Читать книгу Территория Холода - Наталия Московских - Страница 5

НОВИЧОК

От моих манипуляций с постельным бельем никто из обитателей тридцать шестой не соблаговоляет ни проснуться, ни даже пошевелиться. Крепости сна этих ребят можно только позавидовать – не очнутся, хоть из пушки перед ними стреляй.

Сажусь на кровать, нарочно громко скриплю пружинами.

Никакой реакции. Окликать будущих соседей я то ли не хочу, то ли побаиваюсь. В конце концов, может, это игнорирование – действительно испытание новичка? Поэтому с тоскливым вздохом я снова выхожу из ученического корпуса никем не замеченным призраком. Странное дело: быстрая пробежка по старым лестницам в компании Старшей будто отпечатала во мне карту, поэтому дорогу назад по витиеватым пыльным переходам я нахожу без труда.

Комендантша остается безучастной к моим путешествиям – ей явно до меня дела нет. Администрации интерната, по-видимому, тоже. Я злюсь, потому что для меня такое поведение лишний раз подчеркивает ощущение ненужности, которое испытывает каждый второй скиталец интернатов, отосланный родителями в этот неприветливый микрокосм.

Там тебе будет лучше.

Это обеспечивает хорошее будущее и учит самостоятельности.

Такой опыт пригодится во взрослой жизни, потом спасибо скажешь.

Там потрясающая программа. А еще кормежка три раза в день!

Мы обязательно будем приезжать.

Эти сказки стары, как мир, но результат у них, как правило, одинаковый: избавление от проблемы, которую два человека в какой-то момент сами решили себе завести. Маразм, да и только.

Обида разгорается так сильно, что меня чуть не тошнит.

Вздыхаю и стараюсь переключиться. Крыльцо ученического корпуса встречает меня прохладным порывом ветра, которому удается немного остудить и даже выдуть противные мысли из моей головы. Он заключает меня в нежные и заботливые прозрачные объятья, не осуждая за чувства и понимая мою злость. Я позволяю себе несколько минут постоять с закрытыми глазами и поднятой к серому небу головой.

А ветерок тут, надо сказать, даже приятный.

Мне становится стыдно за поспешные суждения об интернате. Может, я зря так резко на все реагирую?

На всякий случай озираюсь по сторонам, ища глазами каких-нибудь жаворонков вроде Старшей, в надежде попытать счастье вновь и установить с кем-то контакт. Попытка явно не удастся: вокруг ни души. Удивительная тишина в месте, где обитает не один десяток детей! Впрочем, может, я все же сумею найти кого-то из старожилов, если как следует осмотрюсь?

Ноги относят меня прочь от большого ученического корпуса в сторону, где я еще не был. Разум подсказывает, что мне бы не уходить далеко: наверняка скоро должны начаться уроки. Но я решаю поступить с уроками, как администрация – со мной. Просто забыть о них! К тому же мне что-то подсказывает, что, даже если я пропущу занятия, меня вряд ли кто-то хватится.

Быстро миную невидимый барьер, будто отсекающий границу перелеска, и из своего укрытия мне показывается очередное здание: прямо напротив бирюзовой развалюхи, прозванной корпусом воспитателей. Этот дом больше похож на серый куб, испещренный потеками тоскливой краски. Два этажа, два ряда глаз-окон с томными ресницами оконных цветов – настолько похожих, что не отличить! Создается впечатление, что в комнатах этого дома одинаковое всё – от душной старой меблировки до нижнего белья обитателей.

Меня передергивает, и на кубовидную серую тюрьму я стараюсь больше не смотреть. Тем более что мое внимание привлекает игриво выглядывающий торец другого дома – еще одного рудимента цивилизации, брошенного посреди лесисто-болотистого царства. Этот дом длиннее предыдущего и выглядит массивным, но вид у него… какой-то неуместный. К другим зданиям на территории интерната ведут отростки дорожковой ленты, к этому – нет. Его светло-серые стены кажутся поблекшими, словно пытаются постепенно выцвести до прозрачности и раствориться в пространстве, обратившись во влажный тяжелый туман. По бетонному крыльцу тянется глубокая трещина, похожая на молнию. Перила покошены, атакованы ржавчиной и отчаянно нуждаются в покраске. На вызывающе заросшем газоне к дому протоптана тропа. Широкая, примятая ниже плиточной дорожки многочисленными хождениями, она тянется к основной артерии интерната, которая будто нарочно рядом с исчезающим корпусом круто изгибается вправо.

Оттуда, справа, до меня доносится какой-то шум: эхо чьих-то выкриков и еще какие-то звуки, которые я толком не могу разобрать. Любой звук здесь будто теряет плавучесть и уходит в самые недра интерната. Тем не менее, я примерно определяю цель и иду к источнику шума, отрываясь от изучения бледнеющего дома.

Путь до источника звука кажется невыносимо долгим, даже правая нога от колена начинает противно ныть. Интересно, с чего бы? Давно пешком не ходил?

Утяжеляю походку, стараясь не прихрамывать, но вскоре, несмотря на желание разработать занывшую ногу, замираю, потому что изгибы дорожки приводят меня к новому корпусу, в сравнении с которым остальные здания здесь кажутся просто обителью уюта! Передо мной – темно-коричневая коробка с разверстой пастью входной двери. На окнах этого мрачного трехэтажного безумия стоят ряды толстых решеточных прутьев, за которыми таится темнота.

Невольно делаю шаг назад, разинув рот, и медленно перевожу взгляд на источник шума.

Прямо на территории интерната передо мной материализуется кусочек армии. И, если честно, я понятия не имею, как на это реагировать. Посреди ровной асфальтовой площадки размерами с большой спортивный зал стоит мужчина в футболке и штанах камуфляжной расцветки. А по периметру площадки бегают дети. Среди них есть мои ровесники, а есть и помладше. Разные, как толпа детишек, облепивших Старшую у корпуса младшеклассников – со всем многообразием роста, комплекции, формы лица, разреза глаз и цвета кожи. Объединяет их только одно: все они выглядят так, будто сейчас упадут замертво, но извергу в камуфляже на это наплевать. Его палец вечно на кого-то указывает, а вслед за этим изо рта вылетают резкие выстрелы команд:

– Ты! А ну, не отставать! Не плестись в хвосте, поднажми! Ты! Сорок отжиманий на плацу сейчас же! Ты – на следующий круг! Не сбавляем темп, не сбавляем!

Я таращусь на это зверство в ужасе. Что бы ни натворили эти бедняги, гонять их по плацу до смерти, да еще и ни свет ни заря – это слишком жестоко. Тут плохо каждому первому, неужели этот изверг не видит?

– Эй! – долетает до меня выкрик, и я даже не сразу соображаю, что он мой собственный.

От содеянного у меня немеет язык, а вся кровь, кажется, уходит к ногам, которые готовятся припуститься отсюда, что есть сил. Человек на плацу реагирует сразу же и сурово вперяется в меня взглядом-тесаком, будто срывающим с меня кожу и пересчитывающим кости. Мне хочется сбежать прямо сейчас, но я обреченно понимаю, что не могу. Совесть не позволит сдвинуться с места под измученными взглядами целой толпы учеников. И раз уж что-то меня дернуло выступить поборником справедливости, надо идти до конца, иначе совсем идиотизм получится.

Увязаю в мутной трясине страха и делаю шаг к Изуверу, надеясь не хромать на так некстати разнывшуюся ногу.

– Вы чего творите? – возмущаюсь я, стремясь вложить в свой голос как можно больше праведного гнева. Повезет, если действительно праведного. Набираюсь гонора, какого, кажется, никогда не имел, вздергиваю подбородок и упираю руки в боки для пущей убедительности. – Я с вами разговариваю! Вы меня, что, не слышите?

Изувер смотрит на меня очень внимательно, и я все больше начинаю понимать, что конкретно влип. Но страх и удивленные голодные взгляды мучеников прибавляют мне дури, и я выпаливаю:

– На вопрос отвечать будете, или я со стенкой разговариваю?

Изувер склоняет голову набок, изучая меня уже с интересом. На его губах появляется легкая ухмылка, прикрытая бородой.

– Это урок физподготовки, малыш, – говорит он, словно эта реплика вполне тянет на исчерпывающее объяснение.

На «малыша» приходится закрыть глаза. Если вспылю или опровергну – плакала моя хваленая доблесть. Поэтому хмурюсь и качаю головой.

– Физподготовка? У вас ученики чуть не падают! Это пытка уже, а не физподготовка! Вы куда их так готовите, к вселенскому марафону, что ли?

Изувер усмехается, а я продолжаю:

– Администрация школы не может такого допускать! И куда она смотрит? Если вы сейчас же не прекратите, я о вас сообщу! И вас уволят, вам понятно?

Изувер снова долго на меня смотрит, будто пытается понять, что я такое. Затем делает ко мне еще несколько шагов и нависает надо мной угрожающей скалой. От его вида меня тянет съежиться, но я нарочно выпрямляюсь и гляжу на него настолько решительно, насколько это возможно.

– Ты новенький, да? – спрашивает Изувер удивительно тихо.

– А «стареньких», что, уже всех запугали? – бросаю я в ответ.

Изувера, похоже забавляют мои выпады, у него это написано на лице, как написано и то, что на тявканье мелкого щенка, вроде меня, он даже не будет тратить свою природную грозность.

– Это Казарма, малыш, – отвечает он. – Она предназначена для таких занятий. Здесь у нас помогают преодолеть трудные периоды.

– Какие еще периоды? – Мой голос блекнет и почти затухает от сквозящей угрозы в глазах мучителя-тренера.

– Если повезет, не узнаешь. – В голосе Изувера клубком гадюк переплетается воспитательское дружелюбие и угроза бывалого вояки. – А теперь, будь добр, иди, обустраивайся и не прерывай занятие. Ты сам-то как? Ничего не болит? Может, тебе тоже пора на плац?

На губах Изувера появляется улыбка, от которой хочется кричать. При этом я даже боковым зрением ловлю на себе взгляды измотанных учеников и сжимаю кулаки, готовясь выместить на этом уроде всю злость, что во мне скопилась: на водителя черной машины, на Старшую, на комнату 36 и бог весть на кого еще.

– Дайте. Им. Отдохнуть, – строго чеканю я. – Хотя бы отдохнуть. Иначе я создам вам кучу проблем, и вы от них не отвертитесь, ясно?

То, чем я руководствуюсь, – это не смелость и даже не норов, а, скорее, последний «банзай» камикадзе. Решительно пялясь в бородатое, изрытое оспинами лицо, я вовсе не уверен, что смогу доставить неприятности кому-то, кроме себя самого. Но что еще мне говорить? «Простите-извините»? А потом уползать, поджав хвост? От одной мысли об этом начинает мутить, поэтому сейчас я готов стоять на своем, даже если придется получить пару тумаков, а потом идти зализывать раны.

Изувер снова смотрит с усмешкой, затем вздыхает и оборачивается к ученикам.

– Десять минут отдыха! – кричит он тоном благодетеля. – Иначе ваш спасатель совсем разнервничается. – Изувер смеется, а ученикам, похоже, не до смеха. В направленных на меня взглядах я ловлю пусть и тоскливую, но благодарность. Конечно, у меня не получилось бы прекратить этот ужас. Кто я, в конце концов, такой, чтобы меня слушали? Изувер, похоже, и на десятиминутный перерыв-то согласился, только потому что оценил мой истерический героизм. Уверен, если б я перед ним стушевался, то уже наматывал бы круги вместе с учениками-мучениками.

– Шел бы ты отсюда, малыш, – невыносимо снисходительно напутствует Изувер. – Прогуляйся, проветрись, воздухом подыши. – На следующих словах его голос предупреждающе опускается и затихает: – И учти, в следующий раз я тебе с репутацией помогать не буду, усек?

Я громко выдыхаю, но нахожу в себе силы проигнорировать мрачный взгляд Изувера и направляюсь к тропинке.

– Эй, малыш! – окликает меня он. Я поджимаю плечи, но все же оборачиваюсь, не понимая, почему испытываю смесь тревоги и стыда. – Увидишь беглеца, отправь его обратно. Иначе хуже будет всем, поверь.

Я снова не отвечаю и спешу прочь отсюда дальше по дорожке. О ноге я забываю, ее успевает как-то незаметно отпустить. Про какого беглеца говорил Изувер, я не понимаю. Мысли мои занимает другое: хоть бы моей будущей кличкой не стало «Малыш».