посланцы правителей Магриба с жалобами на притеснения мусульман Гранады со стороны испанцев, и тогда мамлюкский султан пригрозил контрмерами в отношении христиан в Святой Земле, если положение не улучшится. Впоследствии в 916–917/1510–1511 годах Кансух ал-Гаури праздновал победы мусульман над христианами в Тлемсене и Джербе и оплакивал потерю Триполи72, но в целом новости из этих краев редко его занимали. В сущности, кроме ал-Ваззана, тунисский посол, приезжавший в 918/1512 году, был единственным представителем Магриба, которого султан официально принял за пятнадцать лет своего царствования73. Куда больше его беспокоили действия португальских кораблей в Красном море и Индийском океане, препятствовавших египетской и сирийской торговле, а особенно политические и религиозные устремления двух владык Востока: харизматичного шаха шиитской Персии, Исмаила Сефеви, и нового османского султана Селима I74.

Хотя ал-Хасан ал-Ваззан не получил аудиенции у султана, он все же собрал сведения о его высших сановниках и об административном штате и имел возможность часто бывать в цитадели. Его вполне мог принимать султанский давадар, то есть государственный секретарь, которого он описывал как второго человека во власти, или кто-нибудь из его подчиненных. Благодаря таким встречам он наверняка узнал, что Кансух ал-Гаури направил послов в Стамбул поздравлять султана Селима с вступлением на престол и обсуждать заключение договора о дружбе, хотя у себя в Каире он тепло принял сыновей того самого брата, которого Селим убил, чтобы завладеть престолом. Ибн Ийас писал в поденных записках о том, о чем ал-Ваззан, вероятно, слышал в коридорах дворца: «Разделавшись со всеми своими родственниками, султан османов теперь может обратиться к обороне страны от европейцев». Может быть также, что дипломат из Феса пытался заинтересовать чиновников мамлюкского султана рассказами о том, как на другой оконечности Средиземного моря устраивают нападения на христиан75.

***

Тем не менее пришло время возвращаться к собственному повелителю. Как позднее ал-Ваззан вспоминал о своих перемещениях, он должен был вернуться в Фес в течение месяца шавваля 919 года хиджры (в декабре 1513 года). Ему предстояло многое рассказать султану Мухаммаду ал-Буртукали о времени, проведенном в отъезде. По поводу политических обстоятельств на юге он явно мог рекомендовать развивать отношения со все более и более усиливавшимся сонгайским правителем Аскиа Мухаммадом, а на востоке лучше обращаться за помощью против христиан к османскому султану Селиму, чем к престарелому и нерешительному Кансуху ал-Гаури76.

Возвращаться в Фес было пора еще и затем, чтобы жениться, или, если у ал-Ваззана уже была жена – что к тому времени весьма вероятно, – то настало время вернуться к ней и к домашнему очагу. Ярчайшие страницы романа Амина Маалуфа «Леон Африканский» посвящены придуманным им женщинам в жизни ал-Хасана ал-Ваззана, среди которых и жена в Фесе, приходящаяся ему также двоюродной сестрой. Написанное самим ал-Ваззаном содержит мало прямых указаний на сей счет как для историка, так и для романиста, но что у нашего североафриканца была жена – это несомненно. Подавляющее большинство мусульман и мусульманок избирало для себя стезю брака. Очень немногих прельщало возвышенное отречение от него, которое поощрял один кружок ранних суфиев столетия назад. У выдающихся святых людей Магриба, таких как ал-Джазули, были жены и дети, как, конечно, и у самого Пророка. Ученые правоведы, богословы, знатоки литературы страстно желали иметь сыновей, которые пошли бы по их стопам. У законоведа Ибн Ибрахима, который слушал лекции Ибн Гази в Фесе в то же время, что и ал-Ваззан, уже в двадцать один год родился первый сын77.

Ал-Ваззан, в это время примерно двадцати пяти лет от роду, факих, то есть ученый знаток мусульманского права, по идее, должен был уже иметь собственную жену и детей. Вероятным выбором могла стать молодая женщина из другой семьи беженцев из Гранады. Написанный им позднее подробный почасовой обзор того, как заключается брак в Фесе, несомненно, основывался на его собственном опыте, а не только на том, что он видел: нотариально заверенный контракт, в котором перечисляется махр или садак – имущество, которое муж обязуется выделить жене при заключении брака, в том числе деньги, чернокожая рабыня, шелковые ткани, расшитые туфли без задника, красивые шали, гребни, духи; далее наряды, ковры, постельное белье, настенные драпировки, входившие в приданое жены, которое давал за ней отец; поезд невесты, под звуки дудок, труб и барабанов следующий в дом жениха; их первый сексуальный контакт и демонстрация следов крови на нижнем белье жены; застолье и пляски, когда мужчины и женщины веселятся в разных помещениях. Может быть, у ал-Ваззана в эти годы уже родился сын, и он успел отпраздновать обрезание мальчика на седьмой день, что позже описывал в подробностях: как друзья отца кладут монеты на лицо помощника цирюльника и тот выкрикивает их имена до тех пор, пока все деньги не будут собраны, а обрезание совершено; как потом танцуют раздельно мужчины и женщины. А может быть, ему пришлось удовольствоваться дочерью, рождение которой «вызывает меньшую радость»78.

Мы можем представить себе довольного ал-Ваззана, поглядывающего, как в его доме стряпают, шьют и прядут – так, как, по его словам, и положено хорошей фесской жене. Или вообразим, как он слушает ее рассказ о том, что она видела с резной террасы на крыше, этого женского пространства, куда время от времени она отправляется вместе с другими женщинами дома. А еще можем представить, что в жаркий день он купается в бассейнах у подножия фонтанов во внутренней части домовладения, как и его жена с детьми, – воспоминание об этом он хранил много лет спустя. Или, опираясь на его собственное описание обычаев Феса, вообразим, как он наблюдает за женой, наряжающейся, чтобы выйти на улицу, – ее усыпанные драгоценными камнями золотые серьги и браслеты надежно спрятаны под покрывалом, а лицо закрыто куском ткани с узкой прорезью для глаз79.

Наличие жены и детей, впрочем, не мешало мужчине уезжать в долгие путешествия, при условии что он обеспечивал их содержание на время отъезда. Знаменитый Ибн Халдун впервые женился в родном Тунисе в возрасте двадцати лет, причем по делам в качестве политического советника, судьи, дипломата и ученого он ездил по Тунису, посещал Фес, Гранаду, Бискру и Каир, не считая множества других мест. Иногда жена и дети сопровождали его, в других случаях он отсылал их пожить к брату в Константину. В автобиографии Ибн Халдун написал о своем «крайнем огорчении», когда его жена и некоторые из детей утонули во время кораблекрушения по пути к нему в Египет80. Ибн Баттута, двадцати одного года, покинул родной Танжер в 725/1325 году и двадцать четыре года странствовал как паломник, студент, судья, политический советник, дипломат и любопытный наблюдатель. У него в обычае было жениться по пути на разных женщинах, начиная с дочери сотоварища по паломничеству, когда они пересекали Ливию. В Дамаске он женился на дочери ученого из Магриба, а через три недели отверг ее. На Мальдивских островах он взял себе четырех жен – сколько позволено мусульманину, но вскоре избавился и от них81.

Обзаводился ли ал-Ваззан в своих странствиях хоть раз временной женой? Мысль об этом приходит, когда читаешь его описание города Туггурта в Сахаре, примерно в четырехстах милях к юго-западу от Туниса. Тамошние состоятельные ремесленники и знать гостеприимно встречали чужеземцев, как, например, молодой и щедрый шейх Абдаллах, у которого жил ал-Ваззан. Он писал, что здесь «охотнее выдают дочерей за чужеземцев, чем за местных жителей, а в приданое выделяют мужьям дочерей недвижимое имущество, как принято во многих местах в Европе». Возможно, ал-Ваззан женился под влиянием располагающей атмосферы и возможности получить на время финиковую рощу (в противоположность фесской и обычной исламской практике, когда выкуп за невесту поступал от мужа к жене), а, собравшись уезжать, трижды произнес формулу развода (талак) и отправился в путь82. Конечно, занятно поразмышлять о таком союзе, но он кажется весьма гипотетическим в отличие от женитьбы в Фесе, то есть от обычного шага молодого мусульманского факиха, каким был ал-Ваззан.

Помимо домашних дел, после возвращения из Каира ал-Ваззан также возобновил поездки в Марокко по дипломатическим и военным делам, в том числе командировки с целью наладить совместные действия против португальцев с шерифом Мухаммадом ал-Каимом. Рассказы ал-Ваззана об энергичном новом османском султане Селиме, должно быть, были встречены с интересом и, возможно, повлекли за собой следующую миссию ал-Ваззана. Мухаммад ал-Буртукали, праздновавший победу над португальцами при ал-Мамуре, одержанную летом 921/1515 года, снова отправил ал-Ваззана за границу, на этот раз в качестве посла к другим правителям Магриба, а оттуда к османскому двору в Стамбул83.

***

В это время у берберских династий центрального Магриба – у той, что правила из Тлемсена, и у другой, в Тунисе, было еще больше проблем, чем у Ваттасидов, с удержанием контроля над племенами и городами, входившими в их владения. В Алжире имелся собственный правитель, которым был тогда один арабский племенной вождь, а многочисленные городки вдоль средиземноморского побережья просто пытались осуществлять самоуправление. Однако баланс власти в регионе менялся под воздействием двух новых действующих сил, несомненно, способных послужить причиной посольства ал-Хасана ал-Ваззана. Испанцы, в надежде защитить христианство, а заодно урвать кусок от прибыльной торговли с Сахарой, захватывали города на средиземноморском берегу, облагали данью их жителей и строили крепости, чтобы установить в них свою могучую артиллерию. Уже в 903/1497 году они завладели городом Мелилья во владениях султана Феса. К 916/1510 году воспитанный пиратами Педро Наварро и другие капитаны привели под власть короля Фердинанда целую цепь прибрежных пунктов, от самого Пеньон де Велеса на западе (этот скалистый остров через пролив от Бадиса, укрепленный испанцами, по сей день оспаривают друг у друга Испания и Марокко), до Беджайи посередине и до Триполи на востоке. Столкнувшись с этим, правитель Алжира согласился платить дань Фердинанду и отдал остров, лежащий в море невдалеке от города, под испанскую крепость. А в следующем году султан Тлемсена из рода Зийанидов признал Фердинанда своим сюзереном.

Сопротивление испанцам возглавляли Арудж Барбаросса и его братья, мусульманские пираты84 из Митилены. При поддержке тунисского султана Мухаммада ибн ал-Хасана Арудж совершал приносившие богатую добычу нападения на купеческие корабли из своих баз в Ла Гулетте близ Туниса и на острове Джерба, деля добычу с султаном, и при всяком удобном случае дрался с испанцами. В 917/1511 году он отразил атаку испанцев на Джербу, нанеся христианской стороне большой урон в живой силе, и это была та самая победа, которую, как мы видели, праздновал Кансух ал-Гаури в Каире. Несомненно, такое положение дел – непрерывное наступление испанцев, капитуляция других мусульманских владетелей и успехи Аруджа – заставило султана Туниса направить посла в Каир, хотя похоже, что тот вернулся ни с чем85.

К тому времени как султан Феса послал ал-Хасана ал-Ваззана в эти края, Арудж и его брат Хайраддин совершили неудачную попытку отобрать у испанцев Беджайю – причем Арудж потерял руку в бою – и задумывали новые нападения. Мухаммад ал-Буртукали, видимо, проинструктировал своего посла не пропускать ни одного города на пути. Важной остановкой был двор Зийанидов в Тлемсене. Там ал-Ваззана принял султан Абу Абдаллах Мухаммад, дававший аудиенции только «самым важным придворным и должностным лицам». Однако дипломат из Феса также заметил, насколько были рассержены местные купцы таможенными пошлинами, которые ввел их султан сразу после того, как подчинился испанцам. Из-за этих пошлин, а также из‐за дани, которую населению пришлось платить христианам, вскоре вспыхнет восстание против преемника султана на престоле, и в итоге корсар Арудж захватит город86.

Другой непременной остановкой был Алжир. Там ал-Ваззан смог услышать все подробности о капитуляции местного властителя перед королем Фердинандом, так как квартировал вместе с человеком, который ездил послом на переговоры в Испанию. И здесь много роптали по поводу дани христианам, в особенности в общине андалусских беженцев. Через семь месяцев, после смерти короля Фердинанда в 1516 году, горожане призвали в Алжир Аруджа Барбароссу, чтобы покончить с подчинением Испании. Арудж убил их арабского правителя, объявил себя эмиром и начал чеканить монету со своим именем87. «И это стало началом правления и царствования Барбароссы», – прокомментировал ал-Ваззан88.

Фактически, как рассказывает ал-Хасан ал-Ваззан, он познакомился с Аруджем за несколько месяцев до его триумфа в Алжире. При поддержке войск султана Туниса Арудж вторично пытался отбить Беджайю, и ал-Ваззан посетил его, когда тот осаждал испанскую крепость. Атака провалилась, и Арудж разбил новый лагерь в соседнем поселении Джиджелли, где, по словам ал-Ваззана, «жители передались Барбароссе по собственной воле». Во время осады посол из Феса, похоже, пришел к какому-то соглашению с Аруджем, потому что через два года, как только они с братом укрепили свои политические позиции, принц-пират попытался заключить союз с ваттасидским султаном ради создания единого фронта против испанцев. Предпосылки для этого соглашения, должно быть, возникли в результате встречи Аруджа с ал-Ваззаном в Беджайе в 921/1515 году. Ал-Ваззан составил тогда противоречивое мнение об Арудже: он был «заносчив и груб», убивал местных магрибинских правителей, однако выставил против испанцев внушительную военную силу и проводил в отношении новых подданных умеренную налоговую политику, достойную похвалы89.

Последней дипломатической остановкой был «великий город Тунис». Как и в Каире, ал-Ваззан посещал здесь медресе, мечети, базары и бани, но по долгу службы ему полагалось находиться при дворе, так что он хорошо познакомился со сложным устройством придворного штата. На протяжении двух столетий султаны Туниса из династии Хафсидов славились благотворительностью: они покровительствовали маликитским законоведам, поощряли изучение хадисов при мечетях и в медресе, привечали ученых и людей искусства у себя при дворе. Что касается ал-Хасана ал-Ваззана, то он признавался, что, хотя от нынешнего султана Мухаммада ибн ал-Хасана он получил «немало знаков расположения», он находит, что этот правитель слишком сластолюбив, потакает своим желаниям, окружил себя рабами и рабынями, музыкантами и певцами. То обстоятельство, что в их напевах слышалось сильное влияние ал-Андалуса, кажется, не трогало нашего дипломата, рожденного в Гранаде90.

Что до политического успеха миссии, то ал-Ваззан, видимо, покинул двор без определенного результата. Султан Туниса позволил мусульманским корсарам нападать на испанские корабли и покровительствовал кампаниям Аруджа Барбароссы против испанцев, но по мере того как Арудж расширял подвластные ему владения, он начал беспокоиться. Один принц династии Хафсидов уже обращался за помощью к испанцам, так не последует ли его примеру сам хафсидский султан?91

В один из дней 922/1516 года ал-Ваззан сел на корабль, идущий в Стамбул. Надо полагать, султан Феса надеялся установить отношения с «великим турком Селимом» и обрести более прочную поддержку в борьбе против христиан.

***

С тех пор как Кансух ал-Гаури направил дружественное посольство к султану Селиму, когда ал-Хасан ал-Ваззан находился в Каире, соотношение сил в Восточном Средиземноморье успело измениться. Селим в конце концов так и не «обратился к защите своей страны от европейцев», как предсказывал ибн Ийас. Вместо этого он послал войска против персидского шаха Исмаила, обвинив его в намерении «сокрушить ислам и уничтожить мусульман», а это была опасность пострашнее, чем христиане. Кансух ал-Гаури, хоть и был суннитом, но отказался ввязываться на чьей-либо стороне в эту ссору между суннитами Стамбула и шиитами Тебриза; он надеялся, что война принесет бедствия и Селиму, и Исмаилу. Когда в рамадане 920 года хиджры/октябре 1514 года пришло известие об ошеломляющей победе османов над шахом Исмаилом, Кансух ал-Гаури не без основания испугался, как бы в следующий раз Селим не двинул войска на его собственные земли. В 921/1515 году османский султан и вправду захватил вассальное государство мамлюков в юго-восточной Анатолии и в доказательство своего успеха прислал Кансуху ал-Гаури головы его наместника и состоявшего при нем вазира. «Что это за головы мне посылают? – с негодованием вопрошал привезшего их посла султан Египта. – Разве это головы европейских властителей?»92

К тому времени как ал-Хасан ал-Ваззан прибыл в Стамбул, Селим с армией вступил в Сирию и обратил свои превосходные пушки против мамлюкских войск самого султана Кансуха ал-Гаури. Ал-Ваззан, наверно, слышал в Стамбуле, что шпионы Селима перехватили тайных посланцев от Кансуха ал-Гаури к «еретику» Исмаилу. Он мог узнать также о разброде и смятении в войске египетского султана, о предательстве одного из его военачальников93 в битве при Мардж Дабике к северу от Алеппо в раджабе 922 года хиджры/августе 1516 года и о том, как Кансух ал-Гаури умер на поле боя от сердечного приступа, осознав, что все пропало. И еще ал-Ваззан мог услышать в Стамбуле о том, как султан Селим I стрелой прошел через Дамаск на Газу и триумфатором вступил в Каир в месяце мухарраме 923 года хиджры/январе 1517 года. 276-летнее правление султанов-рабов пришло к концу94.

Так как султана Селима в Стамбуле не было, фесского посла, вероятно, принял один из вазиров, оставленных султаном вести дела, либо другой придворный чиновник. Ал-Ваззан не привел деталей этих бесед и церемоний, но они, определенно, подготовили почву для авансов в отношении Ваттасидов, которые вскоре начал делать османский султан95.

После этого ал-Ваззан решил посмотреть, какие перемены происходят в Египте, и отплыл на корабле в Каир. Может быть, он не успел стать свидетелем четырехдневной резни его жителей и мамлюков, начавшейся 8 мухаррама 923 года хиджры/31 января 1517 года. Но он видел, как османские янычары (элитные части воинов-рабов96) грабили сокровища таких прославленных святилищ, как гробница святой Нафисы, и мародерствовали в частных домах, невзирая на запрет Селима. Он наверняка узнал о скорых судах над мамлюкскими чиновниками, об их заключении в тюрьму и казнях. В мечетях он должен был слышать, как имя Селима сменяет имя Кансуха ал-Гаури, когда во время пятничного богослужения имам призывает на правителя благословение Аллаха. На улицах раздавались из окон рыдания женщин, когда Селим торжественно шествовал по Каиру. Наверное, ал-Ваззан глядел, как сдирают плиты мраморной облицовки с дворцов в цитадели – Селим забирал их в Стамбул, на отделку медресе, которое должно было в точности повторить здание, построенное Кансухом ал-Гаури и восхитившее ал-Ваззана во время его прошлого визита в Каир. Вероятно, он узнал, что многих видных людей собираются депортировать в Стамбул: судей, правительственных чиновников, крупных купцов, в том числе и торговцев из магрибинской общины, богатых евреев, владельцев лавок, плотников и каменщиков на строительство нового медресе. В месяце джумада I/июне ал-Ваззан оказался в Рашиде (Розетте) как раз в то время, когда там находился султан Селим, возвращавшийся из Александрии в Стамбул, закончив приготовления к отправке добычи. Ал-Ваззан говорит, что видел в Рашиде прекрасную баню, которую султан также посетил с удовольствием97.

Похоже, что фесский дипломат смотрел на все эти события со смешанными чувствами. Позднее он скажет захватившим его в плен итальянцам, что «радовался победам [султана] в Сирии и в Египте», но его краткие упоминания о захвате османами Каира в манускрипте об Африке были мрачными98. Возможно, что в Рашиде он имел официальную встречу с Селимом или с кем-то из его сановников. Так или иначе, связь между Османами и Ваттасидами оказалась установлена.

Селим вернулся в Стамбул в шаабане/сентябре, оставив в Египте своего наместника99. Примерно в это же время ал-Хасан ал-Ваззан, по-видимому, отплыл вверх но Нилу в Асуан и по пути останавливался во многих местах. На обратном пути он сошел на берег в богатом городе Кина, стоящем на Ниле в ближайшей точке к Красному морю. Оттуда, как указывает ал-Ваззан, купцы и паломники переходят через пустыню в порт ал-Кусайр, а потом плывут на кораблях на юг по Красному морю в порты, ближайшие к Мекке и Медине100.

Именно так поступил и он сам. Кина была особенно привлекательной остановкой для мусульман из Магриба, совершающих паломничество в Мекку: там был похоронен отшельник Абд ар-Раим – он родился близ Сеуты в Марокко в конце XII века, а впоследствии, прожив многие годы в Мекке, стал одним из самых почитаемых святых Египта. Ибн Баттута, посетив Кину, побывал на его могиле, и ал-Ваззан, конечно, сделал то же самое: ему было любопытно узнать об исцелениях, которые будто бы совершали те, кто молился на ней и обходил вокруг нее101.

Из Кины ал-Ваззан писал: «Автор прошел через пустыню к Красному морю, которое пересек, чтобы высадиться на берегах Аравии, в портах Янбу и Джидда». Из Янбу ал-Ваззан, вероятно, отправился в священный город Медина, где с восхищением увидел гробницу Пророка, его мечеть и кладбище, где похоронены герои раннего ислама. Чтобы добраться оттуда до Мекки, он, видимо, вернулся в Янбу и морем переправился в Джидду, лежащую всего в пяти милях от места, где родился Мухаммад. Если он предполагал совершить хадж, то есть большое паломничество в определенный срок, то должен был так рассчитать время прибытия, дабы совершить семикратный обход вокруг Каабы, священного Черного Камня, 8 зу-л-хиджжа 923 года хиджры/23 декабря 1517 года. В следующие пять дней он должен был выполнять положенные действия, молитвы и обряды, подобающие этому средоточию божественного присутствия в мире. Вероятно, он подумал о дипломатических возможностях своего пребывания здесь и попытался договориться об аудиенции у шерифа Бараката, которого султан Селим незадолго до этого утвердил на посту правителя Мекки.

Конечно, он мог видеть сотни, если не тысячи паломников, которые ежегодно прибывали караваном из Каира по восточному берегу Красного моря. Во главе его следовал на верблюде знаменитый египетский паланкин, или махмал, символизирующий ныне победителя-османа. Группы паломников из Магриба и Черной Африки часто входили в состав египетского каравана, и ал-Ваззан, даже в этот неспокойный год, мог встретить кого-то из своих соотечественников (и соотечественниц)102.

Быть может, он присоединился к их каравану, возвращаясь в Каир: паломники, прибывшие туда 28 мухаррама 924 года хиджры/10 февраля 1518 года жаловались, что в пути их мучили голод и болезни, падеж верблюдов, сильные дожди и нападения бедуинов103. А может быть, ал-Ваззан проследовал совсем иным путем, снова переплыл Красное море или отправился в Счастливую Аравию, в южную часть Аравийского полуострова. Он даже мог снова съездить в Стамбул. Он не оставил нам никаких указаний на этот счет. Мы точно знаем лишь то, что летом 924/1518 года он покинул Каир и сел на корабль, чтобы вернуться к своему повелителю в Фес.

***

Дипломатическая деятельность и придворная служба требовали от ал-Ваззана умения хорошо говорить, слушать и писать, а также владеть приемами учтивого обхождения при дворе, на пиру, при обмене дарами. Он должен был пристально следить за различиями в правилах и вкусах, странствуя по Африке и Ближнему Востоку, и приспосабливать к ним свое поведение. Многие тогдашние формы дипломатии напоминают те, что описал за сто с лишним лет до этого в своей биографии Ибн Халдун, законовед, дипломат и историк из Магриба. Другие формы, как, например, возросшее значение удостоверяющих документов, вероятно, появились позднее. У самого ал-Ваззана не оказалось с собой необходимых бумаг при прохождении арабского пункта взимания сборов к югу от Сиджилмасы, где со всех евреев брали специальный взнос, так что ему пришлось читать мусульманские молитвы, чтобы его не приняли за одного из многих евреев, следовавших в том же караване. Обычно же он ездил с охранной грамотой или с другим документом, удостоверяющим личность и составленным канцлером султана Мухаммада ал-Буртукали104.

Иногда ал-Ваззан путешествовал с сопровождающими лицами. Так, в делегации, следовавшей с ним в Марракеш в 921/1515 году, насчитывалось девять человек кроме слуг – а иногда лишь с одним-двумя слугами. Но султан династии Ваттасидов и не мог претендовать на большее, в противоположность, скажем, французскому королю, направившему в 918/1512 году в Каир к султану Кансуху ал-Гаури посла со свитой в пятьдесят человек. В том же году при мамлюкском дворе принимали посла Туниса, у которого совсем не было сопровождения, достойного быть упомянутым в поденных записках Ибн Ийаса105.

В своих странствиях ал-Ваззан мог останавливаться у кого-нибудь из местной знати – у имама (предстоятеля на молитве), у факиха, у праведного человека или просто в гостинице для чужестранцев, если такая имелась. В одном городке на склонах Высокого Атласа некий зажиточный эмигрант из Гранады уговорил ал-Ваззана, как земляка-андалусца, поселиться у него с восемью спутниками и прислугой, а бывало, что, следуя сухим путем из Тлемсена в Тунис, ал-Ваззану приходилось велеть слугам разбивать на ночь шатры. Если он приезжал в такое место, где предполагалась официальная встреча с правителем или важным сановником, то хозяин обычно размещал его у себя в резиденции – как было во время его визита в юности к горному вождю в Высоком Атласе и впоследствии, у Йахйа-у-Тафуфта – либо выделял ему другую резиденцию, как в Алжире, где мы видели его в доме бывшего посла в Испании106.

Затем дипломат должен был испросить аудиенцию у правителя. При каждом дворе имелся особый чиновник по вопросам протокола. «У султана [Феса] есть церемониймейстер, – писал ал-Ваззан, – который, когда султан проводит совет или дает аудиенцию, сидит у его ног и распоряжается размещением посетителей и порядком их выступлений сообразно рангу и достоинству». Он встречал таких же чиновников в Тлемсене, Тунисе и Каире. При дворе Аскиа Мухаммада в Гао и Томбукту контактами с арабами, берберами и послами из Магриба занимался «корай-фарма» – «ведающий белыми»107. От такого должностного лица посол узнавал, если не знал раньше, какие жесты почитания требуются от посла, предстающего перед правителем: просто поцеловать руку горному вождю в Атласе, поцеловать землю у ног султана Феса, трижды низко поклониться и поцеловать землю перед ковром у ног мамлюкского султана в Каире, или встать на колени и посыпать голову пылью перед императором Сонгаи в Стране черных108. Разумеется, одеяние посла и его свиты на аудиенции имело чрезвычайную важность, так как свидетельствовало о достоинстве его властелина и об уважении, проявляемом к владыке, его принимающему. Ибн Ийас отмечал в дневнике те случаи, когда наряд дипломатов, принятых султаном Египта, был особенно великолепен, а богатый халат часто входил в ответные дары отъезжающему дипломату109.

Обмен подарками мог начаться еще до аудиенции, так как правитель жаловал прибывшим послам угощение. Ибн Баттута еще в 753/1352 году был разочарован жалкими кушаньями, доставленными ему в качестве «дара гостеприимства» от султана Мали, а в 918/1512 году французский посол и его сопровождающие сразу же получили от султана Кансуха ал-Гаури несколько баранов и отдарились гусятами, цыплятами, маслом, сахаром, медом и фруктами110. Ал-Ваззан много лет спустя помнил обмен подарками, происходивший в тот раз, когда дядюшка послал его к горному вождю в Атласе. От дяди ал-Ваззан вручил ему пару стремян, разукрашенных в мавританском стиле, несколько шпор красивой работы, два шелковых шнура – один переливчатого синего цвета, а другой небесно-голубого, перевитые золотой нитью, и каллиграфически переписанную рукопись в новом переплете с жизнеописанием святых и праведников Магриба – этот жанр очень высоко ценился в регионе111. Кроме того, он подарил поэму своего дяди, восхваляющую вождя, и прочитал вслух стихи собственного сочинения как «маленький словесный подарок». Вождь в ответ подарил восемьсот золотых монет, трех рабов и коня дяде, пятьдесят монет и коня ал-Ваззану и по десять золотых каждому из двух его слуг и обещал еще больше подарков дядюшке ал-Ваззана на его обратном пути из Томбукту112. Надо полагать, этот первый контакт создал основу для доброго взаимного расположения между султаном Феса и горным вождем.

Благодаря обмену подарками создавалась любезная и благожелательная атмосфера для передачи посланий, которые не всегда бывали столь приятными, как эти хвалебные поэмы. В 920/1514 году в Каире османский посол вручал Кансуху ал-Гаури меха, бархат, серебряные вазы и рабов мужского пола, в то время как официальное письмо, им доставленное, содержало тревожные новости о военных авантюрах султана Селима113. Ал-Хасан ал-Ваззан вполне мог доставлять неприятные известия наряду с дипломатическими дарами, посещая некоторых подчиненных султану вождей или правителей-соперников в Марокко.

Независимо от содержания дипломатического послания, его полагалось сформулировать и написать в изысканных выражениях и вручить с благородным изяществом. Официальные письма составлялись в султанской канцелярии в Фесе, часто на бумаге красноватого или розового оттенка, столь ценимой в Магрибе. В письмах использовались возвышенные фразы, обычные в обращениях к важным особам, их текст с начала до конца перемежался религиозными формулами. После того как письмо было переписано лучшим магрибинским почерком, «добросовестный канцлер» (как называл его ал-Ваззан) заверял письмо формулой, унаследованной Ваттасидами от прежних династий, а затем следовала подпись султана – уникальная каллиграфическая монограмма (алама) из налагающихся друг на друга и переплетенных букв. После этого канцлер запечатывал письмо и туго сворачивал, чтобы скрыть его содержание114.

Сам ал-Хасан ал-Ваззан не имел отношения к султанской канцелярии, но он несколько лет проработал нотариусом в лечебнице для душевнобольных, а во время дипломатических миссий нередко должен был писать письма самостоятельно. Так, в 915/1509 году в Тефзе, в Высоком Атласе, ал-Ваззан – с одобрения султанского военачальника – сочинил поддельное письмо от имени султана Феса, чтобы убедить взбунтовавшихся горожан подчиниться приказам султана115. Следовательно, он был знаком с правилами эпистолярного и дипломатического языка, а также с каллиграфией, во всей их сложности и красоте.

Официальная корреспонденция и донесения почти всегда излагались высоко ценимой и освященной столетиями рифмованной прозой (садж) – ритмическим языком без фиксированного метра, но с ассонансами, аллитерациями и случайной рифмой. Ибн Халдун привел примеры такой дипломатической корреспонденции в автобиографии и сам пользовался саджем. Отвечая на одно письмо из Гранады, он написал, что на этот раз не осмелился прибегнуть к саджу, ибо ему никогда не сравниться в этом искусстве с автором письма116. Ал-Ваззан, несомненно, писал свои дипломатические письма рифмованной прозой (мало того, он все еще использовал садж при написании важных писем на арабском языке в Италии). Стихи же, которые он сочинял и декламировал правителям во время своих визитов, имели форму мадха (араб. мадх – «панегирик», «восхваление»)117.

Во время всех путешествий его языком устного общения был арабский, известный некоторым правителям и всем факихам, подобным ему, куда бы он ни направлялся. Хотя разговорный арабский язык несколько различался от города к деревне и от одного региона к другому, ал-Ваззан, похоже, обходился без переводчика. Благодаря постоянному чередованию вояжей с занятиями торговлей или дипломатией такие люди, как он, видимо, приобретали гибкость в использовании различных говоров. Так, в Рифских горах он мог говорить на местном берберском наречии, которому, должно быть, научился, когда бывал на отцовских виноградниках118. Но в тех городах и при тех дворах, где представители власти знали только другие берберские языки (сильно отличавшиеся друг от друга, в том числе количеством заимствований из арабского) или языки Черной Африки, ал-Ваззан общался через переводчика. Люди, способные выступать толмачами, были на удивление многочисленны: панегирик ал-Ваззана в честь горного вождя в Высоком Атласе секретарь последнего переводил прямо со слуха, пока юноша читал свои стихи; главу кочевого племени санхаджа в Сахаре сопровождал толмач, который и переводил беседу для ал-Ваззана и его спутников, когда их пригласили на пир в пустыне119.

Ал-Ваззан гордился своим искусством словесности, смаковал хорошую поэзию, когда бы ее ни услышал, и насмехался над послами, которых находил несведущими в этой области. Он вспоминал, как однажды мелкий правитель густонаселенной горной области в Анти-Атласе послал султану Феса, своему «большому другу», сотню черных рабов, десять евнухов, двенадцать верблюдов, жирафа, десять страусов, шестнадцать циветт, серую амбру, мускус, шестьсот шкур антилопы, финики, эфиопский перец и прочее. Эти изобильные дары сопровождал посол – «низенький, толстый, очень черный и изъяснявшийся языком неотесанного дикаря». Письмо от этого царька было неуклюже составлено «в стиле древних ораторов», но сам посол, произносивший речь, был еще хуже. Все присутствующие изо всех сил старались не смеяться, однако султан все равно благосклонно поблагодарил посла и учтиво принял его и его большой кортеж120.

Жизнь посла состояла не только из церемоний, речей и проницательных наблюдений. В ней могли присутствовать и интриги, и опасности, и вероломство. Ибн Халдун рассказывал, что во время службы советником, секретарем, послом и судьей его осаждали лестными предложениями правители-конкуренты от ал-Андалуса до Сирии и что иногда он переходил на другую сторону – опасное предприятие, которое по меньшей мере однажды кончилось тюрьмой. Во времена ал-Ваззана дело могло обернуться еще хуже. В 921/1515 году послы от двора мамлюков в Каире боялись доставлять неприятные известия султану Селиму, который мог и убить их. В следующем году, когда Селим готовился к вторжению в земли мамлюков, он заковал посла Кансуха ал-Гаури в кандалы и отправил его обратно в Каир в позорной одежде верхом на старой кляче121.

Ал-Ваззан, конечно, слышал о таких эпизодах, а также наблюдал внезапные изменения альянсов в исламском политическом мире, в том числе обращения за помощью к христианским властителям. Поступали ли заманчивые предложения ему самому, он не сообщает. Как минимум он выполнял поручения и других мусульманских владык, кроме султана Феса. Мы уже видели, как он покупал рабынь для марокканского шерифа из династии Саадитов, но теперь расскажем о более важной услуге, оказанной им зийанидскому султану Тлемсена.

Некий отшельник утвердился в роли шейха на равнине примерно в двух днях пути от Тлемсена. Окруженный женами, наложницами и потомством, он учил своих многочисленных последователей особым именам, которые надлежало использовать, обращаясь к Аллаху в ежедневных молитвах. (Очевидно, он следовал практике некоторых суфийских наставников, которые при помощи грамматических или этимологических приемов придумывали дополнения к Девяноста Девяти именам Бога, открытым верующим в Коране и мусульманском предании, Сунне.) Последователи в благодарность возделывали его земли, пасли его скот и засыпали его пожертвованиями. Однако ни гроша из этих денег никогда не попадало в виде податей в сундуки зийанидских султанов, и, кроме того, растущая слава святого, по словам ал-Ваззана, «приводила в трепет султана Тлемсена». Это был религиозный лидер, способный поддержать пирата Аруджа Барбароссу как в борьбе с христианами, так и в политических шагах против султана, склонного к уступчивости. Однако ал-Ваззан, съездив на три дня к этому святому, пришел к обнадеживающему выводу, что тот, видимо, всего лишь «колдун»122, так как мало чему может научить123.

***

Североафриканские послы не всегда были ограничены во времени строгими рамками дипломатических обязанностей, и ал-Ваззан иногда прерывал свои миссии, чтобы заняться другими делами. По крайней мере, дважды он выступал в качестве временного судьи, или кади, в тех общинах, где судьи не было, и решал дела в традициях маликитской школы права, принятой во всем Магрибе. Хотя султан официально не назначал его судьей, ал-Ваззан, вероятно, путешествовал с удостоверением (иджаза) от своего профессора права, подтверждающим, что, занимаясь у него, он изучил определенные книги и имеет разрешение обучать по ним других. Этого документа и очевидного факта, что он являлся факихом, было достаточно для жителей отдаленной деревни в горах Высокого Атласа. Они не хотели его отпускать, пока он не разрешит их споры и не зафиксирует эти решения документально. В результате, проспав девять ночей на голой земле, он был вознагражден луком, чесноком, цыплятами и старым козлом, которого пришлось оставить. В одном городке в Тлемсене, куда ни султан, ни воинственный Барбаросса не назначили никакого должностного лица, он провел два месяца, разбирая дела и наслаждаясь как почестями, которые оказывали ему местные жители, так и их щедрой платой. Затем, вспомнив о лояльности своему сюзерену в Фесе, он проследовал дальше в Тунис124.

В странствиях перед ал-Ваззаном со всех сторон открывались пути к новым знаниям. В одной из ранних поездок времен его «необузданной юности» – предположительно, когда они с дядей ехали в Томбукту – он попробовал покататься на муфлоне из стада берберов санхаджа и сумел продержаться верхом четверть мили125. Более благоразумной затеей было продолжение юношеского увлечения – поисков эпитафий – на территории султаната Фес, где он в восхищении копировал надписи с надгробий маринидских султанов и их жен в мавзолее в Шелле, близ Рабата. Он изучал латинские надписи на развалинах, стоящих в горах над Тунисом, и разбирал их с помощью одного местного жителя – сицилийца, обращенного в ислам. Он сожалел о том, что некому помочь ему хоть что-то понять в надписях и изображениях на нескольких древних медальонах, найденных возле кладбищ дальше на юге126.

А еще случалось, что у хозяев, дававших ему приют по пути, имелись библиотеки, в которых можно было порыться: в берберском горном городке в области Хаха к западу от Марракеша он видел множество хроник по истории Африки, принадлежавших одному богатому и знатному человеку; в Алжире – сотни арабских рукописей, недавно купленных в Валенсии алжирским посланником, ездившим к королю Фердинанду. Некий имам в другом городе в Хахе, араб, чуть ли не месяц удерживал ал-Ваззана у себя в доме, и тот читал ему вслух один труд по арабской риторике127. И мы можем лишь воображать себе, какие богатства он мог видеть в рукописных собраниях Томбукту и в библиотеках великих медресе Каира.

Повсюду ал-Ваззан спорил, задавал вопросы, выслушивал ответы. Годы спустя он припоминал разговор в Айт Дауде, горном городке на западной оконечности Высокого Атласа. Жители города, потомки евреев, обращенных в ислам, были чрезвычайно сведущи в праве и допоздна спорили о разных вопросах, вроде того, обсуждению которого он был свидетелем: допускает ли закон продажу ахбаса (как в Магрибе называли авкаф) – то есть имущества, переданного навечно на благотворительные цели, чтобы помогать бедным128. Ал-Ваззан, который еще раньше сожалел о захвате Ваттасидами вакуфных владений фесских медресе для военных нужд, с интересом следил за этим спором в Атласских горах129.

К сведениям о политических событиях прошлого и о местных происшествиях ал-Ваззан проявлял ненасытную жадность. В Хахе он добивался от бывших последователей ас-Саййафа подробностей об учении и скандальной жизни этого бунтаря против Ваттасидов, относящейся к XV веку: ас-Саййаф сделался тираном и был убит одной из жен, когда она застала его спящим с падчерицей. В Сафи от участников местных раздоров ал-Ваззан узнал, что их ссора началась с того, что дочь местного каида (мэра, губернатора) влюбилась в политического противника своего отца, а кончилась тем, что португальцы полностью подчинили себе разделенное на партии население. Эта история войдет в одно из его позднейших сочинений, «чтобы показать, как приверженность партиям и женщина могут сгубить страну, народ и религию»130.

Ал-Ваззан интересовался и повседневными делами. В городке на атлантическом побережье он узнал от пожилого еврея, что причина, по которой на пляже лежало множество мертвых китов, заключалась не в том, что здесь, по местному поверью, кит извергнул на сушу библейского Иону, а в том, что в море, в нескольких милях от берега, выступают острые рифы. В горах Атласа он слышал рассказы о чудесном растении сармак, употребление которого в пищу укрепляло мужскую силу при половом акте. Мало того, говорили, будто мужчины испытывают эрекцию, а молодые женщины теряют девственность, просто пройдя над этим растением (ал-Ваззан в этом усомнился и написал, что эту историю выдумали, чтобы скрывать настоящее проникновение пениса). В пустыне Драа он расспрашивал о ценах на различные сорта фиников; в Томбукту интересовался оживленной торговлей рукописями из Магриба; на базаре в Гао – ценами на рабов; в одном городке на берегу Нила обсуждал налог, выплачиваемый султану за право держать сахарное производство с многочисленными наемными работниками. А у уличного музыканта в Каире он выяснял, как тому удалось научить верблюда танцевать под звуки бубна131.

Ехал ли он верхом по горной тропе, шел ли с караваном в пустыне или плыл на корабле по Средиземному морю, у него в дорожных сумках всегда лежали книги и все необходимое для письма. Действительно, приобретать сведения и записывать их во время путешествия (рихла) было старинной и уважаемой исламской традицией. Поздно ночью на борту судна, идущего вверх по Нилу, в Кину, ал-Ваззан у себя в каюте «занимался при свече» еще долго после того, как заснули все остальные132.

Все это кончилось летом 924/1518 года, когда на корабль, на котором ал-Ваззан возвращался из Каира в Фес, напали христианские корсары и взяли его в плен. Его жизнь странника и ненасытного наблюдателя отныне приняла другое направление.