Читать книгу Легенда Португалии - Наталия Полянская - Страница 2

– Евгений, – сказала мама с тем особенным придыханием, которое означает, что родители решили тебя осчастливить, а на самом деле готовятся доставить кучу неприятностей, – почему бы тебе не взять их с собой?

– Кого?

– Люсю и Васю.

В первый момент Женька даже не понял, чего от него хотят. Сидел, обрабатывал тихо-мирно фотографии с конференции, добавлял лицам участников божественного сияния, морщинки убирал, помаду делал ярче – словом, безропотно служил родине, – и тут такое заявление.

– Зачем Люсю и Васю? Куда?

– В Португалию, – пояснила мать, – ты же едешь на следующей неделе.

– Еду, – согласился Женя, – но при чем тут Люся и Вася?

– Васе отпуск дали, – принялась объяснять Марина Викторовна, – неделю или полторы, а вчера мы разговаривали, и я сказала, что ты в Португалию собираешься, и тут выяснилось, что у них шенген открытый и в Португалии они никогда не были…

– Так, – сказал Женя, – стоп. Не были – а я тут при чем?

– Но ты же едешь, ты язык знаешь, а они не знают, и вы же все-таки родственники, и…

– Стоп, – повторил Женька, поморгал, отводя глаза от монитора, и постарался сосредоточиться.

Хотя что тут думать-то. Все как всегда. Он это знал и ненавидел.

Его мать, передовик производства и весьма успешная в свое время женщина, с годами приобрела мерзкую привычку беззаветно любить и слушать людей. Женька боролся с этим, боролся, потом плюнул, решив, что каждый сам кузнец своего счастья, и теперь поднимал знамя борьбы, только когда ситуация непосредственно касалась его самого. В остальных случаях – молчал. Но злился.

Он терпеть не мог, когда к матери приходили подруги, заводили разговор насморочными голосами, и его веселая, добрая, какая-то легкая мама сразу будто тяжелела, грустнела и вспоминала, что все суета и все мы умрем, а до этого нам предстоит жизнь, полная страданий. Она переключалась на темные стороны собственного бытия и обсуждала с подругами их и свои болячки, и кто кому что сказал, и какие анализы крови, и как все это не к добру. «А я ведь говорила, Марина! – уныло вещала какая-нибудь полная тетка, чьего имени Женя не помнил и запомнить не стремился. – Говорила тебе, что с таким холестерином ничего хорошего быть не может, и она тебе точно таблетки выпишет! А еще бывает…» И мама, которой до этого момента было, в общем-то, все равно, какой где холестерин, съеживалась и кивала, думая об уже постигших ее бедах и о том, что еще грядет. От гнусных теток она училась культивировать несчастья, жить в этих несчастьях, как в воде, и вздыхать, словно старушка на завалинке. Хотя была еще совсем, совсем молодая.

Женька ненавидел, когда вдруг объявлялись дальние родственники – из Тулы, из Кемерова, даже из Петропавловска-Камчатского пару раз прибывали! – и просили приютить на пару дней, а потом оказывалось, что «сынок приехал учиться, только что поступил на первый курс, а общежитие, Марина, ты же знаешь…». У матери была отличная трешка на Коломенской, в доме рядом с тихим парком, куда ходили гулять зимой – лепить снежных баб – и летом играть в догонялки среди цветущих яблонь. В этой трешке мама привечала невесть кого и всех жалела. Если ей звонила знакомая и начинала излагать с подробностями свои малопонятные проблемы, мама никогда трубку не клала, никогда не врала, что ей нужно в магазин, хотя зачастую и врать не надо было. Мать жила чужими несчастьями и иллюзией, что всем можно «как-то помочь» и «что-то исправить».

Ничем там нельзя уже было помочь, и ничего нельзя исправить, потому что не хотел никто ничего исправлять, а хотел получше устроиться, ни фига не делать и потрындеть.

Как Люся с Васей.

– Мам, – сказал Женька, отодвинулся от компьютерного стола (колесики кресла плохо ехали по ковролину, и совершить лихой разворот не получилось), – зачем им со мной в Португалию? Пускай в Турцию едут. В Египет. Это… привычнее и более по статусу.

– Не думала я, что мой сын вырастет ханжой, – отчеканила Марина Викторовна. Когда в матери просыпался борец за права интеллектуальных меньшинств, она становилась весьма решительной.

– При чем тут ханжество, мам? Им самим окажется не очень интересно. Там никаких «все включено», никаких бассейнов с утра до ночи, мы на машине будем ездить… Кто придумал эту идею?

– Вася, – созналась мать. – Говорит, пора жить, как нормальные люди.

Женька снял очки и потер переносицу. За компьютером он часто работал в очках, чтобы глаза отдыхали от линз, но оправа была старой, натирала, а новую он никак приобрести не удосуживался – забывал.

– А что в понимании Васи значит «нормальные люди»? – уточнил Ильясов.

– Значит, на мир посмотреть, а не у бассейна валяться, – сказала мать и протяжно вздохнула. – Женька, ну возьми ты их с собой, а? Ну они же хорошие.

– Вот Аристарх Петрович, твой сосед, тоже хороший человек. Мне и его с собой взять?

– У Аристарха Петровича шенгенской визы нет. А у Люси и Васи есть.

– Куда Евросоюз смотрит, – пробормотал Женя. – Лучше бы Аристарх Петрович. Мама, это ерунда полная. Как я их с собой возьму? Я же с Софи еду.

– Ну и что? – удивилась Марина Викторовна, и эта непробиваемая убежденность в том, что нет здесь «ничего особенного», внезапно задела Женьку сильнее, чем весь предыдущий разговор. – Ты мне сам рассказывал, что вы не отдыхать едете, а что-то там с ее работой связанное. И ты снимать будешь. А Вася и Люся с вами. Чем плохо?

«Действительно, – подумал Женька, – чем плохо – захватить с собой сводную сестру и ее мужа, привыкших к Турции и Египту и смотрящих по телевизору «Кривое зеркало», в поездку по Португалии вместе с утонченной француженкой Софи? С той самой Софи, у которой звонкий смех и тонкие ключицы, которые подчеркивают узкие лямки короткой майки?» Женя почему-то так и запомнил – лямки, ключицы…

Вот напасть.

– Же-ень, – заглянула к нему за перегородку Анечка, молоденькая и белокурая, свежая, как цветок, – ты можешь…

– Т-ш-ш, – он прикрыл мобильник ладонью, – Ань, давай минут через десять, ладно?

Она кивнула и унеслась – умненькая, милая и понятливая.

Может, с ней и следовало ехать в Португалию, а не воображать себе… невесть что.

– …и Вася тоже водить умеет, – говорила между тем в трубке мама. – В случае чего, сменит тебя.

– Упаси боже, – искренне сказал Женька. – Мама, это несерьезно. Я еду с Софи. Люся и Вася будут лишними.

Обычно прямой отказ действовал на Марину Викторовну, однако сегодня не сработал.

– Евгений, ты бесчувственное бревно, – сообщила мать сыну. – Ты помнишь, что в июне Люся в больнице лежала?

– Помню. – Сам Женька в этот момент находился во Франции с друзьями, а о том, что сводная сестра где-то лечилась, узнал постфактум. – Вы, кстати, так и не объяснили мне, что с ней было.

– Это по женской части, – уклончиво ответила мать, и стало ясно, что более точного ответа от нее не добиться. Да и не больно-то нужен этот ответ. – Но Люська с тех пор… сама не своя. Ей очень нужно уехать. Женя, пожалуйста. Я тебя очень прошу.

– Мам…

В такие моменты Евгений Ильясов, преуспевающий фотограф в модном еженедельном журнале, человек и пароход, понимал, что в нем все-таки гораздо больше материнских генов, чем он сам позволяет себе думать.

– Мам, я не один еду. Я спрошу Софи.

– Отлично, – повеселела Марина Викторовна, словно вопрос был уже решен. – Перезвони мне тогда, ладно? А ты где, на работе?

– Где мне быть, – буркнул Женька и нажал на отбой.

Некоторое время он тупо смотрел на умолкший мобильник, потом встал и отправился на редакционную кухню – делать себе кофе. Без кофе с Софи разговаривать бесполезно.

Женька влюбился в нее сразу.

Он не знал, что такое бывает на свете. До этого Ильясов, конечно, встречался с девушками, и даже с серьезными намерениями были отношения – не мальчик уже, за тридцать. Но любовная лодка разбилась о быт, Женя некоторое время жалел, потом привык, снова начал встречаться (с Олей? Или с Машей? А, нет, между ними была Ирочка), водил подружек в рестораны, на модные премьеры, когда удавалось выцыганить пригласительные в журнале, и даже иногда ездил с ними куда-нибудь – в ту же Турцию, например. Турецкие пляжи не требуют наличия мозга и особых усилий. Лежи на песочке, купайся, загорай, не забывай уделять внимание Леночке или Катеньке. Проблем-то.

Потом случилась поездка во Францию с закадычными друзьями, Франция встретила приключением, а в конце, словно приз за необычный отпуск, оказалась Софи Ламарре.

Женя влюбился мгновенно – еще тогда, когда увидел ее, когда Софи к нему подошла, и он засмотрелся на ключицы, на ноги, полускрытые светлой юбкой, и еле понимал, о чем ему говорит эта милая кудрявая француженка. Вечером они сидели рядом и болтали обо всем на свете, и оказалось, что не только в ногах и ключицах дело, а еще и в том, что поговорить о чем есть – и как поговорить! За полночь, не смыкая глаз, до самого роскошного нормандского рассвета!

Женька сам не ожидал, что так влюбится, и прятал смущение за разговорами и попытками понять, что же на самом деле происходит, прятался сам – за привычной камерой, смотревшей на мир равнодушно и пучеглазо. Он фотографировал Софи непрерывно, а она охотно позировала, смеялась у него в кадре, и фокус безошибочно выделял ее из моря зелени, из каменных стен старых замков и ярких летних цветов.

Ильясову казалось, что это он сам так выделяет, а вовсе не бездушный фокус.

К счастью или к несчастью, до отлета в Москву оставалось всего-то три дня, потому ничего непоправимого натворить Женька не успел. Уезжал он с мучительным чувством расставания, с визиткой Софи в кармане и с ощущением, что ничего и никогда не получится.

Но потом он написал ей по электронной почте, и Софи ответила.

Она ответила, и Женька словно сдурел, как выразился его закадычный друг Никита Малиновский. Вечерами Ильясов задерживался в редакции, потому что там он находился как бы на работе, и не желал идти домой, где совершенно определенно нет Софи. А Жене очень хотелось, чтобы она там была. Чтобы встречала на пороге, когда он приходит и у него руки отваливаются оттого, что целый день держал на весу тяжелый профессиональный фотоаппарат, встречала и целовала в губы своими прохладными губами.

Он даже с ней ни разу не целовался. Вот дерьмо. Merde, как говорят французы.

Зато он писал ей письма, как Наташа Ростова или княжна Марья – кто из них сочинял длиннейшие опусы на французском, переведенным глазоломным шрифтом в сносках, Ильясов решительно не помнил. Он писал, ежеминутно сверяясь со словарями, даже когда был уверен в слове, потому что не хотел, чтобы Софи перестала его уважать. Здравый смысл подсказывал, что из-за одной ошибки мадемуазель Ламарре точно не перестанет уважать своего русского друга, однако здравый смысл Женька давно и прочно похоронил, присыпал могилку землицей и воткнул жирный крест.

Они переписывались каждый день, иногда говорили по телефону, и это длилось уже два месяца, а потом, словно чертик из шкатулки, выскочила эта задумка с Португалией, и Женька уже обрадовался и решил, что тут-то он не даст маху…

Кофе. Исключительно кофе спасет смертельно раненного кота, если не найдется глотка бензина.

У Софи только-только начиналось утро: разница в три часа иногда делала общение удобным, а иногда – неудобным донельзя.

– Привет! – весело сказала Софи, сняв трубку после первого же гудка. – А я почему-то думала, что ты мне позвонишь сегодня!

– Почему? – спросил Женька и кофе глотнул, но немного, так, чтоб не обжечься.

– Я не знаю. У меня было предчувствие. И ты позвонил.

Ильясов улыбнулся, и хотя она совершенно точно не могла видеть, как он улыбается, ему хотелось думать, что девушка улыбнулась в ответ.

Но тянуть с новостями не следовало.

– Софи, мне позвонила мама, – начал он неловко, не зная, как сформулировать то, что его надежды на романтическую поездку трещат по швам, – и попросила, чтобы я… чтобы мы с тобой взяли в Португалию мою старшую сестру и ее мужа.

Молчание. Женька дорого заплатил бы, чтобы узнать, что происходит в данный момент в кудрявой головке Софи.

– О! Даже так? – наконец откликнулась девушка. – Почему она попросила об этом?

– Говорит, что сестре нужно… развеяться после лечения в больнице. – Общаясь с Софи, Женька поднабрался французского подросткового сленга (она охотно пересказывала ему самые яркие «перлы» своих учеников) и теперь мог выражаться более экспрессивно. Как раз такой случай. – Утверждает, что они нам не помешают, но я сказал…

– О, безусловно, пусть едут! – воскликнула Софи прежде, чем Ильясов успел договорить и убедить ее – и себя – что идея дурацкая. – Бедная женщина! Конечно, ей нужно сменить обстановку.

– Но… – Женя не знал, как объяснить ей. – Я думал, что мы поедем с тобой вдвоем…

– Если твоя мама просит, значит, у нее есть для этого причина, – сказала Софи. – Разве ты не понимаешь? Женщина не станет просить о таком, не имея серьезных оснований.

– Это Россия, – буркнул Женя, – целая страна без причин.

– Эжен, я не имею ничего против. Я с удовольствием пообщаюсь с твоими родными. А сейчас мне нужно идти, хорошо?

– Хорошо, Софи. Удачного тебе дня.

– И тебе! – весело откликнулась она.

На том и распрощались.

Женя аккуратно положил трубку обратно на телефон (за границу он звонил с редакционного номера, что позволяло долго разговаривать) и задумчиво уставился в чашку с кофе. Не помог волшебный напиток трудоголиков, не подсказал великую мысль, как бы обойти эту ситуацию. Конечно, Женя знал решение: просто нужно сказать твердое «нет» матушке и что-нибудь сочинить для Софи, только…

Только вот он по-прежнему жил, как мушкетер. В детстве играл и сейчас продолжает.

– Дурак ты, Ильясов, – пробормотал Женя, глядя на отражение лампы в кофе – кривое и размытое. – Как есть дурак.

– Точно, – сказала рядышком Аглая Станиславовна, Женькина непосредственная начальница, – просто идиот! Я жду, жду фотографий, а он тут с кофе разговаривает!

– Пять минут – и готово, – буркнул Женька.

На душе было мерзко. Вроде бы все сделал правильно, никому не соврал, никого не подсидел, и совесть молчит – а все же… Ильясов знал, почему так.

Потому что Софи легко согласилась. Значит, Эжен для нее – не пара в романтическом путешествии, как он это себе воображал. Всего лишь попутчик, друг, с которым можно отправиться в поездку – не более того.