Читать книгу Я исповедуюсь за тебя, мама. Пограничное расстройство личности в истории и лицах - Наталия Порывай - Страница 8

Мама снова молчала, а я уже готовила для нее следующий вопрос. Мне хотелось разобрать все свое детство по кирпичику, чтобы не осталось этой стены, закрывающей жизнь. И я начала:

– В каком возрасте ты отдала меня в детский сад?

– В полтора, это были ясли, – с легкостью ответила мать. – Мне нужно было работать, вас кормить.

Вот это «вас кормить» я слушала всю жизнь. Это было оправданием для всего, и сейчас оно преподносилось, как единственно возможная правда. Вот только правда была у каждого своя. Если маме нужно было родить неподъемное количество детей, бросить их на государство и бежать зарабатывать на «вас кормить», то у нас, в частности меня, были другие потребности. Я нуждалась в материнской заботе, в ее тепле, и остро реагировала на отсутствие таковых.

Да, я не помню того периода, но я могу сложить о нем представление из того, что имею сейчас. Я до сих пор пребываю в жуткой депревации от того, что меня недолюбили.

Ребенок до трех лет нуждается в постоянном присутствии матери, которая не только кормит его, но и является его частью, когда прижимает его к себе, качает на ручках. Ранняя сепарация для многих оказывается болезненной, а если ты уродился со слабой психикой, то это будет триггером к какому-нибудь расстройству. Так и стало у меня. Пока мать трудилась над «вас накормить», я погружалась в чувство брошенности, которое со временем исказилось так, что я перестала ощущать действительность. И когда рядом находились близкие мне люди, я все равно чувствовала себя брошенной.

Ясли запустили этот механизм, который продолжали усиливать другие случаи.

– А помнишь, как ты оставила меня в каком-то санатории? – всколыхнула я еще одно воспоминание брошенности.

– Почему это каком-то! Мне дали бесплатную путевку в хороший санаторий!

– Там было ужасно! Я до сих пор помню, холодный туалет и огромную крысу в нем. Пустые коридоры, небольшое количество детей и я, вечно ревущая и просящаяся домой. Сколько мне было тогда лет?

– Ой, я разве помню?

– Мне кажется лет пять?

– Может быть.

– И ты снова оставила меня одну… Теперь уже надолго.

– Что ты врешь! Я же забрала тебя почти сразу.

– Через неделю?

– Ехать было далеко.

– Мне до сих пор снятся сны, что я там. Можешь себе представить?

И я погрузилась в воспоминания сновидений.

Я гуляла по лесу возле санатория. По радио на деревьях стали передавать, что приближаются волки, и всем необходимо зайти на территорию. И вот я уже бегу через кусты от стаи волков, прячусь в папоротнике.

Я видела этот сон в году несколько раз и так на протяжении всей жизни. Чем был этот сон? Страхом, тревогой и одиночеством. Пока все укрылись на территории санатория, я осталась одна и пыталась бежать от своего страха. Именно так я и чувствовала себя тогда. Именно так я и чувствую себя по сей день.

– И ведь это не все, что я помню, – продолжила наступать я. – Когда мы шли через лес к санаторию, в день, когда ты меня отвозила, мы проходили мимо свиной фермы. Там в заграждении лежали огромные свиньи, и ты мне, впечатлительному и боязливому ребенку, зачем-то начала рассказывать, что они могут съесть человека.

– Так ведь могут!

– Да, и об этом мне обязательно нужно было рассказать. А еще тащить меня поближе посмотреть.

– Я не пойму, что ты от меня хочешь? Я кормила тебя, одевала, а тебе все не нравится!

– Но я же сейчас не про это!

– Ты вообще непонятно про что! Все так жили! Все оставляли своих детей и шли на работу. Это вы сейчас дармоеды и живете за счет других.

Она пыталась уйти от темы, потому что она ее задела. Это было понятно потому, как она занервничала, а потом закрылась от критики в свой адрес. Потому что чувствовала свою вину, но не хотела в этом признаваться. Мне же хотелось увидеть ее раскаяние, на которое я, видимо, зря рассчитывала.

– Ты и в садик ходить не хотела, так что теперь? – все-таки вернувшись в русло нашей беседы, продолжила мама. – Мы тебя приводили утром, а ты днем уже дома была. Сбегала! Лазила через забор постоянно, все платья порвала!

Да, я помню, как не любила находиться в детском садике, где среди толпы ощущала себя изгоем. Но не из-за привычного для других в таких ощущениях буллинга2. Я сама могла кого угодно забуллить! Я ощущала себя другой, не такой как все дети. Ощущала, что меня не понимают. И поэтому не могла долго среди них находиться. Благо детский сад располагался за моим домом, и я быстро нашла из него пути, лежащие над или под забором.

– Ты вообще была странным ребенком, который нигде не мог находиться. Но мне же надо было работать.

Чтобы «вас накормить», она это не сказала, но точно подразумевала.

В этот момент стало обидно, как никогда. Неужели она не понимала, что кроме базовых потребностей в виде кормежки, есть еще такие же базовые, как безопасность. И эту безопасность ребенок ощущает в тандеме с матерью. А у меня этого не было. Меня просто кормили, чтобы я не сдохла, а как я там живу и что чувствую, было совершенно не важно. В ее глазах я должна была стать роботом, и ведь я ставала, постепенно запрещая себе любые эмоции от позитивных, которые были не совсем уместны в нашей семье, до негативных, которые просто игнорировались или запрещались.

Я росла и понимала, что мои потребности не важны. Мои желания не важны. Мои эмоции мешают. Такой вот неглект3, напрочь разрушающий всю пирамиду Маслоу4.

Но детский садик мне запомнился не столько побегами, сколько демонстративным поведением, которое уже тогда кричало о моих проблемах. Но никто, никто не обращал на это внимание. Не было тогда ни нормальных психологов при детских садах, ни курсов для родителей по воспитанию ребенка, ни умных книжек в свободном доступе, в которых бы рассказывалось об особенных детях и помощи им. Были лишь отсутствующие воспитатели и нянечки, которым и дела не было, почему ребенок так странно себя ведет. Им хотелось лишь одного, чтобы ты не выделялся из массы и для этого в ход шли разные наказания от стояния в углу до унизительных шлепков по заднице. Вот она – наша педагогика в советское время!

Никому неважно было, что я ем землю во время прогулки. Важно было, чтобы я находилась на территории своего участка и никуда не сбегала.

Неважно было, что я ем бумагу во время того, как остальные дети мило играют. Важно было, что я не лезла со своей болтовней к воспитателю или не обижала других детей.

Неважно было, что я не могла спать во время сон-часа. Важно было, чтобы я не мешала спать другим.

Неважно было, что у меня был энурез, если я все-таки засыпала. Важно было, чтобы моя мать принесла пеленку, которая стелилась под простынь.

И тем более неважно было, что я была агрессивной и издевалась над некоторыми детьми. Важно было лишь вовремя это заметить и пресечь.

А ведь я не просто так себя вела, я кричала о том, что мне очень плохо и нужна помощь.

Я ела землю и бумагу, чтобы привлечь к себе внимание, ведь разговорами это не получалось, и меня прогоняли.

Я не могла спать, потому что меня мучили кошмары.

Я писалась во сне, потому что была тревожным и травмированным ребенком.

Я издевалась над другими, чтобы сбросить негатив, который копился во мне, когда издевались надо мной. И это было не только игнорирование моих потребностей в детском саду. Я и дома подвергалась неглекту. Но еще я отыгрывала домашние модели поведения, когда меня унижали и били. Ведь ребенок ничего не берет из головы, все, что он делает, он где-то когда-то видел. Вот и я транслировала раз за разом то, что происходило у меня дома.

Но все, на что был способен психолог в детском саду, это поставить мне СДВГ5, даже не объяснив, что с этим делать. Именно так мама и заявила:

– Ну, поставили тебе какое-то СДВГ, а я откуда знаю, что это! Они должны были с тобой что-то делать.

– Конечно они, мама! Ты-то тут причем? Как будто я не твой ребенок.

– А может, тебя в роддоме подменили? – снова попыталась откреститься от ответственности она.

– Я бы рада была, если так, но мы с тобой слишком похожи, – зачем-то на полном серьезе на ее несерьезное высказывание ответила я.

– Я устала от тебя! Пришла снова меня обвинять!

– Я тебя не обвиняю, а пытаюсь понять, почему ты так поступала?

– Как поступала? Я с утра до ночи вкалывала, чтобы вас прокормить. Да, не было денег на вещи и игрушки, да и зачем это все, когда нам отдавали другие? Жрать было нечего, а тряпье ни к чему!

И снова она уходила с темы воспитания и любви на тему «вас накормить». Как будто бы ребенку, кроме еды ничего не нужно было. Но ведь это далеко не так. И мне до сих пор не понять, почему в те далекие советские времена родители не умели любить? Неужели работа их так выматывала, что они лишались базовых инстинктов по отношению к своему ребенку? Но сейчас люди тоже работают и почему-то уделяют своим детям время, и не упрекают в том, что им нужно «вас накормить». Что изменилось? Женщины научились быть женщинами? Матери научились быть матерями?

В этом всем мне предстояло только разобраться, и я надеялась сделать это с помощью матери.