Читать книгу Тайна городского сумасшедшего - Наталия Дроздецкая - Страница 2

Морозное предвесеннее утро искрилось свежим, ночью выпавшим снегом и слепило немного глаза. Я вышла на улицу и взглянула на светлое, но еще сохранившее абрис ночной луны небо. Вдруг заметила, что из высоченной трубы, торчащей из ограды городской котельной, самым необычным, буквально фантастическим образом валит дым. Необычность происходящего заключалась в том, что выбивающиеся из этой трубы кольца дыма выписывали на утренней синеве неба буквы, неизменно складывающиеся в одно, вязью сплетенное слово: «Труп». Поверить в реальность очевидности было трудно, и я отвернулась от злополучной трубы, пытаясь отвлечься на картинки городской жизни. Даже подала милостыню каждодневно встречающейся близ пешеходного перехода тётке. Прошла, уткнувшись взглядом в современную обшивку впереди стоящего супермаркета, чуть меньше квартала и вновь оглянулась. Дым валил из обычной трубы в высшей степени необычно. Рассеивающиеся в высоте бездонного неба буквы вновь и вновь повторялись в заданном страшным словом порядке, выкатываясь из узкого горла черного жирафа свежими кренделями плотного дыма. Я видела это бесконечное, пульсирующее на равнодушном небе слово, и оно приводило меня в жуткое состояние абсолютного ужаса.

Минут пять всё это длилось, а потом исчезло, как бы и не было этого никогда. А ещё через пять минут меня одолевали сомнения: вообще-то было ли что-нибудь этакое или нет? Может, показалось? Наверное, показалось. Даже наверняка. На таких моментах не стоит задерживаться. Потому что жить тогда становится невозможно. И потом, совсем не обязательно, что необычное, увиденное в прорвавшемся лоскутке обычной реальности, относится лично к тебе. Небогатый опыт сопричастности к сопредельным мирам позволяет мне делать совершенно определённые выводы в этом направлении. Во-первых, ты никогда не увидишь ничего такого, что к тебе совершенно не относится (тебе этого попросту не покажут ни за что и никогда). Во-вторых, к тебе самому это может относиться лишь тысячной долей от того целого, что в конечном итоге обозначает увиденное в сквозняках пространственных коридоров. Наконец, не всегда удаётся расшифровать поданный тебе знак до такой степени точности, чтобы появилась возможность воспользоваться подсказкой, неожиданно выпавшей из щелей сквозящего физического мира.

Интуиция подсказывала мне, что, не смотря ни на что, я не умру. Во всяком случае, сегодня. Поэтому надо зайти в ближайший магазин и купить продуктов. «Три лимона?», – механически уточнила черноглазая продавщица, которая всякий раз задавала мне этот вопрос, когда подходила моя очередь в овощной отдел, где одновременно продавались и фрукты. Время от времени я покупала здесь и всё остальное, но лимоны, именно три, – каждый день. Я даже не заботилась никогда, чтобы не забыть про них, потому что она всё равно напомнила бы мне непременно: «А три лимона?» Эти три лимона легли с некоторых пор в основу хотя бы какого-нибудь порядка моей крайне неупорядоченной жизни. Я никогда не знаю наверняка, чем придётся заниматься в течение дня помимо обязанности писать в газету и устраивать всегда неустроенный быт моих домашних и мой собственный заодно. Сегодня мне не хотелось никаких лимонов и вообще ничего не хотелось, но не подрывать же основы основ…

Прошло уже несколько часов после этой злосчастной трубы. За это время нового было только одно электронное письмо от неизвестного адресата, которое я побоялась открыть. Вдруг там что-нибудь такое отвратительное, что каким-нибудь образом объяснит мою сегодняшнюю трубу? Или какой-нибудь новый вирус, который уничтожит всё, что есть в моём компьютере, или сам компьютер, или даже меня саму вместе с ним? Да ну его, это письмо. Свернулась калачиком в кресле и уснула.

Проснулась посреди ночи и вышла на улицу. Яркая, разноцветная иллюминация, световые билборды, несущиеся вдоль шоссе фары разнокалиберных авто, приглушенный матовой оправой свет выгнувших шеи уличных фонарей наполняли ночную жизнь горожан дополнительным, иллюзорным смыслом. Люблю это время, когда город погружается в неофициальную часть своего существования под вечно кружащими над ним Орионом, Кассиопеей, Большой Медведицей.

***

Утро последнего понедельника текущего месяца выдалось по-настоящему понедельничным. В редакцию ежедневной городской газеты стали стекаться из разных информационных источников самые разнообразные, нередко щекотящие нервы сводки. Служба «03» поведала страшную историю о том, как семья лишилась девятилетнего ребенка, оставив его на некоторое время без родительского надзора. Мальчик залез вместе с домашним котом в пустой, стоявший без всякой надобности в доме холодильник марки «Днепр», захлопнул изнутри дверцу, в результате чего автоматический замок отслужившего свой век бытового прибора надежно защелкнулся. Безжизненного внука с задохнувшимся вместе с ним котом обнаружила (далеко не сразу) бабушка, вернувшаяся после дворовых посиделок, сопровождавшихся, как обычно, около подъездными пересудами.

Служба ЧС предупредила о реальной опасности преждевременного паводка. Газовики напугали серьезными перебоями с газом из-за систематических его недопоставок привычными городу поставщиками. Местные власти логично обосновали неизбежно грядущее повышение цен на коммунальные услуги. В сводке из УВД также не содержалось ничего утешительного: грабежи, разбой, убийства. После вчерашнего «трупа» из трубы сводка от полицейских без внимания не осталась. В графе про убийства было написано буквально следующее: «На пустыре, прилегающем к территории котельной №104, обнаружен труп обгоревшего мужчины. Личность пострадавшего устанавливается. По факту возбуждено уголовное дело».

От сердца отлегло: вот, значит, что это за труп. Просто-напросто труп неизвестного мужчины. Непонятно для чего, по-настоящему фантастическим образом мне заранее сообщили, что он там уже есть, этот труп в 104-й котельной. Ещё до того, как я прочитала свежие сводки, мне надо было догадаться про него. Но, быть может, он ещё не был трупом, когда я увидела то, что, похоже, никто не увидел: страшное слово, вываливающееся кренделями дымящихся букв из трубы. Может быть, в тот момент его можно было ещё спасти? Догадка пронзила сердце, и оно вновь затяжелело, затекло, закололось иголками.

В двери влетела маленькая Лариска, практикантка из местного журфака, и так, как будто Конец Света уже наступил, сообщила: «А вот та женщина, про которую мне велели к празднику написать, она ведь повесилась…».

Суматошный рабочий день окончился незапланированной встречей с местным горе-писателем, графоманом и энтузиастом своего дела, Чарнакиным Петром Леонидовичем. Как всегда, шумный, бурно реагирующий на всякую возможность завязать и, главным образом, продолжить с растерявшимся собеседником разговор, он между делом подарил мне с десяток оппозиционных газет. Рассказал о последних важных событиях в рядах передовых, но почему-то не признанных властями партий, извинился за то, что не успел еще подарить редакции и лично мне свой последний сборник актуальных статей о возможных, но не использованных еще никем путях дальнейшего экономического развития региона. Он, конечно, очень хороший человек, этот Чарнакин, но я, всё же, прервала затянувшийся его монолог:

– Кстати, вашим сборником очень редактор интересовался. Вы бы зашли к нему, он как раз сейчас у себя.

– Да правда ли?

– А то нет. Вы теперь у нас личность известная, можно сказать, знаменитая. Какой бы местный канал ни включил, – а там и Вы, как раз, со своим оригинальным видением мир населяющих проблем.

– А главное неординарными путями скорейшего их решения! Ладно, разрешите откланяться. А газетки на досуге обязательно почитайте.

– Всенепременно, Петр Леонидович, заходите как-нибудь, не забывайте.

***

Моя уверенность в том, что невозможное видение в дымящейся трубе соседней котельной видела одна только я, была непоколебимой. Потому что я очень хорошо понимала, что никакие буквы, и тем более слова, ну никак не могли возникнуть из дыма над трубой, нигде и никогда этого не могло произойти. Но я была не права: выкатывающиеся из трубы котельной буквы видел ещё один человек, безработный философ Артём Михайлович Мурашкин. И у него, разумеется, была своя реакция на происходящее. Он в тот момент, точнее, немного погодя после того удивительного момента, неожиданно встретился со знакомцем и на более глубоком, чем сознательный, уровне почувствовал необходимость немедленно освободиться от всяческих обязательств перед кем бы то ни было. Видимо, поэтому он поступил тогда так, как не поступил бы никогда в другое время. Оставив спутника на пятачке перед серией уличных ларьков и магазинов, он заскочил «на минутку» в один из них, прикупил коньяку, колбасы, сыру, фруктов, что-то шепнул заскучавшему уже от безделья менеджеру, и тот немедленно проводил его через хозяйственный выход на улицу. Не на ту, где остался дожидаться его приятель, на другую.

Он уже не пытался дожать анализом недавно полученное впечатление от дымящейся странным образом трубы, но пребывал в крайне оторванном от текущей реальности состоянии. Ноги сами, что называется, вынесли его на площадку перед подземным переходом, затем – на противоположную сторону проспекта. После он сам не помнит, в какого номера маршрутку сел, и она его вывезла на восточную окраину города. Увидев бетонный, неприступный практически забор, Артём понял, что ему как раз туда и надо, именно во двор за этим забором. Никакой калитки не было нигде, но это не помешало ему там оказаться, хотя и самым что ни на есть немыслимым способом. Отдышался, огляделся и удивился сочетанию обычно не сочетающихся моментов реальности.

Внимание привлекла цветочная клумба из благоухающих, сливающихся в своем разноцветье в броский орнамент цветов, окружённая кучами строительного мусора. По ограниченному стенами высотных домов и бетонными плитами забора пространству ходили люди. Никто не обращал на него никакого внимания. Немного поодаль от великолепной клумбы расположился мужчина лет 40—50. Он ел, то ли булочку, то ли пирожок, рядом с ним лежала упакованная в чехол скрипка. Артём подошел к нему с вопросом.

– Вы не подскажете…

– Как отсюда выйти, не прилагая титанических усилий?

– Нет, думаю, я не это имел в виду.

– Тогда что же?

– Я бы хотел найти человека, похожего на Карла Маркса, только он – поэт и к политике не имеет ровным счетом никакого отношения.

– Мы все имеем какое-нибудь отношение к политике, и каждый из нас хотя бы немножечко поэт. Впрочем, я понял, кого Вы имеете в виду. Но тот же самый вопрос Вы с таким же успехом можете адресовать и мне.

– Какой вопрос? Вы, собственно, о чем?

– А Вы?

– Простите меня, я что-то совсем уже запутался.

– Да что Вы! Вы даже не начинали еще запутываться, – мгновенно отреагировал незнакомец, не глядя, однако, на Артёма, сосредоточившись на вылезшей из откушенного пирожка капусте. – Вам совершенно отчетливо и логично хотелось найти Марка Эрзарховича, похожего, как Вы изволили заметить, на Карла Маркса, чтобы задать ему один нескромный, мягко так скажем, вопрос по поводу этой чертовой, как Вы несправедливо её обозвали, трубы из сто четвёртой котельной.

– По поводу дыма из этой трубы.

– Вот именно. Так вот, со всею ответственностью смею заверить: Вас это не касается никакой стороной дела, тем более стороной существенной, трагической и непоправимой.

– Вы сейчас что имеете в виду?

– Только то, что сказал. – Тут он замолчал ненадолго, чтобы прожевать и проглотить остаток пирожка, смахнул указательным пальцем всё-таки выпавший на штанину кусочек начинки и продолжил. – Да не кипятитесь вы так чересчур уже сильно. На самом деле все до банальности просто. Непредвиденное заключается лишь в том, что Вам довелось увидеть то, что ни при каких обстоятельствах не следовало бы видеть. В этом – единственное, я надеюсь, упущение этой истории. Так что – не берите в голову, продолжайте жить дальше, спокойно и, по возможности, счастливо.

– Вы полагаете, это возможно?

– Я полагаю, у вас нет другого выхода.

– А как же труп? Его не будет на самом деле? Это что, баловство?

– Да уж какое тут баловство, друг мой! Всё будет именно так, как Вы увидели. И не когда-нибудь после, в далеком, почти неживом еще будущем, а уже очень скоро. Буквально сегодняшней ночью все и случится. Именно в сто четвёртой котельной. И предотвратить, даже приостановить хотя бы ненадолго, уже ничего невозможно.

– Разве нельзя предотвратить то, о чем заранее знаешь?

– Да как же, можно. Только знаете-то о предстоящем Вы, а не он сам. Кстати, он сейчас спит, как сурок, в шестом вагоне приближающегося к городу поезда. И еще успеет поужинать в каком-нибудь ресторане или кафе. Что же касается лично Вашего знания, дорогой Артём Михайлович, так Вы и не знаете ровным счетом ничего, кроме того, что я тут Вам по простоте душевной наболтал. Вы бы еще спросили, как его зовут? И я бы в веселом расположении духа после капустного пирожка ответил: Романом, или бы еще каким-нибудь другим именем. Но Вы не спрашиваете, и потому знаете еще меньше того, чем просто ничего не знаете.

– Я пойду, пожалуй…

– Да Бога ради. Никто не держит. Вас никто и не приглашал, собственно.

Незнакомец как-то съежился вдруг весь и даже, показалось, состарился лет на 20. Он подобрал с травы свою скрипку и откланялся, исчезнув уже через несколько секунд в одном из дверных проемов огораживающих двор домов.

Артём почувствовал на мгновенье глубочайшее опустошение. Захотелось немедленно выспаться. Спрятаться где-нибудь ото всех и – спать, спать, спать. Однако надо было выбираться из этого, прямо скажем, странного двора. Он помнил, сколько усилий потратил, чтобы попасть сюда и понимал, что потратить столько же, чтобы выбраться отсюда, уже не сможет. Оглядевшись вокруг, он вновь удивился: замкнутое пространство было пустым, тихим и, казалось, безжизненным. Только что ходившие туда-сюда люди бесследно исчезли, а цветочная клумба превратилась в старый, донельзя изношенный и потому выброшенный кем-то коврик, лежащий на потемневшем, разъеденном кое-где проталинами снегу. Необходимо было срочно предпринять что-нибудь, чтобы выбраться отсюда в настоящий привычный мир, к людям, в открытое и наполненное жизнью пространство. И когда он уже отчаялся найти способ выбраться отсюда, он вдруг понял, что всё с ним произошедшее, на самом деле произошло не с ним, а если с ним, то ещё не произошло. А если всё-таки произошло, то уж точно не здесь и не сейчас. А раз так, нужно только сконцентрироваться на реально протекающем времени, вернуться в своём сознании в остающуюся величиной постоянной точку отсчёта, и всё будет в порядке. Так и сделал. Буквально закопал в недрах сознания всё-всё, что стремительно выбило его из привычной колеи обычных и вполне предсказуемых будней, и молниеносно оказался в потоке людей, идущих под аркой с пролегающими над ней железнодорожными путями.

Когда он добрался, наконец, до съёмной квартиры, немедленно взялся за свой блокнот. Один блокнот с философскими выкладками о жизни и проживающих её людях хранился в старом его компьютере. Но взялся он за другой, который вёл много уже лет подряд. Весь блокнот был испещрен самыми разнообразными записями о днях текущих, прошлых и будущих. Встречались сделанные карандашом или ручкой зарисовки-иллюстрации избранных моментов, значимых и не очень событий последних лет. Часто встречались обрывки парадоксальных фраз из всевозможных источников, видимо, понравившиеся ему или, наоборот, разозлившие чьи-то мысли. Были также подробные записи-отчёты об отдельных видах покупок. Иногда Артём записывал свои наблюдения, впечатления, идеи. Кроме всего прочего записывал свои сны и пытался их анализировать.

«Так хочется иногда подумать о скрытых сторонах бытия, – читал он собственные заметки, перемежающиеся с выписками из чужих книг. – Понять что-нибудь такое, что явилось бы потом ключом к разгадкам многих тайн человеческого существа и жизни вообще. Начинается ли невидимое, когда видимое заканчивается? Если мы при помощи оптических приборов можем видеть то, чего никогда бы не увидели без них, то логично предположить, что существует нечто, о чем мы пока не имеем никакого представления. Просто потому, что должных вспомогательных приборов не изобрели пока».

«Сегодня мне снова приснился этот бородач. Впервые я увидел его во сне лет 20 назад, когда не был ещё женат, скептичен и беспомощен от глубокого осознания логической обоснованности причин этого скепсиса. Мне снилась верёвочная лестница, ниспадающая на сумрачную землю с самого Неба, и я должен был взобраться по ней до самого верха. При этом всё человечество тянулось за мной, дружно держась за руки и смыкаясь со мной через смертельно больную в то время мать. Это было настоящее испытание. Я понимал, что если сорвусь, или разомкну свою сцепленную со всем человечеством руку, всё дальнейшее не будет иметь ровным счётом никакого смысла. Я должен был любою ценой справиться с непосильной задачей. С помощью титанических усилий, сверхчеловеческого напряжения воли, я добрался-таки до самого конца. Лестница оказалась прицепленной за самый край Неба. Переместившись на его поверхность, залитую солнечными лучами, мы услышали небывалой силы и красоты органную музыку. И повалились на колени, вслед за бабушкой, которая умерла много лет назад и первая встретила нас в этом райском оазисе, явившимся как бы наградой за многотрудное преодоление. Но вдруг разом всё куда-то исчезло, и я оказался один перед черным, бородатым, незнакомым мне человеком. Не ошибусь, если скажу, что он испортил всё благостное впечатление от только что увиденного, услышанного и глубоко прочувствованного.

– А где все? – спросил он, и ехидно так усмехнулся.

А всех и на самом деле не было. Так, был кое-кто, но всех – точно не было. И как же стало обидно вдруг за то, что неизвестно почему не случилось перетащить за собой всех. А их страшную, по всей видимости, судьбу бородач постарался вменить мне в вину как невероятное, наитягчайшее, невозможное прямо-таки преступление. Проснулся я с небывалым доселе чувством вины, которое не знал, как исправить». Артём налил в бокал кипятку из только что закипевшего на электрической плитке чайника, отставил его остывать и продолжил чтение.

«Почему-то встречи мои с бородатым всегда происходят в плотных слоях назойливых фантастических сновидений. Однажды, будучи студентами, мы летели – во сне – в огромном, очень комфортабельном самолёте в неизвестный, неописуемо красивый город, непонятно по каким делам и на какой срок. У всех приподнятое, праздничное настроение. Вдруг как-то само собой в сознании появилось смутное представление об истинных причинах поездки: нас должны были всесторонне обследовать для полнейшего выяснения сущности каждого из нас, и в случае выявления каких-либо изъянов устранить их самым что ни на есть решительным способом. Как это всё будет выглядеть на самом деле, никто не знал. И от этого кошки скребли на душе. А самолёт всё летел, пока не приземлился в центре неописуемой красоты города. Потом были экскурсии, дававшие новые знания о путях развития человечества, восторги от рукотворных и нерукотворных красот, которые слегка отвлекали от глубоко залегшей тревоги по поводу: а дальше-то что с нами будет? И наступил день отлета. Но билеты могли получить самые лучшие, не имевшие никаких изъянов в своей человеческой сущности. Я напряженно ждал самого главного момента и – дождался. Нас повели в какое-то подземелье. Я вошел в него после всех. Шел по узкому коридору, пролегающему между решетками, за которыми находились те, кого уже «переделали», как оказалось, физически, в соответствии с их душевными недостатками. У некоторых были отняты возможные части тела, иным нанесены шрамы и прочие уродства. Это было поистине ужасно, страх завоёвывал каждую клеточку моего организма, пока я шел. Мне предложили войти в самую последнюю камеру, тупиком завершавшую этот необычный коридор. Когда дверь за мной тяжело и со скрипом, казалось, навсегда захлопнулась, я увидел уже знакомого по другим снам бородатого человека. На этот раз он был чрезвычайно учтив и любезен. «Бояться не нужно, – говорил он медленно и тихо, не то, гипнотизируя, не то, сочувствуя моему незавидному положению. – Придётся потерпеть немножко, потому что тебя необходимо переделывать глубоко и основательно…».

Артём отпил из бокала чуть остывший кипяток, взял в руки карандаш и хотел дополнить блокнотные записи совсем уж небывалым воспоминанием из личного опыта, про трубу хотел написать, про дым из трубы. Потом положил карандаш на место, подошёл к своему старенькому компьютеру, попытался его включить, но тот не включился. В этом обычном, в общем, обстоятельстве он уловил некий знак, решил, что не нужно ничего писать. Накинул куртку, вышел на улицу. Красота-то какая: Орион, Кассиопея, накрывшая своим ковшом весь квартал Большая Медведица.