Читать книгу Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами - Натали Земон Дэвис - Страница 4

Через два года после того, как Йуханна ал-Асад пообещал Якобу Мантино копию своего трактата по арабской грамматике и просодии, он мог назвать себя автором еще четырех произведений. Он заканчивал большую книгу по географии и космографии Африки и на ее страницах часто находил повод, чтобы отослать читателей к другим своим сочинениям. Уже была написана его книга по истории, «Сокращение мусульманских хроник». Существовал также труд «Вера и закон Мухаммада в соответствии с маликитской школой права». И еще был готов сборник биографий – жизнеописания арабских ученых235.

В каждом из этих произведений отразилась жизнь Йуханны ал-Асада по обе стороны Средиземного моря. С одной стороны, каждое из них представляло один из традиционных, твердо установившихся жанров арабской литературы, включая сокращенное изложение (мухтасар) более ранних исторических сочинений236, и когда корсары схватили ал-Хасана ал-Ваззана, в его дорожных сумках, возможно, лежали заметки по некоторым из сюжетов будущих работ. Куда бы он ни направился, он всюду оставался поэтом и разборчивым слушателем стихов; так почему бы ему не набрасывать по пути заметки о стихосложении? Во время путешествий его дважды упросили выступить в роли кади; отчего бы ему не возить с собой для памяти какие-нибудь выписки по маликитскому законоведению?

С другой стороны, эти книги должны были служить европейским читателям первым знакомством с миром ислама. Взглянем на трактат об арабской метрике, который дошел до нас в копии «с оригинала», сделанной в 1527 году переписчиком с характерным почерком итальянского гуманиста237. Она написана на латыни, хотя и с некоторыми ошибками, показывающими, что ее автор еще не полностью овладел этим языком. (Переписчики копировали тексты буквально, вместе с ошибками и тому подобным.) Книга начинается с представления читателю «богобоязненного и набожного» ал-Халила ал-Фарахиди, разработчика искусства арабского метрического стихосложения, а также основоположника арабской лексикографии. Йуханна ал-Асад рассказывает известное предание об ал-Халиле, гласящее, что однажды брат застал его у них дома бормочущим бессмысленные слоги и бросился на улицу, крича, что ал-Халил сошел с ума. На самом деле это были ритмические слова, с помощью которых ал-Халил кодировал свои модели стихотворных размеров, и Йуханна ал-Асад использует их далее на протяжении всего своего текста238.

Йуханна ал-Асад перевел для читателей несколько стихов ал-Халила на латынь. «Я доволен своим небольшим наследством», – написал ученый, отказываясь покинуть родную Басру, чтобы поступить на службу к некоему важному правителю в Аравии. «Если вы гонитесь за удачей, вы не приблизитесь к ней; если вы повернетесь к ней спиной, удача погонится за вами»239. Возможно, Йуханна ал-Асад, вспоминая эти слова ал-Халила, думал о своих собственных, столь различных, вариантах жизненного выбора.

Далее Йуханна ал-Асад объясняет девять видов арабских метрических стоп, сравнивая их, когда это удобно, с латинскими спондеями и дактилями, и указывает на различие долгих и кратких слогов. Очевидно, что он добился больших успехов в изучении европейских форм стихосложения. Затем следуют семь метрических моделей, присущих разным видам стихотворений, начиная с одного из его любимых, длинного стихотворного размера ат-тавил. Он приводит примеры арабских метров в транскрипции латинскими буквами и цитирует стих Кааба ибн Зухайра. Он «наш арабский поэт» – объясняет Йуханна ал-Асад, умолчав, что Кааб был доисламским поэтом, который писал стихи, направленные против Пророка, а потом объявил, что склоняется перед ним, в знаменитой оде, из которой приведена одна строка – «лишь как сито держится на воде». Переписчик оставлял в рукописи место для вставки отдельных слов на арабском языке, но в этой копии Йуханна ал-Асад заполнил только два из них240.

Его сочинение, безусловно, могло дать европейскому читателю начальное представление о принципах арабской просодии – об этом предмете средневековым ученым была доступна лишь скудная информация. Но изложен он более сжато, чем автор написал бы для арабских читателей, которым он мог бы предложить рассмотрение альтернативных (и нередко весьма важных) подходов к просодии, отличных от взглядов ал-Халила. И он мог бы привести гораздо больше примеров, расширить рассмотрение вопросов метрики и затронуть ее связи с метафорой и жанром, как в арабском трактате Таалаба о поэзии (IX век), который Йуханна ал-Асад брал в Ватиканской библиотеке через некоторое время после своего крещения241.

***

Рассмотрим также его биографии выдающихся ученых. Перед нами вновь рукопись на латыни, скопированная переписчиком «с оригинала» в 1527 года, под названием «De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes» («О мужах, считавшихся знаменитыми среди арабов»), с дополнительным разделом «De quibusdam Viris Illustribus apud Hebraeos» («О мужах, считавшихся знаменитыми среди евреев»). Судя по названию, автор перевел с арабского языка свое собственное сочинение («ex mea lingua maternam traductis»), которое относится к жанру табакат, биографических сборников, любимых арабскими и исламскими учеными на протяжении веков. В этих сборниках группировали их героев по какому-либо критерию – скажем, по роду занятий или месту происхождения – и оценивали, надежны ли они и достойны ли доверия как передатчики знаний из прошлого и как авторы, пополнившие эти знания своим вкладом. Поэтому каждая статья по возможности должна была содержать полное имя субъекта со всеми вытекающими из него данными о его предках и месте происхождения; имена тех, у кого он учился или приобретал достойные навыки; информацию о его путешествиях, контактах и степени известности его трудов, а также об источниках, на которых основаны данные, приведенные биографом. (В некоторые сборники также включались женщины, известные святостью или ученостью242.)

«Знаменитые мужи» Йуханны ал-Асада обладают несколькими из характерных особенностей жанра табакат. Это собрание биографий невелико по сравнению со словарями сотен и даже тысяч имен, составлявшимися в мире ислама: в него попали только двадцать восемь человек из числа арабов, включая троих христиан – несториан и яковитов, а также пятеро из числа евреев243. При этом жизнеописания, расположенные в хронологическом порядке, охватывают некоторые традиционные аспекты: географическое и семейное происхождение, род занятий, труды, истории из жизни и цитаты; кроме того, в них часто приводятся имена и мнения предыдущих биографов. Большинство этих людей – врачи и философы, некоторые занимались богословием, астрономией, географией или юриспруденцией, и многие из них писали стихи, как и следует ожидать от людей с утонченным владением арабским языком. Так, из наследия философа ал-Фараби Йуханна ал-Асад вспоминает две стихотворные строки, которые написаны в рукописи по-арабски его собственной рукой, а также даны в латинском переводе:

Повествуя о христианине-якобите Масавайхе ал-Маридини, враче, практиковавшем в Каире в XI веке, и авторе книг о лекарствах и целебных сиропах, он рассказывает историю про крестьянина, который пришел к нему с жалобой на боль в пенисе. Крестьянин признался, что применял свой мужской член нешаблонным образом, вставляя в задний проход осла. Ал-Маридини грубо ударил мужчину по пенису, заставив извергнуть какую-то странную жидкость, и отправил его домой, облегчив ему боль и предупредив: «Не суй свой член в отверстие собственного зада»245.

Появление столь нескромной истории в биографическом сборнике не было чем-то исключительным. Знаменитый биограф XIII века Ибн Халликан записал шутливый обмен стихами между багдадским врачом – ученым переводчиком и вазиром, состоявшийся ночью, когда последнему пришлось принять слабительное246.

В то же время сочинение «De Viris Illustribus» отмечено следами лет, прожитых Йуханной ал-Асадом в Италии, и показывает, что он рассчитывает на европейскую аудиторию. Так, учителя или ученики его арабских светил упоминаются лишь в нескольких случаях, а полный список приводится только для Ибн Рушда (Аверроэса). Дело в том, что у мусульман такая информация считалась необходимой для подтверждения надежности человека, передающего богословскую, юридическую или философскую традицию. В Северной Африке автор сделал бы все возможное, чтобы узнать или вспомнить иснад ученого, то есть поместить его, по возможности, в цепь передатчиков. В Европе он едва ли давал себе труд составить такую цепь: европейским читателям он мог просто объявить, что ученый был «maximus Philosophus» – великий философ, или «singularissimus» – редчайший – из медиков, или философов, или богословов, а то и «doctus» – сведущий во всех науках247. Далее, среди множества ценных и надежных данных о героях Йуханны ал-Асада встречаются ошибки в датах (всегда приводимых в мусульманской форме), местах, событиях и титулах, или, лучше сказать, это неточности, отступления от тех данных, которые он, вероятно, почерпнул из текстов и устной передачи в Северной Африке. Отчасти такие упущения объяснимы: что-то могло ускользнуть из памяти, а навести справки было негде, ведь арабские биографические словари, в которые он заглянул бы в библиотеке медресе, не удалось бы найти ни в библиотеке Ватикана, ни в собраниях Альберто Пио или Эгидио да Витербо248.

Однако отчасти эти отклонения от истины возникали в результате некоего хранимого в секрете изобретения, к которому не раз прибегал наш странник между мирами. Возьмем, к примеру, то, что он пишет о великом враче и философе Абу Бакре ар-Рази. Некоторые труды ар-Рази по медицине и алхимии стали к тому времени уже доступными в Европе в латинских переводах, но о его жизни было известно очень мало. Йуханна ал-Асад начинает с сообщения о том, что ар-Рази родился в Персии в IX веке, а учился и практиковал в Багдаде, как написано в общепризнанных биографиях Ибн Халликана и других авторов. Но из Багдада Йуханна ал-Асад отправляет ар-Рази в Каир, где внезапно, благодаря своей славе, тот получает приглашение от ал-Мансура, хаджиба (главы государственного аппарата) и фактического правителя Кордовского халифата Омейядов249. Ар-Рази переезжает на запад, чтобы занять видное и выгодное положение в центре мусульманского ал-Андалуса. Там он пишет свой обширный медицинский трактат «Китаб ал-Мансури» («Книга ал-Мансура») и проводит остаток жизни. Ссылаясь на хрониста XI века Ибн Хаййана, Йуханна ал-Асад сообщает об интересном разговоре между ал-Мансуром и ар-Рази: первый считает, будто этот врач воскресил из мертвых одного человека, а ар-Рази объясняет, что совершить такое может только Аллах, а его исцеления происходят благодаря опыту в медицине250.

Ученый из исламского мира был бы удивлен, прочитав это жизнеописание, ибо, согласно существующим биографиям ар-Рази, он никогда не бывал намного западнее Багдада, свою знаменитую книгу посвятил персидскому шаху Мансуру ас-Самани, а умер в своем родном городе Рей. К тому же, когда настоящий ал-Мансур Кордовский находился у власти, ученый врач ар-Рази уже лет пятьдесят лежал в могиле. Зато был еще «западный» ар-Рази – локальный историк, некий Иса ар-Рази, чьей работой было прославлять в своих сочинениях правителя Кордовы; в связи с этим упоминал его Ибн Хаййан. Безусловно, Ибн Халликан задавался вопросом, какому Мансуру посвящена «Книга ал-Мансура», но он выбирал из двоих персидских властителей (Имя ал-Мансур, что означает «победоносный [по милости Божьей]», было принято довольно многими правителями). В итоге Ибн Халликан закончил стандартной исламской формулой, применяемой, когда доказательства сомнительны: «А Аллах лучше знает, какое из этих утверждений истинно»251.

Йуханна ал-Асад никогда не использует такую формулу в своих жизнеописаниях, которые представляет европейским читателям без колебаний по поводу их правильности. В случае с ар-Рази он или многое перезабыл, или изначально обладал скудной информацией, а потому просто свел жизни двух людей в одну интересную биографию и приписал ее настоящему историку. А может быть, если Якоб Мантино рассказывал ему о многочисленных изданиях «Liber Almansoris» – «Книги ал-Мансура», недавно вышедших в Венеции, Болонье и Павии, то Йуханна ал-Асад мог захотеть перенести часть медицинской славы ар-Рази в мусульманский ал-Андалус своих предков252.

Йуханна ал-Асад создавал яркие портреты ученых людей, иногда хорошо обоснованные сведениями, сохраненными в памяти, и теми заметками, которые он привез с собой в Италию, а иногда импровизированные, приблизительные или просто выдуманные. Но хотя в жизнеописаниях смешивались сведения, в которые он верил как в факт, со сведениями, заведомо вымышленными, они открывали европейцам целый мир арабской гуманитарной науки, пополняя их скудные знания, скажем, о философе-богослове ал-Газали и знакомя с неизвестными учеными. Они могли теперь узнать об ат-Туграи, описанном в «Знаменитых мужах» как алхимик, поэт и историк Персии (ум. ок. 515/1121). Они могли прочитать о выдающемся Лисан ад-Дине ибн ал-Хатибе (ум. 776/1374), представленном здесь как историк, поэт, врач, философ и высокопоставленный политический деятель Гранадского эмирата. Письма Ибн ал-Хатиба, написанные рифмованной прозой, славились совершенным стилем и хранились во многих юридических библиотеках в Фесе и других местах253.

Далее, благодаря тому что «Знаменитые мужи» представляли европейским читателям незнакомый им исламский и арабский жанр табакат, вместе с некоторыми, если не со всеми его литературными традициями, они могли видеть, как мусульманские ученые использовали цитаты и знакомились с именами биографов: «Ибн Джулджул, летописец, рассказывал в „Жизнеописаниях философов“, что многие принцы Азии посылали за [ал-Фараби], приглашая его приехать к их дворам, обещая деньги и стипендии»; «Ибн ал-Аббар… историк Испании… говорил, что Аверроэса спросили, как он чувствовал себя в период его преследований. Он ответил, что чувствовал себя вместе и довольным, и презираемым». Конечно, некоторые ссылки у Йуханны ал-Асада являются поддельными. Так, приписанного им Ибн Халликану предания об Авиценне (Ибн Сина), который якобы оправдывался в том, что у его мула серебряная упряжь, а не железная, нет на страницах Ибн Халликана254. Но формы табакат соблюдаются, и европейские читатели могут узнать, как мусульманские ученые записывали разговоры и остроумные высказывания. И, подобно арабско-еврейско-латинскому словарю, жизнеописания были составлены без учета религиозных разногласий, так что мусульмане разных богословских школ, христиане и евреи сосуществовали здесь в единых научных рамках. Экземпляр рукописи, по-видимому, побывал в руках Эгидио да Витербо, и интересно, что думал о ней кардинал255.

***

Какую бы радость или разочарование ни испытывал Йуханна ал-Асад при написании этих небольших произведений, они меркнут по сравнению с тем, что он, должно быть, чувствовал, когда писал великую книгу своих итальянских лет: «Libro de la Cosmographia et Geographia de Affrica». Он дописал ее последние строки 10 марта 1526 года. Мы знаем эту книгу лучше и точнее всего по единственному сохранившемуся списку: 936-страничной рукописи, написанной итальянским почерком начала XVI века, которая сейчас находится в Центральной национальной библиотеке в Риме256. Она написана ясным и довольно выразительным итальянским языком, но синтаксис упрощен, а словоупотреблению иногда недостает точности и оттенков. Ее стиль отличается от тех оборотов речи, обширного словаря и богатой аллитерации, которые наш «оратор» и поэт, наверно, использовал бы на арабском языке.

Правописание в рукописи также несет некоторую информацию. В начале XVI века итальянская орфография была далека от единообразия, но варианты написания в этой рукописи, хотя и не выходящие за рамки принятого, указывают скорее не на носителя какого-то регионального диалекта, а на человека, привычного к гласным звукам арабского языка, для которого, кроме того, границы между итальянским, испанским и латынью не всегда были четкими. Именно таким и был Йуханна ал-Асад. Например, он пишет «el Re» вместо «il Re», «el patre» вместо «il padre», «el populo» вместо «il popolo», «el templo» вместо «il tempio», «el thesaurero» вместо «il thesoriere» и «la abundantia» вместо «l’abbondanza». Упоминая о финиках в городах-оазисах, он всегда называет их «dattoli», как именовали эти плоды в Венеции, но это слово ближе к испанскому «dátiles» или к латинскому «dactyli», чем к обычному итальянскому «datteri». Время от времени попадаются выражения, похожие на латинские – «dicto», «prefato» (имеется в виду «вышесказанное»)257. Все это пришлось изменить, наряду со многими другими поправками, венецианцу Джованни Баттиста Рамузио, когда он впервые опубликовал книгу под названием «La Descrittione dell’Africa» в Венеции в 1550 году: синтаксис стал сложнее, словарь разнообразнее, стиль цветистее и возвышеннее, а правописание ближе к требованиям реформаторов-гуманистов.

Как Йуханна ал-Асад готовил свою рукопись? Заключительная фраза, непосредственно перед колофоном, напоминает о древней традиции устного рассказа: «автор не может вспомнить больше из‐за слабости своей памяти… поэтому он умолкает и прекращает свои речи». Фигуральное упоминание о «речах» восходит к важной литературной традиции, как и использование Йуханной ал-Асадом глагола «dicere» («говорить») всякий раз, когда он цитирует какого-нибудь автора в своих «Знаменитых мужах»: это напоминает о прямой устной передаче, хотя приводимое сообщение почерпнуто из солидной книги, написанной на бумаге258.

На протяжении веков в исламских обществах авторы не только прибегали к диктовке текста писцам, но и писали свои рукописи сами, а затем самостоятельно копировали их или поручали это переписчикам, ученикам или другим людям из своего окружения. Случалось, что устное изложение сочеталось с письменным, когда автор диктовал не только по памяти, но и по черновику. Можно не сомневаться, что в 757/1356 году в Фесе Ибн Баттута продиктовал свой длинный рассказ о путешествии талантливому писателю и юристу Ибн Джузайи, который отредактировал его и добавил некоторые собственные наблюдения. Султаны диктовали свои письма секретарям, а студенческие конспекты лекций ложились в основу некоторых книг. Но авторы во времена ал-Ваззана чаще всего сами готовили собственные рукописи для переписчиков. Ранний набросок книги ал-Макризи по топографии Каира, написанный в XV веке, показывает, как много он зачеркивал и правил, готовя свою книгу к копированию. Учитель ал-Ваззана, ал-Ваншариси, поручил одному ученику составить книгу, скопировав заметки, которые он написал на полях одного юридического сочинения259.

Именно так и действовал бы ал-Хасан ал-Ваззан, сам в молодости работавший нотариусом, если бы создавал свои труды в Северной Африке. Такому выбору способствовали и его итальянские впечатления, ведь здесь такие авторы, как Боккаччо и Петрарка, собственной рукой писали свои произведения. Конечно, столь важные фигуры, как Альберто Пио, диктовали свои дипломатические послания. Занятый делами кардинал Эгидио диктовал некоторые из своих сочинений и проповедей секретарю, но и он сначала набрасывал некоторые основные мысли, исписывая многие страницы изящным почерком260. Менее высокопоставленные ученые мужи сами писали труды в часы, свободные от преподавания, от подготовки церковной корреспонденции или от лечения пациентов, а затем отдавали рукописи переписчикам для дальнейшего копирования, если они не шли прямо в типографию261.

Поскольку характер итальянского языка рукописи «Космографии и географии» так близко совпадает с лингвистическим опытом Йуханны ал-Асада, очевидно, что он сам писал окончательный вариант сочинения, потратив столько времени, сколько было ему необходимо, чтобы вывести все это латиницей слева направо. Затем он отдал рукопись переписчику, который скопировал ее курсивным почерком, сохранив все особенности орфографии и украсив некоторые буквы декоративными росчерками262. В первой четверти рукописи обнаружено 27 мелких исправлений, большинство из которых сделаны рукой переписчика, а остальные, возможно (но не безусловно), рукой автора263. Однако Йуханна ал-Асад не потрудился внимательно просмотреть копию до конца. Если бы он это сделал, то заметил бы две впечатляющие ошибки переписчика ближе к концу рукописи (каждая из них находится в середине страницы, а значит, дело не в оплошности переплетчика): рассказ о конце пребывания ал-Ваззана в алжирском город Медеа, где он некоторое время служил кади, неуместным образом приставлен к описанию другого маленького городка неподалеку; а через несколько страниц, когда описываются события в Алжире, изложение внезапно переходит к двум другим городам, а затем снова возвращается к Алжиру посреди фразы264. Автор никогда не оставил бы этого неисправленным.

В изданной Рамузио книге об Африке все расставлено по порядку, и хотя издатель мог сделать это сам просто по смыслу, он почти наверняка руководствовался другой копией рукописи того человека, которого он называл Джованни Леоне Африкано. Йуханна ал-Асад, должно быть, заказал в 1526 году по крайней мере две копии своего сочинения265. Насколько я могу судить по совокупности свидетельств, две рукописи были очень схожи друг с другом за одним важным исключением: история соблазненной жены и доверчивого мужа присутствует в печатном издании Рамузио, но отсутствует в рукописи Национальной центральной библиотеки в Риме. (Мы рассмотрим эту историю подробнее в одной из следующих глав.)

Помимо этого, многочисленные изменения в печатном издании – использование более сложного литературного итальянского языка, небольшие купюры и дополнения, замена слов – практически все это работа Рамузио. Часто эти переделанные формулировки передают мысль автора, но некоторые из них изменяют заложенный им смысл и его самопрезентацию таким образом, который не совместим ни с арабо-мусульманскими представлениями, которые он вынес из Северной Африки, ни с теми взглядами и чувствами, которые развились у него за годы жизни в Италии266.

Высокородный венецианец Джованни Баттиста Рамузио в прежние годы был послом во Франции и в других странах Европы, а также служил секретарем венецианского Сената и Совета. (Рамузио руководил допросами Давида Рувени, когда тот прибыл в Венецию в 1530 году, все еще выдавая себя за еврейского принца Хабора и надеясь «привести рассеянный еврейский народ назад в Землю обетованную». Рамузио поверил Давиду на слово, найдя его «очень сведущим в еврейском законе и науке, называемой Каббала». Надо полагать, он был ошеломлен, узнав впоследствии, что этот принц – самозванец267.) Среди общегуманистических интересов Рамузио особой страстью была география и карты, и когда в последние годы жизни он обратился к публикации собранных им отчетов о различных путешествиях, рукопись Джованни Леоне об Африке заняла первое место268. После конфуза с разоблачением экзотического еврея из Аравии Рамузио, конечно же, не мог допустить, чтобы и этот захваченный в плен африканец произвел сомнительное впечатление на европейских читателей. Поэтому он соответственно отредактировал и переработал текст.

Итак, «Libro de la Cosmographia et Geographia de Affrica» является бесценным путеводителем. Тут и там изменения, которые вносил Рамузио или его сотрудники в процессе публикации книги, пока он печатал ее, покажут нам, под каким давлением Йуханна ал-Асад жил в Италии и каким образом европейские толкователи хотели переделать его.

***

«Космография и география Африки» разделена на девять «частей»: общее введение о географии, климате, обычаях, экономике и культуре; семь частей, каждая из которых посвящена описанию городов, деревень, гор и пустынь определенного региона Африки и людей, живущих там; заключение о реках, минералах, растениях, птицах и животных. Интересно, что в книге смешано несколько жанров, которые испокон веков ценились в исламских культурах.

География долгое время была центральным направлением, которое разрабатывали с различными целями и под разным углом зрения269. Влиятельный ал-Масуди (ум. 346/957), историк и географ с энциклопедическими интересами, в своем описании вышел далеко за рамки Дар ал-ислам270, охватив множество типов земной поверхности, сведений о населяющих ее народах и об их прошлом. Он настаивал, что, наряду с критическим использованием известной информации и устных преданий, географу необходимо путешествовать, и упрекал ученых, которые никогда не видели мест, о которых писали. Что касается самого ал-Масуди, то он проехал от родного Багдада до Индии, ал-Андалуса и Занзибара. «Ко мне можно применить, – писал он, – слова поэта: „Он объездил мир во всех направлениях… в страны, столь отдаленные, что ни один караван никогда не заходил туда“»271.

Несколько десятилетий спустя почти так же много путешествовал географ ал-Мукаддаси, отправляясь в путь из своего родного Иерусалима, – торговал, искал справки в библиотеках и встречался со всякими людьми, от ученых и суфиев до сказителей: «Я изучал налоги… Я пробовал воздух на вкус, я оценивал воду». Его труд «Лучшее разделение для познания климатов» имеет более узкий охват пространства и времени, чем работа ал-Масуди: он ограничен народами, языками и землями Дар ал-ислам, от ал-Андалуса до низовий долины Инда, причем Мукаддаси фиксирует, прежде всего, современное ему состояние описываемых объектов. Но его наблюдения богаты подробностями и свежи, а организация книги столь же ясна, как и обещает ее название272.

Ал-Мукаддаси мало хорошего сказал о Фесе своего времени («грубые и невежественные люди, ученых мало, часты беспорядки»273), но зато следующие два столетия станут временем выдающихся географов, родившихся в западных землях ислама. Ал-Бакри (ум. 487/1094), придворный поэт и дипломат эмира Севильи, составил подробное описание всех государств, известных его мусульманским современникам. Обширный раздел, посвященный Северной Африке, охватывает примерно те же темы, что и «Космография и география» Йуханны ал-Асада, но написан он в соответствии со старой традицией обращения к книгам и документам, их критической оценки и цитирования. Ал-Бакри никогда не покидал ал-Андалус, однако структура его книги основана не на том или ином разделении на области, а на маршрутах путешествий – например, за сколько дней можно добраться из Феса в Сиджилмасу274.

В середине XII века знаменитый ал-Идриси назвал свою географию «Отрада страстно желающего пересечь мир». Некоторые ученые говорят, что в странствиях из родного ал-Андалуса ал-Идриси доходил на востоке до Малой Азии, а на западе и севере до Англии; другие, что он, скорее всего, не выбирался далеко за пределы Западного Средиземноморья, дальше тогдашнего христианского Нормандского королевства Сицилии и Северной Африки, где медицинское образование позволило ему хорошо изучить растения и их фармацевтическое применение. Остальная часть его обширной информации была получена из географических сочинений и королевских архивов.

Ал-Идриси посвятил свою книгу Рожеру II, сыну нормандского завоевателя мусульманской Сицилии, покровителю арабской культуры и, по мнению ал-Идриси, королю-философу. В его географии содержались сведения обо всех частях света, известных писателю, иногда весьма подробные, о городах и их памятниках. Методично указывалось, сколько дней необходимо для путешествия, описывались маршруты, причем географический материал был организован в соответствии с традиционными семью климатическими поясами, которые охватывали все области от востока до запада. Эти акалим, называемые по-гречески климата, представляли собой широтные зоны, которые рассчитал Птолемей в зависимости от высоты полуденного солнца в день солнцестояния. Одна из восточных школ арабских географов приняла этот астрономический подход, пересчитав заново цифры Птолемея и присвоив уточненные показатели широты и долготы пунктам на поверхности Земли275. Но ал-Идриси иначе подходил к проблеме: в прологе к своему труду он объяснил, что, хотя климатические зоны установлены на основе астрономических наблюдений, он определяет их по природным особенностям и населенным пунктам – «первый климат начинается на западе, с западного моря, называемого Туманным океаном [Атлантический океан]». К своему письменному тексту он приложил карту мира и множество карт отдельных его частей, с помощью которых можно было представить себе пространственные соотношения и сами «климаты»276.

Карты были важным инструментом для многих арабских географов, независимо от того, сочетали они их с астрономическими расчетами или нет. Ал-Мукаддаси в своем «Лучшем разделении» разработал цветовой код для карт отдельных регионов: красный цвет для изображения маршрутов, желтый для песков, зеленый для моря, синий для рек и коричневый для гор. В дальнейшем карты к труду ал-Идриси следовали этой или какой-нибудь аналогичной системе277.

Йуханна ал-Асад упоминал троих из названных авторов – ал-Масуди, ал-Бакри и ал-Идриси. (Последнему он посвятил хвалебный раздел в своем сочинении «О мужах, считавшихся знаменитыми у арабов»278.) Вероятно, он также знал великий труд ал-Мукаддаси. В своей собственной книге он мог поставить себя в ряд тех, кто считал путешествия необходимыми для географического описания, наряду с устными расспросами и обращением к текстам. Его географическое сочинение было ограничено одной пространственной единицей, хотя и очень большой, а не охватывало все страны Дар ал-ислам или известного мира, но при этом – возможно, ориентируясь на других географов – он отметил, что надеется когда-нибудь написать также об Азии и Европе.

Хотя Йуханна ал-Асад назвал свою книгу одновременно и космографией, и географией – эти слова встречались в названиях выходивших тогда латинских изданий Птолемея279, – он не использовал широты и долготы Птолемея для локализации географических объектов и даже не упоминал об астрономических способах определения места (далее мне удобнее всего будет сокращенно именовать его книгу «География»). Он не определял местоположение пунктов по числу дней пути между ними, как это делали ал-Бакри и ал-Идриси, а предпочитал оценивать расстояния в милях (по-арабски mil, мн. amyal)280: «Айт-Дауд – это древнее поселение, построенное африканцами на высокой горе… В нем около 700 домохозяйств, и он находится почти в пятнадцати милях к югу от Тагтессы», – пишет он о городе в области Хаха в Марокко. «Асъют – очень древний город, построенный египтянами на Ниле примерно в 250 милях от Каира»281.

Никаких карт к рукописи Йуханны ал-Асада не прилагалось. Он мог бы включить их, если бы работал над книгой в Северной Африке, – не карту мира, подобную той, что приведена в «Мукаддиме» Ибн Халдуна, и не карту средиземноморских гаваней, отмелей и заливов, как те, которыми адмирал Пири Реис в 931/1525 году сопроводил свою «Книгу морей» для султана Сулеймана, но карты отдельных территорий, полезные для путешественников и правителей, которые показывали бы положение пунктов относительно друг друга, как на картах ал-Мукаддаси в «Лучших разделениях»282. В Италии же Йуханна ал-Асад, вероятно, задавался вопросом, для чего его читателям такие карты: европейские купцы держались поближе к своим городским поселениям на севере Африки; европейские пленники были закованы в цепи или иным образом ограничены в передвижении. Что касается европейских солдат, то зачем облегчать им передвижение по территории ислама?

Кроме того, ему было бы трудно заказать карты в Италии, выполненные в незнакомом ему европейском стиле. Даже опытный географ, немец Якоб Циглер, побывавший в Риме в начале 1520‐х годов, брал с собой в путешествия художника, чтобы рисовать карты. Йуханне ал-Асаду пришлось бы искать такого картографа, как венецианец Джакомо Гастальди, который сорок лет спустя нарисовал замечательную карту Африки, появившуюся в издании Рамузио «О плаваниях и путешествиях». Но как было Йуханне ал-Асаду отыскать такого человека и кто бы ему заплатил? При всех обширных познаниях Альберто Пио и Эгидио да Витербо карты не были в центре их интересов. Историк Паоло Джовио сам составлял карты и знал других, кто это делал, но он был занятым человеком и не покровительствовал нашему новообращенному христианину. Климент VII просил Джовио получить информацию о России, включая географические сведения, но, похоже, что папа не просил Джованни Леоне представить визуальные изображения Африки283. Так что Йуханна ал-Асад ограничился ее словесным описанием на иностранном языке.

Путешествия предстают в «Географии» не только как форма доказательства истинности сообщаемых сведений, но и как форма жизни ее автора. Начиная с IX века путешествия стали для мусульманских ученых путем открытий, причем не открытий чего-то чуждого и экзотического, а постижения характера и смысла самого ислама. Путешествие также являлось испытанием, трудности приветствовались как аскетический вызов: горы и пустыни были местами, где можно ожидать встречи с божественным. Наконец, ученые начали писать о своих путешествиях; полный их рассказ назывался рихла284. Высоко ценилась рихла андалузца Ибн Джубайра (ум. 614/1217), чье паломничество в Мекку вело его из Гранады в Египет, Сирию, Ирак, с возвращением через Латинское королевство Иерусалима и Нормандское королевство Сицилии. Даже описывая последние два с поразительными подробностями, он восклицал:

В глазах Аллаха не может быть оправдания мусульманину, пребывающему в какой-либо стране неверных, кроме как проезжая ее насквозь, когда путь ведет прямо в мусульманские земли… Сердце будет терзаться оскорблением того, чью память освятил Аллах [Пророка Мухаммада]… да еще отсутствием чистоты, соприкосновением со свиньями и всеми прочими запретными вещами285.

Мы уже кое-что слышали о рихле Ибн Баттуты, который ездил из своего родного Танжера на восток до Китая и на юг до Могадишо. Он искал достойных мусульман везде, где мог, и, хотя не спешил покидать земли неверных, но писал об одной из них так:

Китай был прекрасен, но мне он не нравился. Напротив, мне было очень не по себе, когда я думал о том, как язычество властвует над этой страной. Всякий раз, когда я выходил из своего жилища, я видел многое, достойное порицания. Это так беспокоило меня, что большую часть времени я оставался дома и выходил только по необходимости. Во время моего пребывания в Китае всякий раз, когда я видел кого-нибудь из мусульман, мне всегда казалось, что я встретил собственных близких и кровных родственников286.

Приключения Йуханны ал-Асада описаны в его «Географии» не последовательно, в отличие от того, как полагалось в рихле. Они то вплетаются в его повествование, то исчезают из него; иногда читатель следует по пройденному им пути, а иногда нет. Но дух исламского путешествия и литературные возможности жанра рихлы помогали ему излагать и описывать собственные путешествия, столь удивительно прерванные и направленные в страну неверных.

В книге Йуханны ал-Асада об Африке речь шла также и об истории, как в географических трудах ал-Масуди и ал-Бакри. Его описание Марракеша, например, сопровождает очерк правления Альморавидов и Альмохадов в былые века. Описание Туниса начинается с краткого изложения его истории со времен падения Карфагена. Сведения о местной и недавней истории марокканских земель он часто добывал из расспросов во время своих путешествий, как мы уже видели. Среди его письменных источников самым важным был великий труд Ибн Халдуна «Китаб ал-Ибар» («Книга примеров»), всеобщая история, начиная от обзора цивилизации в широком смысле и до подробного описания берберов и арабов и автобиографии. Ее многочисленные тома были доступны в мечети ал-Каравийин в Фесе – подарок автора с его автографом. («Китаб ал-Ибар», несомненно, входила в число исторических сочинений, которые Йуханна ал-Асад резюмировал в не дошедшей до нас работе «Краткое изложение мусульманских хроник».) Его «География» в определенных отношениях перекликается с социальными воззрениями Ибн Халдуна, особенно в оценке городского образа жизни287.

Помимо этой смеси географии, описания путешествий и истории, в тексте Йуханны ал-Асада то возникают, то исчезают и другие темы. Повсюду разбросаны крупицы автобиографического материала. Есть отступления о суфизме, о четырех богословско-правовых школах у суннитов, о различных мусульманских сектах. Рассказывая об остановке в одном негостеприимном городе в королевстве Тунис, автор вспоминает и приводит оскорбительные стихи об этом городе ал-Даббага, «чудесного» поэта из Малаги, который, как и он сам, встретил там скверный прием. Далее Йуханна ал-Асад объясняет некоторые условности подобной инвективной поэзии (хиджаа