Читать книгу Маргинал с голубыми глазами. Рассказы - Наталия Журавлева - Страница 3

Многие годы никто не догадывался, что Любаша влюблена… нет, любит! — его. Она никогда и никому не говорила, что сердце её занято, никуда не ходила и никем не интересовалась, и все давно решили, что Любаша – синий чулок, потенциальная старая дева, посвятившая себя науке. И только когда она уволилась из университета, спрятала в стол два диплома о высшем образовании и, подняв все наработанные связи, устроилась домработницей к нему в семью, её немногочисленные друзья поняли: случилась беда. «Ты сошла с ума! – орали на неё профессор философии Званцев и муж доцента Токаревой Сергей Сергеич. – Ты что, думаешь, он на горничную внимание обратит? Да он сто лет женат на Эльзе Морозовой, ты это понимаешь? Какая ба… женщина роскошная! И рост, и фигура, и глаза! Какой талант! А он любовницу себе завёл, артисточку хорошенькую! Куда ты-то лезешь?!» «Любашенька, ну, влюбилась, бывает, – увещевали потерявшую разум подругу доцент Токарева и начальник отдела кадров Танечка Милованова. – Увольняться-то зачем? Уборщицей идти работать – зачеееем?! Любаш, ну посмотри на него! Толстый, лысый! Старше тебя почти на четверть века! Да, талантливый, конечно… Но тебе же ничего не светит, понимаешь?..»

И крики, и сюсюканье Любаша слушала молча, обхватив голову руками и плотно зажмурив глаза. Она для себя всё решила: её место – там, рядом. Она должна быть рядом! Любовница, скандалы – это ведь так тяжело…

На новую работу Любаша пришла в сером брючном костюме, мешком сидевшем на её ладной фигурке, в голубой линялой блузке со старомодным гипюровым жабо и в синих туфлях без каблуков. Свои роскошные пепельные волосы она спрятала под страшненьким беретиком двадцатилетней давности, решив, что непременно обрежет их позже: Любаша не хотела, чтобы его жена, гениальная Эльза Морозова, увидела в ней соперницу. Его не было дома, а гениальная Эльза, которая принимала в огромном холле леденеющую от страха быть не взятой в домработницы кандидата филологических наук, поняла всё с первого взгляда: её не обманул наивный Любашин маскарад. «Что, любишь? – с холодной усмешкой негромко проговорила она, глядя в пылающие Любашины глаза. – Ну-ну… Турнуть бы тебя сразу, да рассердится наш барин… Любишь?» – снова пытливо спросила она своим неповторимым голосом с чуть заметной хрипотцой. «Не ваше дело! – неожиданно для себя самой тонко выкрикнула Любаша, тут же испугавшись этого выкрика. «Простите, – неслышно шепнула она, – простите…» Эльза уколола её ледяным взглядом прозрачных серых глаз, резко развернулась и пошла через холл к высокой резной дубовой двери, постукивая каблучками бархатных домашних туфель. «Дура… Во дура-то! – услышала растерявшаяся пунцовая Любаша. – Завтра приходи. С вещами! Жить будешь у нас».

«Жить будешь у нас!!!» – на все лады повторяла счастливая Любаша, кружась по тесной комнатке своей однушки в хрущёвке с бокалом дорогущего шампанского в руке. А что! У неё сегодня праздник! У неё сегодня радость! Такая же пузырчатая и пьянящая, как это шампанское! Отныне она всегда будет рядом, будет охранять и лелеять любовь своей жизни, защищать от неприятностей! Как она это будет делать, Любаша не знала, да и не задумывалась всерьёз: время покажет, жизнь научит.

И жизнь учила. Любаша была способной ученицей и вскоре сумела стать невидимой и неслышной, но незаменимой, предугадывающей любые желания и хозяина, и его жены. А их желания всё чаще не совпадали. Эльзе хотелось уютной и спокойной семейной гавани, а Горецкого подолгу не бывало дома: съёмки, командировки, встречи с нужными людьми…

Но время шло, и всё реже эти нужные люди интересовались его сценариями, всё реже приглашали сниматься, сошли на нет его творческие встречи со зрителями и почитателями… Закончился бурный, длящийся более десятка лет, скандальный роман с «хорошенькой артисточкой», ей на смену пришла другая, потом третья, потом ещё одна… Он всё чаще приходил домой под утро пьяным, агрессивным, громко хлопал дверью и кричал что-то повелительным тоном.

Но Любаша всегда была начеку. Она первая встречала его у двери, волокла в ванную, где молниеносно избавлялась от улик, сдирая с Горецкого испачканную губной помадой рубашку, извлекая из карманов сомнительные сувениры в виде чулочков, трусиков, кружевных надушенных платочков. Потом она заталкивала едва стоящего на ногах, помятого и потрёпанного мужика в душевую кабину, подчас прямо в брюках, чтобы смыть посторонние запахи. Уничтожив следы похождений, Любаша шла к Эльзе и с честными глазами вдохновенно врала ей о лёгком подпитии и немеренной усталости непутёвого супруга. Её божество не должно было страдать от всего этого! Эльза верила или делала вид, что верит, и скандала удавалось избежать. Но что самое удивительное, Горецкий никогда не сопротивлялся Любашиным усилиям. Громким успехом у дам, девушек и почти девочек, в изобилии кружившихся вокруг его известности и денег, он словно пытался компенсировать творческие неудачи. И при этом смертельно боялся потерять свою холодную надменную Эльзу, которую, казалось, совсем не трогали его романы и похождения. Так казалось всем, кроме Любаши. Она одна знала, что творится в душе несгибаемой и неприступной Эльзы Морозовой.

Это случилось апрельским поздним вечером, почти ночью. Наконец-то утихли непрекращающиеся телефонные звонки, весь день донимавшие бедную Эльзу. Каждый, кто хотя бы однажды сталкивался с ней лично, не говоря уже о близких знакомых, считал своим долгом сообщить ей новость, и так не сходившую с телеэкранов: Велемир Горецкий официально признал близнецов, родившихся у молодой и подающей большие надежды актрисы. Два мальчика, Пётр и Егор, будут носить его фамилию! Звонивших раздирало любопытство: как реагирует Эльза? знала ли она об этой связи? будет ли развод?! Но эти животрепещущие вопросы замирали на губах доброжелателей, когда они слышали в трубке ледяное Любашино «Алло! Говорите!» Следующая фраза «Эльза Валерьевна в Германии на съёмках и подойти к телефону не может!» начисто отбивала охоту общаться, никого при этом не удивляя: Эльза была востребована. Сам Горецкий дома не появился: где-то отсиживался, трусливо отключив телефон. Любаша знала это точно, потому что звонила ему каждые 15—20 минут. «Абонент временно недоступен. Оставьте сообщение…» Любаша весь день тревожно суетилась на кухне, готовя то куриный супчик, то спаржу под лёгким соусом, то любимый Эльзой яблочно-сельдерейный сок. Но напрасно. Бледная Эльза, неподвижно застыв в глубоком кресле, что стояло в холле у окна, едва уловимым покачиванием высоко поднятой головы отвергала все попытки накормить её. А седьмую чашку крепчайшего кофе Любаша ей не дала, попытавшись заменить её стаканом тёплого молока с мёдом. И тогда это случилось.

С глубоким, каким-то животным стоном Эльза выбила стакан с молоком из Любашиных рук, вскочила с кресла и, задушенно вскричав: «Боже мой, боже!» бросилась в свою спальню. И там, упав ничком на кровать, разразилась рыданиями: некрасиво, с подвываниями, затяжными прерывистыми всхлипами, сморканием в полотенце и хриплыми повизгиваниями. Любаша стояла рядом и ждала. Она понимала: мраморной Эльзе нужно прореветься, чтобы не угодить в больницу с нервным срывом. Минут через двадцать силы и слёзы у измученной женщины кончились, и она отдалась во власть Любаше: икая, покорно пила успокоительное и травяной чай, дала себя умыть и уложить и, ещё изредка судорожно вздыхая, уснула под совсем немелодичное Любашино пение про чёрного кота… А в самый сумрачный и тяжёлый предрассветный час у несчастной женщины случился приступ: подскочило давление, заколотилось-затрепыхалось в самом горле сердце, тошнота перехватила дыхание. Любаша была на страже. Обошлось без «Скорой», но пришлось поволноваться: давление снижалось с трудом…

Поздним утром опухшая, растрёпанная, слабая и гордая Эльза, мучительно стесняясь вчерашнего своего срыва, язвительно выговаривала невыспавшейся Любаше: «И что ты со мной возишься, позволь узнать? Суетилась тут с каплями, таблетками, а ради чего? Ушла бы потихоньку, а я, глядишь, и загнулась бы, дорогу тебе освободила, а? И – вот он, бери тёпленьким!»

«Дура, – спокойно констатировала Любаша, с тайным удовольствием отомстив за давнее незабытое унижение и понимая, что сейчас это сойдёт с рук. – Дорогу она освободит… Кого брать-то, Эльза Валерьевна? Да он без вас – полутруп. Жить он без вас не сможет, вы уж мне поверьте! Да ладно, не будем об этом. Вам нужно в порядок себя привести, у вас на завтра съёмки на телевидении запланированы. Мыться идите!» – прикрикнула она на бледную Эльзу. Но та не слушала Любашу. «Жить без меня не сможет… Не смо-о-о-жет, правильно! А я вот смогла бы, доведись ему помереть. Смогла бы, слышишь! Смогла-а-а!» – громко, визгливо крикнула она и закрыла лицо ладонями. «Опять?!» – с ужасом подумала Любаша, но Эльза через минуту опустила руки, спокойно встала с кровати и лёгкой походкой направилась в ванную.

Через день явился Горецкий. С огромным пошлым розовым букетом и с очередным кольцом с огромным пошлым бриллиантом – комментарий Эльзы. У Любаши было другое мнение, особенно о бриллианте, но кто ж его спрашивал-то, её мнение! Неверный блудный муж валялся в ногах у жены, громко плакал, целовал ручки и молил о прощении – вот это, по мнению Любаши, было пошло. А Эльза выглядела довольной и через два дня слёз и клятвенных обещаний «простила дурака». Бонвивана хватило примерно на месяц. Дальше всё пошло своим чередом: кутежи с девочками, уже даже не с артисточками, а с откровенными… ну… вы понимаете, приходы домой под утро в пьяном угаре, следом – униженное выпрашивание прощения у Эльзы. А той, казалось, происходящее начинало нравиться: она получала своеобразное удовольствие, мучая Горецкого непрощением, презрением и игнорированием. Простив же, долго бывала бледна больше обычного, молчалива и отрешённа, оживляясь только в театре, на радио и на своих музыкально-поэтических вечерах: талантливая актриса самозабвенно любила искусство и себя в нём. Изменилось ещё одно: теперь Любаша обыскивала карманы Горецкого не для того, чтобы избавиться от непристойных сувенирчиков, а проверяя у него наличие таблеток. Да, таблеток! Желания жизнелюбивого режиссёра, сценариста, актёра и писателя перестали совпадать с его возможностями: сердце стало болеть, сбиваться с ритма, и грозный диагноз «аритмия», дамокловым мечом повисший над Велемиром, изрядно портил ему жизнь. Спасительные же таблетки он постоянно терял, забывал где-то, выбрасывал спьяну. И Любаша зорко следила, чтобы тоненький блистер с маленькими белыми шариками всегда был у Горецкого и в кармане, и на тумбочке возле кровати в спальне. А приступы повторялись всё чаще, но на уговоры лечь в клинику практически не бывающий трезвым Горецкий отвечал криком, бранью и, случалось, агрессией.

Любаша хронически не высыпалась. В постоянном внимании нуждалась слабеющая Эльза, только Любаша могла утихомирить буянящего Велемира. Кроме того, на ней лежало всё хозяйство: Эльза давно уволила и кухарку, и приходящую домработницу. Кандидат филологических наук смертельно устала. Ей не раз хотелось бросить всё и уйти, хлопнув дверью так, чтобы со стен упали фотографии её мучителей. Но идти было некуда: квартиру она сдавала, а её никому не понятная любовь якорем удерживала Любашу в этом неуютном доме.

И однажды усталая женщина уснула так крепко, что не слышала, как ввалился домой пьяный хозяин, как едко высмеивала его надменная Эльза, как в ответ он орал оскорбления – ничего этого Любаша не слышала. Она проснулась от странных звуков: как будто кто-то наносил свистящие размеренные удары по… телу?! В ночной рубашке выскочила Любаша в холл и, цепенея от ужаса, увидела страшную картину: озверевший Горецкий тонким кожаным ремнём избивал скорчившуюся на полу недвижимую Эльзу. Её густые светлые волосы были в тёмной, начинавшей уже густеть крови. Рядом валялся узкий и длинный хрустальный графин для воды. С истошным визгом Любаша набросилась на невменяемого алкоголика и с невесть откуда взявшейся силой оттолкнула его от Эльзы. Горецкий рухнул на пол и тут же отключился.

Муж не убил Эльзу. Графин глубоко рассёк кожу на голове, удар лишил сознания. Ремень оставил на её теле багровые болезненные полосы, кое-где сочившиеся кровью. Лицо, как ни странно, не пострадало. Врача вызывать не стали, но ближайшие выступления и съёмки пришлось отменить. А потом умер Горецкий. В одну из пьяных ночей у него случился сильнейший приступ аритмии, а заветных таблеток на тумбочке не оказалось.

Похороны были пышными, проститься с безвременно почившим пришли многие. Велемиру Горецкому мгновенно простили все его грехи, слова над гробом звучали проникновенные и благодарные. Любаша и здесь была незаменима: она договаривалась обо всём, что касалось скорбного мероприятия, отвечала на телефонные звонки, куда-то звонила сама, распоряжалась на церемонии… А после похорон с ней приключилась тяжелейшая истерика. Теперь уже Эльза хлопотала над ней, подавала таблетки и капли, поила травяным чаем, нежно гладила по голове и щекам, убеждённо повторяя, что Любашиной вины в смерти пьяницы нет, и пела своим неподражаемым голосом колыбельную. Когда Любаша успокоилась и задремала, Эльза на цыпочках ушла к себе и долго смотрела в зеркало на свои ставшие вдруг розовыми щёки и блестящие глаза, а в уголках её губ таилась неуловимая улыбка.

Любаша же после ухода Эльзы открыла глаза, села в кровати и что-то достала из-под подушки. «Вот и всё, – шептала она в прижатый ко рту кулак, – вот и всё… Всё кончилось, девочка. Твои муки, страдания, позор – всё кончилось. И дорогу я тебе освободила, и ещё не поздно! Ты будешь счастлива, милая, и я буду счастлива… с тобой рядом». Любаша улыбнулась и медленно разжала стиснутый до боли кулак. На её ладони лежал тоненький блистер с маленькими белыми шариками.

февраль 2016 г.